Музыка из прошлого
1
Вода оказалась удивительно холодной. Напрасно самоуверенный пацан в цветных трусах показывал большой палец… С этими мыслями, не отпуская мальчишкин локоть, Лика левой рукой выгребла к берегу вдоль борта. Ее напарник тянулся следом, как выловленный в воде буек.
На берегу он сразу вскочил, закашлял, затряс головой, потом замер. Вытянулся (стал даже слегка худощавый) и тонким голосом выговорил:
— Это не считается…
— Что не считается? Почему? — Лика мотала волосами, сердито вытряхивая из них брызги (а сердце прыгало).
— Потому что я не сам. Ты меня дернула!
— Я?! Тебя?! Ненормальный… Это ты меня дернул, когда я сказала «три». Я опомниться не успела…
Он смотрел с недоверием и надеждой.
— Да? По — моему, ты врешь…
— Я никогда не вру! — решительно соврала в ответ Лика.
Он поморгал. Подумал. Кивнул:
— Я тоже… То есть стараюсь, чтобы никогда… Значит, я по правде прыгнул сам?
— Куда уж «самее», — ворчливо подтвердила Лика. — Рванул меня… Иди за трап, выжми плавки…
— Ага… — Он ушел за наклонные доски и сказал оттуда: — А ты отвернись…
— Подумаешь… Тебя и не видно ни краешка.
— Все равно отвернись.
— Пожалуйста… Слушай, ты лучше не надевай выжатые плавки, они все равно будут сырые. Дома высушишь. А сейчас надень сразу штанишки… — Она сказала детское слово «штанишки» нарочно, чтобы «Винни Пух» чувствовал ее взрослость.
— Ага! — Он (все еще в плавках) выскочил, схватил с песка комбинезончик и снова укрылся за досками. — Ты отвернулась?
— Ну, чудо природы… Да отвернулась, отвернулась! — Лика встала спиной к барже и запрокинула лицо. Солнце загорелось на мокрых ресницах, разбросало тонкие лучи. Согрело щеки…
За спиной послышалась возня. «Борец со страхом» — в штанах с лямками, но без футболки — застегивал на ступнях босоножки. Глянул слегка виновато.
Лика вспомнила нагретую палубу.
— Слушай, принеси мне сверху имущество. А то не хочется босиком по печке…
— Сейчас! — он охотно рванул вверх по сходням и тут же вернулся с ее штанами, тельняшкой и обувью. Лика отнесла одежду к островку зелени, положила там.
— А ты… почему не одеваешься? — неловко спросил мальчишка. Видно, просто не знал, что сказать.
— Посижу еще на солнышке, все на мне и обсохнет… И, может, хоть немножко загара прилипнет… — Лика шевельнула плечами.
— А тогда… можно я тоже посижу?
— На здоровье! — обрадовалась Лика. Почему — то не хотелось расходиться вот так сразу. «А может, сделать с него набросочек? Да нет, он застесняется. Или решит, что это в уплату за помощь…»
Мальчик оставил сохнуть на сходне полосатую тряпицу, кинул в одуванчики футболку, уселся на нее, обняв коленки. Оттянул у футболки далеко в сторону ее край.
— Садись рядом…
Но свободного краешка было мало, Лика бросила рядом тельняшку.
— Вот так… — И села бок о бок с пацаненком, от которого пахло речной сыростью (от самой Лики, наверно, тоже). Тогда он потерся ухом о плечо и спросил, глядя перед собой:
— Тебя как зовут?
Лика дернула травинку.
— Ужасно неуклюже меня зовут. Родители сделали подарочек… Ан — же — ли — ка…
— Почему неуклюже? — серьезно заспорил он. — Это хорошее имя. Есть такие толстые романы про Анжелику. «Анжелика и король» и еще всякие… Мама любит читать…
— Вот и мои мама с папой любили в молодости. Так и назвали…
— А если по — простому, коротко, то как? Все равно Анжелика?
