3. И талийское царство остготов

После четырнадцатилетнего царствования Одоакр должен был преклониться перед более высоким гением царя остготов Теодориха – такого героя, который соединял с дарованиями полководца мудрость правителя, который восстановил внутреннее спокойствие и благоденствие и имя которого до сих пор справедливо останавливает на себе внимание человечества.

(Эдуард Гиббон)

Хитрецы, бойцы и мудрецы

Овеянная легендами о тайном захоронении Алариха с награбленными им сокровищами речушка Бусенто, античный Бузент, – одна из самых небольших в Италии. Длиной всего девяносто километров, она течет по территории Калабрии. Ее исток – близ горы Монте Кокуццо в Калабрийских Апеннинах. В месте впадения Бузенто в более крупную и полноводную реку Крати расположен город Козенца (древнеримская Консенция). Если лето выдается особенно жарким, создается впечатление, что Бузенто на самом деле не впадает в Крати, как на географической карте, а как будто высыхает от калабрийской жары. Если так было и в древности, то и отводить-то течение реки для захоронения в ее русле Алариха и награбленных им драгоценностей не было никакой нужды. Как на грех, именно в самый разгар летней жары на берега мелеющей Бузенто регулярно съезжаются кладоискатели и гробокопатели со всей Италии, да и из более богатых стран Европейского Союза, высмеянные в свое время итальянским писателем Гидо Провене в книге «Мама Италия».

Не меньшей склонностью верить легендам о зарытых кладах, чем кладоискатели и гробокопатели прошлого, современности (и, вероятно – будущего) отличались наши старые знакомые. Кассиодор, магистр оффиций Теодориха Великого. И нотарий Иордан, опирающийся в своем труде на готскую историю Кассиодора величайший пропагандист готского величия. Искавшие в темные десятилетия остготско-гуннского союза факты, дабы воздвигнуть из этих фактов нерукотворный памятник непреходящей готской славы. Так и тянет поверить им на слово. Ведь ничто не внушает нам доверия больше, чем свидетельства «почти современников», балансирующих между правдой и легендами, с пугливой робостью прикасающихся к прошлому (для них, в отличие от нас – еще очень недавнему).

Стоя в Козенце на Понте Марио Мартире (мосту мученика Мария), спиной к современным кварталам (включая музей под открытым небом с произведениями двух прославленных художников- сюрреалистов – Сальвадора Дали и Джорджо де Кирико), видишь перед собой живописный старый город и кафедральный собор с гробницей Изабеллы Арагонской, умершей в Козенце (через восемьсот лет после Алариха) в ожидании скорого разрешения от бремени (на ее здоровье сказалась губительная калабрийская жара). Кроме Изабеллы, в соборе похоронен Генрих VII, король Сицилии и Германии, сын и соправитель владыки «Священной Римской империи» Фридриха II Гогенштауфена (от другой арагонской принцессы – Констанции). Построившего т.н. Швабский замок. И державшего в нем сына-изменника, пока тот не отдал Богу душу. Ветром дальних странствий занесло в Козенцу и упоминавшегося выше сердцееда и авантюриста Казанову. Прибывшего туда еще совсем молодым человеком, чтобы послужить епископу Марторано в качестве аббата, и удостоившего последнее пристанища Алариха нескольких строчек в своих всемирно знаменитых мемуарах:

«Епископ (Марторано – В.А.) дал мне весьма лестное письмо к архиепископу в Козенцу с просьбой отправить меня в Неаполь < … > Архиепископ Козенцы, человек умный и состоятельный, поселил меня в своем доме. За столом я с горячностью восхвалял марторанского владыку, но не пощадил его прихожан, а заодно и всей Калабрии, причем отзывался о них с такой язвительностью, что архиепископ не мог удержаться от смеха, равно как и его гости, в числе которых были две дамы, украшавшие своим присутствием нашу трапезу. Козенца – это город, где порядочный человек может найти для себя развлечения, поскольку там есть богатая знать, красивые женщины и достаточно сведущие люди, получившие образование в Неаполе или Риме. Я уехал оттуда на третий день» (Джакомо Джироламо Казанова. «История моей жизни»).

Казанове потребовалась всего пара часов, чтобы предложить веселому душепастырю покинуть вместе с ним свою епархию и отправиться в поисках счастья на чужбину. Иерарх, однако, отказался, поступив, по мнению Казановы, неправильно. Если бы он принял предложение авантюриста, то не умер бы всего через два года, в полном расцвете сил…Вероятно, сей достойный прелат римско-католической церкви сменил царство земное на царство небесное примерно в возрасте Алариха. Потому что жил в области, подходившей ему не больше, чем вестготскому царю, как с точки зрения климата, так и с точки зрения поваренного искусства (если верить Казанове, в Козенце и вообще в Калабрии готовили пищу на очень плохом оливковом масле). Можно предположить, что и при Аларихе, тысячью трехстами годами ранее, дело обстояло немногим лучше. Пожалуй, мы достаточно уделили внимания Консенции-Козенце, отблеску награбленного готами у римлян золота (награбленного ранее римлянами еще у кого-то) и золотых (по мнению некоторых романтических поэтов – особенно немецких) кудрей «юного» Алариха, погребенного вестготами, вместе с этим золотом, в русле Бузента. Но от тогдашних тервингов остались хотя бы эти, пусть даже довольно-таки тусклые, отблески. А вот тогдашние остготы вообще остаются по сей день скрытыми от наших мысленных взоров в паннонской мгле. Мрак карпатских дремучих лесов и совершенная «неисторичность» их диких союзников-гуннов не только приводили в отчаяние Кассиодора с Иорданом, но и истощали терпение терпеливых, вообще-то, позднейших историков. В первую очередь – немецких. Во многих местах своего двухтомного труда о германцах, этого монументального произведения, переполненного разнообразнейшими сведениями, такая общепризнанная величина, как Людвиг Шмидт, вынужден разбираться со множеством гипотез, представляющихся ему несерьезными. Как и на шестнадцати страницах, посвященных им остготам в период между царствованием Германариха и «битвой народов» на Каталаунских полях. О пяти месяцах древнеримских внутриполитических событий у нас больше сведений, чем о пятидесяти годах остготско-гуннского «добровольно-принудительного» союза. И разве можно осуждать, скажем, австрийского археолога Рудольфа Эггера за его попытки, так сказать, перегатить это «исторического болото» с помощью довольно остроумных гипотез?

