60
На ночлег они устроились под большим высоким деревом. Разожгли костер. Индеец молча нарезал каких-то веток и периодически подбрасывал их в пламя, отчего все вокруг окутывалось едким дымом. Джобс и Таманский чихали, кашляли, но возмущаться перестали после того, как выяснилось, что дым отгоняет местный гнус. Самому проводнику на мошек было наплевать. Он сидел на подстилке из листьев, молчал и, казалось, спал.
Джобс щурился от дыма и все вертел головой.
– Что вас беспокоит, Билл? – поинтересовался Таманский.
– Звезд не видно, – неожиданно ответил Джобс.
– Не подозревал, что вы такой романтик.
– К черту романтику, Тамански. Если я сплю под открытым небом, то должен видеть звезды. Если их нет, я начинаю нервничать. Черт его знает, куда нас ведет этот дикарь.
– Вы умеете ориентироваться по ночному небу?
Американец развел руками.
– Если бы мы были севернее, то есть в Штатах, я бы вас вывел куда угодно. Но тут, если честно, мне неуютно.
– Иными словами, Билл, звезды вам нужны исключительно для душевного спокойствия.
– Можно и так сказать.
Джобс пристроился спиной к стволу дерева и вытащил из-за пазухи фляжку. Отвинтил крышечку, хотел уже было глотнуть, но остановился. Протянул флягу Таманскому.
– Хотите?
Костя кивнул. Принюхался. Пахло сивухой.
– Что там?
– Конечно, виски…
Таманский закрыл флягу и вернул ее назад.
– На голодный желудок не буду. Погодите, разогреются консервы.
Джобс согласился и подбросил в костер сухую палку.
Огонь плевался искрами в темноту. Где-то там, за гранью светлого круга, что-то шевелилось, шуршало. Громко заорала птица. Может, с перепугу, а может, перед смертью…
– Выползет сейчас какая-нибудь чертова анаконда… – прошептал Джобс.
– Не переживайте. Я где-то читал, что самая большая неприятность в джунглях – это не тигры, не анаконды и не кровожадные пигмеи, а всякая мелюзга с крылышками и без. Все, что ползает, летает, кусается и заползает под кожу. Червяки там, знаете… все такое. И не лечится.
– Черт бы вас побрал, Тамански! – Американец вскочил. – Успокоили…
Костя улыбнулся.
– Ладно. Я пошутил. Анаконда страшнее. У меня создается впечатление, Билл, что вы в этих лесах в первый раз.
– Не в первый! – Джобс сердито плюхнулся на свое место. – Совсем не в первый. Потому и волнуюсь. Это вам, новичкам, все с рук сходит… Что там с консервами, черт бы их сожрал?!
Таманский осторожно, двумя палочками выволок из костра две банки. Понюхал.
– У нас проблема, Билл.
– Какая? – Джобс заглядывал Косте через плечо.
– Даже две. Во-первых, у вас так громко урчит в брюхе, что это полностью нас демаскирует для ночных хищников. А во-вторых, на этот запах они сползутся и без вашего урчания. Есть, правда, и хорошая новость, нас они не тронут.
– Почему?
– Сожрут всю тушенку… – Костя достал хлеб.
– Черта с два! – Джобс подтянул к себе свою жестянку. – Черта с два! Сейчас я сожру даже тигра! Питона проглочу!
– Вот что делает с человеком еда. – Таманский посмотрел на индейца. – Эй, амиго…
– Оставьте, – буркнул американец. – Насчет того, чтобы его кормить, у меня договора с Вождем не было.
– Все равно нехорошо… – нерешительно ответил Костя и дотронулся до индейца. – Амиго, есть будешь?
Но тот молчал с закрытыми глазами.
– Спит… – махнул рукой Джобс. – И черт с ним, пусть спит. Дитя природы.
Где-то в темноте снова всполошилась птица. На этот раз ближе. Совсем близко. Американец не обратил на шум никакого внимания. Таманский порылся в мешке и вытащил пистолет, добытый перед путешествием предприимчивым коллегой.
– Нервничаете? – спросил Джобс с набитым ртом. – А зря.
– Зато вы будто бы успокоились…
– Я когда ем, всегда успокаиваюсь, – ответил американец. – Поэтому стараюсь не нервничать. Представляете, с таким антидепрессантом в какого толстяка я превращусь. Когда брюхо сыто, мир кажется мне средоточием прекрасного! Вот так-то. К тому же дикие звери боятся огня.
– Звери, да… Боятся… – пробормотал Таманский, вглядываясь в темноту. – А люди?
Джоб отмахнулся.
– А люди вообще ночью по лесу не ходят. Только разве что психи какие-нибудь… – Билл перестал жевать и задумался. – Черт вас возьми, Тамански. Вы законченный параноик! Можно у вас попросить еще хлеба?
Костя молча протянул американцу горбушку. Тот разломал ее на кусочки и принялся собирать ими жир, что остался на дне консервной банки.
– Даже психи, Тамански, не станут шляться ночью по лесу, – бормотал он. – Даже психи! Все психи сидят под деревьями и жрут из банок тушенку. И запивают ее виски!
