Глава 14

Завтрак мы благополучно проспали. Валялись бы в постели и дальше, несмотря на сосущую пустоту в желудке. Не получилось: в полдень Слава деликатно постучал в дверь и позвал обедать.

Пока мы одевались, я пытался задать Жене вопросы, но она отнекивалась: «Потом, сейчас некогда, Славка ждет». То, что она соскучилась по мне, не сделало ее более разговорчивой.

Ярослав ждал нас в гостиной, смотрел какой-то боевик, положив ноги на журнальный столик, грохотало из колонок не тише, чем в настоящем кинотеатре. Мы спустились по лестнице и перешли в другой подъезд дома. Здесь, на первом этаже, обнаружилась большая столовая. Не общепитовская, разумеется, а семейная, но размером не меньше общепитовской, и уверяю вас, куда более изысканная, декорированная под охотничий зал. Я видел нечто подобное в одном из замков Германии, и тем более удивительно было увидеть такое в российской глуши. Тот, кто придумал и выстроил интерьер, обладал хорошим вкусом. Стены, облицованные камнем, имитировали средневековую кладку. Бурые, грубо обтесанные деревянные балки потолка выглядели так, словно им лет четыреста, не меньше. На стенах висели головы оленей, кабанов и сайгаков (видимо, хозяин охотился не только в окрестных лесах, но и в местах дальних), а также рога разного размера – от мелких косуль до огромных лосей. А еще четверть стены закрывал зелено-коричневый, выцветший от времени гобелен с изображением псовой охоты. Древние гравюры – тоже на тему охоты. Медные охотничьи рожки, ряды старинных ружей на деревянных подставках (безусловно, не настоящие, копии, но ничуть от этого не менее красивые). И огромный камин. Да нет, не просто камин, а то, что по-английски называется «fireplace» – монументальное сооружение с плоским каменным полом, массивной деревянной полкой сверху, чугунной узорной решеткой внизу, закопченными плитами задней стенки и почерневшими от дыма гипсовыми фигурами сирен по бокам. В таком камине можно развести настоящий костер и поджарить на вертеле барана или кабанчика. Сооружение помпезное, не экономичное – только успевай подкидывать дрова, а жара все равно не будет, все уйдет в трубу. Но здесь, в этом зале, файеплейс выглядел торжественно – сразу представилось, как вечером, в полумраке, горят в нем поленья, и красные отсветы пляшут на лицах людей, свершающих трапезу.

Скажу прямо, я обалдел. Можно свыкнуться с тем, что начальники исправительных колоний живут на широкую ногу, но дело было вовсе не в богатстве, а во вкусе. Конечно, можно взять альбом с фотографиями и попытаться скопировать охотничий зал в собственном коттедже. Но вряд ли это удастся – получится, скорее всего, кич и подделка. Для того, чтобы это выглядело красиво и в то же время естественно, нужен профессиональный дизайнер.

Подумаешь, дизайнер, скажете вы, интерьерных дизайнеров сейчас как собак нерезаных!

Вы не видели заборы зоны, скажу я вам. И поселок околозоновский не видели, и саму ауру этого места не чувствовали – хмурую, душную, пропитанную несвободой и унижением людей, обитающих здесь. Коттедж начальника колонии Рыкало резко диссонировал со всем остальным. Если бы я увидел в его столовой резные деревянные доски, типичный зэковский art-skill, то не удивился бы ничуть. Насмотрелся я на такое, пока работал у Некрасова. Да и мне самому не раз дарили образчики подобного искусства. Большие нарды – дерево липы, зачем-то выкрашенное морилкой, светлая резьба, смотрится аляповато. Разворачиваем нарды, что мы видим? На каждой половине сидит представитель среднезиатской национальности, оба в халатах, шароварах, пышных тюрбанах и бородах. Нарисованы яркими анилиновыми красками, очерчены тушью, покрыты лаком. Качество рисунка – примерно на уровне пятиклассника, но есть и нечто оригинальное, некий криминальный колорит. Оба среднеазиата сидят босые, пальцы веером – как на руках, так и на ногах. Распальцовка в четыре конечности. Супер! Или еще один пример: подаренный мне с зоны журнальный столик – если заглянете в гости, то увидите сей экспонат собственными глазами. Опять же морилка, опять же лак. Так вот, столешница длиной в метр сделана всего из двух досок – сосновых, сырых, только что с лесопилки. А что нам стоит стол построить? Сколотили, присобачили круглые ножки на роликах, слегка отстрогали, чуток полачили. Что случилось с досками через пару месяцев? Вы догадались правильно, они лопнули. Столешницу пересекла пара трещин, в них можно засунуть палец. Стол при этом перекосило, перекоробило так, что он стал похож на хромую собаку, одна из его ног не достает до земли сантиметров на пять, я подкладываю под нее пару томов медицинской энциклопедии, чтобы журналы с журнального стола не сваливались.

