Глава 7. Стареть не будем!

 

Загадка вечности и века —

Кто отмеряет наши дни,

Что заставляет человека

Расти, стареть, затем уйти?

Кто месяцы считает, годы?

Ответ поищем у природы.

 

Даёшь Учредительное собрание!

В 1992 году в Москве по инициативе канд. мед. наук Л. Д. Иткиной, работавшей врачом-гериатром в Центральной поликлинике и числившейся главным внештатным специалистом по геронтологии и гериатрии Минздравмедпрома РФ, была создана московская, ставшая затем межрегиональной, Ассоциация «Геронтология и гериатрия». Она объединяла главным образом практических врачей, работающих в области гериатрии и в госпиталях ветеранов Великой Отечественной войны. Президентом этой ассоциации и была Иткина. И. И. Лихницкая была вице-президентом Ассоциации, и от неё мы знали, что основной формой деятельности этой организации были семинары по повышению квалификации врачей обычной сети в области гериатрии. В наиболее экономически (и научно) развитых странах (США, Великобритании, Италии, Германии, Франции и других), наряду с гериатрами, то есть врачами, пациентами которых являются люди пожилого и старческого возраста, крупные коллективы ученых работают в области биологии старения, разрабатывают средства предупреждения преждевременного старения. Значительное внимание уделяется вопросам демографии и социальным аспектам пожилого населения. Не случайно в состав исполкома Международной ассоциации геронтологов входит три секции: биологии старения, клинической геронтологии (гериатрии) и секция поведенческих и социальных наук о старении. Нам представлялось необходимым следовать именно такому объединению специалистов всех этих направлений.

Я познакомил Э. Пушкову с В. Хавинсоном, мы обсудили план действий, и дело пошло. Наметили дату проведения учредительной конференции – 31 марта 1994 года. Лиля договорилась с пансионатом в Стрельне, что они предоставят номера для приезжих делегатов. Составили списки людей, которые занимались геронтологией и гериатрией – кого мы знали лично по разным конференциям, кого – по публикациям. Разослали приглашения. В. Хавинсон предложил пригласить в качестве патрона конференции академика РАМН Ф. И. Комарова, который был в то время вице-президентом РАМН и активно поддерживал исследования по пептидным биорегуляторам. Лиля Пушкова заручилась поддержкой профессора А. В. Шаброва – ректора Санкт-Петербургской медицинской академии им. И. И. Мечникова. Пригласили Д. Д. Венедиктова, бывшего зам. министра здравоохранения, а в описываемое время – научного руководителя неведомого нам Института проблем гуманизма, здоровья и милосердия и возглавлявшего какой-то фонд. Конечно же, пригласили Л. Д. Иткину. Из Новосибирска приехал директор НИИ терапии СО РАМН академик РАМН Ю. П. Никитин, которого мы «вычислили» по его интересным работам по долгожительству в Сибири. К конференции Р. Ш. Бахтияров подготовил в Публичной библиотеке выставку о З. Г. Френкеле, я – выставку работ российских ученых по геронтологии и гериатрии, которую мы разместили в фойе конференц-зала пансионата, где проходило мероприятие. Конференция прошла великолепно. Приехали около 100 человек из семи городов России. Открывал конференцию Федор Иванович Комаров. Выбрали правление, которое по его предложению избрало президентом меня, вице-президентами – академика РАМН Ю. П. Никитина, В. Х. Хавинсона, ученицу академика Н. М. Эмануэля из Института химической физики РАН докт. биол. наук Л. К. Обухову, учеными секретарями стали Э. С. Пушкова и ученица В. М. Дильмана – Е. В. Цырлина.

Запомнился вопрос, который задал мне тогда приехавший на конференцию Леонид Гаврилов, перебравшийся с женой Натальей из Москвы в США, где они работали (и сейчас работают) в Иллинойском университете в Чикаго. Так вот, Леонид, имея в виду организацию Геронтологического общества, спросил, зачем мне всё это нужно? Я ответил ему, что время пришло, и задал встречный вопрос: если не мы, то кто это сделал бы? Ответа на мой вопрос я не получил.

Организационных проблем было множество. Нужно было подготовить и утвердить Устав общества, зарегистрировать и открыть счет в банке. Памятуя, что Всесоюзное общество геронтологов и гериатров входило в систему научно-медицинских обществ, находившихся под патронатом Министерства здравоохранения СССР, мы написали письмо о создании Геронтологического общества в Минздрав, но ответа не получили. Минздраву, который возглавлял в то время генерал медицинской службы Нечаев, было не до научных обществ. Обращение в РАМН также осталось без ответа. Добрый совет дал Ф. И. Комаров, который посоветовал обратиться в РАН. В. Хавинсон был знаком с Ириной Александровной Максимовой, заместителем академика-секретаря Отделения физиологии РАН академика П. В. Симонова. Её хорошо знала Л. К. Обухова, с которой раньше работала Ирина Александровна. Максимова, переговорив с Павлом Васильевичем, включила в программу заседаний бюро Отделения физиологии вопрос о создании Геронтологического общества при РАН. Мы подготовили необходимые материалы, приехали в назначенный срок в Москву. Накануне решающего дня я был в гостях у В. С. Турусова, которому рассказал о предстоящем событии.

– А ты знаком с Павлом Васильевичем? – неожиданно спросил Турусов. – Мы с Павликом старинные друзья еще по Военно-медицинской академии. Я сейчас ему позвоню!

Сказано – сделано. Тут же состоялся разговор по телефону. Владимир Станиславович потом мне рассказал, что Симонов задал ему только один вопрос – порядочный ли человек Анисимов. Видимо, ответ его удовлетворил.

Заседание бюро Отделения физиологии, на которое пригласили В. Х. Хавинсона, Л. К. Обухову и меня, прошло без проблем. Я сделал краткое сообщение о состоянии геронтологии в стране, истории вопроса и состоявшейся в марте 1994 года учредительной конференции. Выступили с поддержкой академики Ю. В. Наточин и П. В. Симонов, возражений или сомнений в целесообразности создания Геронтологического общества при РАН никто не высказал, и решение было принято.