— По — простому Лика. Это все же терпимее… А тебя как? По — простому и по — всякому…
Он разъяснил обстоятельно:
— Полное имя — Трофим. Дедушку так звали… А если неполное, то по — разному. Можно Троша, но я не люблю. Лучше Трошка. Но в классе дразнятся: «Трошка — картошка»… Мама зовет «Тростик», но сама же говорит: «Ты не Тростик, а кочерыжка». Это она про тело — сло — жение…
— Нормальное у тебя тело — сло — жение. Имя тоже нормальное… Ты, наверно, в первом классе?
— Ну да… Все еще не пускают на каникулы, хотя на уроках делать ну совершенно уже нечего. Сидим, маемся… А ты в каком?
— Шестой дотягиваю… Сегодня вот с урока прогнали…
— Почему?! — Тростик даже привстал. Наверно, в уме первоклассника не укладывалось: как можно прогнать с урока такую большую, храбрую и умную ученицу?
— Поругалась с учителем рисования… То есть не совсем поругалась, а разошлась во мнениях. Ну, он и сказал, чтобы гуляла…
— По — моему, это большое свинство… с его стороны, — убежденно сказал Тростик.
— Нет, он, в общем — то, ничего дядька. Но тут нашла коса на камень… Из — за звездного глобуса.
— Из — за чего?! — весело изумился Тростик.
— Сейчас покажу… — Лике не хотелось уходить из — под солнечного тепла и мягкого ветерка, не хотелось прощаться с забавным Тростиком. И она потянула к себе папку.
Картинка со звездным глобусом вызвала у Тростика тихий восторг.
— Это ты сама нарисовала?!
— Ну, не Суриков же…
— А это морской глобус, да? Я такой видел на картинке. Это чтобы по звездам проверять путь корабля… У меня разные картинки про корабли есть, я собираю всякие вещи про все морское…
— Умница, — сказала Лика.
— А ты можешь меня нарисовать?
«Надо же! Сам напросился!»
— Могу. Хоть сейчас…
— А с таким глобусом можешь? Будто я его держу и разглядываю…
— С глобусом… с ним сложнее… Надо, чтобы ты держал в руках что — нибудь круглое. Мяч хотя бы. А то будут неестественно…
Тростик тут же нашел выход:
— А давай тогда встретимся снова! Я приду с мячом! Или… тебе, наверно, некогда? — Он, кажется, вспомнил о разнице между собой и этой почти взрослой художницей.
Но она сказала:
— Да почему некогда? Можно…
В самом деле, мог получиться забавный рисунок: серьезный первоклассник Глобусенок с желтым шаром, на котором вся Вселенная. Будто пытается проникнуть в звездные загадки…
Минут через двадцать они шагали вверх по Пристанскому спуску, где среди булыжников на дороге тоже цвели одуванчики. Лика уже знала, что Тростик живет в Ершовском переулке, не очень далеко от нее.
— А почему ты оказался в такой дали от дома?
— Гуляю… Ты ведь тоже оказалась…
— Но мне же не семь лет!
— Мне уже семь с половиной…
— Да, это существенно… а дома не попадет?
— Мама же на работе…
— А если спросит, где был днем? Ты же никогда не врешь…
— А я скажу: гулял. Без подробностей. Это не вранье.
— А если спросит подробности?
— Ну… расскажу тогда, — вздохнул Тростик. — Что делать…
— Вот за такие одиночные прогулки точно полагается по шее, — назидательно сообщила Лика.
— Ага! А мама говорит, что по другому месту! — весело признался Тростик.
— Это еще полезнее. А… — Она чуть не спросила, что говорит по этому поводу папа. Тростик понял и объяснил — скучновато, но без задержки:
— Мы с мамой сейчас вдвоем. Отец выбрал «свободный образ жизни». Он теперь в Сургуте…
— Что же, дело понятное, — сказала Лика. — Мой еще дальше. В Австралии…
— Вот это да! Насовсем или в командировке?
— Да нет, не в командировке… Ух ты! Он идет навстречу!
