Глава 24

Счастье кончилось очень быстро, через неделю – вместе с моим отпуском.

Я «вернулся с юга» и пошел на работу. Перешел на легальное, со всех сторон просматриваемое положение. Это означало, что я не увижу Женю, пока Ганс не победит на выборах. Правда, чистильщиков официально распустили, но на следующий день после роспуска их группы двоих подлиз застрелили на улице. Убийцы работали по-прежнему, может быть, уже не на перепуганного на Житника, а сами на себя, по инерции ненависти.

Конечно, я мог уволиться из больницы. Я хотел поступить именно так, очень хотел, потому что не представлял себе жизни без Жени. Но Женя убедила меня не увольняться. Она плакала, говорила, что ей будет без меня ужасно плохо, что этот месяц был лучшим в ее жизни. Но все равно мне нельзя увольняться ни в коем случае, нужно работать как обычно, потому что до выборов осталось лишь десять дней, и Сазонов победит, и все решится, и подлизам можно будет жить нормально.

– А если Ганс не победит? – спросил я ее, внутренне содрогаясь от такой возможности.

– Тогда мы уедем из города, все до единого, и начнем сначала на новом месте. Место уже выбрано, и документы подготовлены – ты знаешь, как Ганс все просчитывает. И те «обычные», кто нас любит, уедут вместе с нами – кто захочет, конечно. Ты уедешь?

– Да, конечно! – я схватил Женю за руки, стиснул их в волнении. – Как ты можешь думать, что я оставлю тебя? Поеду за тобой хоть на край света – хоть в Сибирь, хоть на каторгу!

– Не настраивайся на это. Ганс победит. Ты же хочешь, чтобы он победил?

– Странный вопрос. Очень хочу.

– Почему ты поклялся в верности подлизам? Только из-за меня?

– Из-за всех вас. Родион, Джеф, Михан, Ася, Майор, Полина… Я искренне люблю вас.

– А Ганс? Почему ты его не упомянул?

Я пожал плечами и промолчал.

– Почему ты не доверяешь Гансу? – с болью в голосе спросила Женя.

– Он отличается от остальных фрагрантов.

– Ничем не отличается! – Женя гневно топнула ножкой. – Он отличный человек!

– Может быть, может быть…

В тот момент я не стал развивать вслух свою теорию о муравьях и матке-царице, потому что увидел фанатизм в глазах Жени и понял, что она не станет меня слушать. Я жил среди подлиз, но не был подлизой. Ганс воздействовал на подлиз даже на расстоянии, а на меня это не действовало никак.

Я вспомнил слова Ганса: «Подлизами станут большинство, но не все». Я еще не стал, и у меня оставалось право на особое мнение.

Два дня я жил как в бреду – казалось, у меня вырвали сердце и всунули вместо него мертвую студенистую медузу. Я не мог ни на чем сосредоточиться, все валилось из рук, не мог есть, и только без конца пил холодную минеральную воду. В больнице было легче, работа отвлекала – я не брал сложных операций, боялся угробить пациентов, но стандартные вмешательства выполнял вполне сносно, на автопилоте. А дома становилось совсем плохо – я лежал на диване и тупо пялился в потолок, вспоминая Женьку и умирая от желания немедленно увидеть ее. Конечно, я несколько раз звонил Жене по «спецтелефону» и вел с ней разговоры, но от этого становилось только хуже – на второй день я не выдержал, начал рыдать в трубку как последняя размазня, и она тоже заплакала, и начала утешать меня словно ребенка, а я извинялся перед ней… Боже… После этого я принял снотворное, запил его полустаканом коньяка, повалился в кровать, не снимая одежды, и проспал пятнадцать часов подряд.

Проснулся с головной болью, с ноющей спиной, и в то же время с ощущением странного облегчения. Что-то перегорело в душе, и сердце снова начало стучать как положено. Я вдруг осознал, что ничего фатального не происходит, что я жив-здоров, и Женечка тоже, и нужно всего лишь переждать, и, кстати, не так уж долго. Нужно везти себя по-мужски и не позориться перед Женей неврастеническим поведением – ей и так нелегко. Я принял душ, одел все чистое и лучшее, в первый раз после возвращения из отпуска вывел машину из гаража и отправился на работу. Мне предстояла ночная смена.

Дел оказалось невпроворот, и я принялся за них с энтузиазмом. Бегал по отделению и по всей больнице, осматривал пациентов, решал текущие проблемы и чувствовал, что выздоравливаю. Не от любви, конечно же – выздоравливать от нее я вовсе не собирался, но от сопутствующего помрачения рассудка. К полночи я расправился с основной работой и счел возможным пойти в ординаторскую, чтобы выпить чаю с небольшой горой бутербродов – вспомнил, что толком не питался два дня подряд.

Чистильщики пришли этой ночью. Пришли безо всякого предупреждения, застали меня врасплох – я-то по простоте душевной надеялся, что никогда больше не увижу их.

Я вошел в ординаторскую и увидел сладкую парочку – Мозжухина и Валяева. Они вольготно расположились за моим письменным столом с двух сторон, пили мой чай и ели мои бутерброды. Не только убийцы, но еще и наглецы. Первым моим желанием было убежать со всех ног и спрятаться. Но куда можно было убежать?