Без сомнения, создание Геронтологического общества, объединившего ведущих ученых-геронтологов и гериатров страны вне зависимости от их ведомственной принадлежности, стало переломным моментом в новейшей истории российской геронтологии. В 1994 году была создана кафедра геронтологии и гериатрии Российской медицинской академии последипломного образования в Москве. В 1995 году приказом Минздрава РФ утверждена новая врачебная специальность «врач-гериатр», вышли первый номер журнала «Клиническая геронтология» (Москва) и руководство для врачей «Практическая гериатрия» (Самара). В 1996 году Геронтологическое общество вошло в состав Европейского отделения Международной ассоциации геронтологии. В том же году на базе Самарского областного госпиталя ветеранов войн был открыт НИИ «Международный центр по проблемам пожилых». С 1996 года начал регулярно выходить «Вестник Геронтологического общества РАН». В 1997 году в Москве организован НИИ геронтологии Минздрава РФ, в Отделении клинической медицины РАМН впервые состоялись выборы по специальности «геронтология и гериатрия» (В. С. Гасилин). В августе 1997 года на XVI Всемирном конгрессе геронтологии в Аделаиде (Австралия) Геронтологическое общество принято в Международную ассоциацию геронтологии (МАГ), а его представители вошли в Совет МАГ. В 1997 году вышли учебник «Геронтология и гериатрия», 1-й том ежегодника «Успехи геронтологии» (Санкт-Петербург) и 1-й номер журнала «Психология зрелости и старения» (Москва), начал выходить реферативный сборник «Геронтология и гериатрия». В 1998 году создан и начал работать Межведомственный научный совет по геронтологии и гериатрии РАМН и МЗ РФ, на базе областных госпиталей ветеранов войн организованы Международные центры по делам пожилых в Ульяновске и Ярославле. В 1999 году состоялся I Российский съезд геронтологов и гериатров. Но об этом позже…

5-бромдезоксиуридин (БДУ)

Вещество с таким мудреным названием представляет собой синтетический аналог тимидина. Включаясь вместо тимидина в ДНК, БДУ, вследствие равенства ван-дер-ваальсовых радиусов атома брома и метильной группы тимидина, не «узнается» ферментами репарации и длительно присутствует в различных органах и тканях организма, что меняет комплементарность и приводит к точечным мутациям и нестабильности генома в целом. При относительно редком включении БДУ на место цитозина во время дальнейших репликаций ДНК он может «исправить» свою пару, присоединив вместо гуанина, образующего в норме пару с цитидином, аденин. А. Лихачёв, работая в МАИР над проблемой роли репарации в канцерогенезе, изучал особенности повреждения и репарации ДНК при воздействии БДУ и предложил мне исследовать его потенциально канцерогенное действие, которое не было как следует изучено. Мы решили поставить опыты с неонатальным введением БДУ, чтобы ответить на принципиальный вопрос – достаточно ли избирательной мутации в ДНК, чтобы инициировать неопластический процесс. В 1981 году английская исследовательница Валда Крэддок (V. Craddock) сообщила, что БДУ не канцерогенен, но ускоряет старение у крыс. Однако в ее опытах в группах было всего от шести до пятнадцати животных, что явно недостаточно как для суждения о канцерогенности, так и о его влиянии на старение.

В 1985 году мы начали обширные эксперименты в этом направлении. БДУ в разных дозах вводили новорожденным крысам, а затем потомство подвергали одному из воздействий: введению НММ, рентгеновскому облучению, кастрации с последующей пересадкой яичника в хвост для индукции у них постоянного эструса, односторонней нефрэктомии. Введение одного БДУ сокращало продолжительность жизни животных, ускоряло выключение эстральной функции, угнетало иммунитет и существенно увеличивало частоту развития спонтанных и особенно индуцированных вторым агентом опухолей. Это был серьезный результат. Впервые удалось получить доказательства того, что избирательного повреждения ДНК достаточно для инициации опухолевого процесса и ускорения старения. Так и было написано в статье, опубликованной в журнале «Cancer Research».

В лабораторию поступила в аспирантуру выпускница I ЛМИ Галина Осипова, с которой мы существенно расширили эти исследования. Были поставлены опыты с разными дозами БДУ с использованием мышей и двухстадийных моделей канцерогенеза, когда новорожденным животным вводили БДУ в качестве инициирующего агента, а затем применяли в качестве промотора эстрадиол, уретан, ТФА или НММ в разных дозах. Во всех опытах неизменно БДУ повышал чувствительность к действию второго агента, причем эффект сохранялся в двух поколениях. Результаты этих экспериментов были опубликованы в серии статей, вышедших как в отечественных журналах, так и в международных, таких как «Cancer Letters», «Mutation Research» и других,,,,,. Проект по БДУ дважды был поддержан грантами Международного научного фонда. Г. Осипова написала и защитила прекрасную кандидатскую диссертацию. Однако, к сожалению, затем ушла работать в фармацевтическую фирму – зар-плата научного сотрудника её никак не устраивала…

Прошло несколько лет, и на одной из конференций, кажется в Севилье, я увидел стендовый доклад, который назывался «5-Бромдезоксиуридин индуцирует клеточное старение in vitro». Работа была из Японии, и очаровательная девушка, стоявшая у постера, долго раскланивалась со мной, когда я представился и задал ряд вопросов по её работе. Через несколько месяцев было опубликовано несколько статей в престижных журналах, в которых эти данные были представлены в деталях. Было приятно, что наши результаты in vivo получили полное подтверждение в работах in vitro. Замечу, что, в отличие от американских ученых, которые крайне редко цитируют работы своих предшественников из других стран (чаще вообще не цитируют), японцы ведут себя значительно корректнее.

Работавший в НИИ экспериментальной медицины бывший сотрудник лаборатории Г. Б. Плисса Валерий Елисеев познакомил меня с В. М. Прокопенко – старшим научным сотрудником лаборатории перинатальной биохимии НИИ акушерства и гинекологии им. Д. О. Отта РАМН, с которой мы выявили антиоксидантные свойства эпиталамина, . Коллега Прокопенко – Татьяна Опарина, участвовавшая в этих экспериментах, рассказала о работе своему мужу Сергею Мыльникову – доценту кафедры генетики ЛГУ. Сергей работал с дрозофилами. Мы встретились с ним, и он согласился исследовать влияние мелатонина и эпиталамина на продолжительность жизни и свободнорадикальные процессы у плодовых мух. Эти исследования требовали расширения и подтверждения, и я привлек к сотрудничеству проф. Л. К. Обухову из Института химической физики РАН, которая вместе со своим учеником Д. М. Измайловым не только подтвердила основные результаты Мыльникова, но и существенно их дополнила. Тогда же состоялось наше знакомство с заведующим лабораторией перинатальной биохимии профессором Александром Вартановичем Арутюняном, с которым мы сотрудничаем уже многие годы. Супруга Арутюняна – Людмила Семеновна Козина стала ученым секретарем диссертационного совета в институте Хавинсона.

