30

Никита сильно нервничал. В какой-то момент он взял Бобровского за руку.

– Ты чего? – спросил тот. – Думаешь, я сейчас сбегу?

– Нет, нет. – Никита убрал руку и стал чесать голову. – Слушай, вытащи чашку из кармана. Она так торчит. Ты похож на ебанько.

– Ладно.

Бобровский кое-как вытащил чашку и понёс в руке.

– Нет, спрячь назад, убери, так ещё хуже.

– Хорошо.

Бобровский засунул чашку в карман.

– Нахер она тебе вообще? Я-то думал, что-то ценное, а это стекляшка дешёвая.

Никита раскраснелся. От жары. От нервов. Бобровский задумался, что будет делать, если этот его бывший полуродственник сейчас свалится с инфарктом. Он даже представил, как Никита корчится на асфальте, держась за грудь; хлипкие волосы растрепались, лицо расползлось, глаза испуганные, к щеке прилип окурок. Зятёк, помоги! Бобровскому стало жалко его.

К ним пристал алкаш и чуть не довёл Никиту до истерики. Сначала он просто волочился следом и просил немного мелочи. Потом обогнал и зашёл спереди.

– Мужики, ну рублей семь, десять есть же? Я нассал на пол в квартире. Но я убрал за собой.

Никита заорал. И врезал ему пендаль. Алкаш побежал прочь. Никита погнался за ним, но опомнился и остановился.

– Я бы их отстреливал, – сказал он, тяжело дыша. – Ездил бы по городу и бамс, бамс прямо в башку. Зачем они живут? Какой от них толк? Вообще много бесполезного в мире, ты замечал, зятёк? Коты, например. Ну ладно, коты пусть мышей ловят. Но их много. Половину смело можно утилизировать. Я про людей вообще молчу. Например, татуированные бабы. Я бы их под шлифовальный станок укладывал.

Бобровский его толком не слушал. Он думал, что будет делать, если коллектор обманет его, хапнет деньги, но не скажет, где Настя. Получалось, что сделать он ничего не может. И ещё он не мог избавиться от засевшего в голове образа – грязной лодыжки, торчащей из-под груды кирпичей. Никак не получалось вспомнить. Откопал он её? Или нет?

Они пришли в паспортный стол. Очередь была небольшая. Никита стал нервничать ещё сильнее. Он расхаживал по коридорчику, останавливался у информационных стендов, быстро читал, снова расхаживал, громко вздыхая. Когда Бобровский заполнял форму, он выглядывал из-за плеча и сопел прямо в ухо. На бумагу упало несколько капель его пота.

– Запиши новый адрес, – сказал Никита. – Поселок Марово, улица Песчаная, дом восемь.

– А там есть дом? – спросил Бобровский.

– Конечно, можешь даже жить там, – улыбнулся Никита. – Только пол надо постелить. И крышу поменять. Но стены довольно прочные.

Его начало отпускать. Бобровский отдал заявление и паспорт. И тут Никита успокоился окончательно. Они вышли на улицу.

– Давай прощаться, зятёк? Ой, а ключи, ключи от квартиры?

– В прихожей, на тумбочке, – сказал Бобровский.

И пошёл прочь. Свернул за угол дома, достал телефон и набрал номер. Долго никто не отвечал. Бобровский посмотрел, правильный ли номер. В этот момент Игнатьев ответил.

– Что тебе, марамой?

Кажется, он был за рулём.

– Деньги у меня, – сказал Бобровский.

– Нихера себе, ты скоростной! Вот видишь, как жопу припекло, так и баблишко всплыло. Перезвони через пять минут.

Игнатьев бросил телефон на сиденье и заехал во двор. Остановился напротив подъезда. В соседнем жила медсестра. На третьем этаже. Игнатьеву были видны её окна. Можно было добросить камнем. Но он придумал кое-что получше. Через «Авито» Игнатьев купил пятилитровую канистру серной кислоты. Осторожно отлил в банку ёмкостью ноль семьдесят пять. Этого должно было хватить. Примерно через полчаса медсестра выйдет из дома. Сегодня по расписанию у неё ночная смена. Она пойдёт через двор по грунтовой дорожке, проложенной между кустами шиповника. Игнатьев там её и уделает. Пока всё складывалось очень удачно.

Он набрал номер вдовца. Тот ответил мгновенно.

– Значит, так, – сказал Игнатьев. – Сейчас я тебе скидываю номер карты. На неё перечисляешь баблишко. Потом я тебе отсылаю адрес, где твоя баба лежит. Едешь, забираешь. Все довольны.

– Обманешь, – ответил Бобровский.

Прозвучало жалко. Игнатьеву вдруг и правда захотелось его кинуть. Но тогда пришлось бы самому избавляться от трупа.

– Мне твоя баба без надобности. Была бы хоть живая. Конец связи.

Игнатьев нажал отбой. Потом отправил эсэмэс с номером карты. И стал ждать, поглядывая на дверь соседнего подъезда. Банка с кислотой стояла на заднем сиденье. Она была плотно закрыта стеклянной крышкой с металлическими зажимами. Медсестра должна была скоро выйти. Мимо машины прошёл крепыш с мрачной рожей, глянул в салон. Игнатьев хотел показать ему средний палец, но тут пришло эсэмэс: деньги поступили на счёт. «Я мастер, настоящий профи, кто со мной свяжется, тот будет сосать у старого коня, – подумал Игнатьев. – Главное – творческий подход. Любого можно прижучить. Неприкасаемых нет. Это только в кино про гангстеров были неприкасаемые, да и тех половину поубивали».

Он написал Бобровскому адрес. А потом набрал номер Кристины.

– Ты занята? – спросил Игнатьев.

– Я была у врача. Случилось кое-что очень плохое. Надо поговорить.

– Потом, потом. Я работаю. Слушай, к тебе сейчас один мудак приедет, отдашь ему мои вещи.

– Какие вещи?

– Ты дура, что ли? Я у тебя в кладовке оставил мешок. Забыла?

– Вспомнила, – сказала Кристина.

– Ты в него заглядывала?

– А надо было?

– Нет. Там ничего интересного.

Игнатьев увидел, как из подъезда вышла медсестра. Сначала она осторожно выглянула, осмотрелась, постояла у двери и припустила быстрым шагом через двор.

– Всё! – рявкнул Игнатьев. – Мне пора.

Он нажал отбой, взял банку и вылез из машины. Медсестра уже шла по дорожке. «Сука, вышла раньше! И как рванула!» – Игнатьев побежал догонять. Он приблизился к ней. Оставалось метров десять. Игнатьев осторожно снял крышку и сунул в карман, из банки пошёл легкий дымок. От возбуждения его слегка затрясло. И тут сзади окликнули:

– Эй, гной!

Замедляя шаг, Игнатьев оглянулся и успел увидеть мрачного крепыша в чёрной футболке с какой-то надписью. Крепыш выбросил прямой короткий удар в подбородок Игнатьеву. Бывший омоновец успел услышать хруст своей челюсти и почувствовать резкую боль, расколовшую лицо на две части. Он попятился, оступился и вылил себе на голову всё, что было в банке. Медсестра завизжала. А что происходило дальше, Игнатьев не видел и не слышал. Ослепший и оглохший, с горящей головой, он побежал, не разбирая дороги. Промчался через двор и упал рядом с мусорными баками у распределительной будки.

«Нихуя себе, – подумал Митин. – Ну ни хуя ж себе!»