– А, доктор врач Бешенцев! – крикнул Мозжухин, подняв руку. – Заходи, заходи, скотина! Не стесняйся, вошь лобковая! Будь как дома!

А с чего он сразу на «ты», ведь мы же, кажется, до сих пор были на «вы»? И к чему такие неприятные эпитеты? И откуда, кстати, он знает специфическое выражение «доктор врач»?

Я прошел. Остановился в паре метров от чистильщиков, сцепил перед собою руки.

– Чем обязан, господа?

– А ты не жнаешь? – малоразборчиво спросил Валяев, пережевывая бутерброд с форелью. – Тупой штал, недогадливый, да? – Он вытянул пальцами изо рта тонкую рыбью косточку и кинул ее на пол.

– Не имею представления, – сказал я, стараясь держаться твердо. Предательская сиплость все же клокотнула в голосе.

– Объясни ему, Валентиныч, – скомандовал Мозжухин.

Валяев припал к чашке, шумно проглотил остатки бутерброда, встал, шагнул ко мне и коротко, без замаха, ударил.

Попал. Мог бы и не попасть – не настолько я неопытен, чтобы не понять, что он собирается делать, и не успеть увернуться. Валяев мог нарваться на ответный удар и даже отправиться в нокаут – думаю, это не составило бы труда. Но я все же подставился – не слишком жестко, но достаточно убедительно.

Нужно было, чтобы они спустили пар, почувствовали себя хозяевами. А вот мне распускать руки не стоило. Жить, знаете ли, очень хотелось. Хоть я и не был подлизой, застрелить меня могли без малейших угрызений совести.

Поэтому я пролетел через половину ординаторской и с грохотом свалился на пол, успев сшибить по пути пару стульев. Валяев мог гордиться своим ударом.

– За что? – простонал я. – Как вы смеете?

– За все хорошее, – заявил Валяев, нависая надо мной и попахивая перегарчиком – оказывается, впридачу ко всему он был еще изрядно нетрезв. – Мы же предупреждали тебя. Добром предупреждали. А ты чего творишь?

– Чего я творю?

– Вставай, придурок.

Я встал и плюхнулся на диван, тяжело дыша и старательно изображая полуобморочное состояние.

Мозжухин закинул ногу на ногу, закурил сигарету и выдохнул дым высоко в воздух.

– Ты, кажется, кое-что должен нам, доктор?

– Что я вам должен? Деньги?

– Бешенцев, хватит ломать комедию… – Мозжухин скорчил брезгливую физиономию. – Ты должен нам информацию, вот что. Информацию о подлизах. Где она? Почему ты не позвонил нам, как обещал?

– Зачем вам информация? «Чистилища» больше не существует, группа распущена. Не пора ли вам успокоиться и перестать убивать людей? В конце концов, подумайте о себе, о собственном будущем. Что с вами будет, когда Сазонов станет мэром?

– Думаю, он прикажет нас ликвидировать, – холодно отчеканил Мозжухин. – Надеюсь, ты не питаешь иллюзий, что Ганс – воплощение гуманности, ангел небесный, неспособный к насилию? И что подлизы – невинные овечки, безропотно идущие на убой?

– Не питаю. И тем более не понимаю, что вы делаете сейчас в моем кабинете. Вы знаете, что я под защитой Ганса. Случись что со мной – он вам головы оторвет!

– Головы нам оторвут и так, – сказал Мозжухин, задумчиво рассматривая сигарету. – А может, не оторвут. И скорее всего не оторвут, потому что фрагранты пока, слава богу, не всесильны, и в другом городе им нас не достать – взаимоподдержку работников УВД еще никто не отменял. Не думаю, что ты, Дима, что-то значишь для Сазонова. Ты для него расходный материал. Для него, кстати, большинство подлиз – тоже расходный материал, за исключением двух десятков наиболее приближенных. А уж ты-то, «обычный»… Тьфу! – Мозжухин картинно плюнул на пол. – Мы пришли, Дима, чтобы рассказать тебе кое-что интересное.

– Ни к чему это. Уходите!

– Это ты зря, доктор врач. Ты любопытный донельзя, особенно в том, что касается подлиз. Они ведь поведали тебе кое-какие свои секреты?

– Ничего мне не поведали.

– Ладно, ладно! – Мозжухин махнул рукой. – Не буду вытягивать из тебя секреты подлиз – о них я знаю побольше твоего. Я тебе о другом расскажу. Тебя ждет безумно увлекательнаю история, доктор Дима. История о том, как похитили одну своеобразную девушку, и как некий убийца в белом халате помчался ее спасать, и нанес при этом тяжкие телесные повреждения четырем молодым людям, и что из этого последовало. Согласись, звучит интригующе.

Я не ответил.

– Молчание – знак согласия, – заметил Мозжухин. – Значит, слушай, доктор, историю одного уголовного дела, пока не заведенного, но завести его – раз плюнуть. Дело обстоит так: некий мужчина обманным путем проникает в квартиру 17 дома номер 26 по улице Горького. Через две минуты он избивает хозяина квартиры, отправляет его на пол, обеспечив качественное сотрясение мозга. Потом вступает в драку с гостем хозяина и двумя его охранниками, ломает им ребра и носовые перегородки, что зафиксировано документально, потом наносит вред интерьеру помещения и покидает квартиру. Перечислить статьи, которые тебе припаяют на суде?