Окно в Европу

В 1995 году в Амстердаме состоялся III Европейский геронтологический конгресс. Впервые на международный конгресс мы поехали с В. Хавинсоном. Раньше, когда он был полковником медицинской службы и даже стал начальником созданной им лаборатории пептидной биорегуляции при Военно-медицинской академии, в заграничные командировки его не пускали. Запомнились прекрасный город, его дома, каналы, Национальный музей, памятники и особые достопримечательности, конечно же, квартал «красных фонарей» – где, как в зверинце, за стеклянными витринами сидели полуобнаженные жрицы любви на любой вкус и цвет. На конгрессе я сделал доклад об ускоренном старении, вызванном 5-бромодезоксиуридином, у крыс и мышей.

В Амстердаме мы познакомились с Андрусом Вийдиком, работавшим в Дании и бывшим в то время президентом Датского геронтологического общества. Я был знаком ранее с его женой Моникой Скалицки, работавшей в Вене и занимавшейся изучением влияния физических упражнений на продолжительность жизни крыс. Во время поездки в Вену в 1994 году я посетил ее лабораторию в Венской ветеринарной академии. В Амстердаме президентом Европейского отделения МАГ был избран профессор Марио Пассери, заведовавший кафедрой гериатрии в клинике Университета Пармы (Италия), – замечательный организатор, хороший специалист и интеллигентный человек. Пожалуй, в пору президентства Пассери в Европейском отделении МАГ был расцвет активности геронтологии в Европе, всецело обязанный его таланту и организаторским способностям.

Одним из первых успешных мероприятий, организованных М. Пассери, было совещание президентов национальных геронтологических обществ стран Европейского региона, которое состоялось в Парме в конце марта 1996 года. На него были приглашены представители 28 государств Европы, в том числе еще не принятых официально в МАГ. Особенно это касалось стран бывшего СССР. Получили приглашения и приехали на совещание В. В. Безруков, Н. Н. Кипшидзе, я и кто-то ещё из бывших «наших», кажется, доктор из Таджикистана. В работе совещания приняли участие руководитель отдела геронтологии ВОЗ бразилец Алекс Калаш, члены исполкома ЕРО МАГ. Мы подняли вопрос о приёме геронтологических обществ бывшего СССР в МАГ. По предложению М. Пассери общества России, Украины и Грузии были приняты в качестве ассоциированных членов ЕРО МАГ. Окончательно вопрос о вступлении в МАГ в соответствии с уставом МАГ был решен на очередном конгрессе МАГ в Аделаиде в 1997 году.

Если Господь попущает

В октябре 1996 года киевский Институт геронтологии организовал конференцию по геропротекторам в Одессе. Жили все в гостинице «Аркадия» на 16-й станции Большого Фонтана – звучит как музыка! Была чудная золотая осень. Я пешком ходил из гостиницы до Института глазных болезней им. Филатова, где проходили заседания. Конференция была замечательная. Запомнилось несколько эпизодов. На одном заседании я задал какой-то вопрос выступавшей с докладом молодой сотруднице Одесского мединститута. Председательствовавшему на заседании необъятных размеров академику-одесситу показалось, что я нападаю на докладчицу, которая была его ученицей. Он налился кровью и буквально заорал на меня, при этом вся тирада была на украинском языке, хотя все доклады делались на русском. Я сначала опешил от неадекватности такой реакции на мой скромный вопрос, к тому же не вполне понял, что так возмутило в моем вопросе уважаемого председателя, и, не владея украинской мовой, обратился к нему на английском с просьбой уточнить, что он имеет в виду. Надо было видеть, как почтенный академик хватал ртом воздух, как хохотали Г. М. Бутенко, В. В. Безруков и другие! Академик, видимо, совсем не знал английского языка. Вечером в замечательном Доме ученых состоялся «товарищеский ужин», на котором одесский академик подошел извиняться – мол, не знал, что я президент Российского геронтологического общества. А если бы был не президент, то что – можно орать?

Запомнилось посещение Оперного театра, где гастролировала китайская опера, а также замечательная автобусная экскурсия «Литературная Одесса». Прощаясь с нами, а на экскурсию поехали человек двадцать, экскурсовод сказала, что давно в ее практике не было столь внимательно и заинтересованно слушавшей ее группы. Я до этого только однажды был полдня в Одессе с детьми и Леной по дороге из Кишинёва в Затоку, куда мы ездили на море. За несколько дней конференции я был просто очарован городом, его улицами, парками, морем и людьми. Посетил «Гамбринус» на Дерибасовской. Пешком возвращался в гостиницу, и сложилось:

Октябрь в Одессе

 

В Одессе осень. Воздух чист.

Шуршит листвой бульвар Французский.

И обожгло мою ладонь

Пожатие ладони узкой.

Здесь, тихой музыки полны,

Стоят дома с загадкой окон.

И чувство странное вины,

Когда смотрю на светлый локон.

Здесь всё – гармония. На лист

Сами собой слетают стансы,

И чаек крик над головой

Звучит забавным диссонансом.

И, сознавая связь времён,

Крепя в душе приязни узы,

Я слышу, как, спустясь с небес,

Кружатся в тихом вальсе музы.

 

Нескучным оказалось возвращение из Одессы. Поезда ходили полупустые. Я ехал в четырёхместном купе до Питера в полном одиночестве. А вот два соседних купе были заняты каким-то высоким церковным чином и сопровождавшей его свитой из священников более низких званий. Они непрерывно сновали по коридору вагона. Дорога предстояла долгая. Спустя какое-то время я отловил молодого священнослужителя и спросил, кого они сопровождают. «Владыка Псковский и Великолукский совершал паломничество в Святую землю и морем возвратился в Одессу, а теперь едет домой в Псков», – был ответ. Я дал юноше свою визитную карточку и попросил передать владыке – у меня к нему, мол, есть вопрос.

– Владыка устал с дороги и почивает, – пришёл ко мне служка.

– Что ж, ехать почти двое суток, когда захочет, скажете.