— Приехал из Австралии? — обрадовался Тростик.
— Да не отец идет, а Ильич! Герман Ильич… Тот учитель, с которым я сегодня… — И разойтись было нельзя на узком Пристанском спуске. — Здрасте…
2
— Добрый день, Сазонова, — светски произнес Герман Ильич. — Хотя мы уже виделись сегодня… но все равно. Чудесная погода, не правда ли? Какими путями оказались в наших краях?
Лика быстро пришла в себя.
— Погода изумительная. Мы купались… А это, значит, ваши края? Вы здесь живете?
— Естественно. С детских лет. А что здесь удивительного? Я из туренской породы «пристанских пацанов»… Значит, купались?
— Ага… — вдруг сказал Тростик. Герман Ильич быстро взглянул на него.
— И как вода? Теплая?
Лика хихикнула.
— Сазонова, — со сдержанной печалью сказал Герман Ильич. — Беседуя с вами, я всегда ощущаю себя на минном поле. Боюсь: скажу что — то не так и опять почувствую вашу иронию…
— Да нет, Герман Ильич, что вы! Я просто вспомнила… Есть такие стихи, подражание английскому юмору…
— Любопытно…
— Ага, — сказала Лика тоном Тростика. — Там два профессора, Джон и Буль. Буль тонет в речке, а Джон восклицает на мосту: «Не может быть! А теплая ль вода?» — «Буль — буль», — сказал профессор Буль, что означало «да»…
Ильич запрокинул голову и засмеялся от души:
— Великолепно!.. Ну и как вода? «Буль — буль»?
— Холодноватая пока, но терпеть можно…
— Я в этом году еще не купался. Не то что в юные годы… — Он рассеянно поболтал у ноги клетчатой матерчатой сумкой, которая топорщилась от какого — то груза.
— А я знаю, что у вас в сумке, — вдруг заявил Тростик.
— Не может быть!.. И что именно?
— Там желтый глобус со звездочками…
— С ума сойти!.. Сазонова, вы посвятили ребенка в суть нашего конфликта?
— Я показала ему рисунок…
— Па — анятно… А кем приходится вам это юноша? Уж не брат ли?
— Это… мой верный друг, — сообщила Лика с запинкой, но и с капелькой гордости. — Он сегодня учил меня нырять с баржи. Без него я никогда не решилась бы прыгнуть…
Она ощутила, как Тростик затеплел от благодарности.
Герман Ильич вдруг стал очень серьезным.
— И… как зовут храброго верного друга?
— Его зовут Трофим. А в обиходе — Тростик…
— Изумительно… Будем знакомы, Тростик. Я — Герман Ильич…
— Ага, я знаю… — Тростик без смущенья протянул прямую ладошку. А Лика вдруг поняла, что надо ловить момент.
— Герман Ильич! У меня просьба… Если очень нахальная, так и скажите, я не обижусь…
— Ну… и что за просьба? — Он, кажется, не удивился.
— Если можно… дайте мне минут на пятнадцать ваш глобус. Тростик просил нарисовать его с ним… То есть Тростика с глобусом. Он обмирает по всему такому… морскому. Я бы сделала набросок. Можно прямо здесь…
— О чем разговор! Да ради бога!.. Но зачем здесь — то? Зайдем ко мне, это рядом…
Жилище Германа Ильича было удивительным. Вот уж в самом деле «художественная натура»!
Среди пристанских переулков громоздился над крышами заросший кленами, шиповником и крапивой откос. На середине его краснело похожее на развалины здание — старинный кирпичный склад. Видимо, не совсем развалины, поскольку над крышей белела тарелка телеантенны.
