Глава 8. Выборы
На Сатурне проходит полгода, а на Земле — больше десятилетия. Многое изменилось за это время. Великий проект терраформирования почти завершен, и планета фестиваля вот-вот будет готова к празднованию, которое продлится двадцать ее лет — больше четырех продолжительностей досингулярной человеческой жизни. Потом настанет Деконструкция, а пока расплодившиеся кувшинки огромными плотами размером с континент плывут бок о бок среди сатурнианских туч, и поселенцы волнами обрушиваются на них.
Примерно в пятидесяти километрах от перемещенного музея, в котором живет мать Сирхана, у транспортного узла между тремя городами-кувшинками, где гигантским клевером пересекаются пути маглев-поездов, есть базар, специализирующийся на одежде и принадлежностях моды. На нем полным-полно всякой красочной всячины, а под тентами, раскрашенными в полоску, как леденцы, разворачиваются ускоренные сим-примерки. Купола юрт с грубыми очагами извергают ароматические дымы — далась безволосым приматам эта пиромания! — а вокруг, с аккуратным расчетом размещенные на умных улицах города, поднимаются алмазные небоскребы. Толпы пестры и разнообразны — иммигранты со всех континентов стекаются сюда что-нибудь купить и поторговаться, а то и ненароком выйти из своих черепов на этом странном веществе, покрывающем дороги перед кабаками в гигантских раковинах-улитках и сквот-подземельями, чьи стены украшены папиросной толщины слоем бетона поверх еще более тонкого аэрогеля. На улицах — ни одного автомобиля, зато целый парад разнообразнейших личных транспортных средств: от гиростабилизированных —кузнечиков-попрыгушек и сегвэев до гусеничных мотоциклов и паучьих паланкинов, и все они толкутся на дорогах в одной толпе с пешеходами и животными.
У окна, которое в прошлом веке могло бы сойти за внешнюю витрину модного бутика, останавливаются две женщины. Та из них, что помоложе, с прической из замысловатых афрокосичек, в черных гетрах и длинной кожаной куртке поверх камуфляжной футболки, показывает на вычурное старинное платье. —Не будет ли моя задница в нем слишком большой? — с сомнением спрашивает она.
—Ма шери, пока не попробуешь, не узнаешь! — Другая, высокая, в полосатом деловом костюме из прошлого века, бросает мысль в окно, и манекен движется — он отращивает голову той, что помоложе, и копирует ее позу и выражение лица.
—Знаешь, я упустила опыт аутентичных походов по магазинам. До сих пор не могу привыкнуть, что они снова есть… Вот что бывает, когда слишком привыкаешь к библиотекам дизайнов в публичном разделе. — Амбер крутит бедрами, экспериментируя. —Забываешь привычки собирательства. Я же вообще не разбираюсь в этих ретроштучках. Мне кажется, голос викторианцев нам не так уж важен, разве они…? — Она замолкает.
—Ты представляешь программу двадцать первого века. Избирателям, ресимулированным и воплощенным из Позолоченного века. Так что да, повертеть задом помогает. Но… — Аннетт задумывается.
—Хм-м. — Амбер хмурится, манекен в окне магазина поворачивается, вертит бедрами перед ней, и юбки шуршат по полу. Она хмурится еще больше. —Если я действительно хочу чего-то добиться во всей этой выборной фигне, я должна убедить не только ресимулянтов, но и современников отдать свои голоса. А уж кто-кто, но они смотрят в суть, а не на обертку. Они повидали слишком много инфовойн, и они иммунны к любым семиотическим боеприпасам калибром меньше активных когнитивных атак. Если костюм отражений, которые я разошлю агитировать, будет намекать, что я люблю дергать струнки…
—…то они все равно услышат только суть твоих слов, и ничего из того, что ты носишь и несешь, их не смутит. О них не беспокойся, ма шери. Другое дело наивные ресимулированные — их-то, возможно, и смутит. Да ты же первый раз имеешь дело с демократией, за столько десятилетий… Смотри. Вообще не думай пока о делении на скрытое и публичное. Все — образ. Вопрос в том, какой образ ты представишь? Люди послушают тебя только тогда, когда ты завладеешь их вниманием. А неопределившиеся избиратели, до которых ты должна достучаться, они робки и футурошокированы. Твоя программа радикальна. Не стоит ли тебе, в таком случае, представить успокаивающий и консервативный образ?
Амбер корчит мину, выражая свое неодобрение всему избирательному популизму. —Да, полагаю, я должна, если это необходимо. Но все-таки, это… — Амбер щелкает пальцами, и манекен снова поворачивается, демонстрируя идеальной формы соски над вырезом —…уже слишком.
Ей не требуется интегрировать мнения нескольких различных частных отражений, критиков моды и псефологов, чтобы понять, что смешанная крито-викторианская мода, этот плод фетишистских фантазий о выпуклостях женского тела, не принесет ей признания выходцев из девятнадцатого века, обитающих в постсингулярности. Во всяком случае — в качестве серьезного политического кандидата. —Я иду эти выборы не потому, что считаю себя Матерью Нации, а потому что я понимаю, что у нас остался в лучшем случае один миллиард секунд, чтобы выбраться из гравитационной мышеловки, пока Зловредные Отпрыски не изголодался всерьез и не начали зариться на нашу материю и процессорные циклы. Если мы не убедим людей пойти с нами, они обречены. Давай-ка поищем что-нибудь более практичное, и что можно начинить подходящими знаками.
—Как твоя мантия на коронации?
Амбер морщится. —Туше! — Империя Кольца сгинула, как и все, что могло остаться от нее в физическом и легальном пространстве, и Амбер счастлива, что просто осталась в живых и может вступить в этот новый холодный век здесь, на краю гало, в качестве гражданина. —Это были просто декорации. Я тогда и не понимала полностью, что я делаю.
—Добро пожаловать в зрелость и опыт. — Аннетт улыбается какому-то своему далекому воспоминанию. —Не обязательно чувствовать себя старше, просто теперь ты знаешь, что делаешь. Иногда я пытаюсь представить, что бы тут придумал Мэнни, будь он с нами.
—Этот птичий мозг… — с пренебрежением говорит Амбер. Вдруг ее поражает мысль — вообще-то, у ее отца вполне могло бы найтись, чем посодействовать… Они с Аннетт идут дальше, проходят мимо попрошайничающих уличных евангелистов, проповедующих какую-то новую религию, и подходят к дверям магазина — а точнее, настоящего магазина одежды, с настоящими людьми-продавцами, ателье, чтобы подогнать одежду по фигуре, и примерочными. —Если я отправляю агитировать настраиваемые отражения, разве не будет добровольным поражением пытаться все их привязать к одному образу? Может, наоборот, пойти глубже и настраивать частных для каждого индивидуального избирателя?
—Может быть, и так. — Они проходят в дверь, и та самособирается за ними заново. —Но тебе все равно нужна основа. — Аннетт оглядывается, поискать взглядом консультанта. —Сначала мы спроектируем ядро, а уж потом пойдем вовне, настраивать периферию под аудиенцию. И кстати говоря, сегодня вечером… ах, бонжур!
—Здравствуйте. Чем мы можем вам помочь? Из-за дисплеев, прокручивающих сцены истории индустрии мод — ковровые дорожки, на которых столетиями сходятся и расходятся вихри и веяния моды, материализуясь в виде моделей с кошачьей походкой — появляются двое мужчин и одна женщина — очевидно, грани одной и той же личности, ядра с выраженной тягой к кройке, подгонке и шитью. Их, одетых с головы до ног в копии Шанель и Армани высочайшего качества, и демонстрирующих классическую подачу двадцатого века, еще не назовешь борганизмом от моды, но они недалеки от этого. Это не просто магазин — это храм одной очень особенной формы искусства, и его служащих обучают быть хранителями сокрытых таинств хорошего вкуса.
—Mais oui. Мы собираем гардероб для моей племянницы, вот. — Аннетт тянется сквозь карту многообразия идей моды, записанную в памяти быстрого доступа магазина, и пересылает главному помощнику детализацию требований, составленную одним из ее отражений. —В политику стремится она, и важным вопрос образа для нее является.
—Мы с превеликой радостью поможем вам — мурлыкает собственник, делая аккуратный шаг вперед. —Возможно, вы все же расскажете нам, чему именно послужит ваш образ?
—Ох… хорошо. — Амбер делает глубокий вдох и косится на Аннетт. Аннетт, не мигая, смотрит в ответ. Ты лучше знаешь, пересылает она. —Я занята административной программой партии Акселерационистов. Знакомы ли вы с ней?
Глава кутюрье-борганизма чуть хмурится — две складочки изгибают ее идеально симметричные брови, выщипанные в полном соответствии с ее классическим костюмом Нового Образа. —Я слышала о ней, но служительницам моды, таким как я, не пристало заботить себя политикой — говорит она с легкой самоиронией. —В особенности — политикой своих клиентов. Ваша, эм-м, тетя, говорит, что это вопрос образа?
—Да. — Амбер пожимает плечами, вдруг осознавая, как она выглядит со стороны в своих повседневных шмотках. —Она — агент моей выборной кампании. Сложность в том, как она говорит, что есть определенная популяция избирателей, которые принимают образ за сущность, и которые страшатся неизвестного. Таким образом, мне нужно подобрать гардероб, вызывающий ассоциации прямоты, респектабельности и целеустремленности. Такой, который подошел бы тому, кто имеет долгий послужной список, но представляет радикальную политическую программу. Боюсь, я слишком спешу, чтобы начинать с того, чтобы… Этой ночью у меня большой прием с целью привлечения средств. Я знаю, какая это поспешность, но мне нужно что-нибудь готовое для него.
—Чего именно вы надеетесь достигнуть? — спрашивает кутюрье-мужчина. У него чуть хриплый голос с раскатистыми "р" и все еще заметным средиземноморским акцентом. Похоже, он весьма заинтересован. —Если вы полагаете, что от этого может зависеть ваш выбор гардероба…
—Я собираюсь провести всеобщий сбор — напрямик говорит Амбер. —Это программа, включающая введение чрезвычайной ситуации и немедленные всеобщие усилия по построению межзвездного корабля. Солнечная система скоро станет совершенно непригодной для обитания, и нам необходимо эмигрировать. Всем нам, включая вас — пока Зловредные Отпрыски не собрались переработать нас всех в компьютроний. Я собираюсь обойти весь электорат лично, параллелизованно, в персонально настроенных образах. — Она выдавливает улыбку. —По моим оценкам, мне потребуются восемь ядер костюмов с четырьмя разными независимыми переменными в каждом, не считая фурнитуры и двух или трех шляпок. Этого будет достаточно, чтобы каждый вариант увидели не более, чем несколько тысяч избирателей. Материалы — и физические, и виртуальные. Кроме того, я бы хотела взглянуть на ваш исторический диапазон официальных костюмов, но сейчас это второстепенно. — Она ухмыляется. —Я хочу провести тесты восприимчивости выбранных комбинаций на различных типах личности из различных исторических периодов. Есть ли у вас демонстрационные? Было бы неплохо, если можно было бы испытать несколько моделей.
—Полагаю, мы отлично справимся. — Менеджер одобряюще кивает, возможно, раздумывая о том, как пополнятся ее золотовалютные счета. —Ханзель, пожалуйста, перенаправляйте всех новых посетителей, пока мы не закончим с заказом мадам…?
—Макс. Амбер Макс.
—Мадам Макс. — Похоже, это имя ему незнакомо. Амбер слегка передергивает — это красноречивый показатель того, насколько разобщены дети Сатурна, и как велико население гало. Прошло всего одно поколение, и уже мало кто помнит Королеву Империи Кольца. —Пожалуйста, пройдите с нами, и начнем искать комбинацию эйген-стилей соответствующих вашим пожеланиям.
* * *
Сирхан, погруженный в отрешенность, идет сквозь толпу собравшихся на фестиваль. Все, кто видит его здесь — это говорливые духи умерших политиков и писателей, депортированных распоряжениями Зловредных Отпрысков из внутренней системы. Зеленая равнина, ласкающая глаз, тянется под лимонно-желтым небом к горизонту в тысяче километров отсюда. Воздух слегка пахнет аммиаком, и необъятный простор полон маленьких идей. Но Сирхану нет до них дела — сейчас он наедине сам с собой.
Только вот это не совсем так.
—Простите, вы реальны? — спрашивает его кто-то на английском с американским акцентом.
Сирхану требуется мгновение, или даже целых два, чтобы отвлечься от размышлений и осознать, что к нему обратились. —Что-что? — удивленно переспрашивает он. Сирхан одет в плащ берберских пастухов, он бледный и жилистый, и над его головой мерцает таинственный ореол роботумана — в своей отрешенности он немного напоминает святого пастуха из послесингулярного этнического театра. —Чего вы сказали? — Где-то на краю сознания вскипает досада. Что, нигде нельзя побыть в одиночестве? Но, обернувшись, он видит, как одна из полупрозрачных яйцевидных капсул с грибоподобным наростом наверху расщепляется сверху вниз. Оттуда вытекает оставшаяся конструкционная жидкость, и выпрыгивает бледный, безволосый, слегка смущенный англоговорящий человек носящий только маску глубочайшего удивления.
—Не вижу имплантов — говорит человек, качая головой. —Но похоже, я действительно здесь, не так ли? Я воплощен? — Он оглядывается на другие яйца. —Да, это не симуляция.
Сирхан вздыхает — ну вот, еще один изгнанник… — и вызывает демон-процесс, чтобы допросить виртуальный интерфейс капсулы. Тот не выдает в ответ ничего путного — кажется, в отличие от большинства воскрешенных, этот незадокументирован. —Вы были мертвы. Теперь вы живы. Я полагаю, это значит, что вы почти так же реальны, как и я. Что вы еще хотите узнать?
—Какой сейчас… — Новоприбывший на миг умолкает. —Вы можете направить меня в процесс-центр? — осторожно спрашивает он. —Что-то я дезориентирован.
Это удивляет Сирхана — большинству иммигрантов требуется гораздо больше времени, чтобы дойти до этого этапа. —Вы умерли недавно? — спрашивает он.
—Не знаю, умирал ли я вообще. — Новоприбывший с озадаченным видом растирает свою лысую голову. —Эй, я серьезно! — Он пожимает плечами, раздражаясь. —Смотрите, процесс-центр, это…
—Там. — Сирхан машет рукой в сторону монументальной громады Бостонского Музея Наук (спасенного от Великой Деконструкции переносом сюда с Земли пару десятилетий назад) —Моя мать — управляющая там. — Он тонко улыбается.
—Твоя мать? — Нововоскрешенный иммигрант, моргая, приглядывается к нему. —Вот же черт! — Он шагает к Сирхану. —А, так ты…
Сирхан отскакивает и щелкает пальцами. Один из завитков туманного облачка, всю дорогу летевшего над ним и защищавшего его бритую макушку от лучей мглистого красного зарева, что заслоняет Солнце оболочками орбитальных нанокомпьютеров, протягивается вниз. Он твердеет, превращаясь в посох из дымчатого синего тумана, а затем и в окованную дубинку из мыльных пузырей — и опускается в его руку. —Сэр, вы угрожаете мне? — обманчиво мягко спрашивает он.
—Я… — Новоприбывший замирает, а потом, захохотав, запрокидывает голову. —Не глупи, дорогой! Мы родственники!