Тем не менее, в общем и целом, ситуация нам представляется вполне понятной. В ходе чудовищно жестокой, яростной войны «всех против всех» многим народам (например, бургундам или же гепидам) пришлось еще на подходе к громадной средиземноморской исторической арене пролить реки крови и понести чудовищные жертвы. Другие, слишком многочисленные, чтобы быть истребленными поголовно, вынуждены были разделиться, как вестготы времен Атанариха и Фритигерна. Пытаясь частью получить защиту и пристанище у римлян, частью – противостоять им. Чтобы, наконец, опять воссоединиться под властью такого сильного царя, как Аларих. Можно предположить, что так же поступили и остготы. После гибели дряхлого Германариха и тяжелых поражений, нанесенных остготам гуннскими «кентаврами», они некоторое время боролись за выживание под началом властителей, мало известных и, в общем, мало интересных нам. И важных лишь с чисто генеалогической точки зрения. Поскольку они дополняют наши представления о родословии Амалов. После их гибели в сражениях, точный ход которых нам неизвестен, как и места этих сражений, остготы оказались перед дилеммой. Аналогичной дилемме, перед которой оказались Рюриковичи после разгрома варяжской Руси монголо-татарами в первой половине XIII в. Либо, признав свое поражение, присоединиться, в качестве данников-«улусников», к разбойничьему союзу во главе с победоносными гуннами. Либо, подобно вестготам, искать приют и убежище в Римской империи, чтобы стать «федератами» на римской военной службе. Об одной такой предпринятой остготами попытке, закончившейся, по вине римлян, катастрофой, нам известно из пяти разных источников. Так что в ее реальности можно не сомневаться.

Зима 385–386 гг. выдалась столь суровой, что замерз полноводный Дануб. Большое число «варваров» – вероятнее всего, остготов – осмелилось перейти по льду на южный берег Истра, но, вступив на римскую территорию, вскоре снова отступило. Это была первая попытка, за которой, семь месяцев спустя, последовал подход больших масс остготов к Истру. «Варвары», подчеркивая свои мирные намерения, ходатайствовали перед (восточно)римскими властями о дозволении перейти границу и поселиться на имперской территории. Дело было в начале осени 386 г. Остготов явно страшила перспектива провести в предгорьях Карпат очередную, еще более суровую зиму, чреватую угрозой новых, еще более опустошительных, гуннских набегов.

Главнокомандующий римскими войсками во Фракии магистр милитум Промот (стратегическими талантами не отличавшийся, но известный коварством и хитростью), отказался впустить остготов на земли восточной части Римской империи. Но направил на правый берег Дануба несколько агентов-провокаторов, свободно владевших готским языком (возможно, готов на римской службе). Те посоветовали терзаемым голодом, отчаявшимся остготам переправиться на моноксилах (однодеревках) через Истр (на этот раз, видимо, льдом не покрытый). И разгромить римские пограничные войска (якобы слабые и не ожидающие нападения). После чего ничто уже не мешало бы переходу всего остготского племени через Истр и его беспрепятственному расселению на римских землях. Остготы, всегда готовые к бою, согласились, набились, словно сельди – в бочки, в лодки и другие плавсредства, какие только смогли изготовить или раздобыть, и… были методично истреблены римскими лимитанами при попытках высадиться на южный берег Истра. Затем римские пограничники, используя захваченные у убитых ими готов лодки, переправились на северный берег Дануба. Там римляне пленили тысячи готских женщин и детей, оставшихся без защитников и кормильцев. И с большой выгодой продали несчастных в рабство. К вящей славе Римской «мировой» империи. В знак нерушимости ее границ… Об этом случае (да и о множестве других аналогичных фактов, без тени смущения засвидетельствованных самими «культурными» и «цивилизованными» греками и римлянами), уважаемый читатель не должен забывать, читая о бесчинствах «диких варваров» в колыбели античной культуры…

Князь остготов Одотий, поведший свое племя в приготовленную ему римлянами западню, погиб со своими соплеменниками. Утонув в волнах Дануба, куда бросился, спасаясь от «ромеев». Император Феодосий Великий, известный, как мы уже знаем, своей приязнью к германцам (и особенно – к готам), не скрывал своего торжества по поводу одержанной его бдительными и доблестными лимитанами победы, в очередной раз доказавшими, что римская граница – на замке. Он даже не поленился лично посетить место разгрома остготских беженцев. После чего возглавил 12 октября 386 г. торжественное триумфальное шествие в Константинополе, в котором, на потеху гражданам Второго Рима, были проведены остготские пленницы. Из остготских мужчин якобы никто не уцелел. В чем, однако, можно усомниться. Ибо тот же Феодосий I повелел, чтобы пленные, взятые римлянами в этом «походе на варваров», не годившиеся для крестьянских работ и потому предназначенные к «розничной распродаже» на рынке рабов, не были распроданы поодиночке. А были всем скопом поселены на неплодородных землях Анатолии в качестве колонов, т.е. военных колонистов, прикрепленных к земле (как прообраз жителей военных поселений в стиле незабвенных графов Сперанского и Аракчеева). Откуда взялись необходимые для исполнения эдикта Феодосия Великого готские «души мужеска пола», античные источники не сообщают…

