16

Игнатьев зашёл в магазин садового инвентаря, когда позвонил Герман.

– Этот баран вчера бросил трубку и отключил телефоны, – сказал Герман.

Игнатьев понял, о каком баране идёт речь.

– Он псих. Ненормальный. Я это в его глазах увидел, – ответил бывший омоновец, разглядывая грабли, тяпки и вилы.

– А что ещё ты там увидел? – спросил Герман.

– Где? В глазах? Не знаю. Вроде ничего больше.

– Ты сильно его испиздил?

– Почти не пиздил. Так, слегка поучил.

– Мало. Надо больше. Вывези его на речку, утопи слегка, но не насмерть. Окна разбей. Пальцы сломай. Мне это всё не нравится. Какие-то заторы пошли. Сначала тот дед…

– Какой?

– Который повесился.

– А.

– Потом медсестра. Теперь этот вдовец хуев.

– Я разберусь, – сказал Игнатьев. – Не волнуйся.

– Я не волнуюсь. Пусть эти гниды волнуются. Это твоя задача, между прочим, чтобы они волновались.

– Ага. Устрою им Содом и Гоморру.

– Что устроишь?

– Содом. И Хиросиму с Нагасаки.

– Ты уж постарайся.

– Я всегда стараюсь.

Он нажал отбой. Подозвал продавца, старика в зелёном фартуке.

– Где у вас лопаты? – спросил Игнатьев.

– В соседнем отделе, идёмте, – сказал старик. Он был высокий, костистый, с длинными тонкими руками.

У Игнатьева руки были обезьяньи.

– Вам для каких целей лопаточка? – спросил продавец.

– Огород копать.

– О, понятно. Картошка?

– Да, да, картошка.

Игнатьев выбрал штыковую лопату с деревянным черенком. Подержал, примерился, представил, как сносит старику голову размашистым ударом.

– Перчатки понадобятся? – спросил тот.

– Да, давай, – ответил Игнатьев. – И кислота ещё нужна.

– Что? Кислота? Какая кислота?

– Ну какая бывает? Серная? Соляная?

– Зачем?

– Бороться с вредителями. Ясно?

– У нас нет кислоты. Но от вредителей есть хорошие пестициды.

– Ладно, не надо. Я возьму лопату и перчатки.

– А как же вредители? – спросил старик.

Игнатьев приблизился к нему вплотную.

– Дед, ты чего пристал, а? Зачем лопата? Зачем кислота? Что это за вопросы ебучие?

Старик моргал, приоткрыв рот. Он был похож на богомола. Но не хищного, а трусливого и безобидного. Игнатьеву захотелось смять его мошонку и оставить тут корчиться на полу. Представив это, он почувствовал отвращение.

– Где касса? – спросил Игнатьев.

Старик мотнул головой.

– Не бойся, дед, доживай спокойно. Просто рот поменьше открывай, когда не просят.

– Хорошо, как скажете.

Расплатившись, Игнатьев вышел на улицу, кинул лопату в багажник машины и сел за руль. Набрал номер Бобровского. Абонент был недоступен. Он и не ждал, что тот ответит. Но решил попытаться.

– Ладно, гад, сам прибежишь, – сказал Игнатьев.

Ему понравилось, как это прозвучало.

17

Бобровский вернулся домой. Впереди был целый день. И другие дни. Он не знал, что делать. Поход в милицию был глупой, унизительной затеей. Но что оставалось? Стоило попробовать и это тоже. Вот, попробовал. И что получил? Что получил? Бобровский пошарил в карманах и достал листок, на котором Митин записал номер телефона. У этого борца оказался красивый каллиграфический почерк. У Бобровского почерк был корявый, как у троечника из средней образовательной школы. Он вспомнил, что есть ещё адрес, который дал Никита. Бобровский записал его в книжку, лежащую рядом с Настиным ноутбуком. Вот два варианта. Но очень сомнительные. Бобровский сунул листок в книжку. Потом включил ноутбук. Может, там есть ответы? Но там был нужен пароль. Бобровский попробовал день рождения Насти. Не получилось. Больше ему ничего в голову не пришло. Он выключил ноутбук и выглянул в окно. Побитая машина стояла на своём месте. Кто-то написал на капоте неприличное слово краской из баллончика.