Так вот, я стоял посреди столовой, и разглядывал окружающее великолепие с разинутым ртом. И при этом меня не оставляли смутные подозрения. Мнилось мне, что к этому островку цивилизации посреди тюремной вотчины приложили руки подлизы. А почему бы и нет? Если остальные фрагранты – такие же тонко чувствующие эмпатики, как Женя, они должны стремиться жить в обстановке, соответствующей их эстетическим запросам…

Ну вот, понесло меня, как обычно. Я не знал ничего, кроме того, что Женя живет здесь, в доме начальника колонии. Но я уже начал обдумывать ситуацию, не слишком надеясь, что Женька расскажет мне правду. И, кажется, больше фантазировал, чем анализировал – обстановка тому способствовала.

– Эй, ты чего, Дим? – Женя дернула меня за рукав. – Тебя словно поленом по башке угостили.

– Да так, ничего… Красиво тут.

– Да, нормально.

– Ничего себе нормально! Кто все это сделал?

– Они сами и сделали.

– Кто – они?

– Рыкалы.

– Своими руками? – усомнился я.

– В основном Полина работала, – уточнила Женя. – Сестра Славки.

– А кто она по профессии?

– Архитектор.

– Ага, тогда понятно. А почему она живет тут? Работа у нее, наверное, в городе?

– Сейчас же лето, отпуск. А обычно – в городе. Кстати, сейчас ее здесь нет, к сожалению.

– Почему к сожалению?

– Тебе приятно было бы с ней познакомиться. Она в твоем вкусе, – Женя подмигнула мне.

– То есть, как ты?

– Даже лучше.

– Лучше тебя не бывает, – уверенно заявил я.

Наш разговор был прерван четой Рыкал-старших. Тучный мужчина в полковничьей форме вышел из задней двери столовой и направился к нам, улыбаясь при этом во весь рот и широко раскинув руки. За ним степенно шагала сухая высокая женщина в длинном платье. Полковник достиг нас и заключил в объятья Женьку – она утонула с головой в его медвежьих лапах. Затем Рыкало повернулся ко мне и протянул руку.

– Дима, – скромно сказал я.

– Александр Пантелеевич, – представился Рыкало. – Как у нас вам тут, Дима?

– У вас мне тут замечательно.

– Это правильно, места у нас хорошие! – Александр Пантелеевич дружески хлопнул меня по плечу, отчего я присел и с трудом удержался на ногах. – А это, значится, моя супруга – Варвара Тимофеевна. Учительница, значится. Немецкий язык в нашей школе преподает. И историю с географией.

Супруга аккуратно улыбнулась, кивнула головой и сказала:

– Очень приятно, Дмитрий. Будьте как дома.

На языке моем вертелись десятки вопросов, очень хотелось узнать, как Женя попала в эту своеобразную семью, и каким образом задействован в этом таинственный Ганс. Но, разумеется, я прикусил язык. Всему свое время, в том числе и вопросам.

– Прошу к столу! – хозяин дома гостеприимно простер руку. – Отобедаем, чем бог послал.

Стол, стоявший в середине зала, мог запросто вместить два десятка человек – деревянный, бурый, с позеленевшими бронзовыми заклепками – под старину. И еще: стол был девственно пуст, ни малейших признаков обеда на его поверхности не наблюдалось. Бог в этот день, как мне показалось, оказался скуповат. Однако Александр Пантелеевич без малейшего смущения отодвинул один из стульев – тяжелый, с высокой спинкой и бархатной подушкой, и уселся на него с видом совершенно довольным, расставив крепкие военные ляжки. Рядом села Варвара Тимофеевна, скромно сложила руки на коленях. Женя, нисколько не тушуясь, обогнула стол и села ровно напротив Варвары Тимофеевны. Все, что оставалось мне – приземлиться на место против начальника колонии.

– Вы, Митя, пьете какое-нибудь вино? – обратился ко мне Рыкало. – Или, к примеру, водочку предпочитаете?

Я думал ровно секунду.

– Не пью я алкоголя, Александр Пантелеевич. Не любитель, знаете ли. Вот водички холодной выпил бы, или квасу.

