Почти каждый читатель этих строк, который был советским школьником в 1980–1990‐е годы, вспомнит, как он играл «в сифу» или «в сифакá». После звонка с урока кто-нибудь кричал внезапно: «сифа!», и все начинали бросаться грязной тряпкой для пола или доски, мокрой губкой или жеваной бумажкой. Предмет для бросания должен был быть неприятным, в идеале — способным испачкать одежду, а от игроков требовалось увернуться от этого предмета. Если тебе не везло, то ты становился сифаком, твоя форма была украшена позорным пятном, избавиться от которого можно было, только «заразив» другого игрока. Слово «заразить» здесь использовано совершенно не случайно. Возможно, в детстве вы не догадывались, что «сифак» и «сифа» — сокращения от слова сифилис, но этому есть убедительные доказательства. В Саранске эту игру называют заразки, в Новосибирске и Новокузнецке — параша, а в Белоруссии, Нарве и Херсоне — тиф. Игра изображала реальное заражение «нехорошей» болезнью: результатом этого метафорического заражения (как и реального) становился позорный знак (грязное пятно на одежде). Возможно, именно поэтому во многих школах было нельзя приглашать играть в «сифу» девочек.

Грязное пятно, появляющееся на одежде неудачливого игрока, является метафорой заражения, а получивший его игрок моментально и не по своей воле пересекает символическую границу между чистым (здоровым) и грязным (зараженным). Не случайно и тряпка в игре, и сам играющий назывались не только наименованиями заразных болезней (тиф, сифилис), но и теми диалектными словами, которые обозначали грязь и нечистоты, например во Владикавказе игра в сифака — это форш (диалектное «нечистоты»). В других местах в ход пошли слова из блатного лексикона: играющий в Свердловской области назывался чуханка («грязнуля»), в Северном Казахстане — параша, а в Омске — шкварь («презираемый человек»).

Точно такое же, совсем не невинное происхождение имеет один из вариантов «игры в пятнашки» (по своему типу «салочки-догонялочки»), которая изображает на самом деле «заражение оспой». Отсюда и пятнашки (то есть оспины). Неудивительно, что такая игра становится популярной во время эпидемий конца XIX века.

В «сифака» играли в школах уже на излете советской эпохи, а люди, ставшие школьниками до 1980‐х годов, этой игры совершенно не помнят. Почему же вдруг школьники принялись массово играть в нее в конце 1980‐х и первой половине 1990‐х годов?

Сифилис был по-настоящему опасен в первой половине XX века, а в 1950‐е годы, после появления антибиотиков, стал хорошо поддаваться лечению. Исчезли запущенные формы сифилиса, при которых проваливался нос и начинались психозы. Сифилис перестал быть опасным и неизлечимым заболеванием, но остался болезнью постыдной, «грязной», указывающей на то, что человек имел сомнительные контакты. В одной из серий советского культового детектива «Следствие ведут знатоки» (начало 1980‐х годов) преступники шантажируют высокопоставленную советскую чиновницу, угрожая ей поддельной справкой, в которой сказано, что ее юная дочь заболела сифилисом после отдыха в советском пансионате. Так злоумышленники заставляют чиновницу идти на должностные преступления.

Поскольку сифилис был знаком, указывающим на «нечистоту», его название стало использоваться в детской игре, которая учила бояться грязного и стыдного, то есть охранять границу между двумя этими категориями вещей.

В 1966 году британский антрополог Мэри Дуглас опубликовала свою знаменитую книгу «Чистота и опасность», где задалась простыми, на первый взгляд, вопросами: почему в разных человеческих обществах возникают такие разные представления о грязном (опасном) и чистом и зачем нам нужны эти представления? Можно есть свинину на Кубе — и это хорошая, чистая, самая достойная еда, но нельзя есть в Израиле, стране с похожим климатом. Согласно Мэри Дуглас, дело не в самом наборе эмпирических знаний о мире. Дело в том, что мышление человека устроено категориально. Наш мозг воспринимает все объекты в мире как относящиеся к жестким категориям, с помощью которых человек описывает мир. Эти категории, как правило, бинарны (мужчина — женщина), а их наполнение зависит от каждой конкретной культуры. Грязное, как неоднократно повторяет Дуглас, — это прежде всего вещь, которая находится «не на своем месте». Проверьте себя сами. Представьте себе мир, где есть две категории вещей — лежащие на столе и на полу (второй класс — это плохой класс). Если салфетка лежит на столе, то это просто салфетка. Если ее случайно скинуть на пол, то она немедленно переходит в разряд мусора, нечистой вещи (даже если пол был чистым), и мы ее выкидываем, хотя свойства самой салфетки при этом не поменялись.