Герман Ильич объяснял на ходу:
— Мы с моим коллегой, Дмитрием Сабуровым… он занимается керамикой, может, вы слышали его имя… — (Лика кивнула) — мы откупили у городских властей этот древний пакгауз пароходовладельца Колокольникова. Вернее, откупил в основном Дмитрий и обитает здесь с многочисленным семейством, но и мне кое — что откололось. И комната для жилья, и мастерская… Вход отдельный, так что не стесняйтесь…
Дверь была на торце здания. Рядом с ней валялись четырехлапый ржавый якорь и полуметровая чугунная шестерня неизвестно от какого механизма. Кованый засов был украшен амбарным замком девятнадцатого века. Но Герман Ильич не обратил на замок внимания и воткнул в незаметную щелку над засовом плоский ключик.
Изнутри пахнуло кирпичной прохладой. Окна в комнате оказались узкими, проделанными в стенах крепостной толщины. Стены были без штукатурки. Их пересекали толстенные железные полосы со шляпками могучих болтов. «Наверно, чтобы пакгауз не рассыпался», — мелькнуло у Лики.
— Ух ты… Как в замке людоеда, — выдохнул Тростик.
— Спасибо, — сказал Герман Ильич.
Тростик слегка смутился.
— Но я же не про вас. Я недавно мультик смотрел про Кота в сапогах, и там вот так…
— У ребенка точный взгляд и образное мышление… Вот вам глобус, господа, а я займусь пропитанием. Не обедал сегодня. Боюсь, что и вы тоже… Вас устроит глазунья с колбасой и зеленым луком? Ничего другого предложить не могу, такова холостяцкая жизнь…
Лика вдруг ощутила, что помирает с голоду. Не было сил отказаться.
— Ой… Но мы, наверно, разорим вас со своими аппетитами…
— За один раз — нет…
А Тростик ничего не сказал. Он неотрывно смотрел на метровое рельефное панно, косо висевшее среди полок с книгами (тоже косых). На нем среди ультрамариновых волн с пузырящимися гребешками тяжело кренился корабль времен Магеллана.
Герман Ильич исчез.
— Садись, моя радость, — велела Лика. — Вот сюда…
Тростик послушно взгромоздился на скрипучий табурет — пятки на сиденье.
— Развернись ко мне… Представь, будто получил глобус в подарок и разглядываешь его… Руку положи на подставку.
— Ага… — Он положил. Но смотрел не на глобус, а поверх желтого шара, на панно с кораблем.
«Ну и пусть. Может, так даже лучше. Будто подарок уже рассмотрел, а теперь глядит куда — то за горизонт, задумался о звездах… Забавно так, юный Коперник…»
Лика вытащила из папки листы и карандаш…
При ее — то способности к стремительным наброскам ничего не стоило в десять минут сделать три картинки — каждую несколькими легкими линиями. Настоящим рисунком она займется дома, а сейчас главное — схватить вот эти напряженные плечи, пальцы, сжавшие подставку, взгляд круглых глаз, приоткрывшиеся пухлые губы… И она схватила — в то короткое время, пока за дверью что — то шкворчало и потрескивало (и доносился о — о–о какой запах!).
Герман Ильич высунул голову из — за косяка.
— Сеньоры, лопать подано. Прошу…
В похожей на крепостной чулан кухоньке (без окон, с яркой лампочкой под потолком) шипела и пузырилась на столике яичница с множеством желтых глазков. Герман Ильич широченным ножом разложил ее по разномастным тарелкам. Этим же ножом стал резать батон.
— Хлеб вчерашний, подсох малость, не взыщите…
— В самый раз, — бесцеремонно отозвался Тростик, вцепился зубами в горбушку и налег на глазунью. — Ух ты, вкусно как…
— Я рад…
С полминуты они жевали молча, потом Герман Ильич вскинул глаза (он теперь казался гораздо моложе, чем в школе, энергичный такой, без своей вечной вельветовой тужурки, в малиновой футболке с черным Дон Кихотом на груди).
— Ну что, Сазонова, преуспели в набросках?
— Думаю, да, — отозвалась она без лишней скромности.
— Покажете?
— М — м… да. Только сначала закончу… Герман Ильич!
— Что? — он даже вздрогнул.
— Ну, пожалуйста! Не говорите мне «вы»! А то… ну, как — то не в своей тарелке…
Герман Ильич почесал висок черенком вилки.