– Не надо, – пробурчал я. – Эти ублюдки похитили девушку, избили ее и изнасиловали. Они никогда не подадут в суд. Вы обещали мне интересную историю, господин Мозжухин, так будьте добры, рассказывайте о том, что действительно интересно.

– Знаешь, какая фамилия у того блондинчика, хозяина квартиры?

– Какая?

– Петров. Слышал когда-нибудь такую?

– Ни разу в жизни. Не может у человека быть такой фамилии. Он что, инопланетянин?

– Кончай куражиться, доктор. Поскольку ты политически малограмотный, то просвещу: одного из наших вице-мэров зовут Леонид Афанасьевич Петров. А сыночек его – Герман Леонидович, естественно, Петров, по прозвищу Гека. Теперь понятнее?

– Понятно… Гнать надо таких вице-мэров, если сыновей воспитать не могут. И мэров таких гнать в шею, если у них вице-мэры такие.

– Слушай дальше, доктор, – продолжил Мозжухин, проигнорировав мою реплику. – Не так давно, около года назад, Женечка Нештакова развела Геку Петрова на приличные бабки, извини за уголовную терминологию. Развела, опять же прошу прощения, втемную, как последнего лоха, охмурила неземными ароматами, пообещала кое-что, – Мозжухин похлопал себя по промежности, обтянутой тесными ментовскими брюками, – и не расплатилась – ни деньгами, ни, пардон, плотскими услугами. Тогда Гека не знал, что Нештакова – подлиза. Он только лишь обнаружил, что утратил на пару дней контроль над собой, и потерял за это же время двадцать пять тысяч долларов, нажитых непосильным трудом биржевого спекулянта. Причем юридически все было оформлено идеально – комар носу не подточит. У фрагрантов по-другому не бывает, они жулики опытные, даже по-своему талантливые – ты имел возможность убедиться в этом. Гека понял, что развели его грамотно, что деньги придется списать как невосполнимые потери, и обращаться в такой ситуации к отцу или друзьям – только себя позорить. Естественно, Герман обиделся и затаил зло. А спустя несколько месяцев началась катавасия с Сазоновым. Малоизвестный бизнесмен выставил себя в качестве кандидата в градоначальники, и понесся вверх со скоростью баллистической ракеты. Команда мэра ухватилась за свои насиженные кресла, и обнаружила, что кресла шатаются и грозят выскользнуть из-под их объемистых седалищ. Житник дал команду разобраться с проблемой. Дал команду, скажу тебе по секрету, лично мне. До этого я не знал о фрагрантах ничего. Через месяц разработки узнал много занимательного – это кстати, доктор, к вопросу о пресловутой идеальной конспирации подлиз. Я пришел к Житнику и рассказал все, что узнал. Он дал команду: «Мочить гадов!» Так было создано «Чистилище».

Мозжухин говорил легко, красиво, остроумно, покачивал ногою, размахивал в воздухе сигаретой. Мне становилось хуже и хуже с каждым его словом. Он непринужденно выкладывал тайную информацию, за которую можно было дать немалые тюремные сроки десяткам людей, облеченных высшей властью.

Зачем он это делал? Зачем?

– Вы отвлекаетесь, – перебил я Мозжухина на полуслове. – Прошу вернуться к ситуации с Петровым-младшим.

– Нет проблем, – легко согласился чистильщик. – В один прекрасный день Петров-старший, употребив при общении с любимым сыном пару стаканов коньяка, рассказал тому про отвратительных фрагрантов, идущих походом против Житника и прочих бюрократических столпов нашего славного города. И тогда Гера, несмотря на природную туповатость, смог совершить достаточные мозговые усилия и вычислить, что девица Женя, экспроприировавшая у него двадцать пять тысяч баксов, – чистой воды подлиза. Он понял, каким образом его кинули. И Гека поклялся – замечу, он рассказал мне это сам при откровенном разговоре, – что найдет подлизу Нештакову, и вставит ей по самые жабры, и будет насиловать и всячески обижать, пока девица сия не умрет от неестественной смерти. Гека полагал, что это сойдет ему с рук. Догадываешься, почему?

– Почему?

– Включи голову, доктор. Все просто. Гека узнал, что Житник объявил фрагрантов вне закона, хоть, замечу, и неофициально. Тем самым мэр развязал руки не только чистильщикам, но и криминальным личностям, перманентно страдающим от жульничества подлиз…

– Вы убить меня хотите? – тихо спросил я.

– В каком смысле? – осведомился Мозжухин и снова полез в пачку за сигаретой.

– Вы пришли сюда, в больницу… – Я вскочил на ноги, глубоко вдохнул, рванул пуговицу на халате, воздуха не хватало на самом деле. – Пришли, чтобы унизить меня. Унизить перед смертью, да? Я спасаю людей! Вытягиваю их с того света, выдергиваю с того конца моста, потому что срок их еще не пришел, и душа моя чует, что шансы их не исчерпаны, и, значит, они должны жить. Это тяжелая работа. Утомительная работа, господа, но это мое дело! Бог определил мне это место, ткнул в него пальцем, и я буду стоять на нем, пока держат ноги! А что делаете вы? Вы убиваете! Лишаете жизни прекрасных людей! И почему? Лишь из-за того, что жирный продажный Житник не хочет лишаться своего кресла? О чем мне говорить с вами? Если вы хотите убить меня, то убейте! А если нет, то уходите немедленно! Вон отсюда!