—Дорогой… — Сирхан злится еще больше. —Да кто вы, собственно… — Тут к нему приходит осознание. —О-о-о…. О, боже! — Сирхан чувствует, как выброс адреналина прошибает его потом. —Да, точно… Мы встречались… в определенном смысле… —О, парень, да это же все перевернет тут вверх дном, понимает он, и сбрасывает отражение с этой мыслью — пускай оно подумает о том, что теперь будет. Последствия сложно представить.
Голый новоприбывший кивает, ухмыляясь какой-то одному ему понятной шутке. —А знаешь, с высоты человеческого роста ты выглядишь по-другому. Но теперь-то я снова человек. — Он проводит рукой по ребрам, замирает и как-то по-совиному глядит на Сирхана. —Э-э-э, прости, не собирался пугать тебя. Полагаю, ты сможешь найти какую-нибудь одежду своему пожилому дедушке?
Сирхан вздыхает и направляет свой жезл в небо, рассеченное пополам тонким рубиновым лазерным лучом колец. Большая часть континентальных плотов городов-кувшинок плывут по холодному газовому океану сатурнианской атмосферы вблизи экватора гигантской планеты. —Да будет аэрогель!
Облачно мыльных пузырей слетается к только что воскрешенному древнему, приобретает коническую форму, уплотняется и падает на него длинным восточным халатом. —Спасибо — говорит он. И с хрустом выворачивает шею, пытаясь взглянуть на себя со спины. —О-о-ох… — Он морщится. —Ч-черт. Это было больно! Так… надо раздобыть набор имплантов.
—Тебе все объяснят в процесс-центре. Он в цоколе в западном крыле. Там ты найдешь и одежду посолиднее. Сирхан вглядывается в него. —Твое лицо… — Он пролистывает редко используемые воспоминания. Да, это Манфред. Так он выглядел, когда последний век еще начинался — когда родилась его не-совсем-Мать… Что-то неблагопристойное есть в том, когда вот так встречаешь своего деда в самом расцвете его молодости. —Ты уверен, что не напортачил со своим фенотипом? — спрашивает он с подозрением.
—Не, так я и выглядел. Наверное. О да-а-а… Снова в голой обезьяне, после всех этих лет, будучи приобретенной функцией стаи голубей-попутчиков… — Его дед самодовольно ухмыляется. —Интересно, что скажет твоя матушка?
—Не знаю. В самом деле. — Сирхан качает головой. —Пошли, приведем тебя в отдел работы с иммигрантами. Ты совершенно уверен, что ты не историческая ресимуляция?
Дело в том, что это место уже кишит ресимулированными. Почему Зловредным Отпрыскам кажется необходимым тратить ценные экзаквопы на выведение симуляции давным-давно умерших? И несусветно точные симуляции при том — они прогоняют их снова и снова до тех пор, пока их письменные работы не совпадут с оригинальным наследием предсингулярной эпохи, этими древними письменами курьей лапой на замешанной древесной каше… И тем более, зачем еще после этого тратить энергию на пересылку вектора их состояния в лагеря беженцев на Сатурне? Сирхан не надеется понять. Но хорошо бы они это прекратили, думает он.
—Всего пару дней назад я, помнится, гадил на твой газон. Надеюсь, ты не обижаешься? — Манфред наклоняет голову на сторону и смотрит на Сирхана блестящими глазами. —На самом деле, я тут из-за предстоящих выборов. Они имеют шансы стать большой кризисной точкой. И я понял, что Амбер я потребуюсь рядом.
—Ну что ж, тогда пошли — смиренно говорит Сирхан. Он поднимается по ступеням, заходит в фойе, и исчезает вместе со своим бурным дедушкой в тумане сервисных наномашин, наполняющем здание.
Что же будет, когда его мать встретит своего отца во плоти после стольких лет? — думает он.
* * *
Добро пожаловать на Сатурн, Вашу новую родную планету. Данный мемплекс ЧаВо (Часто задаваемых Вопросов) предназначен, чтобы сориентировать вас и объяснить следующее:
— Как Вы попали в это место;
— Где оно находится;
— Каких действий следует избегать;
— Какие действия, возможно, вы пожелаете произвести как можно скорее;
— Куда обратиться за дальнейшей информацией.
Если Вы помните данную презентацию, Вы, вероятно, ресимулированы. Это — не то же самое, что быть воскрешенным. Возможно, Вы помните собственную смерть. Не беспокойтесь, это воспоминание — искусственное, как и все остальные ваши воспоминания. На самом деле, сейчас Вы в первый раз оказались по-настоящему живы. (исключение: если Вы умерли после сингулярности, возможно, Вы все-таки являетесь воскрешенным(-ой). Но в этом случае, зачем Вы читаете эти ЧаВо?)
Как вы попали в это место:
Центральная часть Солнечной системы — Меркурий, Венера, Земля, Луна, Марс, астероиды и Юпитер — была разобрана, или находится в процессе разборки ограниченно богоподобными сущностями. [NB: монотеистические священнослужители и европейцы, помнящие жизнь до 1600 года, см. альтернативный мемплекс В начале было.] Ограниченно богоподобная сущность является не сверхъестественной силой, но продуктом деятельности высокоразвитого сообщества, научившегося искусственно создавать души [конец 20 века: программное обеспечение] и переносить содержимое человеческого сознания в души и обратно. [Центральные понятия: все человеческие создания имеют души. Души — динамические информационные объекты. Информация не бессмертна.]
Некоторые из ограниченно богоподобных сил, похоже, преследуют интересы, касающиеся их человеческих предков, хотя причины этого неизвестны. Предположения включают в себя исследование истории через человеководство, развлечение посредством ролевых игр с полным погружением, создание экономически идентичных имитаторов (ЭИИ), а в отдельных случаях, возможно даже и месть. Все личности, подвергшиеся ресимуляции, имеют определенные общие характеристики: они основаны на хорошо задокументированных исторических персонажах, в их памяти имеются подозрительные пробелы [см. тень на плетень], и они жили до сингулярности или стремились остаться в стороне от нее [см. Оракул Тьюринга, катастрофа Винджа] — однако провести исчерпывающий анализ пока не возможно.
Предполагается, что ограниченно богоподобные силы создали Вас как средство интроспективного исследования вашего исторического прообраза. Они сконструировали Ваш абстрактный вектор состояния с помощью обратного вывода из собрания ваших документированных работ, а также генома, составленного на основе геномов ваших потомков. Эта работа чрезвычайно трудоемка [см. замкнутые временн’ые алгоритмы, оракул Тьюринга, путешествия во времени, техномагия], но все-таки может быть осуществлена без привлечения сверхъестественных сущностей и воздействий.
Пережив Вашу жизнь, ограниченно богоподобные силы избавились от Вас. По неизвестным причинам, после завершения экспериментов они отправляют вектор состояния ресимулированных, а так же описания их генома и протеома, на приемники, которыми владеет и управляет консорциум благотворителей на Сатурне. Эти благотворители обеспечили удовлетворение Ваших основных потребностей, включая тело, в котором вы сейчас находитесь.
В кратком изложении: Вы являетесь не реинкарнацией, а реконструкцией кого-то, жившего и умершего в далеком прошлом. У Вас нет исходных моральных прав на личность, которой, как Вы считаете, Вы обладаете, и согласно сложившейся практике и большому массиву прецедентов, Вы не наследуете собственность предков. Во всем остальном Вы — свободная личность.
Обратите внимание, что фиктивная ресимуляция строго воспрещена. Если у Вас есть основания полагать, что Вы — придуманный персонаж, немедленно свяжитесь с Городом. [см. Джеймс Бонд; Спайдер Иерусалим.] Неподчинение в этом случае является преступлением.
— Где это место находится.
Вы находитесь на Сатурне. Сатурн — это планета-гигант диаметром 120500 километров, расположенная в 1,5 миллиардах километров от солнца Земли. [NB: Европейцы, чьи жизненные воспоминания датируются 1580 годом или ранее: см. альтернативный мемплекс —Нет Плоской Земле!]. Сатурн был частично терраформирован послечеловеческими переселенцами с Земли и орбиты Юпитера. Земля под вашими ногами, на самом деле — дно водородного аэростата размером с континент, плавающего в верхней атмосфере Сатурна. [NB: Европейцы, чьи воспоминания жизни предшествуют 1790 году: см. вспомогательный мемплекс —Братья Монгольфье]. Аэростат весьма надежен и безопасен, но добыча подземных ресурсов и использование баллистического оружия настоятельно не рекомендуется, поскольку забортный воздух не пригоден для дыхания и крайне холоден.
Общество, в котором Вы воплощены, является чрезвычайно обеспеченным с точки зрения экономики 1.0., системы распределения благ, использовавшейся человеческим видом в ваше и последовавшее за ним время. Деньги существуют, и обычным образом используются для получения благ и услуг, но базовые блага — еда, питье, воздух, энергия, готовая одежда, жилая площадь, исторически существовавшие развлечения и гигантские грузовики — бесплатны. Подразумеваемый социальный контракт требует, что в обмен на доступ к вышеперечисленному Вы не нарушаете определенные законы.
Если Вы предпочитаете отменить этот социальный контракт, примите во внимание, что другие миры могут использовать Экономику 2.0. или последующие выпуски. Эти системы распределения благ более эффективны, а следовательно, располагают большими богатствами, чем Экономика 1.0., но истинное участие в Экономике 2.0. возможно только после обесчеловечивающей когнитивной хирургии. Несмотря на то, что в абсолютных величинах общество, в которое Вы попали, богаче, чем все, о чем вы слышали, оно является обездоленными задворками в сравнении с соседями.
— Действия, которых следует избегать
Большое количество действий, считавшихся преступлениями в других сообществах, являются легальными в этом. Здесь разрешены: акты поклонения, секса, жестокости, общения и торговли с любыми разумными существами любого вида, способными давать согласие и имеющими соответствующие способности [формулировки понятий см. в дополнительных мемплексах —согласие, —способность], преследования искусства и многое другое, если конкретное действие не противоречит списку запретов, приведенных ниже.
Некоторые действия могли являться легальными в Вашем родном обществе, но запрещены здесь. Это включает в себя: намеренное лишение воли и голоса [см. Рабство], вмешательство в отсутствии согласия [см. младшие, их легальный статус], образование обществ с ограниченной ответственностью [см. сингулярность], вторжение в защищаемую собственность [см. Слизень; схемы когнитивных пирамид; взлом мозга; Томпсоновский взлом].
Некоторые действия могут быть незнакомы Вам, но должны быть здесь упомянуты, так как крайне противозаконны и настоятельно не рекомендуются к осуществлению. В первую очередь, это включает в себя: владение ядерным оружием, владение неограниченными автономными репликаторами [см. серая слизь], принудительную ассимиляцию [см. борганизм; агрессивность], принудительный останов тьюринг-эквивалентных лиц [см. Василиски], и прикладную теологическую инженерию [см. игры с огнем].
Некоторые действия, более или менее знакомые Вам, являются глупыми и не рекомендуются к осуществлению ради Вашей безопасности, хотя они и не считаются серьезным нарушением закона. В качестве примеров приведем: предоставление доступа к вашему банковскому счету сыну министра финансов Нигерии, покупку имен и прав на мосты, небоскребы, космические средства, планеты и другие материальные активы; убийство; продажу собственной личности, а так же — вступление в финансовые соглашения с сущностями, участвующими в Экономике 2.0. или выше.
— Что Вы, вероятно, пожелаете сделать как можно скорее:
Большое количество материальных средств, которые Вы можете счесть жизненно необходимыми, находятся в свободном доступе — просто обратитесь к Городу, и он вырастит для Вас одежду, дом, еду и любые другие необходимые артефакты. Обратите, однако, внимание, на необходимые ограничения категорий, входящих в библиотеку публичного доступа. Она не содержит предметов, в данный момент составляющих моду, или все еще защищенных авторским правом. Также город не обеспечит Вас репликаторами, оружием, сексуальными фаворитами, рабами или зомби.
Вам рекомендуется зарегистрироваться в качестве гражданина как можно быстрее. Если смерть прообраза, ресимуляцией которого Вы являетесь, подтверждена, Вы можете, согласно закону, принять его имя, но не их собственность, их соглашения и родственные связи. Регистрация состоится, если попросить Город об этом. Данный процесс безболезненный и обычно завершается в течение четырех часов. До тех пор, пока вы не зарегистрировались, ваш статус как разумного существа может быть поставлен под вопрос. Способность отдать запрос о гражданстве является одним из легальных тестов на разумность, и неспособность к этому может поставить Вас в противоречие с правилами. Вы можете по собственной воле отозвать гражданство в любой момент — это может быть желательно в случае эмиграции в другие сообщества.
В то время, как многие вещи бесплатны, весьма вероятно, Вы не обладаете пригодными для трудоустройства навыками, и таким образом, способами заработать деньги на приобретение платных вещей. В последнее столетие темп изменений был таков, что сделал практически все, чему Вы могли выучиться, устаревшим. [см. сингулярность]. Вместе с тем, поскольку темп изменений все еще остается очень быстрым, большинство предприятий, компаний и организаций предлагают обучение в процессе работы или образовательные ссуды.
Ваша способность обучаться зависит от способности усваивать информацию в том виде, в котором она предлагается. Для создания прямой связи между мозгом и окружающими его интеллектуальными машинами здесь применяются импланты. Базовый набор имплантов предоставляется Городом по запросу. [см. безопасность имплантов; фильтры и защита; органические компоненты].
Если Вы были только что воссозданы, скорее всего Вы здоровы и будете оставаться здоровыми в течение некоторого времени. Большинство болезней излечимы, а в случае неизлечимой болезни или травмы, Вы можете за некоторый взнос получить новое тело. В случае убийства взнос будет взыскан с убийцы. Если у вас имеются ранее существовавшие болезни или ограничения, обратитесь к Городу.
Сообщество Города — агорическая равновесная гражданская демократия с конституцией ограниченной ответственности. В настоящий момент исполнительным органом является ограниченно богоподобный разум, избравший для себя общение с человечески-эквивалентными разумами. Эта сущность общеизвестна как "Хеллоу Китти", "Прекрасная Кошка" или Айнеко, и может являться в виде разнообразных физических аватаров, если для контакта требуется материальное воплощение. (Перед приходом Хеллоу Китти Город использовал различные экспертные системы, спроектированные человеком и работавшие почти удовлетворительно).
Целью Города является поддержание среды обитания и общения человечески-эквивалентных разумов и действия по сохранению ее перед внешней угрозой. Граждане поощряются к участию в текущих политических процессах, на которых определяются эти действия. Граждане также имеют долг служить в коллегиях (в том числе в сенате) и защищать Город в случае призыва.
— Куда обратиться за дополнительной информацией:
До тех пор, пока Вы не зарегистрировались как Гражданин и не получили стандартный набор имплантов, по всем вопросам следует обращаться к Городу. Когда Вы научитесь обращаться с имплантами, Вам не понадобится задавать этот вопрос.