Варвара Тимофеевна посмотрела на меня с педагогическим одобрением. Женька бросила косой взгляд и скептически хмыкнула. А Рыкало пригладил пальцем пышные усы и степенно произнес:

– Значит, правильный вы человек, Митя. У нас в семье, знаете ли, царит культ трезвости. И вина у нас даже нет – это я вас спросил ради интереса, а то, если бы захотели, пришлось бы отказать. Только не подумайте, что трезвый я по идеологическим соображениям. Алкоголик я, значится, хронический. Лечился десять лет назад, а то бы, наверное, не было меня уже в живых. И с тех пор – ни капли в рот. И я, и все мои близкие.

Такие вот сразу подробности.

– Это, наверное, способствует служебной карьере? – спросил я. – Непьющие офицеры в вашем кругу деятельности, как мне кажется, встречаются редко.

– Да ничего подобного! Наоборот, важная компонента успеха в нашем деле – выпить в нужное время с нужным человеком. И ведь не просто выпить, а напиться, извиняюсь, в зюзю. – Полковник посмотрел на часы, недовольно покачал головой. – Но я эту тенденцию переломил. Как только стал начальником ИК, сразу завел правило: напился на работе – катись на все четыре стороны. Восемь человек выгнал, в том числе одного подполковника, довел меня до белого каления, алкаш, хотя дело свое знал. Меня, значится, уж и в ГУФСИН по области вызывали, и упрашивали, и склоняли по-всякому, но я на своем настоял. И вот результат: наша колония – лучшая по экономическим показателям в области.

– Поздравляю, – глупо сказал я, ничего более умного в голову не пришло.

– Да где же обед?! – Рыкало в очередной раз посмотрел на часы. – У меня через час совещание! Что там Алёнка, спит, что ли? Иди, мать, подгони ее, дай ей хороший тычок в холку.

– Давайте я сбегаю, Алексанпантелеич, – встрепенулась Женя. – Может, случилось у нее там чего? Помогу ей.

– Ну давай, – разрешил Рыкало, начальственно махнув толстыми пальцами. – А то даже перед гостем неудобно.

Ага… Я, значится, гость, а Женька, значится, нет. Мне стало немножко завидно. Я захотел быть своим здесь, в этом чудном месте. По-настоящему своим.

Меня часто приглашают в отдаленные медвежьи углы нашего края. Благодарные пациенты приглашают, и родственники благодарных пациентов – тоже. Зовут на далекие охотничьи заимки, на речки в глуши, где немерено комаров, но еще больше – окуней и щук, зовут на пасеки в тихой деревне и в престижные загородные дома, где есть отличные бильярдные столы – играй сколько хочешь. А я соглашаюсь редко… да что там, почти никогда не соглашаюсь. Обижаю при этом пациентов, но не могу по-другому. По натуре своей я городской обитатель, куда естественнее чувствую себя в Барселоне или в Кельне, чем в лесной скособочившейся избушке. И к тому же дела, дела… Опять же, нужно беречь пальцы. Пальцы хорошего хирурга – сродни пальцам скрипача, его гордость, его забота и боль. Не дай бог засадить большую занозу под ноготь – неделю не сможешь работать полноценно. Не приведи господь натереть мозоли веслами или топором – кожа рук одеревенеет и потеряет чувствительность. Когда я работал на Некрасова, мог позволить себе всякое – молотить по мордам спарринг-партнеров, отжиматься на кулаках и бить в мешок с песком. Теперь для меня такое – табу. Снова табу.

Легкая Женечка вспорхнула со стула и умчалась куда-то. Рыкало снова глянул на часы.

– Значится, вы, Дмитрий, хирург? – спросил он.

– Хирург.

– Хреновая у вас работа, – заявил вдруг он. – В смысле, тяжелая. Я бы такой не захотел.

– Ну что же, каждому свое. Я бы, например, не стал работать начальником исправительной колонии.

– А я бы – хирургом. Насмотрелся я на ваше дело… – Варвара Тимофеевна предупредительно ткнула Рыкало острым локтем в ребра, но он лишь дернул плечом. – Дай сказать, Варя. Ребенок у меня заболел, понимаете? Сколько лет назад это было, а все равно сердце болит, как ножом по нему режут. Саркома оказалась. Ребенок – понимаете, Митя, и вдруг саркома Юинга, – полковник четко выговорил медицинские слова. – Сперва я верить не хотел, потом плакал слезами. Целый год в больнице, операций три штуки было. Я тогда перед хирургами чуть ли не на коленях ползал: спасите мое чадо, ребеночка моего любимого, все деньги отдам, все что угодно для вас сделаю. А они… Что они могли сделать? Тяжелая стадия, говорят, операция не помогает. Тогда я злился на вас, хирургов, а теперь уже понимаю вас…

Александр Пантелеевич налился кровью, густо побагровел. Лишний вес, гипертония, подступающая старость, нервная работа. И такие воспоминания, не добавляющие здоровья… Он был старше меня всего-то лет на десять, но выглядел старше на двадцать. Плохо быть бывшим алкоголиком.