Остготы не забыли учиненного над ними римлянами злодеяния. Не то, чтобы они были особенно злопамятны, но…сами согласитесь… Как только готские мальчики, пережившие резню на берегах Данува, и поселенные в Анатолии, достигли совершеннолетия, они, во главе с Трибигильдом (именуемым в источниках комитом – возможно, он, как когда-то другой германец – Арминий – успел отличиться на римской службе, чтобы усыпить бдительность своих «ромейских» хозяев), восстали. Это восстание, разразившееся в 399 или 400 г., оказалось весьма опасным для царьградского режима. Не совсем ясны взаимосвязи между поднявшими его готами, поселенными благочестивым василевсом Феодосием в древней области Фригии, и упоминавшимся нами выше римским полководцем готского происхождения Гайной, устранившим «ненасытного» патриция Руфина и сошедшимся в смертельной схватке с «полудержавным властелином» – евнухом Евтропием. Трибигильд, во всяком случае, не пережил 400 г. (или пережил его ненадолго). В связи с чем особая история его родного остготского племени опять покрывается мраком, окутывающим историю столь многих «варварских» племен…

Таким был, следовательно, результат первой попытки остготов обратиться за помощью к «культурным» римлянам. Особой радости эта попытка «диким варварам» не принесла. Если «собиратель римских земель» август Феодосий I и «любил» готов и вообще германцев, то, скорей всего – так, как палка «любит» спину. А те его – как спина «любит» палку. Уж лучше было ввериться «отеческому покровительству» таких же «некультурных, диких» гуннов. И ходить вместе с ними в набеги, получая заслуженную часть добычи и не платя налогов. Тем более, что гуннские цари правили своими подданными еще не так жестко, если не сказать – сурово, как впоследствии – грозный Аттила (многому научившийся у римлян, у которых жил в юности заложником).

Этот первый исторический эпизод «темного пятидесятилетия» истории остготов, благодаря своей связи с Гайной хоть как-то вписывается в общую канву готской истории.

Но следующее, гораздо более масштабное, исторической событие с участием остготов, представляется нам совершенно изолированным, в определенной мере – выдернутым из контекста исторического развития, а его последствия – непостижимыми. Речь идет об упоминавшемся выше массовом вторжении остготских воинов с семьями, телегами и скарбом в северную Италию под предводительством воеводы-«идолобожника» Радагайса.

Чисто фактической стороне дела мы уже уделили несколько страниц в связи с полугерманцем Стилихоном. Вершиной военной карьеры которого стала, несомненно, победа над самым многочисленным германским войском, вторгавшимся когда-либо в Италию – полчищами Радагайса. Но, в то время как нам известно, что эту победу Стилихон смог одержать при поддержке вестготских контингентов остгота (!) Сара, аланской конницы и гуннов Ульдина (Хульдина), происхождение германских «вооруженных странников» Радагайса (которых, по мнению некоторых авторов – взять хотя бы того же Зосима – было четыреста тысяч!), для нас, в общем, до сих пор остается загадочным (что бы кто ни писал по этому поводу).

Сам свирепый нехристь Радагайс и его язычники-дружинники – ядро «сообщества вооруженных странников» – были, как нам представляется, остготами. А вот как быть с этнической идентификацией их «бесчисленных» германских «попутчиков», пришедших с «другой» стороны Рена? «Другой» эта сторона Рена была, если смотреть со стороны римской Галлии. Значит, «попутчики» вождя язычников-остготов пришли из сердца нынешней Германии, области между реками Визургием-Везером и Альбисом-Эльбой. И присоединились к остготским «скитальцам» Радагайса, возможно, только на территории нынешней Нижней Австрии. Ибо некоторые историки приписывают разрушение римских городов Виндобоны и Карнунта именно этому скопищу «странствующих искателей приключений» (назвать их «странствующими рыцарями» как-то язык не поворачивается, несмотря на некоторые явные черты сходства). Да и расположенный на Истре восточнее современного Линца древний римский город Лавриак, лишь с трудом устоял под их натиском. Может быть, благодаря своему слишком западному (с точки зрения Радагайса «со товарищи») расположению. Так что его пытались штурмовать лишь германские племена, шедшие мимо него с севера (а от них, не столь многочисленных, гарнизону и жителям Лавриака было легче отбиться). Правда, веком спустя и этот древний город все-таки стал жертвой разрушения очередными «вооруженными мигрантами». Хотя, будучи резиденцией христианского епископа прибрежного Норика, он, конечно, пользовался определенным уважением даже у т.н. «варваров» и мог (теоретически) быть ими пощажен…

Несомненно, ратоборцы Радагайса спалили и город Флавию Сольву (расположенный близ сегодняшнего австрийского города Лейбница) на реке Мур. Основанный в 70 г. римским императором Веспасианом, родоначальником династии Флавиев и победителем восставшей Иудеи. Чей сын – «кроткий и человеколюбивый» Тит, прозванный «любовью и утешением человеческого рода» – «амор ак делициэ генерис гумани» – разрушил в том же 70 г. Иерусалим, разграбив иудейский храм Всевышнего Бога. Флавия Сольва уже была разрушена в 170 г. маркоманнами, но затем восстановлена. Чтобы в 405–406 гг. испытать на себе удар шедших на юг, уже объединенных под началом Радагайся новых германских «мигрантов». Не оставивших ей шанса на выживание. Римские надгробия и мозаики, найденные австрийскими археологами в ходе раскопок, начиная с 1911 г. близ Вагны на Муре, дают нам некоторое представление о трагедии, обрушившейся на многие римские города и селения с приходом Радагайса. В большинстве своем они возникли вдоль проложенных римлянами магистральных военных дорог, по которым передвигались легионы и торговцы. Как, например, Карнунт, расположенный на Янтарном пути. Теперь же по этим так прочно и основательно – на века (т.е. «навечно») построенным римлянами (для себя!) дорогам шли с севера германские «переселенцы». Несшие придорожным городам разрушение, а их жителям – смерть, обычно довольно мучительную. Ведь редко кто добровольно открывал пришельцам «сховы» с запрятанным добром…

Раскопанное пепелище Флавии Сольвы указывает нам на район перехода разбойничьего союза Радагайса через Альпы. И его вторжения, так сказать, по долинам и по взгорьям, вдоль по течению рек, с большим обозом, в северную Италию. Массовое бегство населения опустошаемых «варварами» провинций на юг поставило Западную империю перед лицом серьезных социальных проблем – еще до выхода на первый план проблем чисто военных.

