Орудие по наследству
1
После обеда Ваня сообщил бабушке Ларисе Олеговне, что пойдет погулять. С девочкой Лоркой. («То есть с Ларисой, вашей тезкой».)
— Почему ты зовешь ее Лоркой? Это нехорошо!
— Очень даже хорошо! Ей самой нравится!
— Похоже, что у нее хулиганские замашки…
— Лариса Олеговна! Она внучка заслуженной библиотекарши Любови Петровны Грибовой, которая училась с Константином Матвеевичем!.. Я хотел рассказать ему про нее, а его опять нет дома…
— Он на работе. Он снова запутался в своих сетях, и я понимаю, что добром это не кончится. Он…
— В каких сетях?
— Да в нейронных же! Какие — то новые разработки. Он же объяснял тебе, по — моему!
Константин Матвеевич и правда раза два объяснял Ване про свою работу (и тот даже кое — что понимал — так ему казалось). Дед занимался разработкой искусственных нейронных сетей. Ваня еще раньше слышал, что обычные компьютеры запоминают полученные данные в виде электрических зарядов в ячейках своих электронных схем. Но для того, чтобы сделать что — то полезное, им, компьютерам этим, обязательно нужна программа, написанная человеком. Без нее они — обыкновенные железяки.
— А создаваемые нами нынче электронные нейроны по — разному изменяют свое внутреннее состояние и усиливают связи между собой в зависимости от прочитанной информации… — лекционным тоном вещал Граф. Ваня с умным видом кивал.
Граф продолжал, увлекаясь:
— Это дает им возможность не только запоминать и припоминать все, что они узнали, но и делать логические выводы. И принимать самостоятельные решения!..
Ваня снова кивал. А дед, слегка остыв, признавался, что иногда он, руководитель группы, и его сотрудники запутываются в этих сетях, потому что в них очень сложная структура — миллионы искусственных нейронов и миллиарды связей между ними. Потом, опять вдохновившись, профессор Евграфов начинал утверждать, что, несмотря на все трудности, до создания более или менее полноценного искусственного разума осталось всего несколько лет. И что вскоре этот искусственный разум сможет превысить интеллектуальные способности человека.
— И человеку можно будет не думать ни о каких сложностях? — спросил однажды Ваня.
Дед насупился и ответил раздраженно:
— Думать человек должен всегда! А после создания искусственных мозгов — особенно. Хотя бы для того, чтобы эти самые мозги в свою очередь не придумали то, чего не надо…
…А сейчас Лариса Олеговна объясняла Ване:
— Из — за этих разработок его и перетащили сюда из Новосибирска. Он, может быть, и не поехал бы, но там у него начались всякие сложности с начальством, что немудрено при его характере, а здесь — и новая должность, и кафедра, и зарплата выше в два раза, и возможность работать над своей темой, а там — доктор Мешаев, с которым у них стычки уже двадцать лет подряд, он написал письмо в академию, а на самом деле причина в том, что племянник Мешаева… это который уехал в Канаду, потому что его племянница…
— Чья племянница? Графа?
— Да Мешаева же! Она защищала кандидатскую, а Графа сделали оппонентом, и что — то у них там вышло… Не из — за племянника, а из — за распределения тем. А отсюда — приглашение… Костя и сказал: «Помирать, так в родном городе…» Тем более что квартиру пообещали размером со стадион, сам видишь. И возможность самостоятельной разработки ведущей темы… А она заявила вдруг, что уезжает в Канаду, потому что…
— Тема заявила?
— Ты дразнишься, да? Племянница Мешаева заявила…
— Вы же сказали: племянник.
— Племянник — сначала. А она — потом, после защиты, а он…
— Лариса Олеговна, я пойду, ладно?
— Ты меня никогда не слушаешь…
— Я потом дослушаю. А сейчас Лорка ждет!
— Я всегда сама не своя, когда ты уходишь из дому один…
— Я же не один! И что со мной тут может случиться? (Хорошо, что она не знает про Квакера!)
— В «Новостях» то и дело сообщают о всяких маньяках.
— Но они же не здесь!
— Здесь тоже! В прошлом году писали про похищенного мальчика… Правда, потом оказалось, что его не похитили, а он уплыл на лодке вниз по течению и путешествовал по окрестностям, но все равно…
«Небось, от такой вот словоохотливой бабушки сбежал…»
— Я не уплыву! Откуда у меня лодка?
— Долго не гуляй. Имей в виду, я буду звонить…
— У меня мобильник испустил дух. В нем ни гроша.