Та история с больным ребенком все же закончилась хорошо, в этом я был уверен. Потому что Женя жила в доме Рыкало, и история ее была похожа на историю его ребенка. Ребенка Александра Пантелеевича вылечили, и ребенок стал фрагрантом. Именно фрагрантом – как-то не поворачивается язык назвать «подлизой» здоровенного усатого мужика, офицера, охраняющего заключенных, явно не проститутку и не жулика, и даже не красавчика. Ярослав Рыкало – фрагрант, теперь я в этом не сомневался. И поэтому он укрывает здесь Женьку, по приказу таинственного Ганса – тоже, предположительно, фрагранта.

Вот какой я догадливый. Развит не по годам.

– Саш, успокойся! – произнесла Варвара Тимофеевна строгим голосом. – Выпей таблетку!

Полковник дрожащей лапищей достал из кармана тубус с нитроглицерином и отправил капсулу под язык. Ага, значит, еще и стенокардия. Нет, жизнь начальников исправительных колоний никак не назовешь легкой и здоровой. Хирургам, возможно, даже получше живется.

Ситуацию исправили Женечка и Аленка. Они появились из задней двери столовой, катя перед собой никелированную тележку со всякой снедью. Еды на ней было столько, что я с трудом преодолел желание вскочить на ноги и помочь девушкам. Но все же сдержался, понял вдруг, что это будет нарушением семейного этикета, и вслед за мною побежит Варвара Тимофеевна, а за ней и сам полковник, что совсем нежелательно. Поэтому я смиренно остался сидеть, и с некоторым ужасом наблюдал, как на стол ставится супница объемом с полведра, с лежащими в ней кусками свинины размером в кулак, а за ней выкладываются тарелки с закусками, которыми можно накормить полроты солдат – нарезанная тонкими ломтиками красная рыба, и осетрина, и копченая колбаса четырех сортов, и буженина, и ветчина, и еще какое-то мясо, коего я не любитель, и потому в нем не разбираюсь. Потом добавилась рыба в кляре, фаршированная щука, завернутая в собственную клетчатую кожицу, желтые сыры, паштеты горкой на блюдечке, яйца пашот, салат оливье, соленые огурцы и помидоры. Оливки черные и зеленые, с воткнутыми в них зубочистками. Сопливые маринованные маслята. Я только успел подумать о том, что не хватает чего-нибудь экзотического, к примеру, авокадо, как появилось и авокадо. И все это – только закуска. Ай, бедный мой желудок, привыкший к аскезе! Я слежу за своим весом, не могу позволить себе растолстеть. Того, что было поставлено на стол, мне хватило бы на полмесяца. Не говоря уж о том, что многое из этого ассортимента я просто не могу себе позволить купить.

В этом доме не пили алкогольных напитков. Зато как славно и много кушали!

Теперь я начал понимать доселе мне незнакомую Алену – то ли повариху, то ли домработницу. Я не удивился, что она задержалась с обедом к полудню – работы у нее было действительно много. Тычка в холку она определенно не заслужила – напротив, ее можно было назвать героем труда.

Алена сноровисто ставила на стол харчи. Особой изысканности в сервировке не наблюдалось – нечто в российском провинциальном стиле. Пока она работала, я мог рассмотреть ее. Судя по габаритам, была она из местных девок – тех самых, которых не любил Ярослав из-за раскормленности. Поменьше центнера, но ненамного. Выглядела, кстати, неплохо, за счет молодости – лет около двадцати пяти. Розовое платьице в обтяжку, фартучек с белыми кружевами, полные ручки-ножки, тугие щечки, голубые глаза навыкат, белокурые завитые локоны а-ля Гретхен. В общем, не в моем вкусе. Но во вкусе большинства местных мужчин – можно ручаться.

На первое были замечательные щи – с чесночком, капустой, и возможно, даже с крапивой. Я попытался вмешаться: пожалуйста, налейте мне поменьше, столько не съем. Алена бросила на меня суровый взгляд – мол, мужик ты или нет, и налила с горкой. Если учесть немалый размер тарелки, то передо мной стоял дневной рацион. Я вздохнул и приступил к поеданию.

Полковник Рыкало кушал с завидным гастрономическим энтузиазмом. После каждых трех ложек супа он подцеплял вилкой колбаску, или грибочек, или другую закуску, и кидал в губастый рот. Варвара Тимофеевна хлебала супчик деликатно, не спеша, не то что аристократично, но вполне интеллигентно. Хитрая Женька налила себе щей сама, поэтому порция ее оказалась в три раза меньше моей. Расправилась она с супом в два счета, и теперь, в ожидании Алены, умчавшейся за вторым блюдом, не спеша разбиралась с тем самым авокадо, ковыряла его чайной ложечкой.

