JULES MONTAGUE

LOST AND FOUND

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Janklow & Nesbit (UK) LTD и Prava I Prevodi International Literary Agency.

Все права защищены.

Ни одна часть данного издания не может быть воспроизведена или использована в какой-либо форме, включая электронную, фотокопирование, магнитную запись или иные способы хранения и воспроизведения информации, без предварительного письменного разрешения правообладателя.

© 2018 by Julie Phukan

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Доктор Жиль Монтегю – практикующий невролог, писатель, журналист и спикер на TEDxLondonSalon. Свою основную работу она совмещает с ежегодной лечебной практикой в Мозамбике и Индии. Ее статьи были представлены в The Guardian, The Independent, Granta, Lancet и на BBC.

Введение

Все началось с головной боли, правда, не очень сильной. Она проходила от парацетамола, но потом он перестал помогать. Очень скоро речь стала смазанной, а в глазах начало двоиться.

Много лет назад она водила нас с Анной домой после занятий теннисом и школьных дискотек, и вот теперь Анна спрашивает меня о стадиях развития опухолей мозга и интересуется, нет ли каких-нибудь экспериментальных метолов лечения.

Потом между нами состоялся разговор совсем иного рода.

«Мать, – рассказала мне Анна, – начала со слезами на глазах говорить всем членам семьи, как она их любит. Она признавалась в любви ежедневно, по много раз. Такого за ней никогда не водилось, она всегда была холодной, сдержанной и довольно отчужденной». Анна спрашивала, что бы это могло значить. Возможно ли, что на поверхность вышла истинная личность матери, и эти признания были искренними? Или это было просто следствие неоперабельной опухоли в лобных долях мозга – пустые признания в любви, бывшие лишь признаниями в болезни?

Я могла отвечать на вопросы о стадиях развития опухоли и об экспериментальных методах лечения. Но что я могла ответить на этот вопрос? Это было очень и очень нелегко.

В медицине существует давняя величественная традиция – клинические конференции. Молодой врач выходит на сцену перед большой аудиторией, состоящей из пожилых профессоров (в старомодных галстуках), консультантов, преподавателей и студентов. Молодой врач представляет историю болезни своего пациента, страдающего какой-нибудь редкой болезнью. После доклада в зал приводят или привозят в кресле больного, иногда с капельницами, электродами и кислородными катетерами. Больного публично опрашивают, осматривают, выстукивают, выслушивают, а затем отпускают.

Теперь на сцену вызывают другого молодого врача и начинают донимать вопросами: «Как вы будете обследовать и лечить этого больного?» Врач нервничает и отвечает не вполне уверенно. Именно здесь возникают и рушатся репутации. Потом инициатива переходит к профессорам, творящим суд и расправу.

В этом сократическом ритуале есть несомненная польза. Если вы столкнулись хотя бы раз в жизни с таким таинственным случаем, и выслушали вердикт дельфийского оракула, вы никогда в жизни не забудете этого больного. «А-а, я, знаете, уже это видел на одной клинической конференции».

Между тем, больные только выигрывают от этого ристалища врачебной проницательности и клинической опытности множества специалистов, многие из которых видели когда-то подобные случаи. Этот подход имеет большое значение, он лечит по-настоящему.

Клинические конференции, в той или иной форме, проводятся еженедельно почти во всех госпиталях и больницах мира: в туберкулезном госпитале в Гайане, где я бывала студенткой, в больших палатах мозамбикского госпиталя, где я преподавала каждое лето, и в госпитале зеленого Хэмпстеда в северном Лондоне, где я теперь работаю.

На клинических конференциях мы говорим о легочном фиброзе и сердечном выбросе, судорожных припадках и сыпях, лихорадках неясного генеза и аневризмах брюшной аорты, почечной недостаточности и токсической печени. Мы рассматриваем расширенные зрачки и прощупываем узловой зоб. Мы пальпируем увеличенные селезенки и опухшие лимфатические узлы. Мы перкутируем живот и вызываем сухожильные рефлексы.

За двадцать лет, что прошли с тех пор, как я поступила на медицинский факультет, я никогда не слышала на конференциях слов «личность» или «характер». Клинические конференции – апофеоз обучения клиническому мышлению, и это не место для философских рассуждений или глубоких эмоциональных переживаний. Диагностические ярлыки больше говорят о недугах больного, нежели о его личности. Мы говорим о кровопотере и дыхательной недостаточности, но не пытаемся оценить потерю личности или утрату самости.

Сделала ли опухоль мозга у матери Анны больную самой собой в большей или меньшей степени? Думаю, что ответа на этот вопрос мы бы не получили на клинической конференции.

Вместо конференций я вспомнила истории, которые я, будучи неврологом, выслушиваю каждый день. Ко мне приходят самые разные больные: машинисты метрополитена и учителя, адвокаты и таксисты, колдуньи белой магии со своими отварами и пророчествами, неугомонные преступники, прикованные наручниками к молчаливым надзирателям. Приходят женщины в бурках, мужчины в бубу и монахини в сутанах. Осматриваю я пожилых и старых женщин, описывающих свои болевые ощущения детским словом «бо-бо». Приходят ко мне на прием атеисты и религиозные фундаменталисты. Вижу я и недавно прибывших в нашу страну людей, которые показывают мне рубцы от перенесенных пыток.

Однако вне зависимости от особенностей одежды, этнической принадлежности, вероисповедания и увечий все они проявляют стремление рассказать свою историю. Они рассказывали истории о потере памяти или о слабости в конечностях. Рассказывали об удушье и лихорадке, боли и ознобе. За всеми этими симптомами были истории их супругов, которые либо беззаветно помогали, либо уходили, истории поддержки, которую предлагали или в которой отказывали. Это были истории о смерти – устрашающей или желанной.

Эти истории, в конечном счете, приводили меня к диагнозу, и, следовательно, к лечению.

Но в сути этих историй есть и глубинный пласт, они позволяют заглянуть в человека, понять, кем он стал. Это проявляется не только самим фактом развития опухоли мозга, деменции или помрачения сознания, но и украшательством истории, забывчивостью, странными сновидениями, сомнамбулизмом или приемом психотропных лекарств.

Эта книга посвящена необычным, исключительным больным, с которыми мне приходилось сталкиваться за время моей врачебной практики. Но это книга и обо всех нас, о непрерывности нашего опыта, и о том, какими мы становимся, когда эта непрерывность тем или иным способом нарушается.

Честно признаюсь, я ответила Анне без малейшего колебания. Я сказала ей, что в ее матери проснулась ее истинная сущность, ее любовь. О любви говорила она сама, а не рак. Я сказала, что изъявление любви было настоящим, что теперь она стала собой – возможно, впервые в жизни.

Но потом в мою душу закралось сомнение. Почему я так в этом уверена? Если бы, например, мать Анны стала более черствой, более враждебной, то сказала бы я, что это и есть ее истинная внутренняя сущность?

Может быть, я сказала бы, что изъявления любви были проявлением истинной сущности матери Анны, потому что она отчаянно хотела это услышать, а я отчаянно хотела в это верить.

Я до сих пор в это верю.