Искусство и антропология

Согласно Успенскому, искусство – это “путь познания”, и оно связано с другими путями познания – наукой и философией. В отличие от Вл. Соловьева, подчеркивавшего теургический аспект искусства и видевшего в поэте главный инструмент для достижения теократического синтеза и “введения всего сущего в красоту”, Успенский акцентировал особые познавательные возможности искусства. “Искусство основано на эмоциональном восприятии, на чувстве неведомого, которое лежит по ту сторону видимого и ощутимого, и на переживании творческой силы, а также на чувстве “души” предметов и явлений”. Успенский утверждал, что искусство, не содержащее тайны и не ведущее “в сферы неведомого и не приводящее к новому знанию – это лишь пародия на искусство, а часто даже не пародия, а просто коммерция или производство”.

За его концепцией искусства стоит перекликающееся с символической концепцией “воли и алчбы невозможного” чувство тайны и единства живого мира. Искусство современного человека Успенский относил к разряду псевдоискусства, ставя его в общий ряд с другими искаженными формами познания: современной псевдорелигией, псевдофилософией и псевдонаукой: “Очень немногие знают вкус настоящих вещей”, – писал он по этому поводу. Между подлинной религией, подлинным искусством, подлинной наукой, с одной стороны, и их подменами, которые обычно называются религией, искусством, наукой и т. д., с другой, Успенский видит существование множества промежуточных стадий, соответствующих различным уровням человеческого развития, и каждой из них свойственен ее собственный уровень понимания. Наступательно эгалитарной уравнительной прогрессистской антропологической модели своего времени Успенский противопоставляет иерархическую антропологию, соотносящую уровень постижения истины с уровнем развития человека. “Причина существования этих уровней заключается в наличии глубокого коренного неравенства между людьми”, – утверждал он. Путь к настоящему, или, как говорил позже Гурджиев, объективному искусству лежит через напряженную внутреннюю работу, через преодоление ординарной модели в себе, через реализацию идеальной модели.

Успенский настаивал, что различие между разными уровнями искусства, науки и религии находится не в сфере идей, но в самом человеке, который эти идеи воспринимает и воспроизводит. Одна и та же идея может быть по-разному понята людьми разных уровней, и у разных людей разные искусства, разные науки и разные религии. Таким образом, ислам или христианство или любая другая религия у людей разных уровней развития абсолютно несхожи. И вопрос, по Успенскому, заключается не в том, чтобы признать право на все степени понимания, а в том, чтобы установить степень неизбежного искажения, свойственного конкретному уровню развития того или иного человека, отделяющего этого человека от постижения истины. Динамическая модель, лежащая в основе антропологии Успенского, является традиционалистской по своему существу. Она исходит из идеи существования первоначальной традиции и внутреннего круга как хранителя истинного знания. “Если мы признаем, – пишет Успенский, – что в истоке всего лежит истина, что существуют разные уровни и разные степени искажения истины, мы увидим, что истина постепенно привносится и на наш уровень, хотя, разумеется, в совершенно неузнаваемой форме”. Только знание того, как и в каком отношении отличаются друг от друга люди разных уровней развития, дает возможность определить, как и в каком отношении отличаются между собой религии, искусства и науки в их понимании. Для Успенского характерно понимание современной мысли не как продукта “эволюции, а как продукта вырождения” первоначального знания. Развивая свое представление об уровнях бытия разных людей, Успенский писал: “большинство людей способны воспринять истину только в форме лжи… Нас окружают искажения и извращения истины, и мы не способны ничего воспринимать вне их”. Подчеркивая трагичность человеческой участи и фатальность причин, ограничивающих понимание и познание истины, и формулируя идеи практического идеализма, Успенский выделял между теми, кто принимал эту ложь, тех, кто “пошел дальше в поисках истины и в конце концов мог достичь ее”.

Различая уровни человеческого развития, Успенский обращается к проблеме духовного прогресса, или подлинной эволюции. С точки зрения Успенского, подлинные искусство, наука, религия и философия открываются только тем, кто в своем развитии достиг высших состояний. Даже случайные прорывы в высшие состояния производят феномены подлинных искусства, науки и религии. А так как “экстаз” есть “высшая форма эмоционального опыта, то все истинное искусство не что иное, как попытка передать состояние экстаза”.