– Ошень вкушно. Невероятно вкушно! – прошамкал я, продавливая слова сквозь прожевываемый кусище мяса. – Ваша Алена – наштояшшая маштерица. Она повар, да?

– Зэчка она, – уточнил Рыкало. – Сожителя своего убила. А так вообще-то повар. Два года ей еще сидеть, но, думаю, освободим досрочно. За примерное, значится, поведение.

– Сожителя убила? – я чуть не подавился, представил как Алена разрывает тщедушного мужичка могучими руками. – И как вы держите ее в доме? Не боитесь, что она кого-нибудь убьет?

– Не убьет, – уверенно заявил полковник, натыкая на вилку сразу три ломтика семги. – Обычная девка она, на строгий режим попала только по бедности и глупости, потому что хорошего адвоката у ее не было. Сожитель ейный был в два раза старше ее, естественно, алкаш, две отсидки за кражу. Работала она с утра до ночи, а он пропивал все, что было в доме, и бил ее до полусмерти каждый день – надо же было ему хоть чем-то заняться. Вот, она, значится, и не выдержала один раз – взяла сковородку с огня, да начала защищаться. Голову ему разбила, да еще и ожоги на нем были, поэтому приписали: «С особой жестокостью». А так бы получила общий режим, была бы уже на свободе. Хорошая бабенка, старательная, только вот судьба у нее невезучая.

– Так у вас что, женская колония?

– Нет, она с соседней ИК, с женской. Тамошний начальник мне ее лично отрядил.

– Она у вас бесплатно работает?

Александр Пантелеевич отложил ложку, посмотрел на меня пристально и усмехнулся в усы.

– А вы, Митя, человек въедливый, все знать желаете. Ладно, скажу: расконвоированная она – числится в своей ИК, но живет здесь. Работает, конечно, не за деньги, а за списание срока. И поверьте мне, любой зэка позавидует ей белой завистью. Но не любого я взял бы в свой дом. Редко встречаются заключенные, которым можно действительно доверять.

– Не сбежит она отсюда?

– Сбежит? – Рыкало покачал головой. – А вы бы сбежали на ее месте?

– Нет, – честно признался я.

– То-то и оно…

На второе подали дичь – тушеного с овощами тетерева. Мне казалось, что я объелся супом насмерть, но, когда увидел лакомую дичинку, ощутил новый приступ чревоугодия. Когда уже начал изнемогать от съеденного, примчался Ярослав.

– Батя, маманя, извините, что опоздал, – сказал он, быстрым шагом входя в зал. – Разбирался там с одним шустрым в третьем отряде… – Он окинул стол голодным взглядом. – Не все еще съели? Супец остался?

– Осталось чуть-чуть, – ответил батя (супа между тем оставалось еще тарелок на десять). – Садись, сынок, покушай с нами, стариками.

Слава сел и приступил к трапезе – не так жадно, как отец его, но с изрядным аппетитом. Я смотрел на него во все глаза – все-таки он был первым подлизой, которого я видел после разговора с Мозжухиным. Пытался представить, как он выделяет феромоны, чтобы разобраться с зэками, но почему-то не представлялось. Ярослав Рыкало выглядел вполне обычным молодым человеком. Единственное, что привлекало внимание – он все время шмыгал. Принюхивался, глубоко втягивал воздух ноздрями. Прямо как Женька.

Да, у подлиз свои особенности.

Потом был десерт из лесных ягод. Меня заставили его «попробовать», то есть съесть полную чашку. В результате после безалкогольного обеда я чувствовал себя так, словно тяпнул полный стакан водки. Кровь отлила от мозга к желудку – практически вся.

Я предпочел бы снова пойти поспать, но Женя заставила меня прогуляться. Заявила, что спать после обеда вредно, можно растолстеть. Я не возражал – с Женей я пошел бы и на край света, мне не хотелось расставаться с ней даже на секунду.

Прежде всего она намазала меня какой-то гадостью от комаров. И сама намазалась.

– Зачем ты мажешься? – спросил я ее. Ты можешь отгонять комаров собственным репеллентом.

– Ты чего, сбрендил? – Она постучала пальцем по лбу.

– Нет, в самом деле. Разве не можешь? Ты же фрагрант.

– Ты сильно преувеличиваешь мои возможности.

– Какие возможности? В отношении комаров?

– В отношении людей тоже. Все не так просто.