Через минут десять в дверь купе постучали. «Владыка сейчас придёт», – сообщил послушник. Видно, любопытство разобрало его – что за вопрос может быть у профессора онкологии. Владыка – ещё не старый, но осанистый мужчина с окладистой бородой, в облачении – вошёл в купе, поздоровался, удобно сел и спросил, что за вопрос у меня к нему. Я поблагодарил его за то, что он счел возможным уделить мне время, сказал, что возвращаюсь из Одессы, где был на конференции по средствам продления жизни. А вопрос мой состоит в следующем. В Ветхом Завете сказано: «И будет лет тебе 120» (Быт., 6:3). Не против ли промысла Божьего будет, что учёные пытаются продлить жизнь человека? Можно ли этим заниматься? Владыка надолго задумался и ответствовал совершенно замечательно: «Если Господь вам попущает, то можно!»

Мы чинно поговорили о проблемах науки геронтологии, и владыка удалился почивать. После этого все его спутники с неизменной приязнью приветствовали меня при встречах в коридоре вагона. А один из них, назвавшийся отцом Олегом, затеял разговор и спросил, не знаю ли я врачей-священников в прошлом и настоящем. У него в Пскове при храме организован музей, где он собирает материалы по этой теме. Кто-то мне говорил, что Владыка Петербургский и Ладожский Владимир – кандидат медицинских наук. Конечно, я знал о митрополите Луке – знаменитом профессоре-хирурге и при этом генерале Войно-Ясенецком, чья книга «Очерки гнойной хирургии» была известна каждому врачу. Мне как-то попалась его философская книга, где митрополит Лука рассуждал о том, что душа человека помещается в сердце его. Я немного знаком с отцом Дмитрием – кандидатом химических наук в прошлой, светской жизни, а в описываемое время священнослужителем храма при Иоанновском монастыре, что стоит на реке Карповке в Петербурге. Настоятелем храма был отец Николай, тоже кандидат, но уже физико-математических наук. Один из моих учеников, два года бывший клиническим ординатором в нашей лаборатории и запомнившийся тем, что в перестроечные годы собрал целый шкаф коммунистической литературы (речи Л. И. Брежнева, труды других членов Политбюро, справочники партийного работника и тому подобные раритеты), стал священником Успенского храма, что на набережной Невы возле Горного института на Васильевском острове. Узнал я о таком чудесном перевоплощении от своей родственницы, сын которой венчался в этом храме. На фотографиях церемонии, которые она мне показывала, я увидел своего ученика в бороде, облачении, свершающего обряд венчания. «Это отец Александр», – пояснила мне родственница. Так я узнал о судьбе не нашедшего себя в науке клинического ординатора. Отец Олег протянул мне свою визитную карточку: «Если узнаете что нового по этому вопросу, сообщите, пожалуйста, – здесь мой e-mail указан».

50-летие по-военному

25 ноября 1996 года В. Хавинсону исполнялось 50 лет. Это событие он решил отметить проведением международной научной конференции «Геронтологические аспекты пептидной регуляции функций». «Газпром», видимо, тогда не считал деньги и хорошо поддерживал исследования по пептидам. Мероприятие было поставлено на широкую ногу. Был снят элитный санаторий «Белые ночи» в Сестрорецке. Приехал Ф. И. Комаров, многие сотрудничающие с Хавинсоном ученые из других городов. Владимир попросил меня пригласить для участия в конференции кого-нибудь из известных зарубежных ученых. Откликнулись на приглашение и приехали Билл Эршлер из Норфолка и Ив Туиту из Парижа, В. В. Безруков из Киева. Научная программа была на высоте. Но «гвоздем» конференции был, конечно, приём, состоявшийся в Каминном зале санатория, целиком посвященный юбиляру. Тогда я впервые столкнулся с этой стороной организаторского таланта Хавинсона. Режиссура мероприятия была необычной. Были приглашены артисты высокого класса, среди которых блистала прима Мариинской оперы Галина Богачёва, вела вечер известная петербургская телеведущая Ирина Тайманова. Началось всё с зачитывания поздравительных телеграмм юбиляру от высокого начальства, начиная с Минздрава, РАМН и Минобороны, Комитета здравоохранения города. Затем в строгой «военной» иерархии шли выступления академиков, директоров институтов и высокопоставленных гостей. Чтобы присутствующим не было скучно, поздравления перемежались выступлениями артистов.

Признаюсь, что на такого типа мероприятиях мне не приходилось бывать. Размах чествования произвел впечатление на многих участников конференции, приглашенных на банкет, включая зарубежных. Как потом удовлетворенно комментировал Хавинсон – главная цель была достигнута. Главной целью было продемонстрировать, что пептидное «дело» имеет могущественных покровителей, не жалеющих средств на поддержку этого «дела» и его лидера. «Никакая наука без денег невозможна, – любит повторять Владимир Хацкелевич, – а деньги дают свободу творчеству». Что ж, в принципе, он прав. 90 % науки, во всяком случае в России, делается на энтузиазме ученых. И само ее существование (пока) в нашей стране доказывает именно это. Ведь нельзя же назвать нормальным финансированием, если бюджет всей Российской академии наук не превышает уровня одного лишь Национального института рака США.

100-летие Анны Аслан

В конце мая 1997 года мы с В. Хавинсоном полетели в Бухарест, куда были приглашены выступить с докладами на II Национальном конгрессе геронтологов и гериатров, приуроченном к 100-летию ученицы академика К. Пархона профессора Анны Аслан (Пархон вместе с ней в 1952 году основал первый в Европе Институт геронтологии). Анна Аслан была изобретательницей «Геровитала» – знаменитого препарата, по данным румынских исследователей, обладавшего способностью омолаживать и увеличивать продолжительность жизни. «Геровитал» приносил Румынии доходы, наверное, превышавшие доходы от плохой румынской нефти. В. В. Безруков или кто-то из бывших на конгрессе киевлян рассказал нам, что созданием Института геронтологии в Киеве Советский Союз обязан в какой-то мере Анне Аслан. Когда Никита Сергеевич Хрущёв, возглавлявший партийно-правительственную делегацию, посетил в 1957 году своего друга Николае Чаушеску, тот с гордостью показывал советским друзьям достижения социализма на румынской земле, среди которых первый в Европе Институт геронтологии занимал не последнее место. Говорили, что в нем проходили лечение Франко, Миттеран и даже Мао Цзэдун, который по принципиальным соображениям не выезжал из Поднебесной – ему «Геровитал» регулярно направляли в качестве подарка от коммунистов Румынии. Хрущёв был настолько впечатлен достижениями румынских геронтологов (видимо, портреты омолодившихся висели в нужном порядке), что он спросил сопровождавших его лиц: «Почему в СССР нет такого института? Надо бы организовать в Москве».

