— Конечно, — сказал Граф. — А чего здесь хитрого? Смысл в общей гармонии мира. А гармония эта — то есть стройный, радующий душу порядок во Вселенной — невозможна без красоты и без доброго отношения людей друг к другу.

— Ага… — буркнул Ваня (поскольку не узнал ничего нового). — Красота спасет мир. Это какой — то знаменитый писатель высказал, я забыл кто. А мне высказывал не раз мой папа. Это когда я отлынивал от музыкальных занятий. Но я все равно…

— Не надо иронизировать, сударь… — Граф сердито повозился в заскрипевшем кресле. — Слова о спасительной красоте мира сказаны Достоевским, а он был не самым глупым человеком на свете. Почитай когда — нибудь его «Братьев Карамазовых», там есть немало о твоих ровесниках… А идея о всеобщей любви принадлежит не кому — нибудь, а Иисусу Христу. Без ее понимания развитие человечества невозможно. Причем понимания обычными человеческими мозгами, а не электронными… Пока что люди всей глубиной этой идеи проникнуться не сумели. И если не сумеют и дальше, нашей цивилизации будет крышка. И не спасут никого никакие нанороботы…

— Ну… а что делать — то? — спросил Ваня. Как — то зябко ему сделалось. — Всех ведь не заставишь любить друг дружку. Вон что делается на Земле…

— В том — то и беда. Да и невозможно это заставить. Вопрос без начала, без конца… Мы над этим ломали головы, когда были еще такими, как ты…

— Кто это «мы»?.. — хмуро сказал Ваня. Просто чтобы не молчать.

— Ну… я и мои друзья — приятели. Прежде всего мой друг Ремка…

Ваня вопросительно молчал: что, мол, за Ремка?

— Ты помнишь карточку, которую тебе показывала Синяпка… то есть Любовь Грибова? Ремка там с краешка, сидит на перевернутом ведре, щеки подпер. В этакой позе мыслителя…

— Не… я не помню, — признался Ваня. — Там ведь много ребят…

— Ну, тогда я тебе покажу… — Константин Матвеевич неожиданно резво выбрался из кресла, прошагал к высоченному книжному шкафу, открыл его нижние глухие дверцы (худые лопатки Графа нервно двигались под полосатой рубахой). Вынул канцелярскую папку, начал что — то перебирать в ней. Ворчал при этом. Потом оглянулся: — Не могу найти тот снимок. Ну, ладно, покажу другой, он даже лучше… Вот… — И вернулся к Ване. Протянул квадратную карточку размером с конфетный фантик.

На бледноватой, но четкой фотографии были двое мальчишек. Среди заснеженных рябин. В широченных валенках, в мятых шапках с распущенными ушами. Один — в куцей овчинной шубейке, другой — в большой, не по размеру, стеганке до колен. Тот, что в шубейке, держал в отведенной руке и разглядывал птичью клетку. В ней угадывалась птаха с растопыренными крыльями.

— Вот он, мой друг Рем Шадриков. То есть Ремка… — в голосе Графа ощутилась пушистая такая усмешка. — Любил он охотиться за птичьей мелочью: за щеглами, за жуланами и чечетками… Зимой ловил, а весной выпускал. Говорил, что двойная радость от такой охоты: и когда поймаешь, и когда потом распахиваешь клетку. Птица летит на свободу, а ты делаешься счастливым вместе с ней… Он, Ремка, любил радоваться с другими…

«А что с ним сейчас?» — хотел спросить Ваня, но не решился. Дед пальцем провел по краешку снимка.

— Это Ремка сам снял. Аппаратом «Любитель», были тогда такие. Закрепил в развилке ствола, привязал к спуску нитку, дернул потом… А здесь и незаметно, что дергает… Помню, как мы проявляли и печатали у него в подполье, под кухней. Бабушка его, Анна Васильевна, потом удивлялась: отчего у квашеной капусты непонятный привкус? А это мы в щель крышки на бочке нечаянно проявитель вылили… Потом уж, лет через пять, признались, смеху было… А увеличителя у Ремки не было, поэтому карточка такая маленькая. Контактным способом напечатана…

— Зато очень резкое изображение, — вежливо заметил Ваня.