Мы вышли из задней калитки сада и не спеша побрели к озеру. Комаров и в самом деле хватало, они звенели над ухом, но кусать не отваживались. День выдался жаркий, солнце слепило вовсю, самое время для купания. Народу, однако, почти не было – только рыболов с удочкой сидел в лодке посреди озера, да несколько загорелых дочерна мальчишек плескались у берега вдалеке.

– Будешь купаться? – спросил я.

– Нет, не буду.

– Почему?

– Не хочу. Пойдем лучше малину собирать. Около леса ягод полно. Лесные, мелкие, но очень вкусные.

– Пойдем, – согласился я, хотя ягод мне совершенно не хотелось. Почему бы не согласиться?

Мы продолжили неторопливый моцион вдоль озера, по узкой, на одного человека, тропинке в траве. Женя шла впереди, я смотрел, как двигаются ее упругие ягодицы, обтянутые джинсами, как изгибается при каждом шаге узкая спина, и мне хотелось повалить ее прямо здесь, в заросли лопухов и лебеды. Повалить и зацеловать. На большее меня, каюсь, не хватило бы, после обеда чувствовал я себя дурновато. Нельзя столько есть, нельзя.

– Значит, чистильщики тебя отпустили? – спросила Женя на ходу, не оборачиваясь.

– Ага, особых проблем не возникло.

– Небось, предложили сотрудничество?

– Предложили.

– И ты согласился?

– Согласился. Ты же сама сказала: соглашайся.

– Тебе повезло, легко отделался.

– По-моему, ты преувеличиваешь кровожадность и опасность чистильщиков, – заявил я. – Они обычные менты. А Мозжухин, которого ты расписала чуть ли не как исчадие ада, вообще приятный мужик. Рассказал мне кое-что про подлиз.

Женя резко остановилась и повернулась, я едва не налетел на нее. В глазах ее сверкнули гневные сполохи.

– И что тебе рассказал этот приятный человек?

– Что подлизы – жертвы обстоятельств. Все они в прошлом – дети, больные раком. Им ввели какой-то препарат, и они изменились. Это так, Жень?

– Допустим, так. Еще что сказал?

– Что все фрагранты – либо проститутки, либо мошенники, – выпалил я.

Не хотелось мне это говорить это, но вопрос созрел – болезненный, как нарыв, и нужно было поскорее с ним покончить.

– Ты в это веришь?

– Как я могу верить или не верить, если не знаком ни с одним подлизой, кроме тебя?

– А я кто, по-твоему? – Она уперла руку в бок, зло прищурила глаза. – Проститутка или мошенник?

– Ни то ни другое. Ну что ты, Жень?

– Да ничего я! Все, что говорил тебе этот урод – ложь!

– Его слова показались мне достаточно убедительными.

– Значит, и ты урод! Или дебил!

Женя развернулась и быстро зашагала по тропинке. Некоторое время я стоял и смотрел, как она удаляется. Потом поплелся вслед.

Женечка действовала в своем фирменном стиле: как только речь шла о подлизах, громко захлопывала дверь перед моим носом. Облаяла ни за что ни про что, дебилом назвала.

Скорее всего, в словах Мозжухина имелась доля правды – вот в чем была причина жениного поведения. «А потому и не говорит, не хочет признаваться в истинной своей деятельности».

Ну как еще с ней разговаривать? Я не знал.

Мы обогнули озеро. Женя добралась до леса куда раньше меня – я еле тащился, страдая от тяжести в желудке. И на сердце стало совсем нехорошо – от жары, от обиды, от пережитых в последние дни тревог. Бухало сердце бестолково, невпопад, то слишком быстро, то невыносимо медленно, каждый удар его отзывался звоном в голове и слабостью в ногах.

Женя остановилась у кустов, начала обрывать ягоды и кидать их в прелестный свой рот. А я почувствовал, что дальше идти не могу. Лег на бок прямо на тропинке, в тени березы, свернулся крючком и закрыл глаза.

Зачем я так мучаюсь? – думал я лежа. – И сколько буду мучаться дальше? Да, я подыхаю без девочки Жени, жить не могу без нее, подсел на девочку, как на наркотик. Да, она завязана с фрагрантами деловыми отношениями, или отношениями криминальными, или еще чем-то там, черт его знает. Да, за подлизами охотятся чистильщики – конечно, я не верю в то, что они убивают подлиз, и кто бы в такое поверил, но от этого ничуть не легче. А между тем ситуацию можно разрешить простейшим образом. Фрагранты, результат случая, появились в нашем городе, живут только здесь, и нигде их больше нет. И чистильщики действуют только в нашей области. Нам с Женей нужно уехать, и ее оставят в покое. Не люблю суетливую Москву, но ничего, привыкну. Приму предложение из института Блохина, перееду в столицу вместе с Женей. Продам квартиру здесь – глядишь, на однокомнатную в Москве хватит – пусть не на самую хорошую, пусть на окраине, пусть… Женя найдет работу, с ее способностями это не проблема… хотя нет, пусть лучше научится обходиться без подлизовских заморочек, от них одни неприятности. Пусть живет как нормальный человек. И все будет хорошо, поженимся, нарожаем деток… Кстати, будут ли они фрагрантами?