Беженцев необходимо было накормить и где-то разместить…

Нам уже известно, что Стилихон стянул на угрожаемый участок все имевшиеся в его распоряжении войска. Что «совсем дикие» германцы Радагайса, не позаботившись о защите своих флангов и разведке местности, жгли, резали и грабили все на своем пути, пока не дали себя окружить и уничтожить.

Смерть, рабство, распад племенных связей, утрата привычного образа жизни, разрушение семей, члены которых продавались римлянами жадным до дешевой «челяди» работорговцам не только «оптом», но и «в розницу» …Это была катастрофа таких масштабов, что не нужно было дожидаться смерти готского вождя, чтобы убедить его обезглавленный народ в гибельности избранного им пути. Но вот язычник Радагайс, разбитый Стилихоном, сложивший оружие под Фезулами и закованный римлянами в цепи, был вероломно казнен своими «культурными» победителями. И молва, «быстрокрылая Осса» (как сказал бы Гомер), разнесла горестную (для «варваров») весть о гибели громадного племенного союза остготов по всем градам и весям. Достигнув северных и северо-восточных заданубских и заренских областей. Так что, по крайней мере, остготы, или остроготы, смирились с необходимостью жизни под гуннским игом. Пусть под игом, но все таки – жизни. Из двух зол всегда обычно выбирают меньшее. «Оставшиеся на месте (под гуннским контролем остготы – В.А.), ослабленные уходом большей части своих соплеменников (с Радагайсом – В.А.), оставив мысль о сопротивлении, склонились под гуннское иго» – писал Людвиг Шмидт, особенно скептически описывающий данную фазу истории готов. Слишком очевидно, что «третьего пути» у остготов просто не было.

Конечно, интересно было бы узнать чуть подробнее, в чем конкретно выражалось это самое гуннское иго. Но и так ясно, что представление о нем – явно мрачнее, чем оно было в действительности. В те беспокойные времена больше всего ценились хорошие воины. Поскольку готы были как раз хорошими воинами, их подчинение гуннскому «игу» и жизнь под этим «игом» вовсе не означало совершенно бесправного существования в сплошном «море крови и слез». А лишь утрату готами полного суверенитета в области принятия военных и политических решений. Но насколько свободен народ, не имеющий своей земли и своего царя? Так или иначе, такому народу необходимо куда-то податься и к кому-то приткнуться. Как пытался упорно «приткнуться» к римлянам даже великий вестгот Аларих. Хотя он был гигантом (и не только – половым) по сравнению с жалким (во всех отношениях) Гонорием. А его войско было единственной реальной военной силой на всем Италийском, или Апеннинском, полуострове. Порой трудно отделаться от впечатления, что народы, вторгавшиеся в римские пределы с севера, востока и северо-востока, перед лицом внешне столь прочной и впечатляющей, несмотря на свою внутреннюю слабость, военной и гражданской организации Римской «мировой» империи осознавали одну простую истину. Что они просто еще не способны сами занять место римлян в роли владык этой «мировой» империи. Первым «варваром», убежденным в своей равноценности и равнозначности римским императорам, и остервенело пытавшим добиться от них своего признания таковым, был гуннский царь с готским именем Аттила. До него все вожди «варваров» готовы были удовольствоваться меньшим. Поддержкой и покровительством римской власти, статусом римских военных поселенцев, римских союзников, римских должностных лиц и военачальников (пусть даже высочайшего ранга).

Гунны доаттиловской эпохи, эпохи первых союзов с неоднократно разбитыми ими остготами, были степными разбойниками. Такими же охотниками «за зипунами», какими были и сами готы всего за несколько десятилетий до гуннского нашествия. Гунны были язычниками. Что сильнее сближало гуннов с остготами (в большинстве своем – также язычниками), чем с вестготами (христианами-арианами, стараниями просветителя-епископа Вульфилы), уже давно живущими на римских землях и потому – волей-неволей – в той или иной мере романизированными. К тому же у остготов с момента загадочной во многих отношениях гибели Германариха, по существу, не было собственных царей. Конечно, были среди них еще Амалы, призванные властвовать храбрые воеводы. Враги гуннов, мечтавшие о продолжении или возобновлении сопротивления гуннам. Но были и другие. Смирившиеся с тем, что гунны их разбили, и продолжавшие сражаться под началом своих гуннских победителей.

Даже поднаторевшему в генеалогии готских владык Иордану (не говоря уже о его многочисленных последователях или исследователях) порой было явно непросто разобраться во всех ее хитросплетениях:

«Первым из героев, как сами они передают в своих сказаниях, был Гапт (Гаут – В.А.), который родил Хулмула. Хулмул же родил Авгиса. Авгис родил того, которого называют Амал; ОТ НЕГО-ТО ВЕДУТ ПРОИСХОЖДЕНИЕ АМАЛЫ (выделено нами– В.А.). Этот Амал родил Хисарну; Хисарна же родил Остроготу; Острогота родил Хунуила, а Хунуил родил Атала. Атал родил Агиульфа и Одвульфа; Агиульф же родил Ансилу и Эдиульфа, Вультвульфа и Герменериха (Германариха – В.А.); а Вультвульф родил Валараванса; Валараванс родил Винитария; Винитарий же родил Вандилиария (Вандалария – В.А.); Вандилиарий же родил Тиудемера (Тиудемира, Тиудимира – В.А.) и Валамира и Видимира; Тиудемер родил Теодериха (Теодориха, Феодориха, Тиудереикса – В.А.); Теодерих родил Амаласвенту (Амаласвинту, Амаласунту, Амалазунту – В.А.); Амаласвента родила Аталариха и Матесвенту (Матасвинту – В.А.) от Евтариха, мужа своего, род которого соединен с ней следующим образом: вышесказанный Германарих, сын Агиульфа, родил Гунимунда, Гунимунд же родил Торисмунда, а Торисмунд родил Беримуда; Беримуд родил Ветериха, Ветерих же родил Евтариха, который, сочетавшись с Амаласвинтой, родил Аталариха и Матесвенту; Аталарих умер в отроческих годах, а с Матесвентой сочетался Витигис, от которого не восприняла она детей. Оба они были приведены Велезарием (восточноримским полководцем императороа Юстиниана I – В.А.) в Константинополь. Так как Витигис отошел от дел человеческих, Герман, патриций, племянник императора Юстиниана, взял [Матесвенту] в жены и сделал патрицианкой; от него и родила она сына, по имени также Герман. Когда же Герман скончался, [жена его] решила остаться вдовой. Как и каким образом было разрушено королевство (царство – В.А.) Амалов, я расскажу, если поможет Господь, в своем месте» («Гетика»).