* * *
Добро пожаловать в девятое десятилетие — момент Сингулярности плюс одна гигасекунда. (А может быть, больше? Никто уже не берется обсуждать Сингулярность. Когда она была создана? И была ли создана вообще?) Человеческое население Солнечной системы составляет шесть миллиардов единиц, а по другому счету — и все шестьдесят, если считать людьми также и субъединицы разветвленных векторов состояния послелюдей, и ресимулянтов мертвых фенотипов, которых выращивают в своих шрёдингеровых ящиках Зловредные Отпрыски. Большая часть физически воплощенных все еще живет на Земле, но несколько миллионов уже переселились в города-кувшинки, плавающие в верхней атмосфере Сатурна — с внутренней планеты сложно не увидеть знамения грядущего. Тень Матрешки Дайсона простерлась на небеса Земли, и вызвала массивный коллапс фотосинтетической биомассы — растения, голодающие в отсутствие коротковолновой составляющей, увядают под зловещим багрянцем переизлученного света. У всех обладателей человечески-эквивалентных сознаний, еще сохранивших здравый смысл, на уме только одно — скоро З.О. соберутся переработать Землю, чтобы заполнить пробел в концентрических оболочках нанокомпьютеров и добыть себе больше ресурсов, и надо поскорее убираться с их дороги.
Во времена седьмой декады вычислительная мощность Солнечной системы взлетела опять. Нанопроцессоры, в которые превращено больше половины доступной планетарной массы внутренней системы, связала сеть квантово-запутанных вычислений, настолько плотная, что один грамм современной умной материи теперь способен воспроизвести все возможные варианты жизни одного человека всего за несколько минут. Пришествие Слизня перевернуло прежние взаимоотношения с ног на голову — сама Экономика 2.0. встала перед угрозой устаревания и была принуждена мутировать в бешеную гонку на выживание. От нее осталось только название — простое обозначение, которым примитивный человечески-эквивалентный разум называет взаимодействия за пределом своего понимания.
Новейшее поколение послечеловеческих сущностей не проявляет столь явной враждебности к людям, как поколения пятидесятых и семидесятых, но оно гораздо более непостижимо. К числу их дел, понятных людям менее прочих, относится исследование фазового пространства всего опыта, возможного для человека — Зловредные Отпрыски ведут его с непостижимым упорством, шаг за шагом двигаясь от известного к неизвестному. Может быть, когда-то недавно они закинулись дозой типлеритской ереси, а может быть — что угодно еще, но выгрузки ресимулянтов ровным потоком льются из орбитальных ретрансляторов у Титана. За Вознесением Зануд последовало Воскрешение Совершенно Сбитых С Толку. Вот только они — не совсем воскрешенные, а симуляции, основанные на задокументированной истории их прообразов. Перепуганные, как цыплята в загоне, они выстроились на конвейере, ведущем в камнедробилку будущего, не имея с собой ничего, кроме лоскутного одеяла обрывочных воспоминаний.
Сирхан аль-Кхурасани презирает их отвлеченным презрением антиквара, увидевшего ловкую, но совершенно очевидную подделку. Но Сирхан еще юн, и презрения у него куда больше того количества, которому можно найти годное применение. А что делать? Это удобная отдушина для неудовлетворения. Много что не удовлетворяет его — взять хотя бы его семью, время от времени совершенно нефункциональную, скопление старых звезд, вокруг которых болтается по хаотическим траекториям энтузиазма и отвращения его планета.
Сирхан воображает себя философом-историком сингулярного века, летописцем непостижимого — и это было бы весьма неплохо, вот только все самые большие его прозрения исходят от Айнеко. Он то подлизывается к своей матери, которая сейчас стала настоящим маяком сообщества беженцев, то гневается на нее. Он то чтит отца, который недавно стал набирать силу как патриарх в движении Консервационистов, то пытается избежать его воли. Он тайно восхищался своим дедом Манфредом (хоть и немного обижался на него, но это не важно), но когда тот внезапно вернулся во плоти, планы Сирхана пришли в сумятицу. Он прислушивается к своей неродной бабушке Аннетт — она после многих лет, проведенных в теле обезьяны, тоже решила реинкарнировать в своем почти оригинальном теле 2020-х, и кажется, теперь видит в нем что-то вроде личного проекта.
И все они мало чем могут ему помочь прямо сейчас. Его мать занята предвыборной кампанией, призывающей поставить мир на уши, Аннетт помогает ей вести ее кампанию, дед пытается убедить его доверить беглому омару все, что ему дорого, а кошка избегает его и вообще ведет себя очень по-кошачьи.
Чего и говорить, непростая семейка.
* * *
Они перенесли имперский Брюссель на Сатурн целиком. Они построили карту десятков мегатонн зданий с нанометровым разрешением, и отправили ее во внешнюю тьму, чтобы там, на дне гравиколодца, перевоплотить на колонии-кувшинке. Более того, скоро за Брюсселем последует и вся остальная поверхность Земли, и поплывет с плотами-колониями по стратосфере гиганта, как яблочная кожура. А потом Зловредные Отпрыски вырежут из планеты сердцевину, и переработают ее всю в облако новоиспеченных квантовых компьютеров, чтобы присоединить ее материю к разрастающемуся мозгу-матрешке.
Из-за состязания за ресурсы в планирующем алгоритме фестиваля — а может, это просто замысловатая шутка — Брюссель теперь начинается сразу по ту сторону алмазной стенки пузыря, в котором разместился Бостонский Музей Наук, всего в километре лета почтового голубя. Так что, когда настало время отмечать день рождения (или именины? Кто знает, как называть этот праздник на синтетической поверхности Сатурна…), Амбер решила вытащить людей в свет ярких огней большого города.
В этот раз она дает весьма особенную вечеринку. Прислушиваясь к мудрому настоянию Аннетт, она арендовала ресторан Атомиум, и пригласила на событие целое толпу гостей. В какой-то мере это семейный загул — Аннетт обещала ей, что устроит сюрприз — но в ничуть не меньшей мере и деловая встреча — представление своей кандидатуры, публичный ход, имеющий целью рассчитать траекторию входа Амбер в главный поток политики человеческой системы, и попробовать воду.
Не то, чтобы Сирхану хотелось присутствовать там — у него есть куда более важные дела. В первую очередь, конечно — продолжающаяся работа над сортировкой воспоминаний Айнеко о путешествии Выездного Цирка. Также он занят сравнительным анализом серии интервью с ресимулированными логическими позитивистами из английского Оксфорда (с теми из них, кто не впали в тотальный ступор, надежно узнав, что все их векторы состояния — члены множества всех множеств, которые не содержат самих себя), и все это — в свободное время от попыток как следует сформулировать и обосновать свое чувство, что сеть маршрутизаторов — всего лишь случайность, один из маленьких выкрутасов эволюции, а "внеземной интеллект" — это оксюморон.
Но Тетя Нетти крепче сжимает его руку и обещает, что если он пойдет на вечеринку, он, возможно, успеет на сюрприз. И нет, он не станет сожалеть о своей роли мухи на стене на предстоящей встрече Манфреда и Аннетт, ведь его ждет самый лучший чай из всего, что сделано в Китае.
Сирхан подходит к куполу из нержавеющей стали, скрывающему вход в Атомиум, и ждет лифта, встав в очередь за стайкой молодо выглядящих женщин. Худощавые красотки шуршат коктейльными платьями и красуются тиарами из немого кино 1920-х (Аннетт объявила темой вечеринки век элегантности, прекрасно зная, что это вынудит Амбер сосредоточиться на публичном облике), но мысли Сирхана где-то еще. Часть их занята параллельными интервью с ресимулированными философами (о, это замогильное "о чем невозможно говорить, о том следует молчать!"), часть — гоняет ремонтных ботов по трубам и воздушным рециркуляторам в музее, а сам он обсуждает с Айнеко результаты наблюдений инопланетного артефакта на орбите у Хендай +4904/-56 — и то, что остается, заботится о социальном присутствии не больше, чем выжатый лимон.
Лифт приходит, и пассажиры набиваются в него толпой. Сирхан оказывается зажатым в одном углу между пузырем светских смешков и клубом ароматического дыма, испущенным несуразной формы сигаретным мундштуком слоновой кости, и лифт взмывает на шестьдесят метров вверх, к смотровой площадке наверху Атомиума. Это десятиметровый металлический шар, соединенный спиральными лестницами и эскалаторами с четырьмя другими сферами, своими соседями по гигантской объемно-центрированной кубической ячейке, и когда-то она была центральным предметом экспозиции Мировой Ярмарки-1958. В отличие от большей части остального Брюсселя, Атомиум состоит из исходных атомов — из оригинального сплава, прокатанного и формованного еще в докосмическую эпоху — и он был за баснословную цену отправлен на Сатурн целиком. Лифт останавливается с легким толчком. —Ох, вы же меня простите? — пищит одна из любительниц веселья, не удержавшись на ногах и опираясь на Сирхана.
Он моргает, краем глаза заметив ее черную копну волос и искусно наведенный вокруг глаз хроматофорный макияж. —Не за что. — Где-то на фоне его сознания кошка нудит о незаинтересованности членов команды Выездного Цирка в кошачьих попытках декомпилировать их инопланетного попутчика, Слизня, и Сирхан чувствует отчаянное стремление понять, что же там происходило. Здесь есть ключ к пониманию страстей и слабостей его почти-матери, он чувствует, что в грядущем это окажется важным — и как же бессовестно его отвлекают!
Он обходит стороной стайку расфуфыренных девочек и спускается на первую палубу в нижней половинке сферы. Официант, успокаивающий взгляд своей человекоподобностью, подает ему фруктовый коктейль, и Сирхан идет к ряду треугольных окон, за которыми открывается вид на Американский Павильон и Деревню Мира. Металлические стены и поддерживающие их фермы, выкрашенные в бирюзовый цвет, выглядят как новые, но древний оконный плексиглас помутнел от времени. Внизу еле видны модели — отходящий от пирса океанский лайнер-атомоход в масштабе один к десяти, а рядом — гигантский гидроплан с восемью двигателями. —Они даже не поинтересовались, пытался ли Слизень отображать себя на человекосовместимые пространства на борту корабля — брюзжит на него Айнеко. —В общем-то, я и не ждала от них участия, но черт возьми! Твоя матушка слишком доверчива, парень.
—Но ты ведь следила за всем? — бормочет ей отражение Сирхана. В ответ раздражительная метакошка снова заводится и пускается в долгую и отвлеченную речь о ненадежности финансовых инструментов, удовлетворяющих Экономике 2.0. Вместо классических денег как единственного уровня посредования, и опционных торгов в качестве сетей множественного посредования, в Экономике 2.0. наличествует какая-то невероятно вычурная объектно-связанная система, узнает Сирхан. Она основана на параметризованных желаниях и субъективных эмпирических ценностях участников, и в тех случаях, когда кошке не все равно, это делает все основанные на этом транзакции изначально ненадежными.
Поэтому ты и торчишь тут с нами, обезьянами, цинично отмечает Сирхан-прайм. Он генерирует отражение-Элизу, которое продолжает поддакивать кошке, а сам обращает свое внимание на вечеринку.
В Атомиуме душно. Неудивительно, ведь здесь тусуется человек тридцать, не считая официантов. Звучит музыка — несколько локальных широковещательных каналов работают на всю катушку, синхронизируя стиль с перепадами настроения гуляющих, и из динамиков льется хардкор-техно, вальсы, рага…
—Ну как вам вечер, народ? — Сирхан отрывается от интегрирования одного из своих застенчивых философов. Он возвращается к реальности и замечает, что его стакан опустел, а его мать смотрит на него поверх коктейльного бокала с не сулящей спокойствия ухмылкой. В бокале что-то светится, на Амбер — черный бархатный костюм-кэтсьют, обтягивающий ее как вторая кожа, и туфли на высоком каблуке, и она уже заметно пьянеет. По субъективному возрасту она моложе Сирхана — иногда он чувствует, как будто в его жизни появилась необычно мудрая младшая сестра, которая заменила собой исходную мать, оставшуюся дома и погибшую вместе с Империей Кольца десятилетия назад. —Глянь на себя! Что за дело жаться в углу на такой вечеринке? Э, да у тебя стакан пуст. Хочешь вот эту кайпиринью? И пошли, познакомлю тебя кое с кем…
В такие моменты Сирхан диву дается — что же, во имя Юпитера, его отец углядел в этой женщине? (а с другой стороны, в другой мировой линии — в той, из которой вернулась эта ее версия, он и не углядел — что это означает?) —Только если там нет перебродившего виноградного сока — говорит он смиренно, и позволяет себя увести. Они проходят мимо нескольких очагов болтовни, и мимо печальной с виду гориллы, потягивающей длинный коктейль через соломинку. —Опять твои активисты Акселерационисты?
—Ну почему же? — Они направляются прямиком к стайке девочек, которых он пытался не замечать в лифте. У них блестят глаза, они жестикулируют сигаретными мундштуками и бокалами с напитками — в общем, втянулись в эту вечеринку начала двадцатого века полностью. —Рита, познакомься с Сирханом, сыном моей другой ветви. Сирхан, это Рита. Она тоже историк. Почему бы вам…
Темные глаза, подведенные не пудрой и не карандашом, но имплантированными в кожу хроматофорами, черные волосы, ожерелье с огромными жемчужинами, изящное черное платье до пола и легкое смущение на лице сердечком. В другом веке она была бы клоном Одри Хепберн. —Это не вас я встретила в лифте? Смущение распространяется на щеки и становится заметным.
Сирхан краснеет, не зная, как ответить. Тут кто-то встревает между ними: —О, вы тот самый хранитель, перестроивший докембрийскую галерею в соответствии с телеологическим наследием? Знаете… — Нарушитель высок, самоуверен, и блондинист. Сирхан понимает, что терпеть ее не может, только увидев, как она размахивает пальцем.
К его удивлению, Рита-историк сердито поворачивается к ней. —О, Марисса, заткнись наконец. Это вечеринка, а ты весь вечер, как заноза.
—Ничего — выдавливает он. В этот момент что-то на краю его сознания заставляет поддакивающую куклу-отражение, слушающее кошку, выпрямиться и сбросить целую кучу свежей памяти в главный поток. Что-то очень важное, что-то о Зловредных Отпрысках, отправляющих звездолет к маршрутизатору и собирающихся притащить оттуда что-то к себе обратно в логово — но люди вокруг поглощают столько внимания, что ему приходится отложить это —на потом.
—Нет, чего — заявляет Рита. Она показывает пальцем на нарушительницу, которая с явно самоутверждающимися интонациями говорит что-то о неверности телеологических интерпретаций. —Пыщь! Уфф. О чем мы?..
Сирхан моргает. Почему-то все вокруг, кроме него, теперь не замечать эту несносную Мариссу. —А что сейчас произошло? — осторожно спрашивает он.
—Я ее нуллифицировала. Только не говори, что еще не установил Супер-Пыщь? Держи. — Рита кидает ему копию идеи из местного хранилища. Он осторожно исследует ее, и генерирует пару специализированных оракулов Тьюринга — проверить на возможности зависания. Похоже, это что-то вроде приложения для зрительной коры, который имеет доступ к базе эйген-лиц, и субсистему подключения к зоне Брока. —Ставь и наслаждайся. Вечеринки без тёрок!
