Заговорщик

Чужому эгоизму всегда можно противопоставить свой собственный. Коварству – ещё более изощрённое коварство. А иногда – непроходимую тупость, и это тоже срабатывает. Но себе, что ты противопоставишь самому себе?

Не привычный к тяготам самоанализа, я пошёл к Худому.

– Ты так и будешь теперь сюда вламываться? А клиент бы сидел?

Вид у него был усталый, весь он – какой-то измочаленный.

– Но не сидит ведь.

– Только что разошлись. У меня новый куратор. Проблемы. Может быть, люстрация. Если меня люстрируют, уйду в психиатрию. Медбратом. Медбратом-то возьмут с тремя дипломами? Секретнейшим образом и совершенно негласно.

– …А я сегодня Блондинку видел.

И опять я наткнулся на него в декорациях парадного Петербурга. На этот раз он был со своей Соней: женщиной яркой, самоуверенной и старше Блондинки лет на десять, что меня безмерно удивило. Не замечал я за ним подобной утончённости и девушек его представлял нормальными такими девушками, острозубыми ангелочками двадцати с чем-то. И вот, пожалуйста. Поздоровавшись, он смотрел на меня без тени смущения, а на неё – с нескрываемым восторгом. Как обманчива внешность.

– Как бы он не женился.

Я хотел пошутить, но Худой не увидел в моих словах ничего смешного. Он кивнул и мрачно сказал:

– Я тоже подумываю. Вообще в голову не приходило, а тут как очнулся. Теперь в любой день… У меня есть обязательства. Должен, пока могу, обеспечить. Крыса, ты не думаешь завещание написать или что-нибудь в этом роде?

Я издал какие-то звуки.

– Ну вот и я так думаю.

– Не настолько же нам конец, – сказал я, совладав с голосом.

– А я вот чувствую, что настолько. Как будто это уже не я. Ну то есть я, но не в виде себя.

– А в чьём же?

– Не в виде вообще. Так, субстанция.

Довели вещества, подумал я. Человек есть то, что он ест.

И разве Худой не был прав?

В предложенных театром абсурда обстоятельствах уцелели те, кто принял абсурд как данность и, с веществами или без, решил соответствовать.

Очень скоро, на очередном совещании большого формата, я встретил хромого полковника из ФСБ, адепта стратегического терпения, и тот весело сказал:

– Ну не прав ли я был?

Учитывая, что специалист сделал, что хотел, и уехал торжествующий, я не мог разделить его оптимизма.

– Брось, это одна видимость. Взгляни на свежие глаза. Дядя приехал местный Демконтроль топить, а не Фонд этот дурацкий. И чего, потопил? Плывут лучше прежнего, продавили наконец свой закон о люстрации. Вашему прекрасному городу опять предстоит стать полем всероссийского эксперимента. Тут появляется – чьим, спроси себя, старанием – opus magnum. Пилястры, канистры… Показал товар лицом, не постеснялся. А какое у товара лицо? Ну это риторический вопрос, мы знаем, какое и, опять-таки, чьё.

– Но это клочки, фрагменты.

– Не обязательно съесть барана целиком, чтобы узнать вкус баранины. Крышка твоему Достоевскому.

– …Я так и не смог понять, чего он добивается. В широком смысле.

– Развала страны, если совсем широко. Передачи её под внешнее управление.

– И ты действительно так думаешь? Не по службе?

Полковник засмеялся.

– Конечно.

Глупо было спрашивать; но я столько времени провёл со Станиславом Игоревичем, что уже не мог смотреть на него как на карикатуру. Пусть он был больной, скользкий и враг, но никак не двухмерный. Опять же Хлодвиг…

– Ты случайно не знаешь, кто послал ему Меншикова?

– Я и послал. А что?

– Нет, это не ты.

– Тебе нужна увесистая причина? В качестве зрителя я предпочитаю мордобой.

– Так ведь не было мордобоя.

– Ну ты даёшь. Добрёл до чёртиков, а сам ни черта не увидел.

Щепки, оставшиеся от кораблекрушения, сбиваются, пока их окончательно не разнесёт волнами, в кучу, тем более если это мыслящая щепка. Так что нет, я не удивился, когда Худой предложил встречать Новый год вместе.

– Моя, – он набрал воздуха, – жена давно хочет познакомиться с моими друзьями.

– Ты что, всех зовёшь?

– Только тебя. Блондинка в Париже, а Граф вне доступа.

– …А какие-нибудь другие друзья у тебя есть?

– А у тебя?

Если поскрести, подумал я. Одноклассники и однокашники, которых не вижу годами. Двоюродный брат в Орле. Прежние и нынешние сослуживцы, с которыми пошёл бы в новогоднюю ночь по клубам, если бы не захотел провести её перед телевизором. Малахольные друзья Анжелы, которых она так старалась защитить. Сама Анжела, не отвечающая на мои звонки. Если бы я мог встретить Новый год с ней…

Спасибо, приду, сказал я, выкидывая размышления об Анжеле из головы. Размышления – это то, что тебя добивает.