— Да… Однако это зимний снимок, а познакомились мы с Ремкой летом, когда было нам по десять лет… Наше семейство перебралось тогда из района под названьем Затуренка ближе к центру, на Смоленскую. Отчиму его контора дала наконец казенное жилье… Да, был у меня отчим, потому что отец — то погиб под Москвой, зимой сорок первого, через полгода после того, как я родился. Он меня и не видел даже… Ну вот, переехали мы, а ребят, что годились бы в приятели, рядом не оказалось. И повадился я уходить в ближний лог, играть там в одиночестве. Запруды строил на протоках Туренки, мальков ловил (и отпускал потом, потому что на уху не годились), индейцем себя воображал в зарослях бурьяна… Туренка бежала по дну лога — из — под насыпи у вокзала к земляному мосту, что на Первомайской. И там ныряла в широченную трубу под мостом и выскакивала из нее с другой стороны. Труба казалась таинственной: крикнешь в нее — и отзывается с этаким железным отголоском…

…И вот однажды зашел десятилетний Костя Евграфов в Туренку по щиколотку и крикнул в трубу:

— Эгей! — и приготовился услышать привычный отголосок. И услышал. Но следом за глухим эхом прилетел живой отклик:

— Эй! Ты кто? — тонкий такой и веселый.

Костик был не из тех, кто легко знакомится с первым встречным. Однако здесь что было делать? Не убегать же!

— Я… Костик… — Ответил негромко, а разнеслось, как в таинственном трюме.

— А я — Ремка! — долетел жизнерадостный ответ. И не было в этом голосе ни капельки насмешки или ощетиненности, которую Костик не раз встречал среди знакомых пацанов.

Костик видел теперь в дальнем округлом конце туннеля, среди ярких лучей и блеска воды, тонкоплечую фигурку со взъерошенной головой. И, как бы подавшись всем своим существом навстречу неизвестному ровеснику, он крикнул:

— Хочешь, я пошлю тебе свой корабль?!

У Костика был с собой полуметровый кораблик из обрезка доски, с оструганной мачтой, проволочными вантами и парусом из бязевой салфетки.

Ответ был по — прежнему звонкий и чистый:

— Конечно, хочу!

И Костик послал кораблик.

Он видел, как неуклюжий парусник — то носом, то бортом, то кормой вперед — побежал по бурливым струям все дальше, дальше. И нигде не зацепился, а был схвачен тонкими, темными на фоне солнца руками.

— Какой хороший! — донеслось через трубу. — Давай я к тебе приду!

— Давай!

Костик думал, что мальчик Ремка взберется по насыпи, пройдет через мост поверху и спустится в лог с этой стороны. Однако тот смело шагнул навстречу потоку. Зажатая железом Туренка бурлила непримиримо. Была она неглубока и все же порой выше колен. Но Ремка, с корабликом Костика у груди, шагал храбро и без задержки, как морской пехотинец в десанте. И вышел наконец в сырую лебеду рядом с Костиком. Улыбчивый, скуластый, с облупленными ушами и мелкими конопушками медового цвета. С такими же золотисто — желтыми глазами. С капельками в пеньковых торчащих волосах. Поставил кораблик у босых мокрых ног — между собой и Костиком. И похвалил от души:

— Хороший фрегат… — Будто он не принес его в руках, а приплыл на нем.

А Костик улыбался, переступал в траве и не знал, что сказать. Тогда Ремка продолжил разговор:

— А ты прямо настоящий моряк… — Не было в этих словах ни крошки насмешки, только похвала.

— Почему? — бормотнул Костик.

— Ну, вот же… — И Ремка мизинцем скользнул по обвисшей майке Костика.