—Не знал о том, что… — Сирхан умолкает — он загружает модуль. (Параллельно с этим на краю его сознания кошка что-то несет про модули бога, про метастатическую сцепленность, и про то, как сложно выращивать личности на заказ, а его частное глубокомысленно кивает каждый раз, когда она делает паузу). В поле его зрения появляется что-то вроде внутреннего века, и опускается на глаза. Он оглядывается. Один угол палубы занимает что-то вроде расплывчатой капли, издающей раздражающее жужжание. Его мать, похоже, о чем-то оживленно разговаривает с каплей. —А это хорошая штука…
—О да, на таких встречах помогает просто безмерно. — Тут Рита поражает его, взяв его за руку и ведя к официанту. Он видит, как ее сигаретный мундштук сжимается, уплотняется и превращается в легкое утолщением у запястья ее театральных перчаток. —Прости за отдавленную ногу — я была тогда несколько перегружена. Амбер Макс — действительно твоя мать?
—Не совсем. Она не эйген-мать — мямлит он. —Это реинкарнация версии, которая отправилась к Хендай +4904/-56 на борту Выездного Цирка. Она вышла замуж за франко-алжирского аналитика афер вместо моего отца, хотя по-моему, пару лет назад они уже развелись. Моя настоящая мать вышла замуж за имама, но они оба погибли от последствий Экономики 2.0. — Рита, кажется, ведет его к тому же окну, откуда Амбер утащила его ранее. —Зачем ты спрашиваешь?
—Потому что тебе, похоже, неприятна простая болтовня — тихо говорит Рита — —…и тебе не слишком хорошо посреди толпы. Да, скажи, а это ты осуществил то потрясающее вскрытие когнитивной карты Витгенштейна? Той самой, с превербальной Гёделевой последовательностью?
—На самом деле… Он прокашливается. —Ты считаешь его потрясающим? — Вдруг, подчиняясь порыву, он отщепляет отражение, чтобы идентифицировать личность этой Риты, разузнать, кто она, и чего она хочет. Разузнавать о ком-то больше, чем можно узнать и просто так, в обычной болтовне, обыкновенно не стоит усилий. Но похоже, она неплохо знакома с его работами. Почему? И вот уже три его версии поедают ресурсы со скоростью реального времени — вместе с тем Сирханом, который болтает с Айнеко. Если продолжать и дальше так ветвиться, можно влезть в бытийный долг.
—Думаю, да… — говорит она. У стены стоит скамейка, и вдруг оказывается, что они сидят на ней рядом друг с другом. Это не опасно мы не в личном пространстве и даже не рядом, чопорно говорит он сам себе. Но он глядит на нее, улыбающуюся ему, чуть наклонившую голову, и раскрывшую губы, и на миг сквозь него проносится головокружительное осознание некоей вероятности. Что если она собирается отбросить все приличия? Как непристойно! Сирхан верит в достоинство и сдержанность. —Я очень увлекалась этим. — Она протягивает ему еще один сгусток динамической памяти. Там — детальная критика его анализа матриофобии Виттгенштейна в контексте гендерно-дифференцированных языковых конструкций и общества Вены девятнадцатого века, и там — некоторая гипотеза, которая вызывает у Сирхана негодование. У него перехватывает дыхание: там предполагается, что он сам, а не кто угодно еще, мог разделить искаженные представления Витгенштейна. Да что это за гипотезы такие?! —Что ты про это думаешь? — спрашивает она с ухмылкой чертовки.
—Э-э-гхе-кхе…м-м-м. — Сирхан пытается достать проглоченный язык обратно. Рита, шурша платьем, забрасывает ногу на ногу. —Я… Я должен сказать, что… — Ах-х! Он снова проглатывает язык, поскольку в этот самый момент его частные воссоединяются, и сбрасывают в его память образы определенно порнографического содержания. Ловушка!! — вопят они. Груди, бедра и лобок — как он не в силах не заметить, гладко выбритый… Картины горячей и дикой страсти ширятся и застят его внутренний взор. …Матушка пытается сделать нас столь же распущенными как и она сама!.. Оказывается, одно из его когнитивных отражений только что провело несколько секунд сетевого времени (и несколько месяцев субъективного) с одним из ее отражений, решив, что раз у нее настолько интересные исследовательские идеи, можно закрыть глаза на то, что она — пробивная западная женщина, и ничем себя не стесняет. Он помнит, как хорошо проснуться в одной постели с этой женщиной, которую он почти не знает, спустя почти год супружеской жизни. —Что это?? — выпаливает он, чувствуя, как отчаянно горят уши и жмет одежда.
—Просто размышляю о возможностях. Мы могли бы многое сделать вместе. — Она обвивает руку вокруг его плеч и нежно притягивает к себе. —Давай посмотрим, что мы можем вместе?
—Но… Но… Сирхан дымится. —Она что предлагает обычный секс? — гадает он, жутко смущенный тем, что неспособен прочесть ее знаки. —Что ты хочешь? — спрашивает он.
—Знаешь ли ты, что Супер-Пыщь способен на большее, чем просто нуллифицировать зануд на вечеринке? — шепчет она на его ухо. —Если захочешь, мы оба можем прямо сейчас стать невидимками. Он здорово подходит для личных встреч — и много для чего еще. Мы можем замечательно работать вместе, наши отражения так хорошо сошлись…
Сирхан вскакивает, и его щеки горят. —Нет уж, спасибо! — выпаливает он, жутко злой на самого себя. —Счастливо… — Все остальные его версии, отвлеченные от своих дел из-за затопившей основной поток эмоциональной перегрузки, бормочут что-то о непристойностях. Он снова смотрит на нее — на ее лице явственно отражается причиненная боль — и происходит короткое замыкание. Нуллификатор разряжается, заставляя его собственный мозг смазать ее очертания в неясное черное пятно на стене, он разворачивается и идет прочь, кипя от гнева на собственную матушку, которая оказалась настолько бесчестной по отношению к нему, что заставила его увидеть собственное лицо в водовороте плотской страсти.
* * *
Тем временем в одной из нижних сфер, выложив стены серебристо-синими изолирующими подушками и скрепив их вместе скотчем, собрались активисты и подвижники Акселерационисты, и обсуждают свои планы создания мировой силы, способной на распространение с релятивистскими скоростями.
—Мы не можем опередить все, что угодно. Например, коллапс ложного вакуума — настаивает Манфред, слегка потерявший координацию движений и проглатывающий слоги после своего первого стакана фруктового пунша почти за двадцать лет. Его тело молодо, оно еще почти лишено волос и прочих характерных черт, и он оставил, наконец, свой старый фетиш —имплантам — нет! в угоду массиву интерфейсов. Теперь все процессы экзокортекса, которым раньше приходилось работать на внешних машинах Тьюринга из пассивной материи, наконец смогли перебраться внутрь. Он не теряет свое собственное чувство стиля, оставаясь единственным в зале, кто не носит какую-нибудь разновидность вечернего костюма или классического вечернего платья. —Сцепленный обмен через маршрутизаторы — это очень хорошо, но он не позволит нам уйти от самой Вселенной. У сети найдется край — любой фазовый переход нас рано или поздно настигнет. Где мы тогда окажемся, Самена?
—Этого я не отрицаю. — Женщина в зеленом и золотистом сари, украшенном золотом и природными алмазами в количестве, способном составить выкуп для средневекового махараджи, задумчиво кивает. —Но пока этого не случилось. И у нас есть некоторые свидетельства, что сверхчеловеческие интеллекты резвились по всей Вселенной уже миллиарды лет — можно поспорить, наихудший вариант маловероятен. А что касается окрестностей, мы не знаем, зачем нужны маршрутизаторы, и кто их построил. И пока мы этого не узнаем… — Она пожимает плечами. —Не хочу никого обидеть, но вы помните, что произошло последний раз, когда их кто-то попробовал испытать?
—Что произошло, то не поменяешь. А Зловредные Отпрыски, если верно то, о чем я слышал, совсем не так плохо относятся к идее использования маршрутизаторов, как хотелось бы верить нам, старомодным послелюдям. — Манфред хмурится, пытаясь припомнить какой-то полузабытый анекдот. Он экспериментировал с новым алгоритмом сжатия данных, чтобы совладать с последствиями своей старой привычки мнемонического барахольщика, и иногда ему кажется, что вся вселенная зависла на кончике его языка и никак не может сорваться. —Итак. Похоже, мы совершенно согласны, что нам надо больше разузнать о том, что вообще происходит, и выяснить, чем они там занимаются. Мы знаем, что некоторые анизотропии космического фона вызваны сбросовым теплом от вычислительных процессов масштабом в миллионы световых лет. Для этого нужна здоровая межзвездная цивилизация — и они, похоже, не попали в ту же мышеловку, где оказались наши местные К2. И мы имеем тревожные слухи о З.О., пытающихся влезть своими лапами в структуру пространства-времени и обойти предел Бекенштейна. Если даже З.О. уже за это взялись, то чуваки там, в суперкластере, наверняка уже знают все ответы. И лучший способ выяснить, что происходит — пойти туда, разыскать кого-нибудь, вызывающего доверие, и поговорить. Можем мы хотя бы согласиться с этим?
—Не факт. — Глаза Самены сверкают весельем. —Все зависит от того, веришь ли ты, что эти цивилизации там существуют. Да-да, знаю, кто-то мне сейчас напомнит про картинки с камер глубокого поля, которые так же стары, как это хлипкое хрустальное-гадальное зеркало Хаббла из конца двадцатого, но надежных свидетельств у нас не имеется. Что-то об эффекте Казимира и рождении пар частиц, и о вращающихся кружках с гелием-3 — да; о том, что сборище инопланетных цивилизаций пытается вызвать коллапс ложного вакуума и уничтожить Вселенную — нет. — Она понижает голос. —Дорогой Мэнни, во всяком случае — доказательств недостаточно, чтобы убедить большинство. Я знаю, что тебя это удивляет, но не каждый является послечеловеческим неофилом, меняющим тела как перчатки и считающим хорошей идеей для творческого отпуска провести двадцать лет в односвязанной голубиной стае, чтобы доказать и проверить тезис Оракула Тьюринга…
—Ну да, не всех заботит далекое будущее — отвечает Манфред. —И все-таки это важно! Не так важно, будем мы жить или умрем. Это дело малое. Главный вопрос в том, сохраняется ли информация внутри нашего светового конуса, или наше существование ничего не значит, потому что мы застряли в среде, допускающей потерю! Мне просто стыдно принадлежать биологическому виду, настолько обделенному интересом к собственному будущему, даже в те моменты, когда оно касается всех и лично каждого из нас. Я говорю о том, что если может настать такое время, когда никто и ничто не будет нас помнить, что тогда…
—Манфред?
Он прерывается на середине фразы и застывает с разинутым ртом.
Это Амбер, в черном кэтсьюте, с бокалом коктейля в руке. На ее лице растерянность и раскрытая уязвимость, заставляющая отвести взгляд. Синяя жидкость чуть не выплескивается через край от резкой остановки, и бокал едва успевает удлиниться, чтобы не дать ей покинуть бокал. За ее спиной стоит Аннетт, и светится улыбкой глубокого удовлетворения.
—Вы… — Амбер запинается. Ее щека подергивается: это фрагменты ее сознания несутся наружу из ее черепа и обратно, запрашивая внешние источники информации. —Вы в самом деле??…
Под ее рукой спешно материализуется облачко, и мягко принимает выскользнувший из пальцев бокал.
—Ух… — Манфред глядит на нее, полностью потеряв дар речи. —Я, э-м-м, ну да… — Тут он смотрит вниз. —Прости. Давай я тебе еще налью.
—Ну почему меня никто не предупредил? — жалуется Амбер.
—Мы подумали, ты воспользуешься хорошим советом — Аннетт прерывает неловкую тишину. —Ну, и воссоединение семьи. Мы так и задумали его сюрпризом.
—Сюрпризом… — озадаченно говорит Амбер. —Могла бы и сказать.
—А ты выше, чем я думал — неожиданно говорит Манфред. —В нечеловеческих глазах люди смотрятся по-другому.
—Да? — Она глядит на него, он слегка поворачивает голову, и они смотрят друг другу в глаза. Это — исторический момент, и Аннетт записывает его на мемоалмаз со всех ракурсов. Маленький секрет семьи заключался в том, что Амбер никогда не встречалась со своим отцом — во всяком случае — не в биопространстве лицом к лицу. Она родилась, а точнее, была извлечена из дьюара с жидким азотом спустя годы после развода Манфреда и Памелы. И сейчас они в первый раз видят лица друг друга без электронного посредства. И хоть на бизнес-уровне они уже говорили друг другу все, что нужно было сказать, семейные отношения антропоидов — совсем другое дело. Они все еще остаются очень связаны с языком тела и с феромонами. —Как долго ты уже тут и с нами? — говорит она, пытаясь скрыть потрясение.
—Часов шесть. — Манфред выдавливает смешок сожаления — не получается как следует рассмотреть ее, будучи человеком, а не голубями. —Пошли, возьмем тебе еще коктейль и все обсудим?
—Давай. — Амбер глубоко вздыхает и бросает на Аннетт буравящий взгляд. —Ты все устроила, ты и разгребай….
Аннетт просто стоит и улыбается своему достижению и вызванному им смущению.
* * *
Холодный рассвет застает Сирхана в его кабинете — сердитым, трезвым, и готовым поколотить любого, кто войдет в дверь. Его кабинет имеет десять метров в ширину, пол из полированного мрамора и потолок с окнами и замысловатой лепниной. Посреди пола абстрактными побегами брокколи прорастает план прохождения его текущего проекта — фрактально делящиеся ветви, обхватывающие самыми маленькими отростками узлы с флажками. Сирхан расхаживает вдоль плана, и приближает движениями глаз отдельные места, чтобы можно было прочесть подписи. Но внимание его не сфокусировано. Его переполняет волнение и неопределенность, и он пытается выяснить, кто виноват. Вот почему первое, что приходит ему на ум, когда дверь распахивается — это вскочить и накричать, но он останавливается. —Чего тебе нужно? — вопрошает он.
—Пару слов, если можно? — Аннетт отвлеченно глядит куда-то в сторону. —Это твой проект?
—Да — говорит он ледяным голосом, стирая прохождение взмахом руки. —Чего тебе нужно?
—Я не знаю, с чего начать. — Аннетт молчит. На мгновение на ее лице проступает усталость, невыразимая никакими словами. Сирхан начинает сомневаться — а не пытается ли он распространить вину слишком далеко? Эта девяносто-с-лишним-летняя француженка, давняя любовь всей разбросанной жизни Манфреда — последний человек, который стал бы им манипулировать. И уж точно — не таким неприятным и затрагивающим личное способом. И все-таки, ни в чем нельзя быть уверенным. Семьи — странные механизмы. Нынешние версии его отца и матери — далеко не те люди, которые прогнали его растущий мозг через пару дюжин альтернативных жизней еще до того, как ему исполнилось десять — но нельзя закрывать глаза на их влияние. Как и на то, что они могут воспользоваться помощью тети Нетти, чтобы оттрахать его мозг. —Нам надо поговорить о твоей матери — говорит она.
—Нам надо… Надо нам? — Сирхан разглядывает внезапно образовавшуюся в комнате пустоту, как от вырванного зуба. Отсутствие говорит сколько же, сколько и присутствие. Он щелкает пальцами, и за его спиной материализуется замысловато украшенная скамейка из прозрачного синеватого роботумана. Он садится, а Аннетт пусть делает, чего хочет.