Жених

Конечно, я хотела свадьбу, а мамулю так вообще кондрат хватил, когда мы пришли и сказали, что расписались. Но Максимчик сорвался как на пожар и даже раскошелился на ускоренную регистрацию. Я думала, такое только в кино бывает, когда герой говорит героине «давай сюда паспорт», и наутро они уже муж и жена. Если дело происходило ещё и в воскресенье, я начинала гадать, где же они найдут работающее отделение Сбербанка, чтобы уплатить госпошлину, и все последующие события в фильме теряли для меня ту малую долю достоверности, какой могли похвалиться. Сценаристам нужно быть внимательнее к деталям, особенно таким, которые всем – им самим тоже – хорошо известны по личному опыту.

В ответ на протесты Максимчик сказал, что свадьбы, во-первых, не хочет и, во-вторых, не может её ждать, потому что мало ли что с ним случится за этот месяц – что угодно случается с людьми по дороге из дома в булочную, – и мне должна достаться хотя бы квартира, раз уж не полноценная семейная жизнь. Меня это напугало. Я хочу сказать, никто не держит в уме абстрактных несчастий и уж тем более не торопится на их случай уладить вопрос с женой и квартирой, а Максимчик говорил так, словно был уверен, что не позднее чем в пятницу (к примеру) попадёт под машину. (Тоже пример. Я просто не могла представить, какое другое абстрактное несчастье может на нас обрушиться.)

Мамуля, как я и боялась, пришла в ужас. Мало того что она хотела понятного зятя, а Максимчик для неё был не понятнее иероглифов, так он ей ещё и не понравился. Мы принесли цветы, торт и шампанское, и вот она смотрела на них, смотрела на Максимчика, задавала, запинаясь, вопросы – и с каждым ответом в комнате становилось всё темнее, словно выключили свет, а за окном сгущались тучи. Но туча, конечно, была внутри, и люстра горела ярко. Я только порадовалась, что мамулин нынешний уехал куда-то на подработки и не вносит свою лепту.

Когда она ушла на кухню мыть посуду и потихоньку плакать, Максимчик похлопал меня по руке и сказал, что всё наладится, и наша отдельная жилплощадь – тому залог. Бедняжка думал, что от мамули можно отгородиться отдельной жилплощадью. У него просто не было нужного опыта; в Максимчиковой семье, насколько я поняла, отгораживались всегда и крайне успешно, государственными границами в том числе, и его мама с незапамятных времён жила с новой семьёй в Европе, оставив старшего сына на бабушку. Потом бабушка умерла, а Максимчик поддерживает с мамой связь посредством двух электронных открыток в год. Могу себе представить, как прошёл бы (никак не прошёл) такой номер с мамулей.

Пару дней мамуля собиралась с мыслями. Наконец звонит мне и говорит трагически: ты могла выбрать кого угодно! Молодого, красивого! (Так они и дефилируют перед моей кассой: актёры, космонавты.) Ты что, беременна?

Теплилась, значит, у неё надежда, что это всего лишь брак по залёту и долго он не продлится. Просто удивительно, как люди успокаиваются, когда им кажется, что они понимают, что происходит.

Нет, говорю. Но я уже над этим работаю.

Мамуля опять в слёзы, а я некстати и в красках представила реакцию Максимчика: как бы и он, бедненький, не заплакал. Можно подумать, дети – это чудовищное испытание, в которое нужно входить, всё предусмотрев, до зубов вооружившись, и ещё тянуть до последнего. Да даже и войны, если их оттягивать, не больно-то удаются.

Ничего вперёд, конечно, я ему говорить не буду, это бессмысленная жестокость. Начнёт изводить себя и меня, стенать, что мы не готовы, торговаться за отсрочку и наконец, объятый ужасом, потеряет эрекцию. Пусть лучше потом пару дней покричит и успокоится. Мы ведь поженились, правильно? Чего ещё он мог ожидать?

Я очень старалась, в доме всё шло как по рельсам, и Максимчик странно присмирел, словно сдался. Что-то подкосило его, не имеющее отношения к нашей семейной жизни, но он по-прежнему не собирался это обсуждать, хотя стал внимательнее и мягче, а я, натыкаясь на стену, тоже ничего не говорила. Так мы, внутри невесёлые, из кожи вон лезли, показывая друг другу, как у нас всё распрекрасно.

Я скучала по Фонду, по Петру Николаевичу – которому звонила, но бедняжка, совершенно раздавленный, не стал со мной разговаривать. Простите, сказал, Алечка. Простите, что так вышло. Пётр Николаевич, говорю, миленький, вы-то чем виноваты, особенно передо мной? Я была так счастлива! Ах, говорит, неважно, потом поймёте. И всё, попрощался, а в следующий раз просто не взял трубку, и все сведения – дедушка жив, у дедушки депрессия – я получала по Скайпу от Павлика.