Вероятно, гунны опирались, по меньшей мере, на одну линию Амалов. По крайней мере, одна линия этого древнего готского рода со своей дружиной была готова сражаться в составе великого разбойничьего союза, возглавляемого гуннами. И совместно с гуннами драться с другими племенами, в т.ч. и германскими.

Мало того! Не исключено, что тот или иной особо выдающийся готский властитель мог временами возглавлять весь этот разбойничий союз, т.е. обладать властью и над гуннскими военными контингентами, соединявшимися (пока их не сплотил «царь-батюшка» Аттила) с остготами в военных целях. На эту мысль наводит нас фигура упомянутого выше гуннского царя (или вождя) со странным именем Баламбер, о котором пишет Иордан. Еще Людвиг Шмидт обратил внимание на то, что это имя звучит как-то не по-гуннски. Само по себе это еще ничего не говорят. В конце концов, у германцев встречается – особенно во II половине V в. – немало гуннских слов и имен. Как и наоборот – немало звучных готских имен у гуннских девушек и женщин. И почему, коль скоро это так, гуннскому вождю было не взять себе не просто германское, но готское царское имя Валамир? Слегка изменив его, в целях сделать привычней для гуннского уха? Тем более, что, как мы знаем, он женился на готской царевне Вадамерке (или Валадамарке). Причем – дочери или племяннице павшего в бою с этим самым Баламбером готского царя Винитария (или Винитара). Однако сомнения все-таки остаются. Впрочем, гунны, не любившие предаваться иллюзиям и руководствовавшиеся в своих действиях исключительно соображениями целесообразности, вряд ли слишком переоценивали значение этнической принадлежности (как впоследствии – каан монголов Чингисхан). И потому гунны (как и римляне позднеантичной эпохи) вполне могли избирать или назначать главнокомандующими наиболее умных и опытных воинов, невзирая на их происхождение. Если это так, гуннский царь со звучащим столь по-германски странным именем Балам(б)ер-Валамир, да и гуннское «иго» над остготами предстают перед нами в ином, непривычном свете…

Понятно, что столь ненадежные и нестабильные отношения приводили к многочисленным, постоянно меняющимся военным комбинациям, к то более, то менее продолжительным военным союзам, совпадениям и конфликтам интересов, чередовавшимся со скоростью и неуловимостью чередования комбинаций разноцветных стеклышек в калейдоскопе. Эту картину следовало бы признать исключительно сложной по композиции даже в случае, если бы у нас имелись не менее надежные сведения обо всех народах, племенах, властителях и битвах той поры, чем о столь же пестрой картине борьбы между итальянскими городами-государствами эпохи Возрождения. Но это, к сожалению, не так. Поскольку единственная более-менее связная и последовательная история готов, вышедшая из-под пера готоалана Иордана, с учетом вышесказанного, естественно, полна противоречий. Вот и приходится позднейшим ученым разных стран сотнями лет корпеть над гигантским, подлинно головоломным «паззлом», в тщетных попытках собрать его полностью.

В центре этого загадочного скопления быстро сменяющих друг друга легенд, событий, фактов, слухов, находится разыгравшаяся в середине V в. на Каталаунских полях битва большинства средне-и восточноевропейских народов-мигрантов, сошедшихся в смертельной схватке на западной окраине области их долгого взаимодействия. Дело было в 451 г. Наряду с двумя Римскими империями (формально продолжавшимися считаться двумя половинами одной, по-прежнему единой-неделимой Римской «мировой» державы) к тому времени сложился жестко организованный и обладающий огромным военным могуществом союз народов под верховной властью гуннского правителя Аттилы. Являющийся, хоть и не «унитарным» царством или государством в полном смысле слова, но военным фактором номер один во всей тогдашней Экумене. Именно это гуннское военное превосходство многие историки пытались (и пытаются сегодня) отрицать. Хотя от римского военного превосходство к тому времени тоже ничего, на самом деле, не осталось. Там, где римляне еще оказывались способными сдерживать гуннский натиск, это удавалось им лишь с помощью контингентов своих германских «федератов». И когда Аттила начал постепенно отзывать гуннские наемные отряды, сражавшиеся за Рим под римским командованием, в свою собственную «Великую армию», римско-гуннское военное равновесие стало быстро сменяться все большим гуннским военным превосходством.

Поэтому-то хитроумный римский военный магистр патриций Флавий Аэций (Эций, Аэтий), получивший от восточноримского историка Прокопия Кесарийского звучное прозвище «последний римлянин» – отнюдь не новый Стилихон, да и вообще не германец, а сын римского военачальника, родом из римской колонии Дуростора (Доростора) на нижнем Данубе, избрал местом решающей битвы с гуннами равнину в самом сердце ценнейшей римской провинции. Полностью романизированной Галлии. Очень далеко от главной операционной базы гуннов и остготов. Поскольку галлы уже давно превосходили своей боеспособностью выродившихся до предела италийцев. И поскольку часть римской Галлии была к тому времени уже заселена вестготами, не желавшими порывать с Римом даже после Алариха, и готовыми поддержать римлян своим оружием против гуннов «со товарищи». С учетом этих обстоятельств, у Аэция имелись шансы устоять под всесокрушающим гуннско-остготским напором.