— Хорошо, что сказал! Я сейчас пойду в магазин, в «Виолетту», там поставили автомат для оплаты. Правда он не всегда выдает чеки, потому что быстро кончается бумага, но продавщица Валя (это та, у которой я всегда покупаю свежие вырезки) сказала, что чеки необязательны, потому что оплата поступает и без них, и я убедилась, что…
— Лариса Олеговна, это хорошо, что без них! Бумага сэкономится! Я побежал!
— Имей в виду, что…
— Буду иметь! Пока!..
Лорка ждала у калитки. Дергала на платьице матросский галстучек. Заулыбалась.
— Пойдем. Это недалеко, через мост на Камышинской…
Камышинская, Кольцовская, Чеховская, Тургеневская… Осевшие в траву деревянные дома с резными кокошниками. Блестящие стекла факультетских корпусов над старыми крышами с узорчатыми дымниками печных труб. Над корпусами — башенки и шпили с корабликами — университетская эмблема. Здешний вуз десять лет назад вторгся в деревянные кварталы, но не осмелился спорить со стариной, а постарался соединиться с ней — притворился, что он тоже из прежних времен. Переплел с причудливостью давнего сибирского городка свои арки, галереи, мансарды, чугунное кружево… А в центре переплетения сияли белизной церковные башни с горящими на солнце крестами…
Солнце жарило, словно старалось извиниться за недавние промозглые дни. Первая половина июня стояла до жути холодная: северный ветер, налетающие дожди и температура не больше плюс десяти. Ваня почти все дни проводил в «бабо — дедовой» квартире. После московского двухкомнатного жилья она казалась похожей на пещеру капитана Немо, где прятался «Наутилус» (вот тебе и «провинция»!). Ваня помер бы от скуки, если бы не книги профессора Евграфова, которые тот «наконец — то, на старости лет, смог расставить без всякой тесноты». Конечно, книги были главным образом научные, но нашелся там и Марк Твен, и Джек Лондон, и даже старые выпуски Жюля Верна. А главным спасением оказался ноутбук, который Лариса Олеговна выпросила для внука у мужа. Впрочем, что значит «выпросила»? Тот и не возражал. Сказал скучновато:
— Пользуйся этим утилем, не жалко. Только имей в виду, там иногда контакты шалят… А к большой машине без меня не суйся, у нее настройки тонкие…
Ваня благодарно кивал. Константин Матвеевич показал, как подсоединять «утиль» к интернетному кабелю.
— Можешь скачивать, если что надо…
— Спасибо… Я много не буду. Я же понимаю, что это дорого…
Профессор Евграфов поднял клочковатые брови. Хмыкнул:
— Что дорого? Это? Не грузись заботами. У меня бесплатная сеть, за счет университета… Ты только не трать много времени на «игрушки», как наши лаборанты. Бездарное занятие…
— Да, я не буду!
«Игрушкам» он отдал дань еще в начале четвертого класса, когда мама и приходивший в гости отец наконец установили в комнатке у Вани компьютер и подключили модем. Почти месяц крутил всякие «Охоты за субмаринами», «Звездных навигаторов», «Заповедники драконов». Мама пыталась оттащить его от монитора чуть не за уши. «У меня в конце концов лопнет терпение, и я выброшу этот ящик в мусорный бак!» Ванино терпение кончилось раньше. Вдруг пришло понимание, что эти игровые миры — обман. Словно кто — то водит тебя за нос. Как ни ломай голову, сколько ни пробивайся на высшие уровни — все равно это уже предугадано. Только попусту тратишь время.
И он стал тратить время на другое — на путешествия по Интернету просто так, наугад. Набираешь какое — нибудь слово — и пошел… Парусные корабли, Древний Рим, история электричества, загадки подводного мира…
Мама опять страдала и негодовала. Страдала потому, что на это «уходят сумасшедшие деньги». Негодовала потому, что однажды на меню сайта про Жюля Верна увидела снимок полуголой (да чего там «полу…»!) девицы. Та, изогнувшись, заманчиво глядела из — за плеча.
— Какой ужас! Значит, ты это выискиваешь в Интернете?! Я немедленно позвоню отцу!
— Ма — а!!! Да ты что! Я на них и не смотрю вовсе! Даже не обращаю внимания!.. Ну, что делать, если они лезут на экран каждую минуту!
— Что делать! Не включать эту гадость, а учить уроки! У тебя две тройки по математике!
— У меня по ней всегда тройки!
— Ты мне порассуждай еще! Мало того, что бросил музыку, так еще и превратился в компьютерного маньяка…
Ваня примолк. Спорить со взрослыми бесполезно. Спорить с женщинами (если даже они — мамы) бесполезно вдвойне.