— Да?.. Вообще — то я со всеми так, школьная привычка. Традиция общения между творческими людьми… А впрочем, ладно, как скажете… тьфу! Как скажешь… Сейчас чай налью…
Чай оказался не очень горячий, и Тростик быстро выхлебал его из большой фаянсовой кружки. Раньше всех. И зашевелился:
— А можно мне еще в ту комнату? Посмотреть…
— Сколько угодно. Смотри и даже трогай все, что захочешь.
— Не, я только глазами… — Тростик слез с гнутого жиденького стула (уронив и поставив его). — Большое спасибо за обед… — И скрылся за дверью.
— На здоровье… — задумчиво сказал ему вслед Герман Ильич. И перевел глаза на Лику. — Где ты отыскала это чудо?
Она ответила с пониманием:
— На берегу. Два часа назад. Он чуть не рыдал, что боится прыгнуть в воду, пришлось прыгать вдвоем… Я там едва не померла…
— Ты… не оставляй его…
— Ну… раз уж познакомились, то конечно…
— Похож он… — выдохнул Герман Ильич.
— На кого? — осторожно спросила Лика.
— На моего Витьку…
— А он… где?
— Не поверишь… В Австралии.
«С ума сойти!»
— Почему же не поверю, — сумрачно сказала она. — Очень даже… А вы это всерьез?
— Вполне… Домашняя обстановка, теплая еда размягчают и склоняют к откровенности… Заурядная история. Была жена, рос сынишка. А потом, как у многих: «Мне надоело это богемное существование!» Судьи решили, конечно: сын должен остаться с матерью. Да и сам он… Мама всегда мама… И все бы ничего, но приехал сюда по каким — то делам преуспевающий бизнесмен из — за моря — океана. Ну и вот… Недавно прислали карточку: этакое заграничное дитя в белых бермудах и невероятной панаме… А глаза все те же… Извини…
— Они все будто посходили с ума! — вырвалось у Лики.
— Кто?
— Эти… разведенные супруги… Мой папа́ год назад тоже отбыл на австралийский континент. Искать удач и разнообразия жизни…
— Надо же! Выходит, мы товарищи по несчастью…
— Ага, — сказала Лика опять, как Тростик.
— А папá… он не звал тебя?
— Звал. Я сказала, что терпеть не могу кенгуру. Это надо же — сумка на брюхе! Извращение природы…
3
Они вдвоем вымыли тарелки и кружки. Потом Герман Ильич прислушался:
— А что делает наш юный друг? Притих…
«Юный друг» делал, что обещал, — смотрел. В комнате было на что посмотреть: маски, этюды с пейзажами и рыцарскими башнями, гипсовый череп великана, коряга с висящими на ней колокольчиками, бутыли с разноцветными жидкостями, старинные подсвечники и всякие другие неожиданные вещи. Например, столетней давности пишущая машинка, а рядом с ней снарядная гильза с торчащими из нее кистями. Но Тростик на все это не глядел. Он не отрывал глаз от корабля на стене. И спросил, не оглянувшись:
— А вот это… эти паруса… вы сами лепили?
— Нет, дорогой. Это мой сосед, Дмитрий Львович. Он вручил мне данное произведение искусства на новоселье… Я бы подарил тебе эту каравеллу, да Дмитрий обидится… И тяжеленная она, гипсовое литье. Но вот что! У меня есть другая картинка. Маленькая, но тоже с корабликом. Хочешь?
Тростик без церемоний сказал «ага» и весь засветился любопытством и ожиданием. Прижал растопыренные пальцы к перемазанным желтком щекам. Герман Ильич с натугой выдвинул ящик письменного стола с львиными головами. Выудил из ящика стеклянный прямоугольник размером в два спичечных коробка. Стекло было в металлической рамке. На нем угадывался рисунок.
— Смотри на просвет… — Герман Ильич поднес стекляшку к носу Тростика. — Парусник. Жаль, что надпись стерлась… Зато вся оснастка — как на фото… Ну, что?