Успенский писал о том, что в человеке представлены два мира – феноменальный и ноуменальный, первый проявляется в планах физическом и биологическом, последний проявляет себя в психических явлениях. Мы можем делать выводы и наблюдения на основе нашего опыта по поводу явлений физических и биологических, но явления психические мы чувствуем, ощущаем и осознаем лишь внутри себя, и наши заключения по поводу психических явлений других людей основываются на аналогиях с нашей собственной психической жизнью. Таким образом, Успенский понимал психику человека как непосредственную часть ноуменального мира и потому считал ее недоступной для позитивистского модуса мышления: “она не может быть объяснена теми же методами, с помощью которых объясняются явления феноменального мира”.

Выступая против линейного мышления и феноменалистской редукции, свойственных позитивизму, Успенский утверждал древнейшую ведийскую истину о тождестве имманентного и трансцендентного. Он указывал на то, что ноумен и феномен – это “не совершенно разные вещи, но просто разные стороны одного и того же” и что “каждый феномен – это конечное выражение в области нашего знания чего-то бесконечного”, т. е. ноумена. Для иллюстрации идеи отношения между ноуменами и феноменами Успенский предлагает сравнить человеческую психику с темным спящим городом, посреди которого движутся ночные сторожа с фонарями и каждый освещает маленький круг вокруг себя. Каждый такой светящийся круг представляет “я”, проживающее свою часто короткую жизнь. Существует непрерывное движение света в этом мире темноты, и растет осознание новых объектов этого мира, но все движение в целом мучительно вращается в круге тех же самых ограниченных идей. Успенский задавался вопросом: может ли это непрерывное движение световых пятен в нашей психике объяснить феномен движения во внешнем видимом мире? И другой вопрос: имеем ли мы истинное право считать психику человека функцией какого-то иного измерения, чем тот трехмерный мир, где функционирует человеческое тело? И он предлагал положительные ответы на эти вопросы, характерные для его философии, ищущей выхода за пределы “обыденного” и стремящейся к достижению “ноуменального”, или “метафизического” знания и существования.

Искусство в системе Успенского является одним из путей к ноуменальному, поскольку оно основано на чувстве неведомого – того, “что лежит по ту сторону видимого и ощутимого”. Успенский признавал за искусством способность видеть дальше и глубже, чем обычное человеческое восприятие. Обычное восприятие, как правило, просто “чувствует дорогу”. Но искусство, писал он, это “начало видения”, оно “ощущает бесконечные невидимые грани кристалла, одна из которых называется человеком”. Именно через сферу искусства и его особое ви`дение приходит Успенский к понятию многомерного человека.

Успенский ясно различает между “научным” и “художественным” подходами к различиям, существующим между людьми “по самой их природе, происхождению и целям их существования”. Позитивист не осознает разницы между моряком, палачом и отшельником, которая состоит в том, что одни из них “способны производить энергию одного вида, а другие – совершенно иного вида”.

Искусство, по Успенскому, это наиболее могущественный инструмент познания мировой причинности, или ноуменального мира. Так как ноумен, т. е. скрытое значение и скрытая функция мира, проявляется в феномене, то возможно отраженное познание ноумена через феномен. “Феномен – это образ ноумена”. Художник должен быть ясновидящим, он должен видеть то, что не видят другие, он должен быть волшебником: он должен обладать властью заставлять других видеть то, что они сами увидеть не в состоянии, но что видит он.

Очень показательно сопоставление эстетических концепций Успенского и позитивиста Ипполита Тэна. В своей “Философии искусства” и в книге “О методе критики и об истории литературы”, вышедшей в Санкт-Петербурге в 1896 году, Тэн часто пользуется теми же понятиями, что и Успенский, говоря о задаче “изображения скрытого мира”, о том, что “телесный человек есть лишь указание, при помощи которого надо изучать человека невидимого, его душу”, употребляя понятия “внутренние силы”, “лестница для физической стороны человека”, но объясняет их фактами социально-биологического детерминизма. Говоря о литературном произведении как о “снимке с окружающих нравов и признаке известного состояния умов”, т. е. фиксируя интеллектуально-нравственный характер эстетических идей, что было вполне созвучно с эстетикой Успенского, Тэн, однако, объясняет их воздействием среды, сопоставляя законы влияния последней с действием экологических и биологических законов, т. е. сводя явления высшего порядка к явлениям низшего.

Концепция искусства Успенского строилась на противопоставлении позитивистской доктрине социального происхождения и служебной роли искусства и являла собой характерную метафизическую теорию искусства. В ней легко найти перекличку с позднейшей концепцией искусства как вестничества Даниила Андреева, где поэт, в традиции Владимира Соловьева, воспринимался как носитель высшего знания.