К счастью (для мамы), компьютер забарахлил, и его отдали для ремонта какому — то маминому знакомому. А тот укатил в отпуск на Азорские острова. На месяц! А когда вернулся и починил, Ваня понял, что прежний интерес к Интернету угас. Потому что он, Ваня, записался в хоккейную секцию (вернее, папа записал; недорого устроил — за полтысячи в месяц). Правда, через два месяца Ваню «освободили», деликатно посоветовав поискать другой вид спорта (и не вернув уплаченные вперед деньги), но компьютер уже не тянул к себе, как прежде. Тем более что и правда ведь дорого…
А в Турени Ваня «дорвался до бесплатного»! Именно здесь он выудил из сети малоизвестный жюль — верновский роман и прочитал с экрана. Роман, где про остров Гваделупу. На который в августе отправится мама. («Хорошо ей!.. А впрочем, и здесь не так уж плохо. Потому что вот Лорка… Идет сбоку, мурлычет полузнакомый мотив»).
— Ты что за песенку напеваешь? Это у вас какая — то… семейная, да? Любовь Петровна сегодня ее тоже: мур — мур, мур — мур…
— Ага, — согласилась Лорка. — Это ее любимая, с детства… У них в школе был драмкружок, там ставили сказку, «Стальной волосок» называлась. Ну, там чудеса всякие, сундук с волшебной книгой, мальчик и девочка, которые ищут книгу… чтобы спасти кого — то… кажется, еще одну девочку, она заболела из — за вредной колдуньи. Ну и песенка эта…
— А какие слова? Помнишь?
— Ну… маленько…
— Спой, — попросил Ваня. Сам не знал, для чего. Или хотел испытать: насколько доверчиво она относится к нему?
— Ох… зачем?
— Так просто…
— Я же не певица…
— А не надо, как певица. Ты как… Лорка.
— Ну… ну вот…
И она пропела тоненько, тихонько, но не сбиваясь:
Ключик — колючик, стальной волосок.
Спрятан сундук в серебристый песок.
Ключ поверни,
Радость верни…
А дальше я не помню… Нет, вот еще:
Тронет пружинку стальной волосок.
Вздрогнет разбуженный звоном лесок…
Там в лесочке стояла избушка, где жила больная девочка… А в замке сундука была пружинка. А на конце у ключика была стальная проволочка, будто упругий нерв. Он должен был задеть пружинку, чтобы та проснулась, открыла замок… А замок заржавел колдовской ржавчиной, не открывался. Мальчик старался, старался и уколол стальным волоском руку. Все думали, что он умрет, а он сбросил с пальца капельку крови, та упала на сундук, и он открылся…
— А кто сочинил эту сказку? Андерсен?
Лорка тоненько (так же, как пела) засмеялась:
— Какой Андерсен! Кто — то из ребят в их кружке…
Ваня искоса посмотрел на ее висок с белобрысыми прядками — в них прятались желтые крохотные искорки.
— Лорка…
— Что? — она глянула чуть испуганно.
— Забавно, да? — Он говорил несмело, но сказать это хотелось.
— Чего забавного — то? Грустная сказка, хоть и хорошо кончается.
— Да не про сказку я… Про нас. Мы только этим утром познакомились. Даже почти днем. А сейчас вот идем рядышком и будто давным — давно знакомы. Ну, по крайней мере, мне так кажется… Тебе — то, наверно, не так…
— Нет, мне тоже так… — без удивления сказала она. — Знаешь почему? Наверно, потому, что твой дедушка и моя бабушка были знакомы в детские годы…
«При чем тут это…» — чуть не сказал Ваня. Но решил, что лучше согласиться.
— Наверно… А еще мне кажется сегодня, что я бывал в этом городе раньше. Только не помню названий у здешних улиц.
— Вот эта, где мы идем, — Герцена. А до революции называлась Ляминская. Вон там, где начинается Камышинская, раньше было маленькое озеро. Бабушка говорит, что она с мальчишками каталась по нему на плоту. Спихнули на воду кусок тротуара из досок и поехали…
— Жалко, что сейчас его нет. Озера…
— Да… А вон там, на Камышинской, мост через лог, а дальше совсем уже близко двор Чикишевых. Трубачи и Никель всегда собираются там, вечно придумывают что — то…
Пока неспешно шагали через мост с чугунными перилами и по заросшему переулку над логом, Лорка успела кое — что рассказать про трех друзей. И когда оказались в заросшем кленами дворе с длинным деревянным домом, навесом и сараем, Ваня с одного взгляда понял — кто есть кто.
2
По крайней мере, ясно было, кто Трубачи, а кто Никель.