—Oui. — Она засовывает руки в карманы рабочего комбинезона — очень далекого от ее обычного стиля — и прислоняется к стене. С виду она так молода, как будто всю свою жизнь носилась по галактике на скорости в —три девятки от световой, но в ее позе чувствуется древняя усталость и тяжесть целых миров. —Твоя мать за огромную работу взялась, и сделана эта работа быть должна. Ты, со своим хранилищем архивов, еще годы назад согласился с этим. Теперь проложить делу путь наружу она пытается, и затем кампания нужна, чтобы выбор перед избирателями вынести, как нам лучше всего целую цивилизацию перенести. Я спрашиваю тебя, почему препятстсвуешь ты ей?
Сирхан пытается совладать со своей челюстью. Ему хочется плюнуть. —Почему? — бросает он обратно.
—Да. Почему? — Аннетт сдается, и наколдовывает себе стул из запасов роботумана, вихрем вращающегося под потолком. Она садится и рассматривает Сирхана. —Это вопрос.
—Я ничего не имею против ее политических махинаций — напряженно отвечает Сирхан. —Но ее незваное вторжение в мою личную жизнь…
—Какое вторжение?
Он смотрит непонимающе. —Это вопрос? — Некоторое время он молчит. —Посылать эту распутницу ко мне прошлой ночью…
Аннетт смотрит еще пристальнее. —Кого? О ком ты говоришь?
—Эту, эту бесстыжую женщину! — выплевывает Сирхан. —С чего она взяла, что может… Если это отец решил посводничать, он настолько ошибается, что…
Аннетт качает головой. —Ты с ума сошел? Твоя мать всего лишь хотела, чтобы ты познакомился с ее выборной командой, чтобы присоединился к планированию программы. Твоего отца вообще нет на планете. А ты так сорвался. Ты очень, очень расстроил Риту, ты знаешь об этом? Рита — наш самый лучший специалист в составлении материалов и поддержании веры… И ты ее расстроил до слез. Что с тобой не так?
—Я… — запинается Сирхан. —Она — кто? — спрашивает он с пересохшим ртом. —Я думал… — Он умолкает. Ему совсем не хочется говорить то, о чем он подумал. Эта нахальная девка, эта распутница… Это — участник предвыборной кампании его матери? А вовсе не плана по его растлению? Что, если все это — чудовищное недопонимание?
—Я думаю, тебе необходимо перед кое-кем извиниться — прохладным голосом говорит Аннетт, вставая. У Сирхана голова кружится. В дюжине окон внутреннего взора прокручиваются записи с вечеринки с точки зрения остальных присутствовавших, и он поражается увиденному. Настолько, что даже стены вокруг мерцают от ужасающей неловкости. Аннетт удостаивает его чуть презрительным взглядом. —Когда сможешь ты с женщиной, как с человеком вести себя, тогда говорить снова сможем мы. До тех пор. Она встает и идет из комнаты, оставляя его наедине среди осколков разбитого вдребезги гнева. Пораженный и оцепенелый, он пытается снова сосредоточиться на своем проекте. —Это действительно был я? Неужели со стороны я выглядел так? А план-древо медленно вращается перед ним, широко раскинув обнаженные ветви, готовые наполниться плодами-узлами инопланетной межзвездной сети, как только он сумеет убедить Айнеко вложиться и устроить ему путешествие во тьму с обходом в глубину.
* * *
Был когда-то Манфред стаей голубей. Он рассеял свой экзокортекс по множеству птичьих мозгов, клевавших себе яркие факты и испражнявшихся полупереваренными выводами. Переход обратно в человеческую форму сопровождается неизъяснимо странными ощущениями (даже с отключенным секс-драйвером, который проще просто обесточить, покуда он еще не привык, что у него лишь одно тело). Это — не только постоянная боль в шее из-за попыток посмотреть левым глазом через правое плечо. Манфред потерял привычку генерировать поисковые потоки, чтобы расспросить базу данных или робокуста, и теперь вместо этого просто пытается разлететься во всех направлениях, что обычно заканчивается падением навзничь.
Но сейчас это не досаждает. Манфред удобно уселся за потускневшим деревянным столом в пивной веранде бара, поднятого откуда-то, наверное, из Франкфурта, рядом с рукой — литровый стакан соломенного цвета жидкости, а в затылке приятно щекочет успокаивающий шепоток множества ручейков знания. Большая часть его внимания сосредоточена на Аннетт, которая сидит напротив и разглядывает его со смесью заботы и привязанности на чуть нахмуренном лице. Они уже почти треть столетия жили своими жизнями, ведь она тогда решила не выгружаться вместе с ним — но он все еще очень настроен на нее.
—Сделай что-нибудь с этим мальчиком — сочувственно говорит она. —Еще чуть-чуть, и он крепко расстроит Амбер. А без Амбер у нас появятся сложности.
—Я и с Амбер собираюсь что-нибудь сделать — парирует Манфред. —В чем был смысл не предупреждать ее, что я иду?
—Мы хотели сделать это сюрпризом. — Аннетт почти дуется. С момента своего перевоплощения он еще не видел ее такой, и в нем пробуждаются теплые воспоминания. Он тянется через стол и берет ее за руку.
—Знаешь, пока я был стаей, у меня не было возможности по достоинству оценивать прелесть людей… — Он поглаживает тыльную сторону ее запястья. Через некоторое время она отстраняется, но медленно. —Я думал, ты справишься со всем этим.
—Со всем этим… — качает головой Аннетт. —Она же твоя дочь. Помнишь? Слушай, неужели у тебя все участие закончилось?
—Пока я был птицами? — Манфред наклоняет голову на бок так резко, что в шее опять стреляет. Он морщится. —Наверное, да. Теперь появилось снова, но кажется, она на меня обижена.
—Что возвращает нас к пункту номер один.
—Я бы извинился, но она же решит, что я пытаюсь ей манипулировать. — Манфред отпивает пива. —И ведь будет права. В его голосе сквозит грусть. —В это десятилетие с кем ни поведешься, все кувырком. И одиноко.
—Ладно тебе. Не заморачивайся. — Аннетт убирает руку. —Рано или поздно устаканится. А пока поработай. Выборные вопросы становятся насущными. — Манфред вдруг с уколом чувств осознает, что ее французский акцент, когда-то бывший таким ярким, почти исчез и сменился заатлантическим растягиванием, Он слишком долго не был человеком — дорогие ему люди сильно изменились, пока его не было.
—Хочу — и заморачиваюсь — говорит он. —Я так и не воспользовался ни одним шансом, чтобы попрощаться с Пэм. С самого того момента в Париже с гангстерами, наверное… — Манфред пожимает плечами. —Пф-ф. Да у меня ностальгия от старости началась.
—Ты не один такой — тактично говорит Аннетт. —Социальные взаимодействия здесь — минное поле. У людей много, слишком много истории, и нужно пробираться через столько сложностей… При этом — никто не в курсе, что происходит вокруг.
—Вот в чем и беда. — Манфред делает хороший глоток Хефевайсена. —На этой планете живут уже шесть миллионов, и население растет как интернет первого поколения. Точно так же поначалу все друг друга знают, но приходит столько новичков, которые ни о чем в сети не ведают, что через пару мегасекунд все по новой, начинай — не хочу. Теперь появляются новые сети, и мы даже не знаем, что они существуют, а потом они прорастают политическими программами и подкапываются под нас. Мы идем против давления времени. Если мы не запустим дело сейчас — то никогда уже не сможем. — Он качает головой. —В Брюсселе все было по-другому, да?
—Да, Брюссель был зрелой системой. Ты нас покинул, и приходилось приглядывать за свихнувшимся от старости Джанни… Но сейчас нам придется куда как более туго.
—Демократия 2.0. — Манфреда передергивает. —Я не уверен в самой уместности голосования в такое время. Предположение, что все люди одинаково важны, сейчас звучит пугающе устаревшим. Ты все-таки думаешь, мы взлетим?
—Не вижу причин, почему бы и нет. Если Амбер захочет сыграть для нас Принцессу Мира… — Аннетт берет ломтик ливерной колбасы и задумчиво пережевывает его.
—Я думаю, это неработоспособно, как ни крути. — Манфред задумывается. —В таких обстоятельствах мне вся эта штука с демократическим участием видится спорной. Мы находимся под непосредственной угрозой, пусть она и долгосрочная — а вся эта культура в опасности превращения в классическую систему национальных государств. Хуже того — в несколько их, наслаивающихся одна на другую, с полным географическим взаимопроникновением и при том — неспособных социально взаимодействовать. Что-то я не думаю, что с такой телегой пытаться править курс — хорошая идея. Будут откалываться куски, можно получить весь набор нежелательных побочных эффектов. Хотя, с другой стороны… Вот если бы мы смогли заручиться достаточной поддержкой и стать первой всеми признанной всепланетной политической системой…
—Манфред! Ты нужен нам в форме — неожиданно выдает Аннетт.
—Я? В форме? — Он издает короткий смешок. —У меня бывало по одной идее в секунду. Теперь, наверное, по одной в год. Я же старый меланхоличный куриный мозг.
—Ага, но помнишь поговорку? У лисы много идей. У ёжика — одна, но это большая идея.
—Ну и скажи мне, в чем моя большая идея? — Манфред наклоняется вперед, облокотившись одной рукой на стол. Одним глазом он разглядывает внутреннее пространство, где мощная ветвь выстреливает в него псефологическими формулами и анализирует предстоящую игру. —Скажи мне, куда я движусь?..
—Мне кажется… — Вдруг Аннетт прерывается и глядит за его плечо. Уединенность развеивается вмиг, Манфред в легком испуге оглядывается, и видит, что сад полон гостей. Не меньше полусотни гостей, и они столпились, как сельди в бочке. Вернувшись в реальность, он замечает над фоном и их голоса. —Джанни! — Аннетт, просияв, встает из-за стола. —Вот это да! Когда ты пришел?
Манфред моргает. Гость с виду гибок и молод, в его движениях чувствуется подростковое изящество, но нет и следа неловкости или угрюмой дерганости. Этот парень гораздо старше, чем выглядит. Птенец с виду, ястреб в генах… Джанни? Манфред вспоминает, как звонил в дверь в жарком и пыльном Риме. Белый банный халат, экономика дефицита, автограф мертвой руки Фон Неймана. Гигантский поток воспоминаний проносится по экзокортексу. —Джанни? — спрашивает он, не веря своим глазам. —Вот это да, сколько лет…
Представитель золотой молодежи, воплощение образа столичного альфонса нулевых годов, широко ухмыляется и заключает Манфреда в медвежьи объятия. Потом он проскальзывает на скамейку рядом с Аннетт и непринужденно целует ее. —Ах, как хорошо, наконец, встретить друзей снова. Сколько лет прошло! — Он с интересом оглядывается. —Хм-м-м… Очень по-баварски — Он щелкает пальцами. —Мне… Друзья, а посоветуйте что-нибудь? Я так давно в последний раз пил пиво… — Его ухмылка делается еще шире. —В этом теле еще не пил.
—Ты ресимулирован? — выдает Манфред, не способный удержаться.
—Ты что, глупышка? Он же передался через телепорт. — Аннетт хмурится с неодобрением.
—О. — Манфред качает головой. —Прости…
—Ничего. — Очевидно, Джанни Витториа ничуть не смущает то, что его приняли за новичка прямиком из истории, а не того, кто шел через все эти десятилетия трудным путем. А ему сейчас, наверное, больше сотни, думает Манфред, не утруждая себя созданием поискового потока, чтобы узнать.
—Когда пришло время шевелиться, мое, эм-м, старое тело не захотело переезжать со мной — так почему бы не устроить это все ловко и не принять неизбежное?
—Никогда не принимал тебя за дуалиста — с сожалением говорит Манфред.
—А, ну так я и не… Но вместе с тем, я не безрассуден. — Джанни перестает ухмыляться. Бывший министр трансчеловеческих дел и теоретик экономики, а позже — пожилой племенной вождь либералов — на мгновение посерьезнел. —Раньше я никогда не выгружался, не менял тела и не телепортировался. Даже когда мое старое стало… Тю! И все-таки, я его передержал. Но вот я здесь. Если уж собрался в телепорт и клон-реактор, чем одна планета хуже другой, верно?
—Ты пригласила? — спрашивает Манфред Аннетт.
—Почему бы и нет? — в ее глазах сверкает злодейский огонек. —Неужели ты думал, что я буду сидеть в келье, пока ты летаешь в голубях? Ну да, мы были заняты кампанией за отмену юридической смерти трансвоплощенных, Манфред, но мы же все-таки люди.
Манфред глядит на них обоих, смущается и пожимает плечами. —Да, не привык я еще быть человеком — признает он. —Дайте мне время встроиться обратно. Во всяком случае, на эмоциональном уровне. — Осознание, что Джанни и Аннетт обзавелись богатой совместной историей, не удивляет его. В конце концов, когда увольняешься из человечества, такие вещи нужно принять. А подавление либидо — неплохая штука, думает Манфред. Например, его не тянет смутить всех, предложив секс втроем. Он переводит взгляд на Джанни. —Такое ощущение, что я здесь с какой-то целью, и эта цель не моя — медленно говорит он. —Почему бы вам не рассказать мне, что у вас на уме?
Джанни пожимает плечами. —Главное ты уже знаешь. Мы люди, металюди и дополненные люди. Но есть послелюди, которые никогда не были людьми с самого начала. Зловредные Отпрыски достигли пубертата и хотят себе местечко, чтобы отгрохать вечеринку. Ты же видишь граффити на стенах?
Манфред долго смотрит на него. —Вся идея бегства в биопространстве полна опасностей — медленно говорит он, берет кружку пива и задумчиво размешивает содержимое. —Смотри. Сейчас мы уже знаем, что сингулярность не становится прожорливым хищником. Она не пожирает всю пассивную материю на своем пути, и она не вызывает фазовый переход в самой структуре пространства. Если они и наделали каких-нибудь достаточных глупостей со структурой ложного вакуума, то — не в нашем текущем световом конусе…
—Но если мы сбежим, мы все еще в нем останемся. И рано или поздно мы снова столкнемся все с теми же проблемами. С выходящими из-под контроля дополнениями интеллекта, с самопорождением, с искусственно сконструированным разумом, и так далее. Возможно, за Пустотой Возничего происходит именно это. И там не цивилизация галактического масштаба, а раса патологических трусов, спасающихся бегством от собственного экспоненциально растущего превосходства. Мы можем отправиться куда угодно, но мы несем семена сингулярности в самих себе. И если попытаемся их вырезать, мы перестанем быть людьми, не так ли? Так что, может, ты нам скажешь, что делать, хм-м?
—Здесь есть дилемма. — В поле их зрения, защищенное экранами конфиденциальности, встраивается официант. Оно ставит алмазоволоконный стакан перед Джанни и извергает туда пиво. Манфред отказывается от доливки и ждет, пока Джанни прикладывается. —А, эти простые удовольствия плоти!.. Я переписывался с твоей дочерью, Мэнни. Она одолжила мне свой журнал-опыт путешествия к Хендай +4904/-56. Я нахожу эти записи весьма тревожными. Никто не пытается усомниться в ее наблюдениях — уж точно не после этих самораспространяющиеся пузырей-афер, или что там резвилось в сфере Экономики 2.0. И это значит, что Зловредные Отпрыски поглотят Солнечную Систему, Мэнни. Потом они сбавят ход — но где тогда будем мы, спрошу я у тебя? Что делать ортолюдям вроде нас?