Я указал на дверь.

– Красиво говоришь, доктор, – ледяным тоном произнес Мозжухин. – Ну да, конечно, ты и твои дружки-подлизы – посланники Господа на земле, а мы, мусора из бывшего «Чистилища» – демоны из преисподней, грязные и вонючие. Кто бы спорил? Только рвать пуговицы ни к чему – если бы тебя хотели убить, убили бы давно. Счастье твое, что ты не фрагрант, а то бы я лично тебя в расход пустил, заразу такую. Сядь и дослушай без истерик. Понял?

Я сел. При этом почему-то подумал, что и сам бы пустил Мозжухина в расход. Или, к примеру, прооперировал – как-нибудь неудачно, с летальным исходом.

– Подлизы долго не уходили в подполье, – продолжил чистильщик, – и причиной тому был всем известный Ваня Сазонов. Охота наша шла успешно, мы убивали фрагрантов одного за другим, но Гансу, видите ли, было удобнее, чтобы его слуги могли действовать среди бела дня. И только когда мы отстреляли два десятка паразитов, Ганс спохватился. Король понял, что может остаться без свиты, с голой задницей. Он дал отмашку, и подлизы попрятались по конспиративным квартирам, залегли на матрасы, ну чисто как в «Крестном отце», в первой серии. Случилось это за неделю до того, как тебе в больницу привезли Нештакову. И примерно в это же время Гека Петров сумел отыскать Евгению. Она неосторожно нарисовалась на телевидении, и он вычислил ее место работы. Ну а дальше ты многое знаешь сам. Она работала с пьяным клиентом, напоролась на неконтролируемый аффект, огребла по полной программе и угодила на больничную койку. Ты втюрился в нее и увез к себе на квартиру. Сидела бы девочка тихо, не высовывалась, и все бы обошлось. Нет, ей приспичило съездить на работу, чтобы уволиться официально и забрать трудовую книжку. Ребятки Геки дежурили у ее офиса день и ночь. Они засекли прибытие Нештаковой, и через десять минут Гека прибыл во всеоружии. Брали Женечку по правилам боевого искусства: все нападавшие были в армейских противогазах – отлично помогает против феромонов. Схватили девушку на улице, запихнули в машину, и тут же влили в ее нежный ротик стакан водки. Обезвредили гадюку-подлизу, вырвали ядовитые зубы…

Я сжал кулаки. Спокойно, Дима, еще спокойнее… Желание ударить Мозжухина так естественно и оправданно, но нужно держаться. Тебя нагло провоцируют. Не дождутся.

– Что дальше? – глухо спросил я.

– Через несколько дней Нештакова выкрала на несколько минут телефон одного из охранников и отправила тебе сообщение. Ты приехал и забрал ее. Повезло, Дима, что тебя не убили… впрочем, возможно, повезло этим мудакам, что ты не оставил их на всю жизнь калеками. Хочешь узнать, что произошло дальше?

– Мечтаю.

– Битый по башке Гека терпел четыре дня, мужественно боролся с головокружением и болями в черепушке. Он ужасно боялся, что высокопоставленный папаша узнает о произошедшем, поэтому не обращался к врачу. Но в конце концов рухнул без сознания на улице, когда сделал вылазку за сигаретами, и был доставлен скорой помощью в дежурную больницу. Естественно, Петров-старший немедленно оказался около его койки и учинил допрос. Гека пробовал отпираться, нес чепуху об таинственном грабителе, но папаша его не таков, чтобы оставлять подобные дела без внимания. Разъяренный Леонид Афанасьевич ворвался в квартиру блудного сына и обнаружил там следы сражения в виде разбитых зеркал, раскуроченной мебели и двух основательно измордованных охранников, которые, кстати, сразу же подверглись позорной процедуре увольнения. Затем Петров вызвал меня и еще нескольких соответствующих товарищей. Мы прибыли со служебной собакой, натасканной на обнаружение фрагрантов – так, на всякий случай. Собака сразу же взбеленилась. Выявилось настоящее ЧП: в доме сына вице-мэра побывала подлиза! Что она там делала – шпионила? Петров помчался в больницу и начал раскалывать Геку по полной программе. Для справки: комплекцию папаша имеет богатырскую, сынок по сравнению с ним – мелкий куренок. Так вот, на моих глазах Петров-старший так двинул Петрову-младшему по раскормленной морде, что добавил еще дней пять больничного режима. Гека зарыдал и выложил все как на духу – про Женю, про кидалово, про противогазы, про водку и про таинственного доктора. Не думай, что мы прозванивали тебя по компьютерной базе, Дима, ни к чему это было. Я понял, что нашкодил именно ты, через две минуты разговора с Гекой, да и любой бы на моем месте догадался. Еще через пять минут мои ребятки галопом мчались на твою квартиру. И все же эта тварь, Нештакова, успела уйти.