Они были в одинаковых сатиновых трусах «парашютной» ширины, только на Ремке, кроме трусов, — ничего, а на Костике — тельняшка. Мама купила ее весной на толкучке (уже тогда не новую, полинялую) и перешила, оставив для запаса некоторую ширину и длину. Теперь, если бы не трусы, а матросские клеши, Костик был бы, как юнга из фильма «Мы из Кронштадта»…

Костику очень понравилось, что Ремка оценил его «моряцкую» внешность. И, слушаясь толчка благодарности, он выпалил:

— А хочешь поносить? Тоже будешь как моряк!

И Ремка снова не отказался:

— Конечно, хочу!

…Потом они два лета подряд (пока она не изодралась вконец) носили эту тельняшку по очереди.

Ремка жил недалеко от Смоленской, в одном из тупиков рядом с Орловской улицей. В деревенском доме с огородом (Костик с мамой и отчимом жил почти в таком же, только огорода там не полагалось, потому что квартира была казенная). Оба осенью поступили в пятый класс и, поскольку мужская средняя школа во всей округе была единственная, оказались в одной школе. И — вот удача — то — в одном классе. И робкий, «с домашним воспитанием», Костик Евграфов впервые обрел ощущение радостной безопасности — от того, что рядом всегда крепкое дружеское плечо.

Нельзя сказать, что их дружба оказалась безоблачной. У Ремки был взрывной характер. Маленькие кулаки с облупленными костяшками сжимались, а с ресниц летели колючие искры, если он, Ремка, видел, что кто — то другой не так, как надо, понимает справедливость. То есть не по его, не по — Ремкиному. А Костик, хотя и послабее был характером, тоже иногда понимал ее по — своему. И у него же, у Ремки, научился не уступать. Бывало, что ссорились и несколько раз даже подрались. Костик всегда боялся драться с другими мальчишками, но с Ремкой не боялся. Потому что даже в драке Ремка был справедливый — как увидит, что противник выдохся, сразу опускает кулаки. И Костик в этих стычках страшился не боли, а того, что будет потом: вдруг они больше не помирятся?

Однажды показалось, что так оно и случится. Разодрались крепко. Наедине, позади сарая в Ремкином дворе (теперь — поди вспомни, из — за чего!). И Костик — совсем не желая того — раскровянил Ремке губу. Ремка вдруг обиделся всерьез. Сказал: «Иди ты в ж… змею горынычу. Не буду я больше с тобой». И начал стаскивать закапанную красным тельняшку, чтобы на веки вечные кинуть ее Костику и никогда не иметь с ним никакого дела. И когда тельняшка упала в подорожники, к ногам Костика, тот заплакал. Взахлеб.

И Ремка уронил руки. И сказал:

— Ну, Кот… Ну, ты чего…

Как будто не понимал «чего»!..

Но он понимал, и он снова выговорил:

— Ну, Кот… — А потом: — Хочешь, я тебе рогатку подарю? Ту, что у Борьки Лысого в чику выиграл?

Рогатка была — просто чудо. С отшлифованной ручкой из сиреневой развилки, с мягкой красной резиной, с хромовой кожанкой…

Костик всхлипнул и сразу сказал:

— Хочу! — но не ради рогатки, а потому что это было концом ссоры…

Да нет, не могли они поссориться навеки. Потому что слишком хорошо понимали друг друга.

Еще в начале дружбы их объединило опасное приключение и тайна…

Как — то в конце июля, после недели бурных дождей, когда Туренка превратилась в неукротимый поток, Ремка и Костик нашли у воды два связанных бревна. Ну, просто готовый для путешествия плот (если не очень плясать на нем и не нарушать равновесия). И путешествие началось сразу. Было решено от моста на Первомайской одолеть расстояние до моста на Перекопской, что рядом с превращенной в склад польской церковью, которая называется «костел». И половину маршрута проплыли благополучно, хотя и не без риска. Толкались длинными палками, балансировали, вопили от восторга, иногда спрыгивали в воду, но тут же снова заскакивали «на палубу»… Они были Томом Сойером и Геком Финном на Миссисипи, индейцами в горном потоке, капитанами пиратской шхуны и потерпевшими крушение (но не потерявшими мужества) кругосветными путешественниками. Всеми сразу… А скоро пришлось ощутить себя беззащитными мореплавателями, за которыми гонятся головорезы капитана Флинта…

Когда проплывали мимо полуразрушенной будки с высокими мостками, из — под этих мостков выдвинулся неуклюжий дощатый бот. Этакий дредноут. В нем приплясывали и махали кольями пятеро полуголых «пиратов».