Нежные пальцы провели по моим волосам, я открыл глаза. Женя сидела рядом со мной на корточках, джинсовые ее коленки почти упирались в мой нос. Губы и руки Женьки были фиолетово-красными от малины. Наверное, и пахло от нее малиной. Наверное… Я не знал, так ли это. Не мог узнать, лишенный нюха.

– Что с тобой, милый?

– Помираю, – проскрипел я.

– От чего, милый?

– Сердце болит.

– Старенький ты у меня, больной. – Женя заботливо повернула меня на спину, расстегнула клетчатую мою рубашку, встала на колени и приложилась ушком к груди – сердце при этом дало очередной перебой. – Ой, слушай, на самом деле стучит как-то не так.

– Аритмия.

– Это что?

– Ничего хорошего. Противная штука.

– И давно она у тебя?

– Никогда не было. В первый раз.

– А почему появилась?

– Из-за тебя, белочка. Из-за тебя.

– Ты так из-за меня переживаешь?

– Ты даже представить не можешь, как я переживаю. И насколько я тебя люблю.

Женя виновато вздохнула. Легла рядом со мной, обняла, закинула на меня согнутую ногу. Она всегда спала со мной в такой позе, крепко держалась за меня во сне, прижималась, просто прилипала горячей кожей, постоянно дрыгая при этом ногами. Ей было удобно, чего не скажешь обо мне – попробуй, усни, когда на тебе лежит такая изумительная девочка, да еще и брыкается. Уснуть было трудно, но я не спихивал Женю, не отодвигался, не поворачивался к ней спиной. Я лежал в темноте с отрытыми глазами и млел от удовольствия. Спящая Женя проявляла ко мне такую степень доверия, какой никогда не было у Жени бодрствующей. Во сне она была моей, только моей. Не подлизой, просто человеком.

– Прости меня, – шепнула она, уткнувшись носом в ухо. – Я соврала тебе. На самом деле ты не урод и не дебил. Ты хороший и умный.

– Спасибо, приму к сведению…

– Нет, правда, прости. Я сорвалась, мне тяжело сейчас…

– Тебе со мной плохо? А с кем же тогда хорошо? С подлизами?

Она приподнялась на вытянутых руках, нависла надо мной, закрыв головой небо. Губы ее, испачканные кровавым соком, выглядели почти по-вампирски. Нежное личико перекосилось в грустной гримасе. Опять. Я так редко видел ее не грустной…

– Чего ты хочешь, Дим? Ты сам знаешь?

– Знаю. И ты знаешь, чего я хочу. Хочу, чтобы ты всегда была со мной. Просто со мной, как обычный человек, безо всяких приключений, без секретов и уловок, без таинственных подлиз и зловещих чистильщиков. Жень, давай уедем в Москву! Там предлагают хорошую работу – отличная больница, одна из лучших в стране. Если я буду работать там, все твои проблемы мы решим за неделю, на самом высшем уровне. Чистильщики тебя потеряют навсегда – гарантирую. Поехали?

– Так не получится, – ответила она, не задумываясь. – Дим, поверь, я тоже хочу по-нормальному. И ты прав: если я уеду из города, чистильщикам больше дела до меня не будет. Но так нельзя. Нельзя, Дим!

– Почему?

В миллионный раз я задал этот вопрос, нисколько не рассчитывая на ответ. И, похоже, для Жени настало подходящее время, чтобы резко обрубить разговор. У нее всегда получалось это умело.

– Ты не понимаешь… – Женя села на траву, помотала головой, устало закрыла глаза ладонями. – Все так непросто… Я совершаю преступление каждый раз, когда говорю тебе хоть что-то о подлизах. Нельзя этого делать, нельзя, нельзя! – Она в отчаянии стукнула кулаком по земле. – И все равно я пробалтываюсь, рассказала тебе уже слишком много, даже не представляешь, сколько! А тебе всегда мало, мало, мало! Ты злишься на меня, и самому тебе от этого плохо. Так и получается: с одной стороны – ты, с другой – мои друзья, самые близкие, единственные, на кого я могу рассчитывать. Я мечусь между тобою и ними. Я не могу больше так, я не знаю, что делать…

– Почему преступление? И против кого преступление? Против ведомственной инструкции УВД, которая держит существование фрагрантов в секрете?

