Глава 40
— Парк Памяти, да? — Дум глубоко затянулся и выдохнул облако дыма.
Едкого, серого, такого, от которого у человека, непривычного к подобному, запершило бы в горле и заслезились бы глаза.
Алекс с детства любил крепкие сигареты. Они успокаивали его. В той мере, в которой это было возможно.
— А я думал, что это темные — циничные ублюдки, — криво усмехнулся он и направился в сторону ворот в красивой, кованной ограде.
Маленькая ремарка — некогда кованной и, примерно в тоже самое время, красивой, но сейчас железные прутья были погнуты. Те изображения, который были, казалось бы, навеки запечатлены в медальонах, закрашены краской, осквернены символами света.
Дум даже заметил несколько крестов, звезд Давида, символов Пророка Мухаммеда. Колеса сансары и изображения будды. Даже символы Дао.
Религий, что в Старом Мире, что в новом — на любой вкус, цвет, гендер и запись в психиатрической истории болезни. А вот Тьма… она одна на всех.
Страхи, которые ночами поднимали маленьких пророков, еще не знавших, что они несут с собой свет Самого-Главного-Ублюдка.
То, что краем зрения видишь, когда идешь по темной аллеи. Необоснованный страх остаться один на один в помещении, где не зажечь даже фонарика.
Это липкое, холодное чувство, цепляющееся за твою душу щупальцами голодного кальмара из темных глубин океана первобытного страха, порожденного времена, когда ночами хищники забирались в пещеру, чтобы утащить с собой свою двуногую добычу.
Этот страх испытывал сейчас и Алекс.
И он был связан не с разбитой парковкой, где от разметки не осталось и следа, а глубокие трещины избороздили морщинами выцветавший асфальт.
И не связан с тем, что он не мог слышать гул лопастей от вертолета, позади его спины. И не потому, что Йоширо выключил двигатель. Нет, просто стоило Думу покинуть пределы гвардейской птички, как все звуки мгновенно отсекло.
Алекс боялся.
Те, кто оскверняли границу Парка Памяти — самого циничного памятника помешанной на толерантности цивилизации, они не знали.
Понятия не имели, почему боялись темноты.
Дум знал.
И потому его страх был куда более глубоким и стойким, нежели легкая пугливость животного, вдруг осознавшего, что не имеет полной власти над тем, когда ему жить, а когда умирать.
Алекс затянулся еще раз.
Просто для того, чтобы набраться храбрости.
Дум подошел к стоявшей у входа фигуре. Из-под толстого слоя граффити все еще пробивались очертания флага «Темного Дня» — армии, собравшей последние силы темных для единственного удара по рубежам света. Армии, которая погибла так и не узнав, что все их метания были впустую.
— Умерли счастливчиками, — усмехнулся Дум.
Как того требовал закон, он провел ладонью по острому граниту постамента. Только магия и… страх удерживали вандалов от того, чтобы сравнять памятник, да и весь парк, с землей. Их хватало только на краску и мусор, который они бросали за ограду.
Горячие капли крови потекли по ладони Алекса.
Он сжал кулак и пролил их на темный гранит.
— Надеюсь ты горишь в аду, сраный психопат, — процедил Дум.
Он никогда не поддерживал это дурацкое «Дело Тьмы». Те, кто причисляли себя к последователям «Темного Дня», а таких, пусть и редко, но можно было встретить в «Бездне», выглядели для него не более, чем толстолобые фанатики.
Совсем как те эсперы под командованием Дэвенпорта.
Что изменится, если все они сейчас соберутся и во весь голос, во всю мощь легких заявит, что их притесняют, не держат за живых существ (хотя некоторые из темных реально являлись живыми мертвецами) и тому подобное?
Толерантная общественность начнет их жалеть. Может даже забросает Твиттер и Инстаграм постами с хештегами — дайте-права-всем-бесправным.
Правящий класс подхватит волну. Издаст несколько законов. Поддержит меньшинства, чтобы не терять свои очки на голосованиях и…
Все.
Нихрена больше.