– А почему не в Киеве? – сказал член делегации, первый секретарь ЦК компартии Украины товарищ Щербицкий. – У нас и климат лучше, и учёные не хуже. Вот был главный геронтолог Богомолец, жалко, умер.

На том и порешили. Так в 1958 году в Киеве был организован первый и единственный в СССР НИИ геронтологии АМН СССР.

Вернемся в Бухарест 1997 года. Мы с Хавинсоном запланировали посетить институты геронтологии и эндокринологии. В последнем работали Е. Дамиан и М. Ионеску, опубликовавшие большое число работ по биологическим эффектам пептидных экстрактов эпифиза. Интересовали нас и результаты применения «Геровитала» в опытах на животных – они печатались лишь в румынских журналах, которые отсутствовали в российских библиотеках. Посещение Института эндокринологии было неудачным – никого из ученых, работавших с пептидами эпифиза, на месте не оказалось, были лишь технические работники, плохо понимавшие по-английски. Помещения имели весьма запущенный вид – на полках стояли какие-то колбы, явно давно не используемые, не было никакого оборудования…

В тот же день мы пошли в Институт геронтологии. Доктор Габриель Прада, с которым я был знаком по многим геронтологическим конференциям, провел нас по клиникам, показал музей Анны Аслан, где были вывешены серии фотографий знаменитых людей, прошедших курсы омоложения «Геровиталом» в этом институте. «Вот фотография человека до первого курса лечения, вот здесь он же после второго, а вот тут после пятого», – поясняла нам сотрудница института, водившая нас по клинике. Мне очень хотелось задать вопрос, а не инвертирован ли порядок фотографий, поскольку эффект был столь разителен, что, казалось, их просто повесили в обратном возрасту порядке. Это мнение только укрепилось, когда мы посетили виварий. Я попросил коллегу познакомить нас с экспериментаторами: мне хотелось расспросить их, как «Геровитал» влияет на развитие спонтанных опухолей, и получить оттиски работ по геропротекторному действию препарата. Он привел нас к заместителю директора института – почтенной даме, которая сказала, что была ученицей Аслан и участвовала в опытах по продлению жизни. Я попросил её дать оттиски работ, поскольку в России ни одна библиотека этих журналов не получала. Дама несколько засмущалась и сказала, что не помнит, где эти результаты были опубликованы, и если найдёт, то обязательно пришлёт. Видимо, найти оттиски не удалось, поскольку до сих пор их не прислали. Поняв, что статей нам не получить, я попросил коллегу показать виварий. К моему удивлению, дама согласилась и привела нас в захламленную каким-то запылившимся оборудованием комнату, где крысы сидели в самодельных огромных клетках на 30–50 животных без вентиляции. Поразило то, что в той же комнате стояли клетки с мышами. Даже неспециалисту с первой минуты становилось понятно, что в таком виварии животные долго не проживут. В. Хавинсон любит вспоминать этот визит в институт Анны Аслан, когда рассказывает о замечательном виварии НИИ онкологии им. Н. Н. Петрова, где были установлены геро-протекторные эффекты его пептидов.

В США были поставлены опыты по проверке влияния «Геровитала H3» (это просто препарат новокаина (прокаина) с добавкой витаминов) на продолжительность жизни лабораторных крыс, и получили лишь ее десятипроцентное увеличение. Было также выявлено угнетающее действие «Геровитала» на активность моноаминоксидазы, с чем можно было бы связать его эффекты, если бы он действительно был эффективен. На прощание всем зарубежным участникам конгресса подарили по набору продукции Института геронтологии – «Геровитал», или «Аславитал» (по имени юбилярши), в таблетках, мазях, ампулах для инъекций, а также прекрасно изданную книгу о жизненном пути и славных достижениях знаменитого румынского геронтолога академика Анны Аслан. Мы, конечно, поблагодарили, но, помнится, весь увесистый комплект препаратов в гостинице я оставил на добрую память и для омоложения симпатичной горничной, убиравшей мой номер. Не берусь утверждать, но мне почему-то кажется, что так же поступили В. Хавинсон и другие гости конгресса.

Самарские лекции

В Самару на геронтологическую конференцию я поехал впервые в июне 1997 года. Главного врача Самарского госпиталя для ветеранов войн – Олега Григорьевича Яковлева – я уже знал по встречам в Москве. Он произвел на меня впечатление чрезвычайно энергичного человека и оказался неплохим организатором: на базе своего госпиталя сумел создать в 1996 году Самарский НИИ «Международный центр по проблемам пожилых». При поддержке профессора Г. П. Котельникова – в то время проректора Самарского медицинского университета – Яковлев привлек к работе в институте ведущих специалистов из университета. При институте он учредил Попечительский совет, в состав которого входили многие влиятельные люди богатейшего региона, а возглавлял Совет губернатор Самарской области К. А. Титов. Это позволило оснастить госпиталь самым современным оборудованием. О. Г. Яковлев привлек к сотрудничеству работника МИД А. Я. Некрасова. С его помощью установил контакты с Институтом старения ООН на Мальте, слетал в Женеву, в ВОЗ, где также заручился поддержкой Н. П. Напалкова, работавшего тогда Генеральным ассистент-директором ВОЗ и курировавшего вопросы, относящиеся к проблемам пожилых. На базе госпиталя работала первая в России преддипломная кафедра гериатрии, которой заведовала очень интеллигентная и симпатичная Наталья Олеговна Захарова.

В Самаре я никогда не был и с большим удовольствием туда полетел. Еще одним поводом для поездки было посещение Тольятти, расположенного всего в ста километрах от Самары, крупнейшего индустриального города, знаменитого прежде всего своим автозаводом, выпускавшим советский вариант «Фиата-125», именовавшийся «Жигулями» и «Ладой». В Тольятти жили две мои родные тётки – сестры отца – Татьяна Александровна Бажутина и Евгения Александровна Гребенникова и мои двоюродные братья Александр Бажутин и Юрий Гребенников, с которыми я очень дружен. В Тольятти их всех привел неуёмный характер нашего общего деда – Александра Павловича Анисимова, строившего «с колышка» Куйбышевскую ГЭС, а затем Волжский автозавод. В Тольятти последний раз я был в 1966 году – на свадьбе Юрия. Город тогда назывался Комсомольском-на-Волге, став впоследствии Комсомольским районом Тольятти.