Если вещь становится нечистой, оказавшись не в своей категории, то ее надо очистить. Именно поэтому, согласно Мэри Дуглас и другим когнитивным антропологам, в традиционных обществах постоянно проводятся ритуалы очищения, если кто-то приехал из чужого места, коснулся чужой вещи или просто иногда шагнул не туда. Например, в монгольской юрте ружье висит на мужской половине, и женщине — существу из совершенно другой категории — категорически запрещено касаться его. Естественно, если какая-нибудь женщина захочет навредить мужу-охотнику, то она коснется или даже переступит через его ружье. Если это произойдет, то единственный способ спасти загрязненное ружье — это провести ритуал очищения: окурить можжевельником.

Однако если есть правило, существуют и исключения, когда нарушать категориальную классификацию можно и даже нужно. В мирах с четким делением на мужское и женское однополые пары вызывают резкую неприязнь, обвинения в разрушении «традиционных ценностей» и даже физическую агрессию. Однако в традиционных мусульманских сообществах Средней Азии, несмотря на строгое деление на мужское и женское, были мужчины, которые носили женскую одежду и назывались женскими именами. Им было позволено, поскольку они были шаманами. Шаман выпадал из привычных категорий: разговаривая с духами, он пересекал одну границу — границу миров — значит, мог беспрепятственно пересечь и другую — гендерную. Точно такая же логика действует в индийской культуре, где представители касты хиджра (трансвеститы, гермафродиты, кастраты и гомосексуалы, находящиеся на границе между двумя полами) наделяются магическими способностями.

Нарушение границ между чистым и нечистым и сейчас может вызвать резкое неприятие почти у любого читателя этих строк. В 1986 году когнитивные психологи Поль Разин и его коллеги опубликовали статью, описывающую результаты любопытного эксперимента. Они показывали испытуемому мертвого таракана, тщательно его дезинфицировали, а потом на долю секунды опускали в стакан с водой. Выпьете ли вы такую воду? Скорее всего, нет — и в эксперименте пить эту воду отказалось подавляющее количество участников, хотя мертвый продезинфицированный таракан ничем не угрожал их здоровью и не мог загрязнить воду. Тем не менее границы грязного и чистого для нас столь же незыблемы, сколь и нелогичны — с научной точки зрения. Надо сказать, что экспериментаторы не доказывали категориальное деление мира, согласно теории Мэри Дуглас: они проверяли тезис о наличии в мышлении современного человека законов контагиозной и симпатической магии, описанных более ста лет назад антропологом Джеймсом Фрэзером. Если кратко, то, согласно теории Фрэзера, во-первых, первобытный человек считал, что если объект А похож на объект Б, то А и есть Б; а во-вторых, если А касалось Б, то свойства Б передались А.

«Тараканий эксперимент» воспроизводим: его с некоторыми содержательными вариациями неоднократно повторяли другие психологи, в результате чего Андреа Моралес и Гаван Фитцсимонс доказали важность символических границ для современного человека: шоколад, лежащий на полке в супермаркетах рядом с прокладками, продаваться будет очень плохо.

Итак, произвольное перемещение объектов между категориями не приводит ни к чему хорошему. Объект, оказавшийся вследствие такого перемещения «не на своем месте», становится нечистым и опасным. В игре, которую мы разбирали выше, грязная тряпка случайно перемещает игроков между классами: тот, кого она коснулась, немедленно перемещается в класс зараженных сифилисом. То же самое можно было сделать, если играющий считал кого-то из своего окружения неприятным человеком, и тогда «заражение» переставало быть случайным, а оказывалось способом пометить социально неприемлемых товарищей. Ровно так поступали студенты в Перми в 2010‐е годы:

Советские городские легенды, о которых пойдет речь ниже, говорили именно о результатах таких «невозможных перемещений» — крысиных лапках, которые по недосмотру оказались в колбасе, человеческом мясе, которое в результате злой воли производителя пирожков стало едой, и человеческом жире, ставшем мылом.