Девушка, читавшая журнал «Знамя»

Я три года выходил из дома на завод в 7:30 утра. Выходил и выходил, ничего особенного. Я ненавидел завод. Ненавидел формовку. Хотел блевать от лома и лопаты. У меня постоянно болела спина. Я не пил из последних сил. Часто пересматривал «День сурка». Не видел никаких перспектив. Жалел себя. Потихоньку разжигался ненавистью к этому миру. Каждую ночь думал вернуться в криминал. Балансировал на грани. В моей жизни не происходило ничего. Путинское безвременье, пробравшееся за шиворот. «Облако-рай» без отъезда на Дальний восток. Шизофреническая сонливость.

В июне 2011 года я вышел и увидел на лавке девушку. Брюнетка. Худенькая. Потрепанная. То ли наркоманка, то ли бродяжка, то ли всё сразу. Лет двадцати пяти. Я бы не обратил на нее внимания, если бы не журнал, который она читала. Она читала журнал «Знамя» за 1996 год. Это было странно и красиво. Рассвет. Лучи подсвечивают ее со спины. Вокруг заводской район, а она читает толстый литературный журнал в эпоху интернета. Дикий контраст. Всякий раз я проходил мимо, замедляя шаг, надеясь поймать ее взгляд. То есть в первый раз я просто прошел мимо, чтобы в заводском шуме подрастерять утренние впечатления. Правда, когда я вышел из дома на следующий день и снова увидел ее на лавке, я обрадовался. Не знаю даже чему. Мимо текли люди, все спешили на работу, а она читала журнал и никому не принадлежала. Я не был моряком, но, наверное, моряки так реагируют на землю, когда долго-долго видели только море. А может, я нагнетаю, потому что люди всегда нагнетают, если мыслят ретроспективно.

На пятый день я проснулся взволнованным. Я думал, что сегодня ее не будет на лавке, а если будет, то я подойду к ней и что-нибудь скажу. Скажу «привет» или «как дела?». Или просто сяду рядом и закурю с независимым видом. Я нервно почистил зубы и положил обед в сумку. Жена сказала:

– Ты какой-то дерганый сегодня. Что с тобой?

– Ничего.

– Ты меня любишь?

И пытливый взгляд. Последнее время она часто об этом спрашивает. Обычно я отвечаю автоматически:

– Конечно, люблю.

А потом пытаюсь в это поверить. Точнее, пытаюсь понять – а как я ее люблю? Десять лет брака. Свалка горя за спиной. Мы поженились, когда ей было восемнадцать, а мне двадцать три. Я люблю ее как дочь? Как свой педагогический проект? Как родственника? Как любовницу? Как жену? Откуда взялась между нами Великая Китайская стена отчуждения, если мы каждый день признаемся друг другу в любви? Нас связывает живое чувство или мертвящий быт? Или мы просто отдаем дань консерватизму? Я не знаю. В одну минуту мне кажется одно, в следующую – другое. Что кажется ей, бог весть. Нам страшно говорить о нас. Мы поддерживаем тишину и улыбаемся. В этот раз я не улыбнулся. И про любовь тоже говорить не стал. Я проделал это бессознательно. Просто задумался о девушке с журналом. Жена отреагировала:

– Глеб, почему ты молчишь?

– А? Я опаздываю. Люблю, конечно. Пока.

Я схватил сумку и ушел в коридор. Напялил кроссовки. Спустился на первый этаж. У двери я замер. Мне было страшно ее открывать. А вдруг на лавке никого нет? Вдруг она исчезла, и я больше никогда ее не увижу? И что тогда? Жить дальше? «Жить дальше!» Могу же я сказать себе гадость. Я скрипнул зубами и вышел на крыльцо. Девушка читала журнал. Я приблизился. Она читала. Я приблизился еще. Она опустила журнал и посмотрела в упор. Правильные черты. Упрямый подбородок. Обкусанные губы. Синие глаза.

– Привет.

– Привет.

– Как дела?

– Хорошо. А у тебя?

Я смешался. Во мне случилась неконтролируемая потребность говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Не знаю почему.

– Я сяду?

– Садись.

Я сел.

– Ты куришь?

– Курю.

– Кури.

Я достал пачку. Мы закурили.

– Ты читаешь «Знамя»?

– Тут последние стихи Бродского. И «Чапаев и Пустота».

– Почему ты сидишь здесь каждое утро и читаешь журнал?

– А ты почему не сидишь?

Я усмехнулся.

– Теперь сижу.

– Нет, ты уйдешь на завод.

– Не уйду.

– Ладно. Прочитать тебе что-нибудь?

– Прочитай.

– Положи голову мне на колени.

– Зачем?

– Я в фильме видела. Я так хочу.