Ничего не изменится.
— Если не пытаться изменить мир, то он никогда не изменится! — отвечали на это фанатики.
Слишком наивные.
Слишком тупые.
Чтобы понять, что ничего и никогда не менялось и не изменится. Сам принцип власти построен на том, что кто-то должен быть унижен, а кто-то возвышен.
И единственный способ этого избежать, это…
Если бы Алекс знал, то он, пожалуй, не стоял бы сейчас в этом месте и не смотрел на фигуру существа, о котором даже в учебниках теперь писали.
Толерастия… бесплатная клоунада, на которое можно смотреть бесконечно.
Прямо как на воду… льющуюся изо ртов политиков.
— Ублюдок, — презрительно сплюнул Дум и, не оборачиваясь, отправился по аллеям Парка Памяти.
На весь Маэрс-сити приходилось больше двух сотен туристических объектов. Ухоженный. Вылизанных до такого состояния, что если пройтись по ним в ботинках, то испачкаешь не ботинки, а землю, по которой ступаешь.
Укутанные светом, как в прямом, так и в переносном смысле, они появлялись во многих фильмах, ими были завалены соц. сети. Каждый день можно было увидеть несколько тысяч людей, фотографирующихся там, чтобы потом показать своим друзьям и знакомым — «Смотри, я там был… а теперь завидуй мне, лузер».
Их охраняли фараоны едва ли не тщательнее, чем Королеву, мать её, Великобритании.
Молодая нимфетка, которую через день погружали в очередной эпицентр секс-скандала. Впрочем, дела любителей чая и сокера Дума не касались.
Как его и не касалось, что все вышеперечисленное не имело никакого отношения к Пару Памяти.
Мусор, который перекидывали через ограду, так и валялся на поросших бурьяном, высокой осокой и крапивой. По старым поверьям именно такая трава росла на оскверненных землях.
Ну, хоть в чем-то доверчивые обыватели не ошибались.
Только не на оскверненных, а там, где проливалась кровь темных.
— Ступай аккуратно, Александр, ты идешь по местам славы тех, кто не вернулся.
Дум ненадолго прикрыл глаза. Ему нужно было собрать всю храбрость и отвагу, как притворную, так и настоящую, чтобы не сплоховать.
Чтобы не развернуться и, в ужасе, роняя слезы и сопли, не сбежать отсюда.
Там, на лавочке, под серым светом разбитого фонаря, под сенями дерева, кроны которого никогда не знали листвы — лишь воронья гнезда и клекот помойных птиц.
Там, среди теней, среди их вечного спектакля, вытягивавшего из воображения зрителя лишь самое плохое, сидел… сидела… сидело оно.
В этот раз оно приняло форму старой женщины. В черном пальто и колготках с начесом. Её до прозрачной белизны седые волосы, стянутые в тугой пучок, едва пробивались из-под серого платка, забавным бантиком завязанным под подбородком.
Глубокие морщины, совсем как те трещины на асфальте, превратили лицо в пародию на неудавшуюся скульптуру нерадивого гончара.
Сухие, тонкие руки, держали два предмета.
Небольшую палочку-трость, которая лежала рядом с её ногами; и поводок для собаки. Дум понятия не имел, что это за порода — он больше по кошкам, вообще-то, но явно какая-то из тех, что могут челюстями разгрызть прокатный лист стали.
— Приветствую вас, Судья.
— Здравствуй, Александр, — старушка, если так можно было назвать это существо, отломило кусок хлеба и бросило крошки на лужайку… если так можно было назвать грязную лужу, в которой плескались воробьи и голуби и где лишь на дне проглядывались ростки травы. — Присаживайся, нас ждет разговор.
— Да, конечно, Судья.
Алекс уже сделал было шаг вперед, как старушка чуть улыбнулась. Доброй, белоснежной улыбкой, которая не могла предвещать ничего плохого.
Вот только сердце едва было не остановилось.
— Только сними свою маску Робина Локсли, юноша. Я хочу поговорить с Александром. Тем Александром, которому удалось избежать моего приговора.