Манфред задумчиво кивает. —Ты знаешь, в чем спор между Акселерационистами и фракцией Седлающих Время?
—Конечно же. — Джанни как следует отхлебывает пива. —Что ты что думаешь о наших вариантах?
—Акселерационисты собираются выгрузить всех на флот звездных парусников и отправиться колонизировать незанятую систему коричневого карлика. Или же захватить мозг-матрешку, поддавшийся старческому слабоумию, и превратить обратно в планетарные биомы с ядрами из алмазофазного компьютрония — совершить свое ностальгическое путешествие и устроить себе мечту безумного пасторалиста. Универсальные роботы Руссо. Амбер, мне кажется, считает это хорошей идеей потому, что она так делала раньше. Во всяком случае — каталась на парусниках. Смело отправиться туда, куда еще не отправлялась ни одна выгруженная колония металюдей — звучит-то хорошо, да? — Манфред кивает своим мыслям. —Но скажу я вам, это не сработает. Мы окажемся в точности на первой итерации водопадной модели образования сингулярности — в паре гигасекунд от наступления. Поэтому я и вернулся — предупредить ее.
—И? — подначивает Джанни, притворяясь, что не замечает хмурых взглядов Аннетт.
—А что до Седлающих Время — Манфред кивает снова, — —Они похожи на Сирхана. Глубоко консервативны и подозрительны. Оставаться на месте как можно дольше, пока Зловредные Отпрыски не придут за Сатурном, потом шаг за шагом отступать в пояс Койпера… Колонии на снежках за полсветовых года от тепла. — Он вздрагивает. —Плодиться в гребаной консервной банке, от которой драпать час светом до ближайшей цивилизованной тусовки, если твои вдруг соратники вздумали переизобрести сталинизм или объективизм… Ну нафиг! Я знаю, еще они что-то говорили о квантовой телепортации и о том, чтобы схабарить что-нибудь из маршрутизаторов, но этому я поверю, только если увижу своими глазами.
—Так что остается? — допытывается Аннетт. —Хорошо отвергать программы и Акселерационистов и Седлающих Время, но взамен что, Мэнни? — На ее лице отражается досада. —Пятьдесят лет назад у тебя бывало по шесть новых идей каждый день перед завтраком. И эрекция.
Манфред неубедительно пырится на нее. —Кто сказал, что я и сейчас не способен?
Она пронзительно смотрит в ответ. —Оставь.
—Ладно. Манфред опрокидывает в себя четверть литра пива, и с грохотом ставит осушенную кружку обратно на стол. —Так получилось, что у меня есть альтернативная идея. — Теперь он серьезен. —Я некоторое время обсуждал ее с Айнеко, а Айнеко закладывала ее семена в Сирхана. Если мы хотим, чтобы она сработала, нам нужен хороший отрез и Акселерационистов, и Седлающих Время на борту. Поэтому я, так уж и быть, присутствую при всей этой выборной чепухе. Так, что именно вам объяснить?
* * *
—Так что это за болван, с которым ты была занята весь день? — спрашивает Амбер.
Рита пожимает плечами. —Один автор ужасно нудного чтива из начала двадцатого, с фобией тела, раздутой до экстропианских размеров. Думаю, если бы я закинула ногу на ногу, он бы выкатил глаза и стал пускать слюни. Забавно еще, что он чуть не подпрыгивал от страха, стоило мне только упомянуть импланты. Нам позарез нужно прописать уже, как обращаться с этими дуалистами души и тела… Как ты думаешь? — Она наблюдает за Амбер с чем-то, близким к обожанию. Она только-только вошла во внутренний круг идеологов Акселерационистов, а социокредит Амбер парит над облаками. Если Рита сможет стать близка к ней, она сможет многому у нее научиться. И идти сейчас вместе с ней по тропинке через ландшафтный сад за музеем кажется ей золотым шансом.
Амбер улыбается. —Как хорошо, что я теперь не работаю с иммигрантами. Большинство из них настолько тупы, что хотелось лезть на стенку. Как мне кажется, это из-за обратного эффекта Флинна — у них у всех за спиной груз сенсорной депривации. Нет ничего, что курс стимуляторов роста нейронов не исправил бы за год или два — но после того, как оттрахаешь мозги нескольким, все начинают казаться одинаковыми. Такая нудятина. А вот выпадет тебе кто-нибудь из наследия пуританских эпох… Я не суфлеражистка, но клянусь, попадется мне еще один суеверный клирик-женоненавистник, я всерьез подумаю прописать ему терапию принудительной смены половой идентичности. Эх, ну хоть викторианцы — развратники… Эти всему открыты — особенно если отключить им самоконтроль общественного поведения. И новые технологии они любят, да…
Рита кивает. Женоненавистики, и прочие… Отзвук патриархата еще доносится до этих дней. И не только в виде ресимулированных аятолл и архиепископов Темных Веков. —Мой автор собрал худшее и от тех, и от других. Смотрел на меня такими глазами, как будто я вот-вот отращу кожистые крылья, или тентакли, или что-нибудь еще… Какой-то парень по имени Говард, из Род-Айленда.Похож чем-то на твоего сына, хочет добавить Рита, но удерживается. Что у него в голове было? — гадает она, — Надо серьезно постараться, чтобы так дойти до ручки. —Над чем вы сейчас работаете, если можно спросить? — спрашивает она, пытаясь направить разговор в другое русло.
—О, хожу, пожимаю руки. Тетя Нетти хотела, чтобы я встретилась с одним ее старым знакомым-политиканом, — тот может нам помочь с программой, как она думает, но он торчал с ней и с Папой весь день. — Она корчит гримасу. —Еще раз ходила на примерочную сессию к торговцам образами — они меня в живого манекена пытаются превратить. Демография снова тревожит. Сейчас у нас на планете тысяча новых иммигрантов в день, но скорость растет очень быстро — к моменту начала выборов будет уже восемьдесят в час. И это ужасно. Если мы начнем кампанию слишком рано, то к моменту голосования четверть избирателей будут не знать, о чем оно.
—Может, в этом есть умысел — предполагает Рита. —Зловредные Отпрыски пытаются добиться нужного им результата, вбрасывая голосующих. — Она загружает эмотикон с открытого канала Уэнсди, и демонстрирует сияющую ухмылку. —И тогда партия сволочей выиграет, без сомнения.
—Не-а. — Амбер щелкает пальцами, и ожидает, состроив гримасу нетерпения, пока мимо не проплывет облачко и протянет ей стакан клюквенного сока. —Папа кое-что сказал прямо в яблочко. Мы все дебаты ведем в плоскости того, как нам избежать конфликта со Зловредными Отпрысками. И большая часть споров — о том, каким способом нам устроить наше бегство, как далеко идти, и в какой план вложить ресурсы. Даже не о том, когда бежать и бежать ли вообще, не говоря уже о том, что нам еще следует делать. А возможно, стоит взглянуть пошире. Может быть, нами манипулируют?
Рита замирает с отсутствующим видом. —Это вопрос? — спрашивает она. Амбер кивает, и Рита качает головой. —Тогда мне придется сказать, что я не знаю. Ясных свидетельств у нас нет. Но это не повод радоваться. Потомки не скажут нам, чего они хотят, но с чего нам верить, будто они не знают, чего хотим мы? Я имею ввиду, могут ли они водить нас за нос, и насколько они нас обскакали?
Амбер пожимает плечами. Она останавливается, чтобы отпереть калитку. За ней начинается лабиринт со стенками из благоухающего кустарника. —Я в самом деле не знаю. Может, им нет до нас никакого дела. Возможно, они даже не помнят, что мы существуем. Ресимулянтов может создавать какой-нибудь автономный механизм — не часть настоящего сознания Отпрысков. Может, это какой-нибудь чокнутый посттиплеритский мем, которому досталось больше вычислительных ресурсов, чем содержала вся пресингулярная сеть, а может — что-то вроде проекта метамормонов, которые пытаются добиться того, чтобы каждый, кто когда-либо мог жить, прожил правильную жизнь… В соответствии с какими-нибудь странными квазирелигиозными требованиями, о которых мы ничего знаем. А может, это послание, и мы просто недостаточно умны, чтобы его расшифровать. В этом и проблема. Мы ничего не знаем.
Она исчезает за поворотом лабиринта. Рита спешит догнать, видит, как она уже сворачивает в другой проход, и устремляется за ней. —А что может быть еще? — выдыхает она.
—Да на самом деле… — поворот направо — все, что угодно. Шесть ступенек вниз, в сумрачный туннель. На развилке направо, пять метров вперед, шесть шагов обратно вверх к поверхности. —Вопрос — почему они… — поворот налево — не говорят нам, чего они хотят?
—Что толку говорить с глистами? — Рита ухитряется почти догнать Амбер, которая шагает через лабиринт так, как будто в совершенстве помнит его. —Новоиспеченный мозг-матрешка может быть умнее нас настолько же, насколько мы умнее ленточных червей. Что мы им скажем? А что они нам говорят?
—Может, и так. — Амбер останавливается как вкопанная, и Рита оглядывается. Они пришли в центр лабиринта и стоят в большом открытом пространстве с тремя входами. Квадрат со стороной в пять метров окружен плетнем со всех сторон, а в центре стоит аспидный алтарь высотой по пояс, покрытый древними пятнами лишайников. —Мне кажется, ты можешь знать ответ на этот вопрос.
—Я… — Рита удивленно смотрит на нее.
Глаза Амбер, темные и выразительные, смотрят в ответ. —Ты пришла с Титана, а туда — с одной из орбитальных колоний Ганимеда. Ты знала мою сестру-ветвь и общалась с ней, пока я летела прочь из системы на синтетическом алмазе размером с банку колы. Во всяком случае, так рассказывала ты сама. Твой набор умений в совершенстве подходит для исследовательской группы кампании, и ты попросила меня представить тебя Сирхану, а потом дергала его за струны, как настоящий профессионал. Но что хочешь ты сама? Почему я должна тебе доверять?
—Я… Рита морщится. —Я не дергала его струны! Он подумал, что я хочу затащить его в постель. — Она непокорно вскидывает взгляд. —Я не делала этого, я пыталась понять, чем живешь ты… и он… — Огромные, темные армады упорядоченных запросов атакуют ее экзокортекс, запуская сигналы тревоги. Что-то носится по распределенных базам данных временного ряда, растревожив всю внешнюю систему, и исследует ее прошлое, микрометрическими винтами сверяя ее утверждения с публичными записями. Она смотрит на Амбер, рассерженная и униженная этим прямым отказом в доверии. —Что ты делаешь?
—У меня есть подозрение… — Амбер стоит, напрягшись, как будто изготовилась бежать. Убежать от меня? — пораженно думает Рита.
—Ты спрашивала, а что если ресимулированные — продукт подсознательной функции Потомков? Забавно, но я обсуждала это с отцом. У него все еще есть смекалка — надо только поставить перед ним задачу.
—Я не понимаю!
—Ты и не должна — говорит Амбер, и Рита чувствует, как растут огромные напряжения в пространстве рядом с ней. Вся вычислительная среда вокруг нее становится вязкой и зернистой — все схемы-пылинки, весь роботуман, все облака оптических процессоров в воздухе, вспыхнувшие, как алмазы, вся умная материя в земле и в ее коже трещит под нагрузкой от того, что запустила Амбер, задействовав свои ключи доступа. В некоторый миг Рита не чувствует больше половины своего сознания, и на нее накатывает приступ клаустрофобии и чувство запертости во внутренних пространствах. Потом это прекращается.
—Скажи мне! — настаивает Рита. —Что ты пытаешься проверить? Это какая-то ошибка… Что я такого сделала, что ты подозреваешь… — И Амбер кивает, вдруг сделавшись усталой и угрюмой.
—Ничего. Ты когерентна. Прости меня за это.
—Когерентна? — Рита чувствует как, дрожа от облегчения, с ней воссоединяются части ее сознания, оказавшиеся на целые секунды отключенными от центра, и возмущенно повышает голос. —Я тебе покажу, „когерентна“! Вторгаться в мой экзокортекс…
—Замолчи — Амбер трет глаза и одновременно кидает Рите конец зашифрованного канала.
—Еще чего — упорствует Рита, не принимая протянутого.
—Надо. — Амбер озирается. Она боится! — вдруг осознает Рита. —Просто открой — шипит Амбер. Рита дергает за ярлык, и в нее вливается огромный кусок необработанных демонстрирующих данных. Метаинформация, структура, точки входа. Похоже, что…
—Вот дьявол! — шепчет она, осознавая.
—Да. — Амбер невесело улыбается, и продолжает по открытому каналу.
—…Похоже, что они — когнитивные антитела, сгенерированные семиотической иммунной системой самого дьявола. Вот над чем работает Сирхан — как избежать их активации, которая порушит нам здесь все в один момент. Забудь про выборы, скоро мы окажемся по уши в дерьме, совсем скоро, и мы все еще пытаемся понять, как нам выжить. Так вот, ты уверена, что хочешь быть с нами?
—Хочу с вами куда? — дрожащим голосом спрашивает Рита.
—На спасательный плот, куда под прикрытием раскола Акселерационистов и Консервационистов Папа пытается погрузить нас всех, пока иммунная система Зловредных Отпрысков не сообразила, как расколоть нас на фракции и заставить поубивать друг друга.
* * *
Добро пожаловать в эпоху послесвечения сверхновой разума, маленький червь.
У глиста есть около тысячи нейронов, которые неустанно разряжаются для того, чтобы его маленькое тело продолжало извиваться. У человека — около ста миллиардов. И то, что происходит во внутренней Солнечной Системе, где бурлит и клубится мыслеоблако взбиваемой Зловредными Отпрысками компьютерной пыли, находится так же далеко за пределами простого человеческого понимания, как мысли Гёделя — от тропизмов червя. Солнце погружено в светящуюся багровым накалом мглу, и в ореоле нанопроцессоров формируются, исчезают и появляются личностные модули, в миллиарды раз более мощные, чем человечески-эквивалентный интеллект, ограниченные только скоростью света.
Меркурий, Венера, Марс, Церера и астероиды — все это исчезло. Вместо Луны в небесах Земли светится серебристая сфера, отполированная до микронной гладкости и переливающаяся радугой дифракционных узоров. Сама Земля, колыбель человеческой цивилизации, все еще остается непеработанной, но космические лифты, сплошной стеной стоящие на ее экваторе, неустанно трудятся, отправляя караваны защищенной от переработки пассивной материи в резервации для дикой жизни во внешней системе, и когда с этим будет покончено, остальное незамедлительно подвергнется конверсии.
Цветение разума, пожирающее луны Юпитера молекулярными машинами, не остановится до тех пор, пока вся пассивная материя Системы не окажется переработанной в компьютроний. Тогда его вычислительная мощность станет больше, чем у целой галактики, в которой каждая планета населена футурошокированными приматами, но пока что оно вобрало в себя лишь проценты доступной массы, и все еще не отличается умом. Скорее оно похоже на цивилизацию размером с Магелланово облако, инфантильную, неловкую и все еще опасно близкую к своим углеродным корням.
