“Четвертый путь” полвека спустя

Активные годы жизни Гурджиева, Успенского и многих других людей, втянутых в волну “четвертого пути”, пришлись на эпоху двух мировых войн и промежутка между ними, то есть на время крушения западной цивилизации. В это время в борьбе друг с другом сошлись глобальные маги. В войнах и лагерях гибли целые поколения, а у оставшихся в живых рушились духовные основания, внешний и внутренний строй жизни. В результате коллективный сон стал плотней, а жизнь – лихорадочней. Баланс жизни стал еще более хрупким, а слепота и беспомощность человека перед социальным минотавром – еще безысходней. Так закончилась фаустовская цивилизация и началась новая эра электронники и терроризма.

После смерти Успенского и Гурджиева прошло и ушло поколение их непосредственных учеников. Мелькнули нью-эйджеские герои: Клаудио Нараньхо, Джон Лилли, Рам Дас, Тимоти Лири. 70 лет уходил и, наконец, ушел Кришнамурти, живая легенда о живом знании. Освободился от тяготы тела нежный мистик Рамана Махарши, слившись с чистым Атманом. Вернулся в свою примордиальную Традицию Рене Генон. Кумиры Раджниша и Кастанеды дали массовому потребителю адаптированную мудрость и удалились. После этого было выпалено еще много холостых залпов.

Сегодня, более чем полвека спустя после смерти Гурджиева и Успенского, старый дом европейской цивилизации окончательно разрушен. Безраздельно воцарился “новый порядок”, о природе которого ведутся бесконечные дискуссии: что это – постыстория, информационная бездна или что-то еще более зловещее? Ясно одно: если время между двумя европейскими войнами было переломным и разделяющим две эпохи, то сегодняшний день – это время вхождения в плотное без щелей и разрывов пространство нового эгрегора.

Работа Гурджиева и Успенского была направлена на создание в человеке предпосылок для его пробуждения от тотального сна и бегства из тюрьмы. Люди, берущие на себя такую задачу, появляются не в каждом поколении. Счастливы родившиеся в периоды, когда на землю приходят татагаты, говорил Будда. Счастлива земля, рождающая и взращивающая таких людей. Гурджиев сказал бы, что в такой земле “есть почва и условия для формирования посланников Нашего Общего Отца”. Этой землей для Гурджиева и Успенского была Россия. О Западе первой половины ХХ века с еще теплящимися рудиментами фаустовской цивилизации Гурджиев писал как о мире “специфических условий”, переводящих человека из разряда искателей истины в разряд ее утилизаторов. Он видел в этом прагматическом мире искусственную ситуацию хронического дисбаланса и называл постоянную материальную озабоченность Запада “хроническим материальным вопросом”.

Обретение для своей работы той степени свободы и независимости, которые были естественны в России 1910-х годов, на прагматическом Западе стало сверхчеловеческой задачей и потребовало от Гурджиева невероятного напряжения сил. Европа “не давала возможности работать с идеями и методами”, – сетовал Гурджиев. Он отбивался от постоянно гнетущих забот о том, как бы отсрочить тот или иной платеж или у кого бы еще взять в долг и найти устойчивое финансирование. Задачу открыть Институт гармонического развития человека на Западе, недостроенные филиалы которого он оставил в России, Гурджиев называет громадным грузом, непосильным для обычного человека.

Обвал российской цивилизации в 1917–1921 годах был поистине катастрофическим, масштабы его трудно переоценить – мы видим это по урону, нанесенному культуре российского Серебряного века вообще и гурджиевской работе в частности. И все же он не смог окончательно разрушить факторы, ответственные за воспроизведение условий возникновения людей особой духовной конституции, открытых, по выражению Гурджиева, “Божественному импульсу Объективной совести”.