— А ну, тормози, салаги! — заорал самый длинный, в натянутой на уши черной пилотке. Сразу видно — атаман.

Ага, тормози! Как остановишься в таком потоке? А если бы и можно было, то с какой стати? Добровольно прыгать в лапы злодеям? (А в том, что это злодеи, не было сомнения.)

— Кот, держись! — сказал Ремка.

— Ага! Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! — согласился Костик, старательно накачивая в себя жиденькое бесстрашие.

Его расслышали на «дредноуте» и пообещали, что «щас будет вам «Варяг». «И «Кореец» заодно», — добавил злодей в тельняшке, как у Костика. А самый маленький пират — в голубой рубашечке, в отутюженных парусиновых штанишках с лямками и в испанке снежного блеска — вежливо предупредил:

— Лучше остановитесь сразу, а то потом будет гораздо хуже!

Судя по всему, это был «мальчик из культурной семьи». Костик читал, что иногда на разбойничьих судах специально заводили таких вот образованных членов команды, чтобы те грамотно вели записи в корабельном журнале, правильно подсчитывали добычу и учили неотесанных флибустьеров вежливо обращаться с пленными дамами. Но Костик и Ремка дамами не были и на вежливое обращение рассчитывать не могли. А это тонконогое существо в испанке могло оказаться ничуть не менее безжалостным, чем остальные. Несмотря на аккуратные сандалики и васильковые носочки (не боится промочить, что ли?).

«Дредноут» вышел в кильватер плоту и пустился в погоню. На тихой воде легонький плот, конечно, сразу ушел бы от тяжеловесной, почти квадратной посудины. Однако здесь главная скорость была от течения, а воде все равно, какую тяжесть она несет. Нажимать на палки — весла и вообще проявлять излишнюю резвость на вертких бревнах было рискованно. А «дредноут» отличался изрядной остойчивостью, и его команда размахивала самодельными гребками и жердями изо всех сил. Расстояние было метров десять.

— Лучше отдавайте наши бревна по — хорошему! — снова закричал атаман. — Тогда немного напинаем и отпустим!

— С чего это они ваши?! — с остатками отваги откликнулся Костик.

— А потому что вы их стырили на берегу.

Обвинение было липовое. Как «ихние» бревна могли оказаться выше по течению, так далеко от хозяев?

— Врать — то — не изюмом какать, — изящно разъяснил в ответ Ремка. Он мог бы, конечно, сказать не «какать», а… Но все же люди на «дредноуте» не казались окончательной шпаной и настоящей войны пока не было. Так, полуигра. Если и поймают, лупить, наверно, не станут. Разве что измажут глиной да покормят репьями…

Еще один из пиратов — стриженый и большеухий — крикнул, вытянув шею:

— Лучше сдавайся, Шадрик! Все равно не уйдешь! Это тебе не дедушкин пароход!

«Что за пароход?» — мелькнуло у Костика. Он собрался даже спросить Ремку, хотя и не до того было. Но Ремка быстро сказал:

— Кот, слушайся теперь меня, я знаю протоку. Вон там, за желтыми кустами…

Впереди подымались заросли могучей травы. В рост человека. С большущими лимонными цветами на верхушках. Их, таких цветов, было множество в логу (Костик ни в ту пору, ни потом не знал их названия; да и никто, кажется, не знал).

— Застрянем, — сказал Костик.

— Зато не сдадимся…

Они дружно толкнулись влево и на скорости ушли с главного потока в узкое (и тоже с бурливой водой) ответвление Туренки. Великаны — желтоголовики обступили их. Ширина была всего — то метра полтора. Листья зачиркали по плечам и по щекам, запахло болотом и сладкой пыльцой, взметнулись стрекозы.