Одеждой они не различались. На всех подвернутые трикотажные штаны с отвисшими коленями и замасленные камуфляжные безрукавки «на голое пузо». И такие же бейсболки. Но двое — коренастые и курносые, а третий… Про таких мамина знакомая Эльвира Антоновна говорила: «Этого мальчика хоть в лохмотья обряди, а все равно будет казаться, что на шее — концертная бабочка». Вообще — то она так про Ваню говорила, но тот слова эти по отношению к себе с возмущением отметал, а сейчас, глянув на третьего мальчишку, вспомнил их сразу…
Они возились с кривой самодельной пушкой на тележных колесах. И не оглянулись на вошедших. Но один из Трубачей (он что — то приколачивал к колесу), не разгибаясь, продекламировал:
— Вот и Лорка пришла…
— И кого — то привела… — закончил другой.
Это было без насмешки, обрадованно даже.
А Никель ничего не сказал, только распрямился. Тонкий, остролицый, большеглазый, с темным крылышком волос под козырьком.
— Я привела Ваню, — бесхитростно сообщила Лорка. — Он приехал на каникулы из Москвы.
— Понятно, — кивнул Трубач с пятном известки на скуле. — Понятно, почему Лорочка не заглядывала к нам целую неделю. Показывала гостю город Турень… — Теперь это уже с легкой подначкой.
— А вот и нет, Феденька. Мы познакомились только сегодня.
— А где пропадала? — спросил другой Трубач (следовательно — Андрюшка).
— Родители дома держали. У нас был ремонт и генеральная уборка перед отъездом на дачу, я помогала. Даже к бабушке редко забегала.
— Бедняжка, — посочувствовал Андрюшка.
— А вот и нет. Я за свою работу получила увольнение от дачи. Мама с папой уедут, а я останусь с бабушкой…
— Все нормальные дети стремятся на дачу, — сказал Федя. — А наша Лорочка…
— Вы ведь тоже не на даче, — заметила она.
— Разве же мы нормальные? — отозвался Андрюшка. — У нас тут всякие сумасшедшие дела.
— С пушкой? — улыбнулась Лорка.
— И с ней тоже, — кивнул Федя. — Слышала, как она сегодня бабахнула?
— Конечно! И главное, что во время бабахнула, — Лорка стала серьезной.
— Еще бы, — согласился Федя чуть хвастливо. — В полдень из секундочки в секундочку.
— Не в том дело, что в секундочку, — обстоятельно разъяснила Лорка. — А в том, что нас тогда поймал у лога Квакер. С двумя с какими — то… я их даже не знаю. У него с Ваней счеты. Но услыхал выстрел и попятился. Все — таки помнит еще закон…
Трубачи и Никель теперь смотрели на Ваню с одинаковым интересом.
— А что за счеты у Квакера с московским гостем Ваней? — спросил Федя. Без ухмылки и вроде бы даже озабоченно.
Лорка ответила тем же тоном:
— Московский гость Ваня вляпал Квакеру по шее раздавленным помидором. За то, что этот Квакер зацепил мою бабушку велосипедом, порвал ее сумку с помидорами. Да еще хихикал…
Трубачи посмотрели друг на друга и на Никеля. Потом все трое — на Ваню.
Федя посочувствовал:
— Ваня — герой. Но теперь у него будут каникулы, полные приключений…
— Но не сегодня же… — заметила Лорка. — А Ваня, когда услышал выстрел и узнал про пушку, захотел с вами познакомиться.
Тогда подал голос Никита Кельников. До сих пор он молчал, стоял прямой такой, с чуть вытянутой шеей, и смотрел словно бы издалека. А тут вдруг улыбнулся, посветлел глазами, шагнул через пушечное колесо.
— Ну, давайте тогда знакомиться… — голос его оказался неожиданно высоким и ясным. — Ты Ваня, а я Никита. Или Никель… — он протянул руку. И Ваня взял его узкую ладошку.
— Я, значит, Федя… — и протянулась к Ване еще одна рука.
— А я — Андрюшка…
— Или можно «Дрюша», — уточнил Федя.
— Ага, можно, — согласился Чикишев, приоткрыв в улыбке сломанный зуб.
Ваня почувствовал, как ломается прозрачная стенка. До сих пор он был отдельно от них — как бы за незаметным, но ощутимым стеклом. И даже Лорка в эти минуты была отдельно. А теперь стекло, еле слышно звякнув, рассыпалось, и стали они вместе.
— Ты где живешь? — спросил Федя, подтягивая обвисающие штаны.
Ваня слегка замялся. Говорить, что обитает в элитном профессорском доме, было почему — то неловко. И Лорка это вмиг учуяла.
— Между Перекопской и Красина, — небрежно сказала она. — Дом с зеленой крышей и башенкой. Знаете?