Чудовищная по кровопролитности «битва народов», форменная мясорубка, разыгравшаяся в конце лета 451 г. под современным Шалоном-на-Марне, там, где сегодня свекловичные поля окружают французский военно-учебный лагерь, закончилась (так и хочется сказать «как и следовало ожидать» !), вообще-то говоря, вничью (а не «победой римлян над гуннами»). Возможно, потому, что руководство битвой ускользнуло из рук главнокомандующих обеими армиями – римлянина Аэция и гунна Аттилы. Ибо германцы, несшие на себе ее основное бремя и составлявшие главную боевую силу обеих армий, дрались не столько за римлян или гуннов, сколько за самих себя. Отстаивая не столько римские и гуннские, сколько свои собственные интересы. Под Каталауном друг другу противостояли две бургундские «партии» (или, как сказали бы римляне – «факции»). Две «партии» франков сражались на двух разных сторонах за право выставить из своих рядов наследника умершего франкского царя. В смертельной схватке сошлись и две части готского «братского» народа (еще решавшего в Причерноморье более-менее согласованно общие задачи по «добыванию зипунов»). Царь вестготов Теодорих (Феодорих, Теодерих, Теодор, Феодор, у Иордана – Теодорид), дравшийся на стороне «последнего римлянина» Флавия Аэция, пал, сраженный метательным снарядом (то ли дротиком, то ли стрелой), пущенным в него рукой Андаг(ис)а из рода Амалов, т.е. остгота царской крови.

Теодорих I был похоронен со всеми почестями неподалеку от поля сражения. После тризны по павшему, «осиротевшие» вестготы ушли в свое созданное ими к тому времени на землях римской Галлии царство (занимавшее территории Аквитании и Толосы). Чтобы избрать там, в спокойной обстановке, нового царя. Оставшийся без их поддержки доблестный Аэций оказался (как и следовало ожидать) не в состоянии причинить гуннам и остготам никакого вреда. Но и последние, несколько выбитые римско-вестготской коалицией из колеи (ведь до сих пор им приходилось, в первую очередь, совершать грабительские набеги, а не вести серьезные боевые действия), не думали завоевывать Галлию. Так что хитрый план Аэция вполне осуществился. «Варвары» вернулись к себе в Паннонию. Понеся тяжелые потери. Зализывая многочисленные раны. И, несомненно, преодолев свое совсем недавнее «головокружение от успехов». Ибо, хотя гунны воевали часто и повсюду, это тяжелейшее полевое сражение, в ходе которого им не удалось использовать свое главное оружие, всегда обеспечивавшее им успех – внезапность, быстроту, страх и жестокость – было не просто предупреждением. А прямо-таки предвкушением того, что предстояло им, в случае объединения Европы для организованного сопротивления новым нашествиям кочевников.

Объединенное, возглавляемое опытным и одаренным полководцем, сплоченное римско-германское союзное войско не смогли бы одолеть даже гунны «со товарищи», сплоченные железной волей Аттилы. Однако между теорией и практикой – «дистанция огромного размера» (А.С. Грибоедов). История не знает сослагательного наклонения…Даже остготы не смогли вырваться из «дружеских объятий» главаря разбойничьего союза Аттилы, сражаясь на его стороне против своих же братьев – вестготов. И с какой отвагой!

Неясный исход «битвы народов», подробности хода и даже место которой служили и служат по-прежнему поводом жарких дискуссий, порой побуждали скептиков вообще отрицать ее историчность. Т.е. ставить под сомнение сам факт сражения на Каталаунских полях. Так, например, французский ученый профессор Бернар Шертье писал своему немецкому коллеге Герману Шрайберу тоном человека, которому хотелось бы поверить, но который поверить не в силах: «Не существует доказательств того, что эта битва произошла на равнинах в окрестностях Шалона. Да и вообще, было ли такое сражение? Я часто задаюсь этим вопросом. Возможно, имели место лишь разного рода мелкие стычки между отдельными военными отрядами. Бои, впоследствии превращенные народной фантазией в одно большое сражение».

При всем уважении к беззаветно трудившемуся всю свою долгую жизнь на ниве древней истории хранителю музея в Шалон-сюр-Марн, поспешим успокоить всех авторов и читателей исторической литературы. На месте битвы трехсот спартанцев (и примкнувших к ним семисот феспийцев, о которых почему-то часто забывают, несмотря на популярный голливудский фильм) царя Спарты Леонида с евразийскими полчищами персидского «царя царей» Ксеркса Ахеменида при Фермопилах также до сих пор не найдено ни ископаемых скелетов, ни оружия, подтверждающих историчность этой поистине «хрестоматийной» битвы. Не осталось также «вещественных доказательств» реальности сухопутных битв между греками и персами при Марафоне и Платеях, между македонянами и греками при Херонее, между греко-македонянами и персами при Гавгамелах, между карфагенянами и римлянами при Каннах, морских битв между греками и персами при Саламине, между Октавианом и Антонием при Акции. Как и множества иных битв и сражений, которыми столь богата всемирная история. Мы верим в реальность многих исторических фактов, сохраненных нам всего лишь несколькими хронистами и историками. Событий, не поддающихся реконструкции естественнонаучными методами. Очень долгое время на местах сражений не воздвигались памятники (исключения вроде памятников на месте Фермопильской или Херонейской битвы только подтверждают правило!), не вделывались в бетон (изобретенный только римлянами) образцы вооружения, таблички с указанием численности противоборствующих войск и т.д. Однако же не подлежит сомнению одно. Аттила и Аэций «со товарищи» сошлись на поле битвы (то ли близ нынешнего Шалона, то ли близ нынешнего Труа, то ли где-то между этими двумя городами французской провинции Шампань), чтобы, основательно пустив друг другу кровь, вновь разойтись (подобно Стилихону и Алариху).