– Она не тварь…

– Тварь она, тварь! Ничуть не лучше, чем Ганс, или, к примеру, Агрба, по которому давно тюрьма плачет. Все подлизы – гнусные твари! Они допустили тебя в свой круг, милостиво разрешили стать прислужником, и ты тешишь себя иллюзиями, что стал равным им. Ничего подобного! Различия между фрагрантами и обычными людьми гораздо больше, чем, к примеру, между людьми разной национальности и вероисповедания. Это нелюди, нечисть, воплотившаяся из самых страшных кошмаров!

– Можно рассматривать фрагрантов как новый биологический вид, – заявил я. – Они могут вывести человечество на новую ступень эволюции.

– Могут? – Мозжухин криво усмехнулся. – Подлизы много чего могут, да вряд ли сделают. Зачем им что-то делать? Им и так сытно и удобно. Ты понятия не имеешь о степени их презрения к «обычным». Тебя убаюкали красивой сказкой, доктор.

– Может случиться так, что все люди станут фрагрантами, и тогда мир переменится к лучшему.

– Да ну, доктор, брось ты! – Мозжухин фыркнул. – Прекрасные люди, говоришь? А я вот что тебе скажу: фрагранты – паразиты, идеально приспособленные для того, чтобы сосать кровь из человеческого общества. Они жируют, выманивая блага у людей, неспособных им противостоять. В теперешнем своем виде они могут паразитировать до бесконечности. Более того – их вождь, Ганс, скоро придет к власти, похоже, его уже не остановить. И ты – один из тех дурачков-людишек, которые этому способствуют.

Я мог бы сказать, что Ганс мне самому не нравится. Но Мозжухин не нравился мне в стократ больше, поэтому я заявил:

– Сазонов ставит перед собой гуманные цели. Наш город обретет в его лице достойного мэра, и это очевидно большинству избирателей…

– Да ни черта ты не понимаешь! – Мозжухин все-таки вышел из себя, вскочил на ноги, побагровел лицом. – Житник, конечно, дрянь редкостная, но он тут уже не при чем – его песня спета. Дело именно в подлизах! Это враги рода человеческого! Нельзя их пускать к власти! Думаешь, я подчинился бы приказу Житника и стал так просто убивать людей? Да ни за что! Я сам понял, что фрагрантов нужно уничтожать, – Мозжухин ударил себя кулаком в грудь, – понял, когда разобрался, кто они такие. Уничтожить всех до единого! Иначе они уничтожат нас!

– И как же они нас уничтожат? – осведомился я. – Убьют? Устроят массовые расстрелы?

– Переделают в себе подобных тварей!

– По-вашему, это уничтожение?

– По-моему, да! Я лучше умру, чем стану подлизой! И многие решат так же – не захотят превращаться из нормальных людей в нюхачей, тупо подчиняющихся своему фюреру. Что с ними сделают, а, доктор? Ты не задавал себе такой вопрос?

«А те, кто не захотят… что ж, это их выбор, их будет немного, и с каждым десятилетием все меньше и меньше – никто еще не отменял ни болезней, ни смерти», – вспомнил я слова Ганса.

Бр-р-р… Голова моя шла кругом – правда Ганса и правда Мозжухина вступили в противодействие, и обе не выглядели правдиво – скорее, были умело вылепленными концентратами лжи. Я знал о подлизах почти все, но в то же время не мог понять самого важного, что помогло бы мне перестать мучиться душой и занять определенную позицию.

В одном лишь я был твердо уверен: мне пришла повестка с того света. Собирайся, доктор врач, с вещами на выход! Я открыто спросил Мозжухина, собирается ли он меня убить, он отбрехался, но это не снимало проблемы. За полчаса он превратил меня из относительно нейтрального человека в опасного свидетеля, знающего слишком много о чистильщиках. Мозжухин был дико зол, он продолжал охоту на подлиз, несмотря на запрет сверху, и теперь я лучше понимал его мотивации. Мозжухин был ненормальным – а кем еще можно быть, если организовываешь массовые убийства людей – без суда и следствия, в обычном городе, в мирное время? Мозжухин питался личной ненавистью к подлизам, был одержим маниакальной идеей, и ничто не могло остановить его.

Конечно, я был лишь пешкой в чужой игре, но ведь едят и пешек. Жрут пешек за милую душу, если не могут добраться до короля! Интересно, меня убьют прямо здесь? Нет, вряд ли. чистильщики засветились в больнице, в случае инцидента их быстро вычислят. Да и вряд ли им захочется лишиться удовольствия охоты на человека. Пристрелят где-нибудь на улице – их фирменный стиль…

Мозжухин словно читал мои мысли. Нужно признать, психологом он был опытным.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – сказал он. – Небось, дрожишь от мысли, что я тебя шлепну? Даже не надейся. Ты человек, а людей я не убиваю. Можешь считать меня исчадием ада, но суть проста: я отстреливаю нечисть. Я санитар леса, уничтожаю всякую гниль. Ты предатель, но пока ты остаешься человеком, я тебя не трону. Но не приведи тебе господь стать подлизой – сразу попадешь ко мне на мушку. Я подлиз нутром чую, понял?

– Понял, – буркнул я.