— Ого, — с пониманием сказал Федя. И больше никто ни о чем спрашивать не стал. А Дрюша посоветовал по — приятельски:
— Когда будешь к нам ходить, ты не шагай прямо на Камышинскую, к тому мосту, там можно легко напороться на Квакера. Ты лучше иди малость в обход, вниз по Перекопской, там тоже мост. Перейдешь его, а потом налево, вдоль лога. Прямо здесь и окажешься. К нам Квакер не заглядывает, у него своя компания… — И почему — то все, даже серьезный Никель, коротко посмеялись.
И Ваня понял, что ему хорошо здесь. Хорошо в просторном дворе с кленовой тенью, среди ребят, которых увидел лишь несколько минут назад. И чтобы не упустить ощущение этого «хорошо», надо было завязать какую — то беседу. Хоть о чем. И Ваня спросил про пушку:
— А почему колеса у нее такие? Одинаковых не нашлось, да? Конечно, телеги сейчас редкость…
Колеса были деревянные, от телеги, которую в прежние времена таскала старательная лошадка. Похоже, что одно — заднее, а другое — переднее. Поэтому разного диаметра.
— Дело не в том, что редкость. Просто это традиция, — объяснил Никель. — Катать ее сложновато, виляет, но зато память о прошлом…
— Да, — солидно подтвердил Федя. — Колеса — то можно всякие найти, в логу на свалках что хочешь отыщется. Но лафет у этой гаубицы смастерили в давние времена, не хочется менять старину… Ствол — то заменяли не раз, а колеса… Даже никто не знает, с какой они поры. — И он погладил большое колесо. Ваня тоже погладил — то, что поменьше. А потом и ствол.
Это была труба длиной около метра, а «калибром» сантиметров десять. С толстыми стенками. Она крепилась проволокой к двум брусьям, которые лежали на колесной оси. С тыльной стороны в трубе сидела плотная деревянная заглушка, укрепленная коваными шкворнями. Пахло от трубы теплым железом, ржавчиной и сгоревшей взрывчаткой.
— А чем стреляете? — деловито спросил Ваня. Я, мол, вроде бы тоже смыслю в этих делах.
— Петардами, — разъяснил Андрюшка. — Китайскими. Их к Новому году продают, у нас запас… Вот сюда, в запальное отверстие, пропускают длинную проволоку, привязывают к ней фитиль петарды и вытягивают его наружу. Зажигай фитиль да отскакивай в сторонку…
— В старые времена, когда петард не продавали, было труднее, — стал рассказывать Федя. — Приходилось делать гремучую смесь или добывать порох. У отцов, которые охотники. А какому отцу это понравится…
«Да уж…» — подумал Ваня.
— Но это было давно, — вмешался Никель (и Ваня опять удивился ясности его голоса). — Даже Степа Плотников, который передал Феде и Андрюше пушку по наследству, сам порохом не стрелял, а знает это от других…
— Как это «по наследству»? — опять проявил интерес Ваня.
— Щас расскажем, — пообещал Федя. — Да ты садись… — Он толкнул ногой к Ване березовый кругляк, валявшийся в лебеде. Ваня ловко поставил его торчком и сел. Прикрыл ладонями колени, потому что их сразу начало жарить солнце — отвесными лучами. Мальчишки тоже уселись — кто в траву, кто на пушку, а Лорке подкатили такой же, как у Вани, кругляк, она села с Ваней рядышком.
Мальчишки рассказали про то, что Ваня уже слышал от Лорки. Про обычай давать полуденный выстрел на берегу лога двадцать второго июня. И про то, что после выстрела наступает до заката время общего перемирия…
— И это во всем городе? — с осторожным недоверием спросил Ваня.
— Ну, не во всем, конечно, — объяснил Андрюшка. — Город — то ого — го какой, хотя и не Москва. Главная улица — шестнадцать километров… А обычай с пушкой, он в здешних кварталах, в старых, где раньше стояла крепость. Малое городище и Большое городище… Здесь самые старожилы, бабки — прабабки, деды — прадеды. От них все и передается…
Ваня вдруг ощутил некоторую неуютность — от того, что он не здешний старожил. И, чтобы прогнать ее, спросил:
— А почему именно в такой день надо стрелять? Потому что самый длинный? Или потому, что в сорок первом году началась в этот день война?
— Мы сперва тоже думали, что из — за войны, — кивнул Федя. — Но Степа… это наш сосед, он в том году уехал в авиационный институт, в Москву… он рассказал, что это началось еще раньше. Будто бы у тех пацанов, которые тут жили во время боев между белыми и красными…
— Но это не из — за боев, а из — за каких — то корабельных плаваний… Будто бы на одном корабле был такой обычай: отмечать летнее солнцестояние… — добавил Андрюшка.