Кроме того, трудно отрицать историчность «битвы гигантов», приведшей к победе Меровингов (ибо предводитель знатного рода, соперничавшего с Меровингами в борьбе за власть над франкским племенем, пал под Каталауном, сражаясь на гуннской стороне). В результате чего франки с того самого дня и на протяжении многих поколений могли похвастаться наличием у них исторически достоверного царского дома, обязанного своей властью именно победой над гуннами на Каталаунских полях. Трудно измыслить иной способ ухода из жизни вестготского царя Теодориха I, чья гибель в мясорубке под Шалоном подтверждается всеми имеющимися у нас источниками. Как не поверить не только хронистам поздней Античности и раннего Средневековья, но и житиям святых! Сохранившим более чем достаточно сведений о нашествии гуннов на Дурокортор (ныне – Реймс), Каталаун (сегодняшний Шалон), Аврелиан (нынешний Орлеан), Трикассий (сегодня – Труа), Диводур (современный Мец) и Августу Треверов (сегодняшний Трир). Проявляя последовательность в отрицании вызывающих сомнение фактов, следовало бы вычеркнуть из ранней истории европейского Средневековья все эти жития святых. Что привело бы к радикальному сокращению числа наших источников и катастрофическому ухудшению нашей базы знаний о «темных веках», отделяющих распад Римской «мировой» империи от возникновения на ее развалинах национальных государств. Даже такой признанный авторитет в данной области, как немецкий историк, источниковед, палеограф Вильгельм Ваттенбах, указывал в свое время в своем труде о средневековых письменных источниках, что религиозные тексты – к примеру, жития святых – достойны доверия в первую очередь. Ибо подвергались гораздо более тщательной проверке, в процессе их неоднократного копирования, чем светские источники (и потому многие древние судебники содержат, в дошедшем до нас виде, гораздо больше неточностей и ошибок, чем т.н. священные тексты).

«Битва народов» на Каталаунских полях привлекла к себе всеобщее внимание своих современников (и «почти современников»), должно быть, также потому, что гунны (и, возможно, часть их остготских союзников) были язычниками, а римляне и вестготы – христианами (кафоликами или арианами – в данном случае было неважно). И битва между ними стала как бы повторением решающей битвы, выигранной в свое время у язычников святым равноапостольным царем Константином I Великим и обеспечившей победу христианства. С той только разницей, что в историчности победы над нехристями первого императора-христианина (как и самой битвы) никто не сомневался.

После «битвы народов» под Каталауном военно-политическая ситуация не стала менее сложной. Но позднеантичный мир, который она всколыхнула, стал снабжать последующие поколения землян несколько большим объемом данных. Так что мы можем хотя бы частично прослеживать взаимосвязь в цепи исторических событий. Вопервых, явственно обозначилось разделение остготов на три части (намеки на которое появлялись в разных источниках десятилетиями раньше, но с недостаточной четкостью и ясностью). Сомневаться в историчности остготских царей Валамира, Тиудимира и Видимира у нас не больше оснований, чем в историчности факта принадлежности всех трех царей к династии Амалов. Возможно, они были даже братьями. По крайней мере, сыновьями одного отца. Чье имя нам, впрочем, известно не больше, чем его историческая роль. Утверждение (Кассиодора/Иордана и др.), что его звали Вандаларием, и что он был сыном Винитария, павшего в битве с гуннами в 376 г., вызывает большие сомнения. Поскольку «Вандаларий», как мы помним, означает «Победитель» (покоритель) вандалов». Вандалов же к тому моменту ветер времени давно уже унес далеко не только от остготов, но и от вестготов – в римскую (Северную) Африку.

За разделением остготов на три части вскоре последовало и разделение гуннской великой державы. В свою (очередную) первую брачную ночь с красавицей Ильдико, Гильдико или Хильдико (возможно – германкой, судя по имени) «царь-батюшка» Аттила умер, задушенный внезапным носовым кровотечением (а по легенде – косами тайно ненавидевшей его юной супруги-германки). Это событие датируется почти всеми источниками 453 г. Следовательно, владыка гуннов пережил свое поражение (?) на Каталаунских полях лишь на два года.

Сыновья скончавшегося при неясных обстоятельствах на брачном ложе «царя-батюшки» составляли, по мнению ряда авторов, «целое войско» (по словам Иордана, сыновей Аттилы «насчитывались целые народы»). Нам известны имена, по крайней мере, дюжины из них. Однако что-то представляли собой только отважный Эллак и неистовый, упорный, дравшийся с врагами до последнего Денгизик. А харизматичный царевич Гиесм, сын Аттилы от сестры царя гепидов Ардариха, породил долгую цепь потомков, прослеживаемую вплоть до VI в. и одарившую мир, по меньшей мере, двумя славными представителями дома Аттилидов.

После того, как остготы на протяжении целого поколения, судя по всему, не могли противопоставить Аттиле никого, сразу три остготских царя выступили объединенным фронтом против сыновей Аттилы. И не только продолжили готскую традицию одерживать великие победы в битвах. Но и продемонстрировали столь очевидное военное превосходство над гуннами, что одному из них однажды даже удалось разбить гуннов, не дожидаясь подхода двух других царей (братьев?) ему на помощь.

Подобный поворот событий был, возможно, связан с тем, что со смертью Аттилы гунны потеряли очень-очень много. В то время как их «добровольно-принудительные» союзники остготы восстановили свое утраченное, после подчинения гуннам, царство (пусть даже разделенное натрое). А также с тем, что многочисленный клан отвыкших от войны сынов Аттилы, а именно – происходившие от иных матерей, чем Эллак и Денгизик (Дингизих), царевичи Эрнак (Ирна, Эрнек, Ирник), Эмнедзар и Узендур (которого некоторые авторы отождествляют с Эмнедзаром), предпочли воевать не с Римом, а за Рим. В качестве военных колонистов – земледельцев-«федератов», поселившихся в нижнем течении Истра, и «мирных» кочевников, готовых к бою «к вящей славе Рима», они вернулись под крыло Восточной Римской империи.