В условиях Запада перед Гурджиевым встала задача поиска новых форм передачи “истинного знания”. Новых, потому что Гурджиев впервые вплотную столкнулся с феноменом западного человека, воплотившего для него новую – по сравнению с российским человеком – степень деградации и отрыва от традиционных истоков. Распознавая динамику дальнейшей деградации, Гурджиев видел без прикрас человека “настоящего и будущего” и писал о невероятной “внутренней концентрации” сил, необходимых для работы в этих условиях. Лейтмотивом его книги “Жизнь реальна, только когда “Я есть” является жалоба на практически неизлечимую “ненормальность” окружавших его людей. Запад, на который с надеждой смотрели поколения российских мечтателей, предпочел чечевичную похлебку праву духовного первородства, окончательно войдя в стадию “царства количества”. Он давно уже не замечал ужас своей ситуации, и в нем давно были утрачены “почва и условия для формирования посланников Нашего Общего Отца”.

Появление французского отделения института и затем открытие его филиала в Америке Гурджиев был склонен видеть исключительно как награду за свои жертвенные усилия, как “результат настойчивости человека, приводящего всего себя в согласие с принципами, которые он сознательно поставил себе в жизни для достижения определенной цели”.

Нельзя не признать, что все западные ученики Успенского и Гурджиева, по большому счету, не состоялись. Не успев сформироваться, они вышли на социальные торги и приступили к безответственному “человеководительству”. Местом и временем аппликации определялись стилистика и тактика Гурджиева в новый период, и, говоря о Гурджиеве на посткатастрофическом Западе, надо отделять его учение – зерна от плевел – форм его подгонки под европейские и американские культурные и психологические стандарты. Гурджиеву не посчастливилось найти на Западе такого же чистого резонатора своих идей, каким был российский интеллектуал Успенский. Робость и бесталанность или механичная одержимость – вот черты, которые характеризовали западных гурджиевских последователей. И дело не в адекватности учителя и учения – альтернативе, которую запальчиво сформулировал для себя Успенский, порывая с Гурджиевым, а в той хаснамуссовской беспринципности, которой отдала предпочтение новая западная цивилизация. Проблема гурджиевского учения на Западе – это прежде всего трагическая обреченность высоких задач в “царстве количества”.

Но прежде всего нужно задать вопрос: как же могла произойти катастрофа таких масштабов в России – стране, породившей “искателя Истины” Георгия Гурджиева, где его бесконечными трудами был создан первый Институт гармонического развития человека? Произошло одно из двух: либо жизнь в России внезапно и без видимых причин накренилась и опрокинулась, либо Гурджиев не увидел вовремя роковую нестабильность этой страны и близость неотвратимой катастрофы. Либо – третье и самое вероятное – он приехал с миссией предотвратить катастрофу и не справился с нею.

Идея безумия, которое вызывают планеты и звезды и которое охватило в те годы значительную часть планеты, и ссылка на незаметный ход событий, на стечение невидимых случайностей мало что объясняют. На наш взгляд, первая половина XX века была переломным моментом, обвалом западной цивилизации – обвал этот предрекали давно и многие, – вызванным заползанием в ее каркас примитивной плазмы, из которой, когда она слегка остыла, был вылеплен новый образ мира. Гурджиев своим воспитанием и самой своей судьбой стал гением этой минуты, как Цезарь и Наполеон были гениями своих исторических конфигураций. Очутившись в гуще событий, он высек из них гениальную искру, соединив в себе и собой то, что история сломала. Он невредимо проплыл, минуя все препоны и пороги, и вывел из бурного потока сотни душ, обреченных на гибель в беспощадном водовороте событий.

Борьба магов длилась 30 лет – с 1914 по 1945 год, – но вот момент перелома позади, плазма остыла и осела, началась новая эпоха. За полвека, прошедшие после войны, сложился новый, несравнимо низший по сравнению со старым строй жизни. Массы, вышедшие на арену истории и выполнившие назначенную им разрушительную роль, были в очередной раз загнаны в подземелье. Борьба магов стала “холодной”. Более полувека длится “холодный спектакль”, временами становясь горячим на периферии. Балет Гурджиева продолжается.