Конференция в Самаре была прекрасно организована – большинство участников располагались на теплоходе «Валериан Куйбышев», пришвартованном у набережной, с которой открывался великолепный вид на Волгу и город, раскинувшийся на высоком левом берегу. Большой неожиданностью для меня было участие в конференции Н. П. Напалкова, которого пригласили организаторы, что, несомненно, существенно повышало статус всего мероприятия. Приглашенные зарубежные гости, несмотря на титулы, которыми именовали их хозяева, в международной геронтологии и гериатрии не были известны и влиянием не пользовались.

Замечу, то обстоятельство, что меня избрали президентом Геронтологического общества РАН, крайне «заботило» многих – как самарцев, так и москвичей. О. Г. Яковлев в первый же вечер на теплоходе пригласил меня в свою каюту, предложил выпить рюмочку коньячка и без обиняков спросил, как это так, что президентом Геронтологического общества стал не директор какого-либо НИИ, не академик, да ещё из Петербурга, а не из Москвы. В его голове никак не укладывалось такое несоответствие позиции президента Общества, имеющего общероссийское значение, и моего статуса не академика, а «простого профессора» и заведующего лабораторией нестоличного института, не имеющего непосредственного отношения к геронтологии (лаборатория тогда именовалась «лабораторией экспериментальных опухолей»).

В первый же рабочий день конференции вечером был назначен так называемый «товарищеский ужин», который должен был состояться на теплоходе. Так как участников мероприятия было больше, чем мог вместить один ресторан, ужин происходил в двух ресторанах – на верхней и средней палубах корабля. Организаторы, видимо, очень серьезно подходили к решению задачи разделения участников на VIP-персон и «прочих». В верхний ресторан получили приглашения прежде всего иностранные гости, московские академики, профессора и местная «элита» – руководство самарского здравоохранения и медицинского университета. Мне выдали приглашение в нижний ресторан, что нисколько меня не огорчило. Однако Н. П., который, конечно же, знал толк в дипломатии, «отловил» меня, когда я уже собирался спуститься из фойе на среднюю палубу, подозвал и в присутствии О. Г. Яковлева и Г. П. Котельникова громко обратился ко мне: «Привет, Володя, куда это ты направился? Пойдем, сядешь со мной, чтобы мне скучно не было!» – взял за руку и усадил рядом с собой там, где сидели самые почетные гости. Помню, что напротив меня сидели директор РНИИ геронтологии Мин-здрава РФ академик РАМН В. Н. Шабалин и вице-президент РАМН академик А. И. Мартынов, работавший в «Кремлёвке». С В. Н. Шабалиным мы были знакомы по «делу подписантов» письма в журнал Национального института рака США (см. главу 6, раздел «Когда рак свистнет»). Многоопытный Шабалин сразу отреагировал на происходящее и, улучив минутку, когда Н. П. куда-то отошел, сказал мне: «Владимир Николаевич, надеюсь, сейчас-то нам с вами нечего делить?» Я понял его фразу как форму извинения за прошедшую историю, в которой он выполнял задание министерства, будучи его функционером, и призыв забыть прошлое. Прошлое, конечно, не забыть, но с той конференции в Самаре у меня сложились добрые и деловые отношения с тёзкой, ни разу не омраченные воспоминаниями о той истории, будто её и не было.

О. Г. Яковлев же был просто потрясен тем уровнем дружеского расположения Николая Павловича ко мне, которое тот демонстрировал, явно желая, чтобы это было замечено окружающими, прежде всего самарцами и москвичами. Олег Григорьевич не удержался и спросил меня, схватив за рукав, когда мы вышли из-за стола, откуда я знаю Напалкова. Я скромно ответил, что Н. П. – мой учитель и оставил меня руководить его лабораторией, когда уехал на высокий пост в Женеву. Нужно было видеть изумленное лицо Олега Григорьевича – такого поворота он явно не ожидал.

После конференции я провел три замечательных дня в гостях у своего двоюродного брата Юрия Гребенникова. Он жил в собственном доме на берегу Волги в Морквашах – поселке на живописнейшем правом берегу, в сердце Жигулевских гор. С прибрежных скал, на которые мы забирались, открывался потрясающий вид на волжские просторы, справа высился скалистый утес Степана Разина (по легенде, он сидел на нем и думу думал), слева – подпирала Волгу циклопическая плотина Куйбышевской ГЭС. Понятно, что на следующий год я снова полетел в Самару на «Самарские лекции». Но до этого было еще множество событий, среди которых важнейшим был XVI Всемирный геронтологический конгресс.

Вступление России в Международную ассоциацию геронтологии

XVI Всемирный геронтологический конгресс, проходивший 19–23 августа 1997 года в Аделаиде в Австралии, был очень успешным. Ему по традиции предшествовал VII конгресс Международной ассоциации биомедицинской геронтологии. Поскольку Россия, как и все республики бывшего СССР, в связи с распадом страны утратила членство в МАГ, его нужно было возобновлять. Мы направили в исполком Международной ассоциации геронтологии документы, необходимые для вступления Геронтологического общества РАН в МАГ. Документы приняли без замечаний, и мы полагали, что проблем с приёмом в Аделаиде не будет. Но всё оказалось не так просто – об это немного ниже.

В Аделаиду путь лежал через Цюрих и Сингапур. Я летел вдвоем с Ленаром Васильевичем Козловым, полковником медицинской службы в отставке, а ныне преуспевающим бизнесменом, тесно сотрудничающим с Хавинсоном по части продвижения в практику пептидных препаратов. Козлов хотел посетить Австралию и даже подал какие-то тезисы, опубликованные в трудах конгресса. Билеты почему-то взяли на рейс швейцарской авиакомпании «Swiss Air». В Цюрихе была пересадка на рейс в Сингапур, и нужно было ждать несколько часов. У нас была транзитная виза, и мы с удовольствием погуляли по этому прекрасному городу, который очень любил Владимир Ильич Ленин, а Ленар Васильевич ласково называл «Зюрих нашей родины». Вылетели мы из Цюриха во второй половине дня, 13 часов полета в «Джумбо» («Боинге-747») – и вот мы уже в аэропорту Сингапура. До вылета в Аделаиду было семь часов, мы пошли бродить по зданию аэропорта – несомненно, одному из современных чудес света. Чего там только не было – висячие сады, рестораны, огромные магазины, зоны отдыха, бассейн, в котором мы смыли усталость от перелёта. В один счастливый момент мой взгляд задержался на девушке-китаянке, стоявшей за стойкой с объявлением: «Туры в Сингапур». Из объявления следовало, что все желающие транзитные пассажиры могут совершенно бесплатно совершить четырёхчасовую экскурсию в город-государство Сингапур.