С прежней осторожностью новичка Ваня спросил:
— А при чем тут… корабли? Разве они были в Турени? Море — то далеко…
— От Москвы море тоже далеко, — напомнил Андрюшка. — А про нее говорят, что порт пяти морей…
— Да, верно, — смутился Ваня. — А здесь… скольких морей?
— Здесь выход в Ледовитый океан. Через разные реки, — подал голос Никель. Он лежал животом в траве, в узкой тени от нависающей крыши сарая, и опирался на локти. — Поэтому здесь всегда были корабли. Чуть ли не самое первое в России пароходство. Судостроение. Пароходы для всех сибирских рек. И даже парусные суда. Некоторые ходили в Европу… Вот, говорят, на одной из таких шхун и появился этот обычай — полуденный выстрел… Но, может быть, и не там… Ваня, ты видел городской герб? В центре, на здании, где вся городская власть…
Ваня смущенно признался, что здание, кажется, видел, а на герб не обратил внимания. И подумал, что сейчас ему скажут: «Эх ты…» Не сказали. Никель объяснил:
— На гербе тоже корабль. С мачтой. Вроде тех стругов, на которых пришли сюда ермаковские казаки… В общем, тут многое говорит о плаваниях. И на берегу, у монастырской стены, во — от такой якорь. Как где — нибудь в Севастополе…
Федя сказал чуть ворчливо:
— Ты, Лорка, познакомилась с человеком, а про город ничего толком не рассказала…
— Умник ты, Феденька. Мы познакомились четыре… четыре с половиной часа назад. — Она глянула на крохотные электронные часики. — За полчаса до выстрела. Было время для экскурсий, да? Сперва Квакер, потом бабушки: «Дети, обедать!..»
«С ума сойти! — отозвалось в Ване все «пространство — время». — Всего четыре часа с небольшим! А кажется — неделя прошла!»
А Лорка добавила:
— И вообще… лучше пусть Никель рассказывает, он знает все на свете. А если чего не знает, узнаёт за пять минут…
— Чего это я узнаю́… Федерико Гарсия… — отозвался Никель. Уже не ясным своим голосом, а бубняще и досадливо.
Но Лорка не смутилась.
— Не скромничай. Ты в больнице был, когда Федя с Андрюшкой это орудие получили, а разобрался лучше них, когда вернулся. Как длину фитиля правильно рассчитывать и как новую затычку сзади сделать…
«Похоже, что она в курсе всех дел», — мелькнуло у Вани. А Лорке, кажется, нравилось поддразнивать Никеля и видеть, как он смущается.
— Ваня, про него даже по школьному радио говорили. Какой Никита Кельников э — ру — ди — ро — ван — ный…
— Сейчас кому — то оторвут косы, — угрюмо пообещал интеллигентный и воспитанный Никель. И приподнялся на локтях.
— Ай! — Лорка спиной назад кувыркнулась в лебеду, вскинув тощие ноги в плетенках. — Ну, я же правду говорю! Ты даже Марину Рашидовну переспорил!.. Мальчишки, ну, Ване же интересно!
— Мне правда интересно, — вступился за Лорку Ваня. — Марина Рашидовна — это кто? Учительница?
— Естественно… — вздохнул Никель.
— Я ни разу в жизни не мог переспорить ни одну учительницу, — признался Ваня. — Несколько раз пробовал, а результат один: «Завтра приведешь маму!»
— У Никеля по — другому, — объяснил Андрюшка. — У них с Мариной был научный спор. Про французов…
— Как это? — Ваня взглянул на Никеля. Не хотелось ему, чтобы Никель огорчался из — за Лорки. Если даже полушутя — все равно не надо. И Никель — чуткая натура — уловил настроение гостя. Повозился и стал говорить своим прежним голосом:
— Да ну… такая история… про историю…
3
— Марина у нас в пятом классе начала преподавать этот предмет, — сказал Никель. — Вся решительная такая, ее боялись даже. Марширует по классу, указка у нее, как шпага… Но интересно рассказывала. Про Древний мир… Но главная любимая тема у нее была не про Древнюю Грецию и не про Рим, а про французскую революцию. Вот она поговорит про троянцев, а потом незаметно перескакивает на восемнадцатый век. Марат, Робеспьер, Марсельеза… А мы с Толиком Казанцевым дуемся в морской бой. На расстоянии, через две парты. Я ему на пальцах стал показывать координаты, а Марина заметила.
«Кельников, можно узнать, что означает твоя азбука для глухонемых?»