Павлик неожиданно и за считанные дни изменился. Теперь это был подчёркнуто циничный, опалённый разочарованием, лишь внешне молодой человек – гладкое лицо, душа в шрамах. (Думаю, он предпочёл бы шрамы на более видном месте, чтобы уж точно никто не ошибся.) Когда, очень осторожно, я сказала, что жертва интриг, амбиций и государственного произвола всё же не он, а его дедушка, Павлик ответил, что женщины верят только видимости, а видят только то, что могут пощупать. С дедушкой ничего не случится, довольно агрессивно сказал он, у него всегда были связи. Всё это – комедия для телевизора; в противном случае, как ты понимаешь, я бы никуда не уехал. Я не очень понимала, тем более что телевизор закрытие Фонда проигнорировал, но воздержалась от провокаций. (Это Кирюша так говорит, когда не хочет слушать: «Воздержись от провокаций». …Нет, про Кирюшу не буду.)

Тем временем декабрь подошёл к концу, и тут Максимчик меня удивил и порадовал. Я сказала, что на тридцать первое мне выпал выходной и мы можем на пару дней поехать за город, а он говорит: нет, лучше встретим дома, гостей позовём. И уточняет, видимо, испугавшись, что я соберу толпу продавщиц: я приведу друга, а ты – свою девушку для музеев. У неё парень есть? Нет, говорю, парня нет, и с другом ты чудесно придумал, и до чего всё удачно совпало. (Наконец-то, думаю, всё у нас налаживается, что значит терпение и труд.) Купила ёлочку, достала с антресолей игрушки – давно их приметила во время уборки, – квартира надраена, паркет натёрт, всё сверкает, сияет, от елочки пахнет Новым годом, и наряжали мы её вдвоём.

Машечка, мне кажется, была рада приглашению, хотя сперва немножко поломалась. (Ну это не очень хорошее слово; в случае Машечки, наверное, и неправильное. Она не то чтобы ждала, что её будут уговаривать, а словно удивлялась про себя, как это о ней вспомнили и, отнекиваясь, давала мне возможность передумать. Пришлось сказать твёрдым голосом: я на тебя рассчитываю.) Она так из-за чего-то грустила, бедняжка, но не откровенничала. Или это я не умею задавать наводящие вопросы? Большинству людей, если они хотят о себе поговорить, наводящие вопросы ни к чему: они всегда могут сказать «да, кстати» и перевести разговор в нужное русло. Я спрашивала у Машечки «как дела», «что с работой», «куда ходишь», она отвечала с запинкой, и оставалось только гадать, смущение это или нежелание вдаваться в подробности.

– А кто ещё будет?

С моей стороны, говорю, никого, а Максимчик позвал пару друзей, которых я не знаю, так что поможешь справиться. Свадьбы не было, знакомить он меня ни с кем не знакомил – хорошенькое положение для молодой жены.

Я не сказала, что друг будет один, чтобы Машечка не подумала, что специально для него мы её и приглашаем. Более того, я сказала правду: из-за этого неведомого друга я сама нервничала. Спрашиваю у Максимчика: что за человек, к чему готовиться? Не беспокойся, не вегетарианец. Очень хорошо; но всё-таки? Вы давно знакомы? Не друг детства, если ты об этом; лицом в салат не упадёт. Да, думаю, всеобъемлющая характеристика друзей детства. А с девушками у него как? А твоя Машечка что, кривая-горбатая? Моя Машечка, говорю, красотка каких поискать, особенно когда захочет, но ей требуется соответствующая среда, как знатоку современного искусства и интерактивных подмигиваний. Подмигиваний каких-каких?! И нечего, говорю, смеяться. Интерактивные подмигивания – важная часть дискурса. Зайка, ты что, подавился? Сейчас водички налью.

Кирюша вот тоже закатывал глаза, когда кто-нибудь (чаще Машечка, но и Станислав Игоревич тоже) произносил это слово. Оно очень… как сказать?.. опознавательное. Как георгиевская ленточка. Я ему это сказала, и он… Нет. Нельзя мне вспоминать.

Я вытащила все мамулины рецепты, съездила на рынок, сама испекла торт, и когда стол наконец был накрыт и мы переоделись, нарядились и присели вдвоём в одно кресло, почувствовала, что Решимость вознаграждается.

В черноте за окном шёл снег и волшебно блестел под фонарями, разминались перед полуночной канонадой петардисты, медленно проехала машина, за которой долго ещё, как шлейф, тянулась музыка, и Максимчик сказал, почему бы нам до прихода гостей не выпить по глотку за самих себя, и обоим не хотелось подниматься. А потом прозвенел звонок, и мы пошли открывать. Вместе, взявшись за руки. Всё, как я и планировала.