– Преступление против нас, подлиз. И УВД тут не причем. Чистильщики – не просто менты, они отморозки, убийцы. В любом случае нет никакой инструкции, никаких официальных приказов, касающихся подлиз. Все, что говорил тебе Мозжухин – ложь. Им нужно только одно: чтобы нас не было. И если мы будем болтать лишку, то так и случится – нас не будет.

– Кто придумал вашу конспирацию? Кто превратил подлиз в несчастных нелегалов, вывел их из-под закона?

– Ганс. Он лучше всех знает, что делать.

Лицо Жени неожиданно озарилось и приобрело некий оттенок фанатизма. Слово «Ганс» приподняло уголки жениных губ в улыбке и заставило ее глаза просиять так, что мне стало страшно. Подобное выражение появлялось в застойное время на рожицах пионеров при слове «Ленин». «Вступая в ряды всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, торжественно клянусь жить, учиться и бороться…»

Ганс… Это ж надо, какое немецкое имечко. Э, да не фашисты ли эти подлизы, не полувоенная ли тоталитарная секта? Может быть, примером им служит не Ленин и даже не Сталин, а сволочной Гитлер, очередная его реинкарнация местного производства? Тогда понятно, почему их так рьяно не любят российские правоохранительные органы.

– Кто такой Ганс? – спросил я. – Ваш фюрер, да? Тебе не кажется, что он играет подлизами, как марионетками? «Ганс велел, Ганс приказал»…

– Не надо о нем так, пожалуйста. – Женя потянулась вперед и нежно коснулась губами моей щеки. – Ты хороший, Дима. И Ганс хороший.

– Лучше меня?

– Ну как можно сравнивать?

– Лучше меня в постели?

– Фу, какую чушь ты несешь! – Евгения брезгливо фыркнула, отдвинулась. – Откуда я знаю, какой он в постели? Да и причем тут это вообще? Ганс, он, как это сказать… – Она задумчиво наморщила лоб, помахала пальцами. – Он выше всего этого. Вот так.

– Импотент? Педераст? – с готовностью предположил я.

– Перестань фиглярничать! Ты познакомишься с Гансом, и он тебе понравится.

– Он фрагрант?

Женя молчала почти минуту, раздумывала, стоит ли выдавать очередную информацию, и без того очевидную. И наконец решилась.

– Да. Можешь считать, что Ганс – главный подлиза.

– А если я лично попрошу Ганса отпустить тебя, дам ему гарантию, что с тобой все будет в порядке? Тогда он разрешит тебе уехать в Москву?

– Можно не спрашивать, Ганс никого не держит, у нас все добровольно. Но я сама не поеду.

– Почему? (господи, как я сам себе надоел с этим вопросом!)

– Жаль, что мы не познакомились с тобой пару лет назад, тогда все было намного проще. А сейчас нас загнали в угол, в городе идет война.

– Между подлизами и чистильщиками?

– Не совсем так, – Женя покачала головой. – Точнее, совсем не так.

– А между кем?

– Скоро узнаешь.

– И какое отношение имеешь к этой войне ты, хрупкое создание?

– Самое непосредственное. Можешь считать, что я – один самых крутых бойцов.

Прозвучало патетически, сразу вспомнились слова Мозжухина о мании величия подлиз, совмещенной с манией преследования. И еще в голову пришли толкинисты и прочие ролевики, с их карикатурно-сказочной, никогда не кончающейся борьбой Добра против Зла (именно так, с заглавных букв). Может, и сейчас речь шла о подобной «войне»?

– Значит, скоро ты снова бросишь меня? – спросил я. – Снова исчезнешь, растворишься в городе и будешь героически воевать с кем-то, кого я не знаю? Типа, «подпольный обком действует»…

Женька протянула руку и крепко стиснула мои пальцы. Шмыгнула носом – сильнее, чем обычно.

– Я хочу чтобы ты был с нами, – проговорила она, почему-то глядя в землю. – Будешь работать с нами? Если, конечно, Ганс разрешит.

Я пожал плечами. Совсем мне не понравилось это «если Ганс разрешит». Хотя «работать» звучало куда лучше, чем «воевать».

– Буду, белочка. Считай меня своим личным телохранителем.

Она подняла голову и улыбнулась – как мне показалось, с облегчением. Неужели она думала, что я откажусь?

– С телохранителями не спят.

– Спят, спят, милая. Еще как спят…