Глистам с их мозгами в тысячу нейронов, живущим в теплой пищевой кашице, не понять мыслей своих хозяев, принадлежащих к неизмеримо более сложному виду. Но кое-что невозможно не заметить: например, что у хозяев много что происходит, и не всякая деятельность находится под осознанным контролем. Истечения желудочного сока и мерный дыхательный ритм непонятны мозгам червей, но они помогают поддерживать жизнь людей, а значит, и снабжать червей их средой обитания. Есть и более таинственные функции, также служащие этому. Замысловатый ход клонированных специализированных лимфоцитов в костном мозгу и лимфатических узлах, танец случайной изменчивости антител, которые непрерывно смешиваются друг с другом в поисках идеального сочетания, точнее всех других реагирующего на молекулы-нарушители и оповещающего о наличии загрязнения — и многое другое, и почти все они протекают ниже уровня сознательного контроля.
Автономная защита. Антитела. Цветение разума, пищей которому служит пассивная материя внешней системы. Люди не так просты, как черви, извивающиеся в пищевой кашице — они видят знаки на стене. Разве удивительно, что среди знающих людей спор идет не о том, бежать ли или нет, а о том, как далеко бежать, и как быстро?
* * *
Собрание команды происходит рано утром следующего дня. Снаружи все еще темно, и большинство присутствующих in vivo из-за чрезмерного употребления антагонистов мелатонина выглядят слегка похмельными. Рита, подавляя зевок, оглядывает кабинет совещаний. Его стены расширены огромным виртуальным пространством, и там расположились около трех десятков отражений тех, кто сейчас все-таки спит (потом они проснутся, вспоминая необыкновенно яркий осознанный сон). Вот Амбер — разговаривает со своим знаменитым отцом и с моложавым на вид парнем, в котором одна из ее частных определяет политика ЕС прошлого века. Кажется, между ними присутствует некоторое напряжение.
Когда Амбер пожаловала Рите свое условное доверие, ее внутреннему взору открылся целый новый информационный уровень кампании. Теперь она видит стеганографически вплетенные в общую память проекта сведения, образующие там скрытый слой. Многое из его содержимого стало для нее тревожной неожиданностью. Пугающие результаты исследования демографии ресимулированных, динамика темпов иммиграции из внутренней системы, классификация различных видов взлома, найденных в биооборудовании иммигрантов… Вот и причины того, почему Амбер, Манфред и, к ее облегчению, Сирхан впряглись бок о бок за продвижение самой радикальной фракции из всех выдвинувшихся на всепланетные выборы, несмотря на все свои сомнения в применимости демократии в этот период послечеловеческой эпохи. Озадаченная Рита смаргивает это все в угол поля зрения, и отправляет пару дюжин субпотоков личности в подсознание — разбираться. Стол предлагает ей сесть. —Мне бы кофе — бормочет она ему.
—Все с нами? — спрашивает Манфред. —Тогда я начну. Несмотря на физическую юность, усталость и тревогу, в нем читается солидность, полностью соответствующая его возрасту. —Господа, мы на пороге кризиса. Примерно сто килосекунд назад темп притока ресимулированных резко возрос. Теперь нам пересылают в среднем по одному ресимулированному вектору состояния в секунду — и это помимо законной иммиграции, которой мы занимаемся. Если поток будет расти и дальше, он насытит даже наши возможности проверять in vivo, есть ли среди иммигрантов зимбо. Нам придется начать запускать их в охраняемом буфере, или просто воскрешать их вслепую, а это, пожалуй, самое рискованное, что мы можем сделать, если в толпе действительно есть шутники.
—Почему мы не можем сбрасывать их на мем-алмаз? — спрашивает бывший политик-юный красавчик слева от него таким тоном, будто уже знает ответ.
—Политика. — Манфред пожимает плечами.
—Это срубит сук, на котором мы сидим здесь на Сатурне — говорит Амбер, морщась, как будто проглотила что-то мерзкое. Рита чувствует мимолетное восхищение мастерством устроителей встречи. Амбер стала разговаривать со своим отцом, и кажется, что ей хорошо, когда он рядом, а ведь он — ходячее напоминание о ее собственных неудачах. Но никто другой пока и слова не вставил. —Если мы не воплотим их, следующим шагом будет отказ ресимулированным сознаниям в правах. Что, в свою очередь, приводит к закрепленному неравенству. А это весьма сомнительный шаг, даже если нам крепко претит задача разрешать сложные государственные проблемы голосованием. Вся наша государственность основана на той идее, что меньшие разумы — то есть мы — достойны рассмотрения.
—Гх-м. — Кто-то прочищает горло. Рита оглядывается и замирает — замороченный сын Амбер только что материализовался на стуле прямо рядом с ней.
Так он стал, наконец, использовать Супер-Пыщь, — цинично отмечает она. Сирхан старательно избегает смотреть на нее. —Это и следует из моего анализа — с облегчением говорит он. —Нам нужно, чтобы они были живы. Как минимум, для варианта с ковчегом, но даже для программы Акселерационистов рано или поздно потребуется, чтобы они были в руке.
Концлагеря, думает Рита, пытаясь не поддаваться постоянному отвлекающему фактору — присутствию Сирхана рядом. — …где большинство соузников напуганы и сбиты с толку, а то и вовсе не считают себя людьми. Зловещая и сложная мысль — и Рита генерирует пару полных отражений, чтобы обдумать ее со всех возможных точек зрения.
—Как проходят твои обсуждения проекта спасательного корабля? — спрашивает Амбер отца. —Нам уже нужно иметь портфолио с описанием проекта, когда мы пойдем на выборы.
—Планы поменялись. — Манфред подается вперед. —Пока не стоит вдаваться в подробности, но у Сирхана с Айнеко оказалось кое-что интересное. Он опять чем-то озабочен.
Сирхан разглядывает эйген-мать сузившимися глазами, и Рите приходится удерживаться, чтобы не пихнуть его локтем под ребра. (К тому же она теперь достаточно хорошо его знает — она понимает, что это не привлечет его внимания, а если и привлечет — то точно не такое, какое надо, и не по тем причинам. И сейчас он еще более замкнут в себе, чем когда либо видело ее отражение за время их знакомства. Как можно настолько хорошо сблизиться в симуляции, и при этом отвергать все шансы сделать это в настоящей жизни? Рита не понимает. Разве что дюжина жизней, через которые родители заставили пройти его в детстве, оставили такие побочные эффекты и сделали из него настолько устрицеголового упрямца). —Мы пока что не должны подавать виду, что отступаем от исходного плана спасательного плота — громко говорит он. —Они просят некоторую цену за альтернативу.
—Кто — они? О чем ты говоришь? — Амбер сбита с толку. —Я думала, ты работаешь над чем-то вроде кладистической карты. Причем здесь цена?
Сирхан прохладно улыбается. —Я и работаю над кладистической картой, если так можно выразиться. Скажи, ты представляешь, какой шанс ты упустила, когда ходила в маршрутизатор? Я разговаривал с Айнеко…
—Ты… — Амбер краснеет. —О чем же? — Рита видит, как она рассержена — Сирхан зачем-то поддевает эйген-мать. Зачем он это делает?
—О топологиях некоторых весьма интересных видов сетей малых миров. — Сирхан откидывается назад в кресле и разглядывает облако над ее головой. —И о машрутизаторе. Ты прошла через него, и вернулась с поджатым хвостом — как можно было быть настолько поспешными, чтобы даже не проверила своего пассажира, не является ли он враждебным паразитом?
—Зачем мне перед тобой отвечать? — жестко говорит Амбер. —Ты не был там, и ты даже не представляешь, с какими ограничениями мы там работали.
—Да неужто? — Сирхан глядит на нее, приподняв бровь. —Ладно. Так вот, об упущенных возможностях. Мы знаем, что маршрутизаторы самовоспроизводятся, хотя и не знаем, зачем. Они распространяются от одного коричневого карлика к другому, прорастают, забирают у недозвезды немного энергии и материала, и отправляют выводок детей дальше. В других словах, это машины Фон Неймана. Также мы знаем, что они обеспечивают широкополосную связь с другими маршрутизаторами. И войдя в один у Хендай +4904/-56, ты оказалась в неподдерживаемой ДМЗ, прикрепленной к из-за чего-то деградировавшему инопланетному мозгу-матрешке, так? Следовательно, кто-то забрал маршрутизатор и принес его домой, чтобы включить в ММ. Почему ты не принесла домой этот?
Амбер сверлит его взглядом. —Общая грузоподъемность Выездного Цирка была — около десяти грамм. Как ты думаешь, сколько весит семя маршрутизатора?
—А вместо этого ты привезла домой Слизня, который занял, наверное, половину твоей емкости хранения и был способен спустить на вас всех псов ада.
—Дети! — Они рефлекторно оглядываются — оба одновременно. Это Аннетт, и в ней нет ни капли веселья. —Будьте добры, отложите эти препирательства на потом — говорит она. —У нас есть дела, и их надо делать. — Невесела — слабо сказано, Аннетт вот-вот вскипит.
—Это очаровательное воссоединений было твоей идеей, да? — улыбается ей Манфред. Он прохладно кивает не пожелавшему оставаться в запасе политику из ЕС, сидящему с ней рядом.
—Будь так добр — это Амбер — папа, ты не мог бы это оставить на потом? — Амбер кажется древней сейчас — гораздо старше своего субъективного возраста в гигасекунду. Рита выпрямляется в своем кресле. —Аннетт права. Нам не надо препираться. Давайте все же оставим семейную историю до тех пор, пока мы не сможем к ней вернуться в более личной обстановке. Ладно?
Манфреда как пыльным мешком накрыло. —Действительно… — Он несколько раз моргает, а потом набирает воздуху в легкие. —Амбер, я включил в цикл некоторых своих старых знакомых. Так вот, в чем суть. Если мы выиграем выборы, то выбраться отсюда поскорее нам поможет только комбинация двух основных идей, обсуждавшихся здесь. Во-первых, это — сохранить на высокоплотной памяти столько людей, сколько возможно, рассчитывая на их перевоплощение, когда мы окажемся где-нибудь, где достаточно массы и энергии, а во-вторых — прибрать к рукам маршрутизатор. У нас не хватит энергии на достаточно большой для всех релятивистский звездолет — пусть и в виде выгрузок — этого не потянет даже всепланетное государство, а нерелятивистский корабль был бы слишком легкой добычей для Зловредных Отпрысков. И поэтому мы не будем вслепую срываться к какому-нибудь сносному пункту назначения. Вместо этого мы разберемся в сетевых протоколах маршрутизаторов, придумаем вид переносимой валюты, которой мы сможем оплатить наше перевоплощение на другом конце, а для начала мы произведем разведку и составим карту, чтобы нам разбираться в том, куда мы идем. Два трудных этапа — достать маршрутизатор или добраться до него, и заплатить на том конце, последнее означает — взять с собой кого-нибудь, понимающего Экономику 2.0., но не желающего зависать со Зловредными Отпрысками.
—И так получилось, что эти мои старые знакомые уже сходили туда и достали семя маршрутизатора для своих собственных целей. Оно в поясе Койпера, в тридцати световых часах отсюда, и они прямо сейчас пытаются прорастить его. А Айнеко разбирается в торговых переговорах, и я думаю, она могла бы пожелать отправиться с нами. Он поднимает правую ладонь и бросает связку ключей в общий буфер памяти внутреннего круга.
Омары! Десятилетия назад выгруженные омары сбежали из продуваемой ветрами всех депрессий сумрачной пустоши шальных нулевых. Манфред заключил для них сделку, и они обзавелись своим собственным заводом на комете. Спустя много лет экспедиция Амбер к маршрутизатору повстречалась со зловещими омарами-зомби, выгруженными образами, захваченными и перезапущенными Вунчем. Но где все это время были настоящие омары?
На мгновение Рите представляется, как она висит во тьме и в вакууме. Далеко внизу слышится пение сирен, несущееся из глубин гравитационного колодца планеты, а слева — или к северу? — сияет туманное красное облако величиной с полную Луну в небе Земли, и сбросовое тепло яростных бесцветных снов, в которые погружена галактическая цивилизация, наполняет пространство неумолчным техногенным гулом. Потом она понимает, как изменять направление своего немигающего безглазого взгляда, и видит корабль.
Это звездолет в форме ракообразного трех километров в длину. Он разделен на уплощенные сегменты, и из нижней поверхности растут лапы, расставленные в стороны и сжимающие внушительных размеров баллоны с топливом — криогенным дейтерием. Синий металлический хвост-плавник обернут вокруг изящного жала — сопла термоядерного реактора. У головы корабль отличается от обычного омара — вместо гигантских клешней там изящное ветвление робокустов, переходящее в полупрозрачный туман, в котором сидят наносборщики, готовые чинить повреждения в полете и раскрывать парашют — таранную воронку, когда настанет время тормозить. На самой голове — массивная броня, защищающая от молниеносных атак межзвездной пыли, и шестиугольно-фасетчатые глаза-радары, глядящие прямо на Риту.
За кораблем, и внизу от него, простерлись огромные ажурные кольца. Омар находится на орбите Сатурна, всего в нескольких световых секундах от них. И пока Рита, словно лишившись дара речи, глядит на корабль, он подмигивает ей.
—Они не пользуются именами, во всяком случае — как личными метками, — виновато говорит Манфред. — Но я спросил у него — не возражает ли он, если я буду называть его как-нибудь. Он сказал: „пускай будет „Синий““, ведь он такой. Так что я представляю вам крепкого доброго омара Синеву.
—Чтобы проложить путь через сеть, вам все еще потребуется мой кладистический проект, — вставляет Сирхан с некоторым самодовольством. — Вы уже знаете, куда направляетесь?
—Ответ „Да-да“, на оба вопроса — признает Манфред. —У каждого маршрутизатора мы будем отправлять отражения-дубликаты к каждой возможной конечной точке, и ждать ответа. Потом повторять итерацию, и так далее. Рекурсивный анализ с обходом в глубину. С целью — сложнее. — Он показывает на потолок, и тот растворяется, оставив вместо себя беспорядочную трехмерную паутину. Спустя несколько субъективных часов копания в архивах Рита узнает в ней карту распределения темной материи в пределах миллиарда световых лет от Млечного Пути — галактики налипли на высыхающий шелк, точно пушинки, скапливаясь в точках пересечения. —Уже большую часть века мы знаем, что вон там происходит кое-что с подвывертом. Это по ту сторону Пустоты Волопаса. Там есть парочка галактических сверхскоплений, вокруг которых с анизотропией космического фона творится кое-что интересное. Большая часть вычислительных процессов порождают энтропию в качестве побочного продукта, и там отклонения похожи на сброс рассеиваемого тепла от всех галактик в регионе. Он очень равномерно распределен, и в точности повторяет распределение металлов в этих галактиках, за исключением только самых ядер. И как говорят омары, которые неплохо попрактиковались в интерферометрии с очень, очень длинной базой, сами звезды в этих кластерах краснее, чем ожидалось, и обеднены металлами. Как будто кто-то добывал из них ресурсы.
—Ясно. — Сирхан разглядывает своего деда. —Но с чего им хоть чем-то отличаться от наших местных?