Стало жарко. Бобровский разделся до трусов. Снял с кровати помятую простыню и попытался разорвать. Не вышло. Он принёс с кухни филейный нож и распорол простыню на длинные узкие лоскуты. Получилась целая куча цветастых ленточек. Бобровский включил телевизор, сел на пол и начал плести. По телевизору показывали политическое ток-шоу. Дело там дошло до драки. Ведущий пытался пнуть ботинком какого-то венгра и кричал:

– Закрой рот, мадьяр! Заткни пасть! Забыл сорок пятый? Можем повторить!

Бобровский сплёл удавку, подёргал, получилось прочно. Потом сделал петлю. Он решил, что повесится в комнате. Вместо потолочной лампы. Там прочный крюк, он выдержит. Нужно было только снять плафон. Бобровский залез на табурет, заглянул под чашку, закрывавшую крюк: всё замотано проводами. Бобровский не разбирался в электропроводке. Хотя и работал на стройке лет пятнадцать назад. Он был чернорабочим, таскал тяжести, клал кирпичи, месил цемент. Электропроводкой занимались люди более высокого ранга.

Бобровский сунул пальцы под чашку и попытался выдернуть провода. Ничего не получилось. По спине потекли ручейки пота, жирные и горячие, как растительное масло. Он отыскал нож, запихал лезвие в сплетение проводов и попробовал пилить. «Отрежу их на хрен», – подумал Бобровский, ковыряя.

В этот момент его тряхануло. Показалось, что волосы на голове встали дыбом. Бобровский слетел с табуретки и повалился на кровать. Рука пульсировала от боли. Он пошевелил пальцами. На секунду показалось, что кончики пальцев светятся голубым сиянием. Сердце долбило как пулемёт. Но вскоре вернулось в привычный ритм. Немного полежав, Бобровский пошёл на кухню. Рука немного болела. Он надел на шею петлю, вскарабкался на стол, отодвинул занавеску и привязал конец удавки к карнизу. С улицы, наверно, будет видно. Да плевать. Как-то по телевизору показывали сюжет об одной актрисе, которая надела петлю на шею и выбросилась в окно. Потом висела весь день на фасаде дома. А соседи с нижнего этажа, должно быть, вволю насмотрелись на её мёртвые ноги.

По двору проехал мусоровоз. Бобровский шагнул со стола. Удавка схватила за горло. Кровь хлынула к голове, залила глаза и уши. Потом раздался хруст, но это были не его шейные позвонки. Бобровский грохнулся на пол, сверху на него упал карниз и накрыл занавеской. Сердце снова стучало как пулемёт, но удары были какие-то пустые и болезненные, не хватало крови и кислорода. Бобровский выбрался из-под занавески и на четвереньках двинулся в комнату, волоча за собой карниз. Ему просто хотелось залезть на кровать и лежать до скончания времён. Карниз застрял в дверном проёме и снова стиснул шею удавкой. Бобровский стал тянуть. Кровь опять залила голову. Но он понял, что не сможет себя убить. Вся решительность куда-то пропала. Он освободился от удавки, засунул карниз в кладовку, где был свален всякий хлам, вернулся в комнату и лёг на кровать. По телевизору шла мелодрама. Главная героиня изменяла мужу с приёмным сыном. Приёмный сын в свободное время потрахивал молодую соседку. Муж в это же время крутил интрижку с толстожопой адвокатшей, которая защищала его по делу о мошенничестве. Непонятно было, что им всем в конечном итоге надо кроме порева на стороне. К тому же актеры были очень плохи. Сплошная фальшь, ни капли жизни. И пустые глаза во весь экран телевизора. Оператор перебарщивал с крупными планами.

В дверь позвонили. Бобровский слез с кровати и открыл. Это был Никита. Из-за его плеча выглядывал мужичок, похожий на камбалу.

– Здорово, – сказал Никита и сунул руку через порог. – Это Гена.

– Здравствуйте! – сказал камбала.

Бобровский пустил их в квартиру. Гена тоже протянул руку. Она оказалась вялой и тёплой.

– Геннадий.

– Алексей.

– А ты чего в труселях? – спросил Никита. – С бабой, что ли? То-то я не могу тебе дозвониться.

– Жарко, – сказал Бобровский и ушёл в комнату.

– Мы кухню осмотрим, – сказал Никита из коридора. – Ген, ты рулетку взял?

Бобровский надел джинсы и чёрную футболку с надписью «Metallica», купленную в секонд-хенде пару лет назад.

– А занавеска где? – услышал он голос шурина с кухни. – И карниз?

– Я не знаю, – ответил Геннадий.

– Ладно. Делай замеры. Я с зятем покалякаю пока.