Я говорю:
«Извините, но это тайна».
Она:
«То есть всякие твои глупые тайны важнее урока?»
Я обиделся: не знает, а говорит, что глупые! И в ответ ей:
«Но сейчас ведь не урок. Вы не по программе рассказываете…»
Вмешался Федя:
— Маринушка аж позеленела. Думала, наверно: за шиворот и за порог. Но потом вспомнила: «мальчик недавно из больницы»…
— Да не думала она, чтобы за шиворот, — возразил Никель. — Она все же не такая… Но разозлилась, конечно…
«Пусть не по программе, — говорит, — но идеи Великой революции, Свобода, Равенство и Братство, не заслуживают такого циничного равнодушия…»
А я в больнице, уже после операции, почитал книжку «Комиссар Конвента». Мне там одна девочка ее дала… Как раз про те французские дела. Вот я и говорю Марине:
«Все эти идеи — сплошное вранье. То есть неправда, извините, пожалуйста…»
— Вот тут она и правда позеленела, — вставил Андрюшка.
— Ну, ее можно понять, — вздохнул Никель. — Только на меня тогда нашло что — то такое… «неуступательное»… Она говорит с таким железным звоном:
«Может быть, ты, Кельников, аргументируешь свои слова?»
А я ей:
«Там нечего аргументировать. Не было у них никакой свободы и братства. Только равенство. Потому что перед гильотиной все равны. Сперва раскрутили свою революцию, а потом друг дружке поотрубали головы…»
— Там еще про Наполеона у вас было… — напомнил Федя.
— Да… Она говорит:
«Но нельзя отрицать значение этой революции для Франции. Они чтут ее до сих пор. И поют Марсельезу. Идеи революции вдохновляли Наполеона…»
Тут я разозлился не меньше Марины. Из — за Наполеона. Смешная причина, а разозлился сильно…
— А почему смешная? — сказал Ваня. — Нисколько.
— Да ты не знаешь. Дело не в истории, а в торте. Родители ждали в гости одну знакомую, купили торт «Наполеон». Открыли, чтобы посмотреть. В кухне тесно, они положили его на табурет. На круглый. И торт круглый, не заметишь сразу. Я зашел и сел с размаха. В новых брюках, кстати… Маме с папой торт жалко, брюки мои жалко, да и меня тоже… хотя не так сильно… Я, когда спорил с Мариной, вспомнил про это, и сзади будто опять сыро стало… В таких случаях еще больше тянет на спор. Я говорю:
«По — вашему, их величество Наполеон Буонапарте тоже революционер?»
А она:
«Нет, но нельзя отрицать, что он гордость Франции».
Я думаю про торт и говорю:
«Ну, пусть они там у себя и гордятся им. А я не хочу. Потому что… сказал бы, кто он, но это будет… неучтиво. И вы сразу вызовете родителей».
«Считай, что ты уже сказал, — говорит она. — Вызывать я никого не буду, каждый имеет право на свою точку зрения. Но я считаю, что хотя Наполеон и враг России, но знамена его были овеяны ветром революции».
«Ага, — говорю я. — Особенно на Антильских островах».
Она очень удивилась:
«При чем тут Антильские острова? Наполеон никогда на них не был!»
«Правильно, не был. Но он приказал восстановить там рабство, которое отменили при республике. И послал туда эскадру ле Клерка. Крови стало больше, чем воды…»
Она молчит, смотрит непонятно. Может, думаю, они и не учили про это на своем историческом факультете? Я — то ведь тоже прочитал об этом случайно… Тут она вдруг как — то переменилась.
«Любопытная точка зрения, — говорит. — А не мог бы ты, Кельников, написать на эту тему реферат? И зачитать на школьном историческом обществе? Если он будет удачным, получишь самую высшую оценку…»
«Ага! Или двойку, если вы будете несогласны…» — Я это ляпнул, и получилось, что дал согласие. Хотя вовсе не хотелось!
А она:
«За кого ты меня принимаешь! Я умею уважать чужое мнение… А двойки не будет ни при каком итоге, обещаю…»
Ну и куда деваться — то?.. Да и работа пустяковая. Надергал кое — что из Интернета, вспомнил, что читал в книжке…
— И про торт… — хихикнула Лорка (она опять сидела на чурбаке и безуспешно пыталась прикрыть подолом от солнца коленки).