Он протянул флягу Косте. Тот принял, не отводя глаз от темноты, что притаилась где-то там, за светлым кругом, отхлебнул. Пойло было крепким и совсем не похожим на ту бормотуху, которой они упились в первый день путешествия. Дыхание перехватило разом. Таманский закашлялся и вернул фляжку Джобсу.
– Ага! – Американец был удовлетворен произведенным эффектом. – Как? Дерет? Настоящий! У меня дядюшка гонит! Старик в свое время таскал виски из Мексики в Техас. Настоящий бутлегер. А потом таскал то же самое виски из Техаса в Мексику. Теперь сидит на ранчо, варит эту отраву и продает. Предприниматель!
Джобс хихикнул и запрокинул донышко фляги. Таманский краем глаза видел, как ходит его кадык.
– Специально берег. – Джобс припрятал ополовиненную флягу. – Таманский, подежурите пока? Растолкайте меня, когда надоест… Годится?
– Вполне.
– Только постарайтесь не палить без повода, еще напугаете нашего краснокожего друга… – Американец натянул на себя одеяло.
Таманский еще долго всматривался в темноту. Но лес хранил молчание.
Наконец Костя уложил пистолет рядом с собой, подкинул в костер дров с особыми веточками и устроился поудобнее. Он ждал. От дыма слезились глаза. Ночь становилась прохладней, от земли потянуло сыростью. Кто-то маленький, наподобие ежа, шуршал в листве. Таманский пару раз видел острую любопытную мордочку и две бусинки глаз. Костя тщательно прислушивался, стараясь за обычными ночными звуками различить что-то особое, другое. Шаги, неосторожный хруст веток под сапогом. Зверей он не боялся. С чего бы животному, пусть оно тридцать три раза хищное, лезть к костру и нападать на трех человек? Это не Россия и не зима, где медведь-шатун может запросто порвать человека, джунгли большие – места на всех хватит. Но человек… Человека Таманский боялся.
Слева хрустнуло, Костя дернулся, схватил пистолет. Но… тишина. А когда он обернулся, у костра сидел он.
Точно такой, каким изображали его на плакатах. Черные кудри. Бородка. Звездочка на берете. Только чуть постарше…
Че, сощурившись, посмотрел на пистолет. Улыбнулся.
– Знаете, Константин, Аргентина для меня значит гораздо больше, чем все остальные страны. Исключение составляет разве что Куба. Но там меня слишком любят. А здесь… Здесь я просто чувствую себя дома.
– Но вы же тут родились…
– Не поэтому. Просто это особая страна.
– Чем же?
Че пожал плечами.
– Я присматривался к ней, когда искал выход для континентальной герильи. Излазил здешние леса вдоль и поперек. Был в разных городах, разговаривал с людьми. Я посещал многие местные храмы. Старые, еще со времен ацтеков.
– И выбрали Боливию? Почему?
Но Че будто не слышал.
– Революция – это огонь, который Прометей принес людям. Это пламя, горящее внутри человека, толкающее его вперед. Невозможно сопротивляться этому призыву в своей душе. Революция дается людям свыше. Странно слышать эти слова от меня? Но все же… Иначе никак не объяснить тот факт, что разутые и раздетые кубинцы опрокинули вооруженную армию Батисты, обломали рога американцам и до сих пор строят коммунизм под самым боком у США. Ничем иным нельзя объяснить то, почему русские свергли монархию и выстроили могучее государство. Не страшно, что мы когда-нибудь умрем. Не страшно, если кто-то гибнет на революционном пути. Главное, чтобы были руки, которые примут винтовку из ослабевших ладоней, чтобы нашлись голоса, которые подхватят крик, нашлись сердца… В которых горит огонь. Но если этого нет, если пламя погасло… Сколько найдется подлецов и мерзавцев, которые станут размахивать алым знаменем, лишь бы соблюсти свою выгоду. Лишь бы одурачить, надуть и загнать обратно в рабские колодки тех, кто еще что-то может. Вот чего я боюсь больше всего. Революция не может быть причесанной, глянцевой, плакатной.
Он замолчал. Протянул руки к костру, чтобы согреть ладони.
Таманский вспомнил, как когда-то видел фотографии этих рук. Отрубленных, ссохшихся, жутких…
– Я помогу вам, Константин.
– Разве я просил о помощи?
– Нет. – Че улыбнулся. – Не просили. Я помогу вам без всяких просьб. К тому же вы пишете книгу, это хорошо. Это будет настоящая, правдивая книга, а не очередной сборник мифов, приглаженных и облагороженных. Революция не терпит лжи, Константин, и я всегда служил ее делу честно. Многие будут говорить, что время для революций прошло, что ее больше не будет никогда. Не верьте им. Для настоящей борьбы нужно время. И когда оно придет, этот божественный огонь засияет с новой силой.
– Так почему же все-таки Боливия, Эрнесто?
Че Гевара обернулся, посмотрел на храпящего американца. Хмыкнул.
– Я всегда прихожу туда, где я нужен больше всего. Даже если там еще не готовы принять меня.