– Все, бывай. Увидишь кого из фрагрантов – передай, что я доберусь до них, сколько бы их ни было, и где бы ни прятались. И я не один такой, нас немало, и мы знаем свое дело, не сомневайся. Конечно, ты можешь позвонить куда следует и заявить на нас, но это не даст ничего. Фрагранты выходят из подполья, а мы, чистильщики, уходим в тень – теперь наша очередь. Прятаться мы умеем не хуже подлиз, и кусаемся будь здоров. Война не закончилась, доктор Дима, война только началась. И когда тебе предложат превратиться в подлизу, подумай сто раз, прежде чем согласиться.

– Я не стану подлизой, – спокойно ответил я. – Но при этом никогда не сделаю подлизам плохого. Я дал им клятву в верности, и поклялся искренне, от всего сердца. Так и знайте.

– Из-за Жени?

– Из-за всех подлиз.

– И из-за Ганса?

– Ганс лучше вас.

– То есть меньшая сволочь, чем мы?

– Приблизительно так.

– Но почему же ты не хочешь стать подлизой?

– Просто не хочу. Каждому свое. Я согласен быть слугой, а не хозяином – при этом как-то меньше ответственности.

Мозжухин захохотал. Смеялся он долго, и довольно истерично, и даже вытирал ладонью набежавшую слезу, и Валяев зачем-то подхохатывал ему в тон.

– А ты хитрый жук, Дима, – сказал Мозжухин, вдоволь нахохотавшись. – Ох, хитрый! – Он погрозил мне пальцем. – Хочешь и конфетку съесть, и в дерьме не заляпаться. Ну ладно, живи. Увидишь, что из этого получится, очень скоро увидишь. И это будет совсем не так, как ты представляешь.

– Поживем – увидим…

Они ушли, оставив меня в глубокой душевной тревоге.

«Увидишь, что из этого получится»…

Конечно, я немедленно позвонил Жене. Звонил ей раз сто и каждый раз шептал: «Отзовись, пожалуйста! Услышь меня, милая!»

Она не ответила, не откликнулась на панический мой зов. Можно было списать это на позднее время – около полуночи. Вот уж вряд ли, именно в это время сова Женька вела наиболее активную жизнь. Может быть, она была на каком-то очередном задании, и это поселяло в сердце моем еще большую ревность. С кем была моя Женечка сейчас, в эту минуту? Что она делала? Говорила некоему нужному человеку приятные для него слова? Гладила его пальцами по щеке – пусть даже неискренне, пусть лишь ради достижения очередной цели, поставленной Гансом? Я уже видел такое, и нисколько не ревновал, потому что допущен был присутствовать лично, и знал, для чего это необходимо, и даже получал определенное удовольствие, наблюдая актерскую игру Жени, подкрепленную сводящими с ума, неуловимыми феромонами.

Тогда это было по-другому. Тогда я был там, рядом с ней. Теперь мы существовали по отдельности, и я не мог ни докричаться, ни дозвониться, мог лишь беззвучно открывать рот – «Услышь меня, Женька!» – и не слышать ответа.

Не вычеркнет ли она меня из списка приближенных – надменная подлиза? Что ей стоит?

Мозжухин бросил слова свои подобно семенам, и они немедленно проросли, дали острые ядовитые стрелки. Пробуравили сердце мое.

«Отзовись, пожалуйста!»

Ответа не было.

Я позвонил Родиону, и Рафису, и Майору, и другим подлизам, чьи номера мне дозволили записать в смартфон. Молчали все, дружно. Молчали громко – так, что уши закладывало. Я остался один в этом мире. Нет, не совсем один, со мной остался Мозжухин – где-то рядом он ждал, пока я выйду из больницы, чтобы наказать меня.

Я ничего не значил для него, я не был фрагрантом, полноценным объектом охоты. Но я вовсе не был уверен в его словах. «Пока ты остаешься человеком, я тебя не трону». Таким фанатикам, как Мозжухин, верят только идиоты. Он ждал меня снаружи. Где-то ждал – терпеливо, стряхивая пепел в открытое окно автомобиля, может быть, даже задремывал временами, оставляя следить своего напарника. Пара пуль в сторону смердящего куска мяса, расплата за предательство – небольшое, но все же удовольствие.

Никто из подлиз не хотел отозваться, спасти меня. У них были свои дела, не до меня им было.

Они бросили меня? Мозжухин прав?

Я всегда стремился к независимости, хотя бы к ее видимости. Теперь не осталось даже видимости, ни малейших иллюзий. Я оказался в полной зависимости от клана, созданного Гансом. Целый месяц они оберегали меня, а теперь вдруг оставили. Решили выкинуть за ненадобностью, сдать на утилизацию?

Вы можете сказать, что у меня появились признаки шизофренического бреда. Но вот представьте себя на моем месте. Представили?

В тот момент я негодовал, ненавидел подлиз. За последний месяц фрагранты основательно разбаловали меня, опекая, держа на всем готовеньком и показывая интересные сценки из скрытой своей жизни. Теперь мне предстояло решать свои проблемы самостоятельно.