Я положил. Лег на лавку и положил. Внутри меня рвалась какая-то ткань. Мимо пробегали знакомые. Все они косились оленьими глазами. Внешне я был расслаблен и свободен, а внутри считал минуты. Через двадцать минут из подъезда на электричку выйдет моя жена. Это мешало мне насладиться моментом. Девушка пролистнула журнал и прочла «Корнелию Долабелле». Звонкий голос плыл над моей головой, как… Как цыганский романс над Детройтом.

– Красиво.

– Холодно.

– Ты о чем?

– Слишком мраморное.

– Ты не любишь мрамор?

– Люблю. Но ты пробовал прижиматься к нему сердцем? Вот послушай «Маленькие города». Они теплее.

– Подожди. Давай отсюда уйдем.

– Почему?

– Потому что через двадцать минут из подъезда выйдет моя жена.

– Я думала, ты больше.

Я вспыхнул. Она назвала меня маленькими человеком.

– Хорошо. Мы никуда не пойдем.

– Твоя жена на меня нападет?

– Нет. Я не знаю, что она сделает.

– Ты лежишь на иголках?

– Читай. Как тебя зовут?

– Даша.

– Глеб.

– Дурацкое имя.

– Почему?

– Похоже на звук. Будто камень в реку бросили. Глеб-глеб-глеб. Ты умеешь пускать «лягушек»? Ну швырять плоские камни, чтобы они прыгали по воде?

– Умею.

– Ты меня научишь?

– Научу.

– Спасибо тебе. Дождемся твою жену и пойдем на Каму?

– Да. Наверное.

Даша начала «Чапаева и Пустоту», когда из подъезда вышла моя жена. Она остановилась у лавки. Буквально застыла. Моя голова лежала на Дашиных коленях, а глаза смотрели на жену. Жена сказала:

– На электричку опаздываю. Вечером поговорим.

И ушла. И я ушел. Учить Дашу пускать «лягушек». Жечь костер. Гулять по барже. Сидеть в старой котельной на берегу. Пить вино. Целоваться, но не заходить дальше. «Ну, чего ты?» – говорил я ей. «Ничего. Все мы ничего. В этом-то и прелесть».

Вечером я вернулся домой. Жена атаковала меня вопросами. Я молчал. Я не знал, что ей сказать. Я не понимал происходящего. Утром, ровно в 7:30, я вышел к подъезду. Даши нигде не было. На лавке лежал журнал «Знамя». Я повертел его в руках. Перебрал страницы. На последней я нашел четверостишие, написанное синей ручкой:

 

Навсегда расстаемся с тобой, дружок.

Нарисуй на прощанье простой кружок.

Это буду я: ничего внутри.

Посмотри на него – и потом сотри.

 

Я сунул журнал под мышку закурил и пошел на завод. С женой помирился. Убивать надо таких Даш. Разлучница проклятая. Вертихвостка. Бросила меня красиво, понимаешь. Смену из-за нее прогулял. Еле умолил бригадира Савельича не лишать меня премии. На Каму ходили… Глупость какая. Гипноз! Я жене так и сказал – гипноз. Да разве стал бы я на лавке лежать не пойми на чьих коленях, если б не гипноз? «Глеб» ей не нравится. Звук, говорит. Сама она звук. Наркоманка конченая. Все люди работают, а она журналы по лавкам читает. Изолировать таких надо от общества. Тунеядство – это не свобода. Журнал еще этот… Седьмой год храню втайне от самого себя. Под инструментами. В дальнем шкафу. Выбросить не могу. Не знаю почему. Сука.

Это я вначале так думал. Потом стал анализировать. Сопоставлять. Прикидывать. И знаете что? Не могло такого быть. Не в этой реальности. Слишком чудно. Даша, лежание на коленях, Корнелий Долабелла, Кама, вино, поцелуи… Именно у моего подъезда. Именно тогда, когда я дошел до ручки. Как специально. А может быть, и специально. Через месяц я в этом уверился. Даша, она не только ко мне приходила. У Хемингуэя есть ее образ. У Мариенгофа. Лев Толстой видел ее перед смертью. Макар Стахов в своей книге «Звезды и буераки» описывает второе пришествие Девы Марии, когда она собирает новых апостолов. Только вот Дева Мария – вылитая Даша. В «Юноне и Авось» Казанская Божья Матерь – это тоже она. Окончательно я прозрел в Пушкинском музее. Туда привезли пять картин Рафаэля. Я был в Москве проездом. Пошел смотреть. Четыре картины не произвели на меня особенного впечатления, а перед пятой я чуть не упал в обморок. Это была даже не картина, так – набросок углем девушки в профиль. Просто это был набросок моей Даши. Понял, что я избранный. Кем избранный? К чему избранный? Я не знаю. Знаю только, что мне надо читать «Улисса» и ходить на турник. Я живу прежней жизнью. Терпеливо жду. Пинаю камушки в бордюры. Если отскочит вправо – все сбудется. Если влево – нет. За последний месяц сорок семь раз отскочило вправо и двадцать три влево. Мне кажется, это хороший знак. Я в блокнотик записываю. Веду учет.