— Уй… — Тростик часто дышал. — А это… вы мне насовсем, да? — Он не решался взять.
— На веки вечные…
— Тогда… вот такое громадное спасибо… — Тростик развел ладони шире плеч. Герман Ильич коротко рассмеялся, одной рукой прошелся по его щетинистой стрижке, а другой осторожно опустил стеклянную картинку в карман на джинсовой грудке с пряжками.
— Только осторожно, не раздави.
— Ага, я буду осторожно…
— Наверно, это картинка от старинного проектора, — догадалась Лика. — Были раньше такие, назывались «волшебный фонарь».
— Совершенно верно!.. Я нашел остатки такого фонаря в здешней кладовке, когда перебрался сюда. Вместе с этой картинкой… Ни механизма, ни объектива уже не было, просто ящик без крышки. Стенки потом отвалились, а подставка осталась. Я на ней только что резал лук… Любопытная, кстати, вещица, сейчас покажу…
Он принес из кухни деревянную дощечку со следами красноватого лака. Размером с развернутую тетрадь. С медными угольничками, с выступами по краям. Довольно толстую.
— Вот… Зажигали внутри ящика лампу, вертели перед объективом прозрачные картинки, и при этом играла музыка.
— Граммофон? — догадалась Лика.
— Нет. Внутри было устройство с пружинным заводом… Пружина водила по кругу ползунок, он цеплял музыкальные штучки…
— Как «Городок в табакерке»? — вдруг вмешался Тростик. — Нам в школе читали…
— Похоже… Только там были мальчики — колокольчики, а здесь просто жестяные лепестки. Они, кстати, сохранились. И ползунок. Смотрите…
Герман Ильич подцепил ногтем край дощечки, и оказалось, что она раскрывается, будто книга.
На одной половинке обнаружились железные полосочки, размещенные по кругу. Внутри круга был шпенек с головкой и торчащим плоским рычажком.
— Это все и сейчас работает… — Герман Ильич взялся за головку шпенька. — Только пружины нет, вертеть надо вручную. И плавно, чтобы получилась мелодия…
И он завертел. И мелодия получилась… То есть сначала было просто дзеньканье, но потом оно сложилось в простенький мотив.
— Знакомое что — то… — сказала Лика.
— Да. Миленький такой вальсок. Из тех, что сто лет назад играли на детских праздниках и на катках. Милая эпоха первых аэропланов и журналов «Нива»… И… как в старом анекдоте: «Кому все это могло помешать?»
Тростик не очень заинтересовался старинной музыкой. По — прежнему поглядывал на панно с каравеллой и гладил на груди джинсовый карман.
Лика покусала губу.
— Герман Ильич…
— Что… сударыня?
— Вы… пожалуйста, не обижайтесь, что я… так иногда на уроках… ну, лезла в бутылку…
Он коротко посмеялся и сказал тоном Тимки Бруклина:
— Ладно, Сазонова, проехали…
Потом проговорил уже иначе:
— А вы, ребята… раз уж побывали у меня, заглядывайте еще… Договорились? «Поговорим за жизнь и за искусство», как выражаются в Одессе.
— Мы заглянем, — пообещала Лика. — Да, Тростик?
— Ага. Естественно, — подтвердил он. — Мы же обещали принести картинку. Ту, которая со мной… — И разъяснил Герману Ильичу: — Лика никогда не врет… И я тоже…
— Я счастлив, — сказал Герман Ильич.
Они принесли рисунок «Мальчик и звездный глобус» через неделю. Герман Ильич всячески одобрил его и попросил оставить на несколько дней, чтобы сканировать. В следующий раз они увидели увеличенную копию рисунка в рамке на стене. Лика застеснялась и говорить ничего не стала. Учитель тоже.