Не воспользоваться такой возможностью было бы неправильно – не маяться же в здании аэропорта, несмотря на все его достоинства! И вот мы уже мчимся в комфортабельном автобусе по шоссе, обрамленному пальмами, на горизонте встают фантастической красоты и высоты небоскребы, затем садимся на катер и плывем по каналам, рассматривая старый китайский город, дома колониальной эпохи. Время пролетело совершенно незаметно. Мы снова в аэропорту, легкий ланч и чашечка сакэ в суши-ресторане – и мы уже на пути в Аделаиду на самолете сингапурской авиакомпании, запомнившейся изумительной красоты юными стюардессами в национальных костюмах и замечательным сервисом. Еще семь часов полёта – и мы у антиподов.

Аделаида расположена на южном побережье Австралии, середина августа там соответствует нашей весне, было достаточно тепло, цвела сакура, и можно было обойтись без верхней одежды. Добрались на такси до своего отеля, расположились. Через некоторое время к нам присоединились прилетевшие другим рейсом В. Х. Хавинсон, сотрудницы его института Дина Соловьева и Светлана Трофимова, а также бизнесмен из Тольятти Олег Абрамов. На следующий день начались заседания Хармановского конгресса биомедицинской геронтологии. Как всегда, было много хороших докладов. Я познакомился с профессором Леннане из Мельбурна, который внес значительный вклад в развитие митохондриальной теории старения, и его сотрудником Сергеем Коваленко, россиянином, много лет работавшим у Леннане.

Запомнился доклад чилийского профессора, очень ярко рассказывавшего об антиоксидантных свойствах красного вина, которые он изучал на добровольцах молодого и пожилого возраста. Он демонстрировал групповые фотографии мучеников науки, которые в течение двух недель подрывали своё здоровье воздействием прекрасного чилийского вина, существенно снизив уровень продуктов перекисного окисления липидов и белков в своей крови, содержащей явно повышенный уровень алкоголя. Кто-то из зала спросил – обладает ли антиоксидантными свойствами белое вино. «Да, но хуже красного вина», – был ответ. Я не удержался и с места спросил, а что известно о русской водке? Ответ последовал незамедлительно: «О, рашен водка – вне конкуренции!»

Симпозиум «Старение и рак» Научным комитетом конгресса было поручено подготовить мне. В качестве сопредседателя я пригласил Людовико Балдуччи из Университета Южной Флориды в г. Тампе. Симпозиум прошел очень хорошо. На конгрессе было множество блестящих лекций, интереснейших заседаний. Я встретил много старых знакомых. Приятно было пообщаться с Артуром Эверитом – известнейшим австралийским геронтологом, посещавшим дважды лабораторию В. М. Дильмана в Ленинграде. Эверит познакомил меня с Рони Холидеем – классиком современной геронтологии. Встретил Харви Коэна из Университета Дюка, в отделе которого я дважды читал лекции при посещении Северной Каролины, да и он был у нас в Питере, даже у меня дома. Много и приятно общались с Ричардом Рейтером, которого я познакомил с В. Хавинсоном, ходили вместе в ресторан есть кенгурятину. На конгресс приехали Л. Б. Лазебник из Москвы, группа самарцев – Г. П. Котельников, О. Г. Яковлев и ещё кто-то из его института, Серго Рыбаченко – начальник Московского областного госпиталя ветеранов войн, Людмила Михайловна Белозёрова – специалист по определению биологического возраста у людей, возглавлявшая Пермское отделение нашего общества. Были и киевляне, возглавляемые директором киевского Института геронтологии В. В. Безруковым, приехал директор НИИ терапии в Тбилиси академик АМН СССР Н. Н. Кипшидзе. Ожидали заседания Совета МАГ, на котором должны были принять в её состав Украину, Грузию и Россию.