— Джунгли Укаяли, — сказал начитанный Костик (чтобы скрыть страх погони). Ремка отозвался непонятно:

— Ривьер — Салé. Враг не пройдет…

Да, враг не мог сюда пройти на своем «броненосце». Но и беглецам делалось все труднее. Бревна царапали по дну, утыкались концами в береговую траву и глину. Скоро стало ясно, что плаванию конец.

Ну и ладно! Главное, что «врагу не сдается…». Они прыгнули в заросли, проломились через тугие стебли, оказались на открытом месте. Здесь виляла среди травы тропинка. От нее отходила еще одна — вверх по откосу. Там начиналась полуразваленная лесенка — не с самого низа, а метрах в пяти от начала подъема… Огибая татарскую крапиву, Ремка и Костик взбежали к лесенке, встали на нижнюю ступеньку. Видно было, что на упустившем врагов «дредноуте» царит растерянность — вертели головами и, потеряв скорость, бестолково дергали гребками. Наконец, заметили беглецов.

— А — а! Ребя, вон они!

— Лови их!

Костик и Ремка засмеялись. Ничего не стоило взбежать по остаткам лесенки, а наверху двумя пинками обрушить с откоса гнилые ступеньки. Попробуйте догнать тогда! «Пираты», когда выбрались из посудины и подошли кучкой, сразу поняли дохлость своей позиции.

Чтобы утешить себя и команду, атаман в пилотке заявил:

— А бревна — то все равно у нас!

— Ну и засуньте их себе в… — Костик взглянул на мальчика в испанке. — За шиворот. Они нам и не нужны. А боевой флаг все равно с нами.

— Нету у вас никакого флага! — заявил бритоголовый пират в клетчатой рубахе до колен.

— А вот и есть! Морской! — Костик сдернул тельняшку, нацепил на палку (они с Ремкой так и отступали — не бросив палки).

— Ну и махайте им… — отозвался атаман уже добродушно. — А мы пойдем ваши бревна перегонять к себе…

— Далеко не перегоните, — сказал Ремка. — Течение не пустит.

— А на фиг далеко? Там чуть повыше узкое место есть, мы их положим с берега на берег. Вместо мостика. Для людей польза, а для нас память о победе…

— Не было у вас никакой победы! — сообщил с высоты Ремка. — Нас — то вы не схватили! А два бревешка — это тьфу… Мы и сами хотели их в том месте положить, да вы гнались, как пчелами покусанные…

— Сам ты покусанный! — обиделся бритоголовый.

А мальчик в испанке разъяснил:

— Покусанные ни за кем не гоняются, а сами убегают. Вы не правы…

— Ты, Вовчик, самый умный из этой гоп — компании, — похвалил его сверху Ремка. Видать, встречался он с Вовчиком не впервые.

Атаман сдвинул на затылок пилотку и вдруг переспросил:

— А вы чего? В натуре, что ли, хотели мост из бревен сделать?

Ремка ответил:

— А ты думал, вы одни такие умные?

— Ну, тогда чего? — опять сказал атаман. — Тогда, может, айда с нами? А то бревна — то не легкие, мы четверо пупы посрываем. А Вовчику надрываться нельзя, он после аппендицита…

Вовчик в ослепительной испанке виновато развел руками.

Ремка глянул на Костика, увидел в его глазах нерешительное согласие и бодро согласился:

— Айда!

Когда спустились к пиратам, один из них — тот, что в клетчатой рубахе — задумчиво проговорил:

— А все — таки, Шадрик, надо бы тебе дать пендалей. За то, что тогда в лагере ты…

Ремка подобрался:

— Ну, дай! Только пошли один на один, а то храбрый среди корешей…

— Отбой… — серьезно сказал атаман. — На сегодня все, повоевали. Сейчас — как после пушки.

— Какой пушки? — шепотом спросил Костик у Ремки.

— А ты не знаешь? Ладно, я вечером расскажу…