Тревожные раздумья были прерваны очередным поступившим пациентом. Скорая доставила молодого человека, переломанного везде, где только можно. Только не подумайте, что он был фрагрантом – это уже слишком похоже на фарс. Парень был основательно пьян, даже в сознании, бормотал что-то, несмотря на то, что свалился с пожарной лестницы с уровня четвертого этажа, выходя с чердака за добавкой спиртного. Пришлось приняться ремонтом, штопкой и художественным вышиванием. Работа заняла полтора часа, и умотался я настолько, что сразу же после окончания операции рухнул на диван за шкафом в ординаторской, и проспал до восьми утра. Не могу сказать, что мне снились чистильщики. Ничего мне не снилось.

В восемь пришел Сергей Иваныч Лебедев и разбудил меня. Я сходил на утреннюю конференцию, вяло отсидел ее, сдал смену. Настала пора идти домой, но я никак не мог себя заставить покинуть спасительные стены больницы. Казалось, что стоит выйти на улицу, и демоны-чистильщики с адским ревом набросятся со всех сторон. Поэтому, когда Иваныч заикнулся о том, что нужен ассистент на сложной операции, я согласился немедленно. Потом не спеша перекусил в столовой, некоторое время послонялся по отделению… Никто не ждал меня дома. Даже кота, или, к примеру, аквариумных рыбок я так и не завел. Мне было страшно возвращаться домой, сидеть там в одиночестве, тосковать по Жене и думать о том, что меня придут убивать. Поэтому я решил, что сегодня домой не вернусь. Взял сотовый и начал методично обзванивать друзей, в надежде, что кто-нибудь из них окажется дома.

Дома оказался Миша Панков – не самый близкий мой друг, но приятный человек, таможенник в чине капитана. Он страшно обрадовался, прокричал, что мы не виделись, наверно, сто лет, что он в отпуске, что жена его и дети на югах, что он сидит один, как сыч в дупле, пьет в одиночку шикарный вискарь, закусывает обалденной буженинкой и венгерскими огурчиками, играет сам с собой в нарды, и ждет не дождется, когда позвонит хоть какая-нибудь паршивая собака. Собакой, стало быть, оказался я, и был немедленно захвачен в плен. Миша – знатный бильярдист, мы тут же договорились идти играть в «Бизон», но перед этим я дал клятву заехать к нему в гости, чтобы тяпнуть того самого шотландского вискаря, конфискованного как контрафактный товар в количестве двадцати бутылок.

Все это более чем устраивало меня. Миша живет в ведомственном доме, большую часть обитателей которого составляют сотрудники таможенной службы и ФСБ. К тому же сам Панков – не робкого десятка человек, мастер спорта по самбо, мы познакомились с ним на тренировке. В уме я немедленно построил план: еще теснее подружиться с Михаилом и жить в его квартире – во всяком случае, до тех пор, пока не объявятся подло бросившие меня фрагранты. Виски, конечно, был осложняющим моментом, за время жизни с Женей я основательно отвык от алкоголя, но надеялся как-нибудь справиться.

Я вышел из больницы, добрел до парковки и огляделся. Ни души не было вокруг, только ряд пустых автомобилей, дремлющих в ожидании хозяина. Стоял замечательный день сентября – из тех дней, в которые даже в пыльном городе воздух становится прозрачным, и дышится необычайно легко. В такие дни кончается нудный осенний дождь, и после холодных ночей приходит неожиданное, последнее в году, и оттого особенно ласковое тепло. Ветви боярышника нависали над машиной, желтые листья устилали капот и крышу – пришлось достать щетку и смести их. Я вдруг расслабился и размягчел душой. Представил бодрячка Мишу с кием в руках – ох, разделаю я его сегодня под орех… Или он меня, какая разница… Представил милую Женечку, всегда немного грустную – только один раз в жизни мы играли с ней в бильярд, в русскую пирамиду, и она разнесла меня в пух и прах… Неспешно сел в машину, провел пальцем по приборной доске и оставил дорожку в осевшей пыли – целый месяц я не вытирал ее. Ничего, вычистим машинку, помоем ее до блеска. Только не сегодня, конечно. Сегодня мне предстоит бильярд, толика горячительных напитков и беспечная мужская болтовня – лучшее средство, чтобы утишить душевную боль.

И никаких чистильщиков. Я сказал – никаких!

Я выехал с больничной территории и свернул вправо на Кузнецкое шоссе. И увидел в Зеркало, что синий «Форд» лениво отчалил от обочины, поехал за мной.

С какой стати я решил, что он за мной? По многорядному шоссе ехали одновременно десятки машин, мчались по всем полосам, обгоняя друг друга. Может быть, все они были частью гигантского плана по отлову и уничтожению доктора Бешенцева? Маразм, скажете вы. Но подозрительность снова захватила мое взбудораженное сознание, я никак не мог отвязаться от мысли, что меня преследуют, более того, был уверен в этом. Я промчался по шоссе пять километров на приличной скорости, обогнал десяток автомобилей, то и дело перестраиваясь из ряда в ряд, и все время «Форд» держался в двух-трех машинах от меня.

Я посмотрел на часы – еще один подарок Жени. На этот раз она не секретничала – прямо сказала, чтобы я носил часы, не снимая, потому что они улавливают мой пульс, и ежели таковой, не дай бог, прервется, сигнал тревоги будет немедленно передан на пульт, и подлизы узнают, что со мной что-то случилось. Вот радость-то – лишиться пульса… Я сбавил скорость и еще раз попытался дозвониться по всем номерам смартфона. Пусто-пусто. Куда подевались проклятые подлизы?! Пришла мысль снять часы и обозначить тем самым, что со мной что-то уже случилось. Нет уж, если они могут запеленговать часы, то лучше сделать это не на трассе, по которой я двигаюсь со скоростью девяносто километров в час, а там, где может произойти действительно что-то серьезное.