Впрочем, сейчас он уже не был ее учителем. Рисование кончилось в шестом классе, с седьмого начиналось черчение, а там — другой преподаватель. Но друзьями они остались. Летом не раз Лика грузила Тростика на багажник велосипеда, и они катили в Пристанский район. Они помогали художнику мыть накопившуюся грязную посуду, прибирались в его «берлоге», обсуждали новый пейзаж — «Корабли в Лиссе». Тростик безоговорочно хвалил (потому что корабли), а Лика позволяла себе критические высказывания. Автор их выслушивал внимательно, однако порой огрызался… Иногда сидели на стонущем от любых движений диване и смотрели кому что нравится: Лика альбомы с рисунками Гойи и гравюрами Доре, а Тростик — мультики про капитана Врунгеля и корабль — призрак… А Герман Ильич — те этюды и наброски, которые приносила Лика.
Она много бродила по улицам и переулкам, по старым дворам и пустырям над логом — с твердой папкой и карандашами. Тростик почти всегда сопровождал ее. В ту пору они и познакомились с Трубачами. «Мальчики, можно мы порисуем у вас во дворе? Такие дымники над крышей, такая колокольня над забором…»
Федя и Андрюшка согласились с радостью и даже угостили художницу и ее оруженосца клубникой. Потому что в ту пору они были счастливы. Потому что как раз пришло письмо от Никеля…
Здесь же была и белобрысая спокойная девочка по имени Лорка. Она позволила нарисовать себя — как сидит на качелях…
А потом наступила зима, и Лика увлеклась акварельными пейзажами. На них были ранние закаты, черные ели Городища и яркий месяц, от которого серебрится снежная пыль, поднятая лыжами и полозьями санок.
Герману Ильичу акварели нравились, хотя порой он позволял себе критику. Тогда они спорили, и Тростик непременно вступался за Лику:
— Ну, чего же вы! У нее же все правильно нарисовано! Сами выпросили мой портрет, где я в сугробе, а теперь…
И Герман Ильич сразу соглашался.
— Ты справедлив в своей мудрой непосредственности. Абсолютнейшим образом справедлив…
А Лика удивлялась: «Почему мне однажды показалось, что он похож на дурака Феодосия?»
И снова пришло лето, и в день солнцестояния Лика в очередной раз появилась во дворе Чикишевых. Чтобы увидеть там «это несносное существо, с которым сплошные недоразумения».
Существо получило в подарок серебряную монету достоинством в полтора евро. На одной стороне был трехмачтовый многопушечный фрегат, на другой — непонятный герб — солнце и какие — то ветки.
— Что за страна? — спросил Андрюшка, сунувшись носом к монете.
— Спорить могу, что Гваделупа, — сказал Ваня. Он, конечно, не думал так. Просто сумрачно пошутил. Но…
— В самом деле, — согласилась высокая и симпатичная девочка Лика. — Французская территория, остров Гваделупа. Вот, написано… Это мне отдал Тимка Бруклин из нашего класса…
— Он был на Гваделупе? — удивился Тростик.
— Нет, монету его отец привез из Франции. Евро чеканят в разных странах, а ходят они по всему свету, без границ. Вот эта денежка и попала в Европу с Карибского моря.
…Глубоко оттиснутые буквы не оставляли сомнений: GUADELOUPE. Ваня обмяк.
Никель шепотом попросил Тростика:
— Можно я подержу?
Взял монету, шагнул назад, позвал негромко:
— Ваня, посмотри…
— Посмотрел уже…
— Ты посмотри еще. Ведь красивая же. Значит, ничего страшного нет в таком совпадении. От красоты не бывает несчастий. Бывает наоборот…
От шепота его сперва прошел по Ване тревожный холодок, но сразу — пушистое тепло.
В самом деле, зачем он изводит себя непонятными страхами? С какой стати? Ведь ничего же плохого не случилось!.. То есть был дурак Квакер, но о нем — то сейчас думалось без всякой боязни… Зато сколько за один день хороших встреч!
Он посмотрел на Лорку. Она улыбнулась в ответ.
А день — самый длинный в этом году — сверкал солнечными бликами, шелестел кленами, курчавился в высоте белыми облаками. И до конца его было еще далеко…