—Оглядись, ты видишь хоть один признак масштабной астроинженерии в радиусе миллиона световых лет отсюда? — Манфред пожимает плечами. —В ближайших окрестностях никто не достиг… Эх. Смотрите. Мы ощупали слона. Мы видели руины павших сознаний-матрешек. Мы знаем, насколько трудно для постсингулярной цивилизации исследование новых рубежей — мы видели барьер пропускной способности, удерживающей их дома. Но там… — он показывает на потолок — Произошло кое-что другое. Изменения в масштабах всего галактического сверхскопления. И похоже, они действуют сообща. Они все-таки собрались, они пошли в исследования, и достигли еще более далеких рубежей. Похоже, что они делают что-то целенаправленное и координированное, и что-то колоссальное — может быть, атаку временного канала на виртуальную машину, ведущую нашу вселенную, а может, вложенную симуляцию совершенно другой вселенной. Их потомки все еще могут быть там. Вверх или вниз они идут? Там всю дорогу — слоны на черепахах, или можно найти что-то еще более реальное, чем наши вложенные реальности? И скажите, неужели вы считаете, что это не стоит того, чтобы пойти и узнать?
—Нет. — Сирхан скрещивает руки на груди. —Это все очень интересно, но меня интересует спасение людей от Зловредных Отпрысков, а не ставка на таинственных вознесшихся инопланетян, которые, возможно, миллиард лет назад построили машину взлома реальности размером с галактику. Я продам вам свои услуги, и я даже отправлю с вами отражение, но если вы ожидаете, что я заложу все свое будущее на…
Это уже слишком для Риты — уведя внимание от головокружительных видов, разворачивающихся перед ее внутренним взором, она дает локтем Сирхану в бок. Он оглядывается; сначала его взгляд ничего не выражает, а затем, когда он опускает свой фильтр, наполняется гневом. —О чем невозможно говорить, о том следует молчать — шипит она. Потом, поддаваясь еще одному порыву и зная, что еще будет жалеть об этом, она сбрасывает в его ящик входящей связи личное соединение.
—Никто тебя и не просит — оборонительно говорит Манфред, скрестив руки на груди. —Мне это представляется чем-то вроде Манхэттенского проекта, параллельно работающего над всеми программами. Если мы выиграем выборы, у нас будут ресурсы на всё. Мы все отправимся через маршрутизатор, и мы все запишем свои архивные копии в Синеве. Он не так уж быстр, этот старый добрый корабль — одна десятая световой, но на что Синева прекрасно способен — так это вытащить достаточное количество мемоалмаза прочь из околосолнечной системы прямо сейчас, пока автономная защита Зловредных Отпрысков еще не активировала свой механизм эксплуатации доверия, или чего они там собрались делать в ближайшие несколько мегасекунд.
—Чего тебе — сердито спрашивает Сирхан по каналу. Он все еще избегает смотреть на нее — не только потому, что сосредоточен на проекте в тонах блюза, наполняющем общее пространство встречи их команды.
—Перестань кривить душой — отправляет Рита в ответ. —Зачем отрицать свои цели и движущие мотивы? Может, ты и не желаешь знать правду, которую узнало твое собственное отражение, но я — хочу. И я не дам тебе отрицать, что это случилось.
—Что один из твоих агентов совратил образ моей личности?
—Ну что ты опять?..
—Собираетесь ли вы открыто заявлять об этой программе? — спрашивает матерый юнец-европол у сцены. —Вы подорвете кампанию Амбер, если объявите о ней.
—Все в порядке — устало говорит Амбер. —Я привыкла, что Папа поддерживает меня своими собственными и неповторимыми способами.
—Так хорошо — говорит новый голос. —Я счастливы помочь. Пастись на эклиптике режим ожидания — Это дружественный спасательный корабль омаров — чьи слова долетели с орбиты, преодолев задержку распространения.
—…Тебе нравится прятаться за лицемерным чувством моральной чистоты, и искать в нем позволение смотреть на других сверху вниз, но ведь самом деле за ним скрывается человек — такой же, как и другие…
—Она послала тебя растлить меня, разве нет? Ты — просто приманка в ее руках.
—Выгрузки на борту Синевы могут быть и последовательными резервными копиями — объясняет Аннетт, поддерживая Манфреда. — Если ограниченно богоподобные силы из внутренней системы попытаются активировать антитела, которые они уже засеяли в культуру фестиваля, у нас будут точки восстановления.
Никто больше в дискуссионном пространстве не замечает, как Рита и Сирхан поливают друг друга нечистотами и обмениваются эмоциональными ручными гранатами, как будто они уже побывали во многих разводах.
—Само по себе это не решает задачу эвакуации, но уже удовлетворяет основным требованиям программы консерваторов, и в качестве гарантии…
—…Винить во всем свою эйген-мать… Здорово, конечно, придумал! До тебя не доходило, что она не настолько повернута на тебе — ей просто не до того, чтобы устраивать такие трюки? Мне кажется, ты слишком много времени провел с этой твоей сумасшедшей бабкой. Ты даже не воссоединил то отражение, да? Боишься запятнать себя? Спорим, ты даже не утруждал себя узнать, какое на самом деле это чувство?
—Я… — Сирхан на мгновение замирает, и личностные модули кружатся вокруг его головы, вылетая и интегрируясь снова, как рассерженные пчелы в улье. —…каким же я был дураком — тихо говорит он и опускается обратно в кресло. —Мне так неловко… Он прячет лицо в руках. —Ты права.
—Я… — Удивление Риты медленно уступает пониманию — Сирхан, каким бы упрямым и гордым он ни был, наконец воссоединился с памятью отражения, с которым они столько пробыли вместе. Когнитивный диссонанс, должно быть, огромен… —Прости. Просто слишком часто начинаю защищаться.
—Я… — Как же он смущен. Это совсем другое дело, Рита уже тогда знала его, как свои пять пальцев. У нее была память-отражение о шести месяцах, проведенных рядом с ним в сим-пространстве — его объятия, обыгрывание идей, обмен личным, появление доверия… Этот жаркий роман мог бы случиться в настоящем мире, а не в сим-пространстве, не отреагируй он тогда на осознание, что он возможен, сбрасыванием в холодное хранение загрязненного нечистыми мыслями осколка сознания, и отрицанием всего.
—Детального анализа угрозы у нас пока нет — говорит Аннетт, вклиниваясь прямиком в их личный разговор. —Если имеется прямая угроза — а мы ничего не можем сказать точно, Зловредные Отпрыски могут оказаться и достаточно просвещенными, чтобы просто оставить нас в покое — это будет, вероятно, какая-либо изощренная атака, направленная непосредственно на основы нашей идентичности. Что-то вроде пузыря доверия, когда люди подхватывают какую-нибудь странную религию, и за этим происходит девальвация метрики доверия. Может, отклонения в результатах выборов. Не будет ничего внезапного — они не настолько тупы, чтобы атаковать в лоб, не проложив себе дорогу постепенным разложением.
—Вижу, над этим вы поразмыслили — говорит Самина деланно сухо. —Манфред, откуда ты взял этот твой, эм-м, синий корабль? Ты натаскал в свое дупло столько кредитов доверия, что хватило нанять звездолет в метапузыре Экономики 2.0? Или тем еще что-то такое, о чем ты не говоришь?
—Э-э. — Манфред становится похож на маленького мальчика, которого застали с рукой в банке с конфетами. —Ну, фактически…
—Да, Папа, почему бы просто не рассказать, чем мы платим? — спрашивает Амбер.
—А-а-а… Ну ладно. — Он смущается. —Это все омары, а не Айнеко. Они хотят кое-что взамен.
Рита тянется, берет Сирхана за руку, и тот не сопротивляется. —Ты знал об этом?
—Не-а, еще не слышал… — Частные смущенно скользят прочь по каналу вслед за этим ответом, и они с Сирханом надолго остаются наедине в интроспективных мечтах о том, что можно сделать вместе, когда уже знаешь, как вместе хорошо.
—…А именно — надежную концепт-карту. Они хотят скомпилированную человеческими исследователями карту всех доступных мем-пространств, зависающих в паутины маршрутизаторов, в качестве опорного материала. Это довольно легко, просто в обмен на билет из системы кто-нибудь из нас должен будет отправиться в исследования. И конечно, мы можем оставлять за собой резервные копии.
—Интересно, они говорят о ком-то конкретном? — Амбер тянет носом воздух.
—Нет — говорит Манфред. —Просто о том, чтобы мы собрали команду, которая построит карту сети маршрутизаторов и систему оповещения о внешних угрозах. — И, пару мгновений спустя: —Что, ты не захочешь пойти с ними?
* * *
Предвыборная кампания занимает примерно три минуты, и сопровождается передачей большего количества данных, чем прошло за всю историю земных сообщений по всем каналам связи с доисторических времен до 2008 года. Шесть миллионов отражений Амбер, каждое — индивидуально настроенное на соответствие целевой части аудитории — распространяются по сетям темноволокна, пронизывающим фундаменты городов-кувшинок, выходят наружу через сверхширокополосные городские сети, воплощаются из роботумана и свободных имплантов, и осаждают избирателей. Многие из них не нашли целевую аудиторию. Некоторые заболтались настолько, что забыли, зачем пришли, примерно шестеро решают, что разошлись с оригиналом достаточно, чтобы стать отдельными личностями, и регистрируют свое независимое гражданство, двое дезертируют на стороны противников, а одно сбегает, увлеченное роем модифицированных африканских пчел-эмпатов.
Отражения Амбер — не единственные соревнующиеся за внимание коллективного духа времени. Более того, они принадлежат к меньшинству. Большая часть других автономных выборных агентов агитирует за всякую всячину, которая укладывается в диапазон от предложения ввести прогрессивный подоходный налог (никто не может четко объяснить, зачем, но традиция же!), до призыва замостить городами всю планету сплошняком (они совершенно не берут в расчет ни то, что атмосфера газового гиганта уже изрядно обеднела металлами, ни то, в какой ад при этом неизбежно превратится погода). А остальные… Партия Безликих продвигает назначение каждому нового набора лицевых мускулов каждые шесть месяцев, Синюшные Скоморохи требуют равных прав слабо осознающим себя сущностям, и куча других однозадачных инициативных групп голосит о классических недостижимых целях.
Чёрт его знает, что из всего этого выйдет. Никто не берется и гадать, кроме разве что непосредственных участников Комитета Фестиваля, группы, которая первой придумала идею замостить атмосферу Сатурна аэростатами с горячим водородом. Но проходит полный суточный цикл, почти сорок тысяч секунд, и начинает вырисовываться картина. Разработать надежную систему контроля отклонений в планетарной сети-распределителе баллов репутации, с гарантией не менее, чем на пятьдесят мегасекунд (почти один марсианский год, если бы Марс еще существовал). Создать парламент — борганизм, который будет говорить от лица единого суперсознания, построенного из убеждений победителей. И прочие безрадостные вещи, как постепенно осознает одна из партий, собравшаяся в верхней сфере Атомиума (по настоянию Манфреда Амбер сняла его для вечеринки неудачников). Сама Амбер отсутствует — может, топит печали в выпивке, а может, принялась за новые, поствыборные планы где-то. Но остальные члены ее команды — здесь.
—Могло бы быть и хуже — резонно замечает Рита. Поздний вечер; она сидит в углу на палубе седьмого уровня, в плетеном кресле по моде 1950-х, и разглядывает тени, сжимая в руке стакан синтетического односолодового виски. —Например, старомодные выборы с оспариванием результатов — тогда бы сейчас вокруг дерьмо всех сортов летало. Пятьдесят оттенков бурого… Хоть это хорошо, не придется защищать свои приличия.
От границы поле зрения отделяется одно из слепых пятен. Оно приближается, втекает в центр поля зрения, и внезапно становится Сирханом. Он мрачен как туча.
—Ну, а у тебя-то что не так? — допытывается она. —Твоя изначальная фракция выигрывает по результатам подсчета.
—Может, и выигрывает. — Он садится рядом с ней, тщательно избегая ее взгляда. —Может быть, это хорошо. А может, и нет.
—Когда собираешься присоединиться к синцитию? — спрашивает она.
—Я? К этому? Он подбирается. —Ты вправду думаешь, что я хочу стать частью парламентского борга — за кого ты меня принимаешь?
—Ох. Она качает головой. —Думала, ты избегаешь меня из-за…
—…Нет. — Он протягивает руку, и проходящий официант опускает в нее стакан. Сирхан делает глубокий вдох. —Я должен извиниться перед тобой.
—Как вовремя — саркастически думает она. Но хоть он — упертый и гордый, и медленно признает ошибки, он не станет извиняться, пока действительно не поймет, что надо. —За что?
—За то, что сомнения не стали благом — медленно говорит он, перекатывая стакан между ладонями. —Я должен был раньше послушать себя, а не запираться от него.
Она тут же понимает, о каком себе он говорит. —Ты не из тех, с которыми просто сойтись — тихо говорит она. —Может от этого и твои трудности.
—От этого? — горький смешок. — Моя мать… — Он проглатывает то, что хотел сказать на самом деле. —Ты знаешь, что на самом деле я ее старше? В смысле, старше этой ее версии? У меня в печенках сидят ее материнские замашки.
—Они и ей самой не нравятся. — Рита тянется и берет его за руку, и он сжимает ее в ответ — отвергания позади. —Послушай, мне кажется, в парламент лжи она не попадет. Консерваторы побеждают по всем статьям, а нашим везде от ворот поворот. Ресимулированных со Старой Земли — уже процентов восемьдесят населения, и лучше до того, как Зловредные Отпрыски на нас обрушатся, уже не станет. Как нам теперь быть?
Он пожимает плечами. —Я думаю, все, кто полагают, что мы действительно под угрозой, продолжат что-то делать. Ты же понимаешь, что Акселерационисты теперь разочаруются в демократии? И у них все еще есть осуществимый план — для погрузки на корабль омаров энергобюджет всего государства не потребуется. Но это отвержение еще принесет свой вред. Я никак не могу отделаться от мыслей, что на самом деле Зловредные Отпрыски просто хотели все подтасовать таким образом, чтобы мы не уводили в сторону их ресурсы. Грубо, топорно, и мы считали, что все не так, но возможно, пришло время им быть грубыми.
Она пожимает плечами. —Да уж, демократия — плохая верфь для спасательных кораблей. — Видно, что последствия ее все еще тревожат. —Подумай обо всех, кто останется…
—Ну. — Он поджато улыбается. —Если ты сумеешь придумать способ вдохновить массы присоединиться к нам…
—Начни с того, чтобы перестать думать о них как о массах, которыми надо манипулировать. — Рита вглядывается в него. —Похоже, в твоей семье развивалась наследственная склонность к элитаризму, а это никого не привлечет.
Сирхану делается неуютно. —Если ты думаешь, что я плох, поговори с Айнеко о том, как с этим обращаться — самоуничижительно говорит он. —Иногда эта кошка меня удивляет.
—Поговорить, что ли… — Она оборачивается к нему. —Но скажи. Что ты сам собираешься делать? Пойдешь исследовать?
—Я? — Он искоса глядит на нее. —Могу себе представить, как я посылаю эйген-брата — тихо говорит он. —Но я не хочу закладывать все свое будущее на возможность пойти в маршрутизатор и повидать дальний край наблюдаемой вселенной. Я испытал так много прекрасного в последнее время — на всю жизнь запомню. Думаю, одну копию — в резервный архив в ледяных далях, одна отправится в экспедицию, а одна останется, чтобы осесть и основать семью… А что думаешь ты?
—Ты пойдешь всеми тремя путями? — спрашивает она.
—Я думаю, да! Так как насчет тебя?
—Куда бы ты ни пошел, я буду с тобой. — Она прижимается к нему. —Разве не это, в конце концов, важнее всего? — шепчет она.