Я подпустил «Форд» близко, настолько, чтобы рассмотреть его номер. Потом продиктовал номер на автоответчик Жене и рассказал о ситуации. А затем нагло вывернул в левый ряд, подрезав при этом пару машин, и встал перед светофором. Как только загорелся зеленый, я резво развернулся на перекрестке и дал газу. «Форд» вдруг потерялся и я облегченно вздохнул. Увы, надежда скоро померкла – синий капот снова замаячил сзади, сперва далеко, потом все ближе и ближе. Я забыл о гаишниках и отчаянно маневрировал, пытаясь оторваться, но водитель «Форда» был классом много выше меня. Через пару минут он плотно сел мне на хвост, уже не пытаясь прятаться.

Лучше бы меня остановило ГАИ. А еще можно было притормозить у какого-нибудь милицейского поста и попросить помощи. Но я был уверен, что в этом случае гарантированно попал бы в лапы чистильщиков. В конце концов, они все еще действующие сотрудники УВД, с соответствующими документами, и им куда проще объяснить милиционерам на посту, что я – находящийся в розыске преступник, чем мне, что я удираю от несуществующих в природе чистильщиков, убивающих никому не известных фрагрантов.

Остаться бы мне на магистрали… Нет, я начал петлять, надеясь на знание боковых улочек. Можно подумать, что мои преследователи знали их хуже. Пронесся по Абрикосовой, свернул на Виноградную, нырнул под «кирпич» на Тенистую. И уперся носом в стройку. Все, приехали.

Есть такой знак: «Тупик». И есть такая птица – тупик. Это про меня. Я, тупица, не заметил этот знак.

Из всех тупиков в городе этот был самый тупиковым. Недаром его назвали Тенистым – лучи солнца сюда почти не попадали. Здесь была какая-то складская территория, переулок представлял собою коридор длиной в двести метров, такой узкий, что не развернешься на машине, только задним ходом пятиться. Склады равнодушно повернулись к переулку серыми кирпичными задами высотой в пять метров – ни единой двери, ни одного окна. Торец улочки перегораживала высокая глухая ограда из оцинкованного профиля, поверху шел ряд колючей проволоки – жиденький, но вполне достаточный, чтобы разодрать руки в клочья. А на ограде было написано большими корявыми буквами:

«Строительство объекта ведет ООО ЖБКМПРМОНТАЖ 123-456. Проезд закрыт. Объезд по ул. Виноградной».

Спасибо, благодетели, объяснили!

Я рывком врубил заднюю скорость – вдруг успею. Проехал почти весь тупик, обливаясь потом и отчаянно сжав зубы. Не успел – выезд перекрыл знакомый синий силуэт. Тонированные стекла «Форда» медленно поползли вниз.

Надо было протаранить его сходу в бок, откинуть и попытаться вырваться. Но я топнул по тормозам и встал как вкопанный. Вот они, проклятые рефлексы – слишком много я ремонтировал людей, пострадавших от ДТП, чтобы самому стать таковым. Охота подошла к финальной стадии, я сам загнал себя в ловушку. Пришла пора снимать часы.

Я сорвал часы и сунул их в карман джинсов – пусть не регистрируют пульс, но все же будут при мне, обозначают каким-то образом мое местонахождение. Потом вытащил из кармана смартфон. Куда его? Он не должен попасть в лапы чистильщиков. Нащупал нишу сбоку от центральной колонки – там, где выходит сопло отопителя, и втиснул в темноту. А потом открыл дверь, вышел и вразвалку пошел к «Форду».

Тянуть время, тянуть. Может быть, случится чудо, разверзнутся небеса, и фрагранты, встревоженные сигналом часов, упадут с неба на парашютах, на бэтменских крыльях, на нитях человека-паука. Может быть, они успеют спасти меня, пока я заговариваю зубы чистильщикам?

Чуда не случилось. Из «Форда» лениво, не спеша, вылезли два человека – один худой и длинный, другой толстый и короткий, оба в черных спецназовских масках с прорезями для глаз – морд не видно. Оба с пистолетами.

Тут, вероятно, вы решите, что я начал проявлять чудеса героизма – с каратистским криком прыгнул в воздух, сшиб ногами обоих одновременно, перемахнул через машину, за грудки вытащил шофера, кинул его на асфальт, закрутил руки за спину и сурово проорал: «Ну, сволочь, говори, кто вас послал?»

Ничего такого не случилось. Я покрылся липким потом и ноги стали ватными. Я даже слова вымолвить не мог, лишь тупо глядел в их глаза. Они подняли пистолеты и начали стрелять.

Все произошло очень быстро, в доли секунды. Я поднял руки и закрыл голову руками. Первая пуля вонзилась в плечо, ожгла острой болью. Еще помню удар в живот – тоже от пули, но куда более сильный, словно бревном саданули. Даже помню, как упал набок.

Больше не помню ничего.