— И про торт, — согласился Никель. — Пока сочинял, казалось все время, что сижу на нем. Потому и закончил за один вечер… Про все написал. И про комиссара Виктора Юга. Знаете, какой гад! Сперва кричал, что всей душой за свободу, освобождал негров, а потом этих же негров — обратно в рабство! И не жалел никого. На одной только Гваделупе — десять тысяч отрубленных голов…
— Где? — слабым голосом переспросил Ваня. Как — то ёкнуло внутри…
— На Гваделупе, — сказал Федя. — Это небольшой такой остров в Антильском архипелаге. Про него мало кто знает…
— Почему мало кто? Многие знают, — заспорил Андрюшка. — Даже песня есть такая, «Гваделупа». У Городницкого. Там такие слова:
На палубе ночной постой и помолчи.
Мечтать под сорок лет по меньшей мере глупо.
Над темною водой огни горят в ночи,
Там встретит поутру нас остров Гваделупа…
Недавно по радио передавали…
— Песня — то известная. А про остров кто что знает? Никто, наверно, кроме Никеля, — возразил Федя.
— А я тоже ничего не знаю, что там делается нынче, — сообщил Никель. — Говорят, курортное место. Не очень знаменитое… Океан, пляжи, водопады… А история, она сейчас вроде бы и не нужна…
— Да, подумаешь, десять тысяч голов… — ровным голосом сказал Андрюшка.
— А что с рефератом — то? — спросил Ваня, чтобы успокоить в себе тревожную струнку. — Чем все кончилось?
— Ну, чем… Пятерку она поставила, а потом начались весенние каникулы…
Федя вдруг сказал:
— Есть еще одна песня про Гваделупу. Не Городницкого. Ее Степа Плотников иногда под гитару пел, вместе с Аликом Ретвизовым, своим другом. Я первые строчки помню:
Есть на свете остров Гваделупа,
Есть на нем соленая река.
Там на берегу стоит халупа
Старого, как мамонт, рыбака.
— Ага! — оживился Андрюшка. — А еще так:
Есть у деда маленькая внучка,
Очень непонятная она.
На песке рисует закорючки,
Чтобы сразу смыла их волна…
— И вот про такое… — вспомнила Лорка:
Остров — он на бабочку похожий,
Если в море поглядеть со звезд…
А дальше не помню, я один раз только слышала. Непонятная такая песня и печальная… Что, мол, будет с девочкой, если бабочка сложит крылья. Наверно, девочка про это и пишет на песке…
— Может быть, — очень серьезно согласился Никель. — А остров и правда похож на бабочку, я смотрел на карте… — И вдруг: — Ваня… а ты чего?
— Чего? — вздрогнул Ваня.
— Сделался какой — то не такой…
В любом другом месте — дома, в классе, в компании на улице, где угодно — он сказал бы: «Нет, все в порядке». Но здесь… даже капелькой неправды не хотелось портить нынешнюю ясность отношений. А еще… может быть, признание уберет тревогу (глупую такую, непонятную!).
— У меня дурацкий характер, — откинув голову и щурясь на солнце, признался Ваня. — Не люблю, когда всякие совпадения…
— Какие? — быстро спросил Никель. Он сразу почуял что — то.
— Ну, как сегодня… — выговорил Ваня. — Гваделупа эта. Уже который раз. Сперва вспомнил книжку Жюль Верна, там про этот остров. Потом… про маму. У нее турпоездка за океан, на разные острова, в том числе и на Гваделупу… А сейчас вот снова… И про остров, и песни эти. И как заноза…
Его не стали убеждать, что все это ерунда и нет никакой причины для тревоги. Лорка сказала:
— Я знаю, так бывает. Вроде все хорошо, а внутри что — то грызет. Из — за какого — то случайного слова или картинки в голове… Тут одно только лекарство: противовес.
— Какой… противовес? — жалобно сказал Ваня. Но от одних только Лоркиных слов стало спокойнее. А она продолжала:
— Надо придумать что — нибудь, связанное с этой причиной, только наоборот. Чтобы переделать ее… в другую сторону…
— Чегой — то непонятно, — вставил Федя.
— Очень даже понятно, — возразил Никель.
— Не мешайте, сейчас Лорка объяснит, — сказал Андрюшка.
И Лорка объяснила:
— Если, например, привязалась печальная музыка, я ее не пытаюсь прогнать. Все равно вернется. Я стараюсь этот же мотив превратить в танец. Или в марш. И ты… представь что — то хорошее про Гваделупу.
— Что? — неловко сказал Ваня. Мол, и рад бы, но как?
А Никель вдруг быстро сел в траве.
— Сейчас будет танец и марш…
— С чего ты взял? — удивился Федя. А остальные удивились молча.
— Не знаю… Чувствую… — объяснил Никель. — Подождите…
Стали ждать и ждали недолго. С крыши, которая козырьком нависала над Никелем, донесся бодрый вопль:
— Эй! Ловите меня!