Относительно неясным был исход лишь первой (и крупнейшей) из многочисленных битв остготов с гуннами, пытавшимися снова подчинить их своей власти. Битв, в которых на стороне гуннов дрался и мудрый царь гепидов Ардарих, главный советник Аттилы, ратоборствовавший за то, чтобы наследником Аттилы стал его, Ардариха, родной племянник – сын гуннского «царя-батюшки» Гиесм. Эта великая битва произошла в 453 г., т.е. вскоре после кончины Аттилы, на реке Недао, протекавшей по территории Паннонии и до сих пор не поддающейся точной идентификации. В своей предыдущей книге, посвященной гуннам, автор этих строк предположил, что под гидронимом «Недао» скрывается современная венгерская река Капош, правый приток Дуная. В битве при Недао пал Эллак, сын-первенец великого Аттилы. После его гибели разбитых гуннов оттесняли все дальше на восток. Место их кочевий и стойбищ в Паннонии заняли остготы и гепиды.

Столь важные события редко искажались или фальсифицировались даже падкими на всяческие вымыслы античными историками. И потому Иордан, опираясь, как обычно, на Кассиодора, дает нам вполне связное описание гигантомахии между Ардарихом и враждебными ему (а точнее – его племяннику и прижизненному любимчику «Бича Божия» Гиесму) сыновьями Аттилы, приведшей, в конце концов, к свержению остготами гуннского ига:

«Туда сошлись разные племена, которые Аттила держал в своем подчинении; отпадают друг от друга царства с их племенами, единое тело обращается в разрозненные члены; однако они не сострадают страданию целого, но, по отсечении главы, неистовствуют друг против друга. И это сильнейшие племена, которые никогда не могли бы найти себе равных [в бою], если бы не стали поражать себя взаимными ранами и самих же себя раздирать [на части]». («Гетика»).

Иордан описывает битву при Недао (возможно, мало уступавшую или совсем не уступавшую по своему размаху и числу участников «битве народов» под Каталауном) в классически-риторической манере. Под его пером в качестве активных участников титаномахии выступают и (ост)готы (без которых, по твердому убеждению отъявленного «готофила» Иордана, не могло обойтись ни одно мало мальски значительное событие мировой истории):

«Думаю, что там было зрелище, достойное удивления: можно было видеть и гота, сражающегося копьями…» («Гетика»).

Между тем, современные историки придерживаются мнения, что, хотя в битве при Недао и решалась судьба остготов, сами остготы в ней активно не участвовали, сохраняя своего рода «вооруженный нейтралитет» (как и римляне патриция Аэция – под Каталауном, по мнению, скажем, Исидора Севильского). Этой крайне подозрительной, для союзников и данников, пассивностью остготских войск, видимо, и объясняется подтверждаемый всеми источниками гнев сыновей Аттилы на своих неверных «улусников». И замечание одного из хронистов, что с тех пор гунны стали охотиться на остготов, как на беглых рабов. При активной поддержке остготских союзников гунны наверняка разбили бы Ардариха, несмотря на то, что гепиды проявляли во всех сражениях исключительную отвагу и высочайший боевой дух.

Иордан завершает свое описание битвы при Недао знаменательными словами: «Итак, после многочисленных и тяжелых схваток, победа неожиданно оказалась благосклонной к гепидам: почти тридцать тысяч как гуннов, так и других племен, которые помогали гуннам, умертвил меч Ардариха вместе со всеми восставшими. В этой битве был убит старший сын Аттилы по имени Эллак, которого, как рассказывают, отец настолько любил больше остальных, что предпочитал бы его на престоле всем другим детям своим. Но желанию отца не сочувствовала фортуна: перебив множество врагов, [Эллак] погиб, как известно, столь мужественно, что такой славной кончины пожелал бы и отец, будь он жив. Остальных братьев, когда этот был убит, погнали вплоть до берега Понтийского моря, где, как мы уже описывали, сидели раньше готы. Так отступили гунны, перед которыми, казалось, отступала вселенная. Настолько губителен раскол, что разделенные низвергаются, тогда как соединенными силами они же наводили ужас. Дело Ардариха, короля (царя – В.А.) гепидов, принесло счастье разным племенам, против своей воли подчинявшимся владычеству гуннов, и подняло их души, – давно пребывавшие в глубокой печали, – к радости желанного освобождения. Явившись, в лице послов своих, на римскую землю (т.е. на территорию Восточной Римской империи – В.А.) и с величайшей милостью принятые тогдашним императором (Востока – В.А.) Маркианом, они получили назначенные им места, которые и заселили. Гепиды, силой забравшие себе места поселения гуннов, овладели как победители пределами всей Дакии и, будучи людьми деловыми, не требовали от [Восточной] Римской империи ничего, кроме мира и ежегодных даров по дружественному договору. Император (Востока) охотно согласился на это, и до сего дня (т.е. до времени жизни Иордана – В.А.) племя это получает обычный дар (т.е. дань – В.А.) от [восточно-] римского императора. Готы же, увидев, что гепиды отстаивают для себя гуннские земли, а племя гуннов занимает свои давние места, предпочли испросить земли у Римской империи, чем с опасностью для себя захватывать чужие, и получили Паннонию, которая, протянувшись в длину равниною, с востока имеет Верхнюю Мезию, с юга – Далмацию, с запада – Норик, с севера – Данубий. Страна эта украшена многими городами, из которых первый – Сирмий (ныне – Сремска Митровице в сербской Воеводине – В.А.), а самый крайний – Виндомина (или Виндобона, нынешняя Вена – В.А.)» («Гетика»).

Вот, значит, куда переместилась «кочующая» родина, «странствующий удел (одал)» братьев (?) Амалов – Валамира, Видимира и Тиудимира (если считать по порядку с юга на север). Автор этих строк просит, однако, уважаемых читателей сфокусировать свое внимание на последнем из этой остготской «троицы» – Тиудимире (Тиудемире, Теодемире, Теодемере). Ибо в его ставке (расположенной, скорее всего, на берегу сегодняшнего озера Нойзидлерзее в австрийской федеральной земле Бургенланд, на границе с Венгрией) в 454 г., т.е. в год (а по легенде – даже в день) разгрома гуннов и гепидов Валамиром в битве при Недао, и за год до разграбления Первого Рима на Тибре царем вандалов и аланов Гензерихом, появился на свет младенец Теодорих (Феодорих, Тиудиреикс). Прозванный впоследствии Великим.