Наконец, наступил исторический день – 21 августа. Мы с В. В. Безруковым пришли на заседание Совета, и я неожиданно встретил там Серго Рыбаченко. На мой удивленный вопрос о цели его присутствия на заседании он буквально ошеломил меня, сказав, что представляет здесь Межрегиональную ассоциацию «Геронтология и гериатрия», возглавляемую Л. Д. Иткиной, которая также подала заявку на вступление в МАГ. Я об этом ничего не знал. Ситуация была не вполне приятная. Профессор Эдит Береги, передавшая на церемонии открытия конгресса в Аделаиде свои полномочия президента МАГ профессору Гари Эндрюсу, зачитала список поданных аппликаций на вступление в МАГ, среди которых значились Геронтологическое общество Российской академии наук и Ассоциация «Геронтология и гериатрия». Начались жаркие дебаты. Дело в том, что по уставу МАГ каждая страна имела право быть представленной в МАГ только одной ассоциацией (обществом). Только Великобритания была представлена тремя обществами, которые существовали на момент организации МАГ в 1950 году. Даже в Германии, в которой изначально существовало пять различных гериатрических и геронтологических обществ, произошло объединение их в одно, вошедшее в МАГ. Представитель Германии заявил, что если России можно иметь представительство двух обществ, как предлагали некоторые страны, мотивируя, что страна уж очень большая, то чем Германия хуже? Шум поднялся страшный. Кто-то из делегатов латиноамериканских стран (кажется, Колумбии) заявил, что у них в стране три геронтологических общества и в условиях демократии каждое имеет право на членство в МАГ. Было принято решение не менять Устав и не вносить смуту в МАГ, поскольку прием нескольких обществ от одной страны неизбежно приведет к дроблению национальных обществ и ассоциаций: амбиции лидеров – страшная вещь. Вспомним, к чему привели амбиции региональных «вождей» в некогда могучем СССР. Э. Береги предложила дать по пять минут представителям двух претендующих на членство в МАГ российских организаций, чтобы они рассказали о своих обществах, их целях, задачах и деятельности. Первому пришлось выступать мне. Я рассказал, что общество организовано в 1994 году, имеет 7 региональных отделений, более 200 членов, объединяет биологов старения, клиницистов-гериатров, социальных работников и демографов, выпускает «Вестник Геронтологического общества РАН», готовит к выпуску первый номер журнала «Успехи геронтологии», проводит многочисленные мультидисциплинарные научные конференции, имеет контакты с Европейским отделением МАГ и будет радо принять в свой состав всех членов Межрегиональной ассоциации «Геронтология и гериатрия». Затем слово предоставили С. Рыбаченко. Он немного говорил по-английски, но, видимо, от волнения не смог ничего вымолвить и растерянно оглянулся на нас с Безруковым, с которым мы сидели рядом. Владислав развел руками – он представлял другую страну. Тогда встал я и сказал, что готов переводить выступление. Рыбаченко доложил о деятельности своей Ассоциации, подчеркнув, что она также носит мультидисциплинарный характер и в неё входят не только практические работники, но даже профессора, и они тоже намечают издавать журнал. Я старался по мере сил дословно переводить его выступление. Ситуация опять повисла в воздухе. И здесь решающую роль сыграл президент Европейского отделения МАГ профессор Марио Пассери. Он попросил слова и в краткой, но ёмкой речи заявил, что был в России и лично знакомился с состоянием дел в российской геронтологии, знает только об активной деятельности Геронтологического общества Российской академии наук, которую он оценивает как полностью соответствующую уставу МАГ, персонально знает ее руководителей, посещал Институт биорегуляции и геронтологии в Петербурге и Городской гериатрический центр, охарактеризовал их как учреждения международного уровня, но ничего не знает о деятельности второй организации, претендующей на членство в МАГ. От имени Европейского отделения МАГ он предложил поддержать кандидатуру возглавляемого Анисимовым Общества и просить его сделать всё возможное для приёма в свое общество членов Ассоциации, представляемой доктором Рыбаченко. При голосовании подавляющим большинством голосов Геронтологическое общество при РАН было принято в МАГ, а я вошел в Совет МАГ и Совет его Европейского отделения. Меня все поздравляли, подошел расстроенный С. Рыбаченко, пожал мне руку, поздравил с приёмом в МАГ и поблагодарил за помощь. Вечером на приёме президентов национальных обществ, на которое был приглашен и Рыбаченко, ко мне подошла президент одного из геронтологических обществ Великобритании, сердечно поздравила с избранием и сказала, что на неё и многих коллег из других стран произвело большое впечатление, что я стал помогать своим конкурентам. «Немногие так поступили бы в подобной ситуации», – сказала она, пожав мне руку. Хотелось ответить, что так поступают все советские люди. Но пионерский галстук я оставил дома, Страны Советов уже не существует и такие «атавизмы» активно искореняются новой действительностью. Но я не стал всего этого говорить – британцам всё равно не понять…

В октябре 1997 года в Париже состоялся Международный конгресс по хронобиологии, на который я получил приглашение от президента конгресса Ива Туиту. На конгрессе я впервые познакомился с москвичами С. И. Рапопортом, Н. К. Малиновской и Р. М. Заславской, а также профессором-фармакологом из Ставрополя Э. Б. Арушаняном, работы которых по мелатонину мне были хорошо знакомы. Мы с Леной, сопровождавшей меня в этой поездке, как-то быстро подружились с милыми, интеллигентными коллегами, к тому же отличавшимися завидным чувством юмора.

В декабре 1997 года Хавинсон, Дина Соловьева и я полетели в Венецию на конференцию по биологии старения, организованную ЕРО МАГ и AFAR (Американская федерация исследований старения). Организаторы поселили нас в роскошном старинном отеле рядом с Большим каналом и площадью Сан-Марко. Конференция запомнилась личным знакомством с известным американским патологом В. Кристофало. Я хорошо знал его работы по пролиферативной активности тканей при старении. Мне импонировало его критическое отношение к попыткам прямого переноса данных по репликативному старению in vitro на ситуацию in vivo. Беседа с Кристофало и его доклад лишний раз убедили меня в том, что полученные нами данные о возрастной динамике пролиферативной активности эпителия толстой кишки и некоторых других тканей в опытах на крысах и интерпретация их вполне корректны, а наши позиции полностью совпадают. Другим запомнившимся событием этой конференции была блестящая лекция жены К. Франчески профессора Виты Фортунати. Темой лекции было отражение образа пожилого человека в искусстве и литературе разных веков и разных культур. Вита была деканом филологического факультета Болонского университета. Лекция была прочитана в великолепном дворце, стоявшем на Гранд-канале, и предваряла приём, который состоялся сразу после лекции. Изумительные интерьеры, старинная мебель и картины, вид из огромных окон на канал создавали особую непередаваемую атмосферу, ощущение нереальности происходящего.

Юбилей И. И. Лихницкой

В декабре 1997 года исполнялось 90 лет Ирине Измайловне Лихницкой – патриарху, вернее, матриарху российской геронтологии. Ведь именно она в 1957 году вместе с академиком З. Г. Френкелем основала первое на территории СССР городское Научное общество геронтологов и гериатров, которое бессменно возглавляла практически до самой своей смерти, не дожив двух лет и двух недель до своего столетия. Посовещавшись с Э. Пушковой и В. Хавинсоном, мы решили организовать научную конференцию, посвященную 40-летию Ленинградского общества и 90-летию Ирины Измайловны. Конференцию провели в Доме ученых на Дворцовой набережной. Программу уложили в один день. От имени Геронтологического общества я вручил Ирине Измайловне огромный букет и диплом Почетного члена Геронтологического общества. Можно было только восхищаться тем, с каким достоинством держалась Ирина Измайловна во время церемонии поздравлений! Она стоя выслушала все поздравления, лишь слегка опираясь на спинку стула, категорически отказавшись присесть, а затем в пятнадцатиминутном, блестящем по содержанию и безукоризненном по форме выступлении поблагодарила присутствующих и выступавших за поздравления и подчеркнула, что счастлива видеть, что дело, которому она посвятила свою жизнь, успешно развивается в стране, и она горда тем, что внесла свой скромный вклад, воспитав дочь, которая также посвятила себя этому делу.

Римские каникулы

В начале 1998 года мне пришло приглашение принять участие в международной конференции «Рак у пожилых», которая должна была состояться 4–10 октября в Риме. Приглашение было весьма лестным – мне предложили выступить с пленарной лекцией, оргкомитет брал на себя все расходы по поездке. На конференцию я поехал с женой. Пока я заседал, Лена самостоятельно знакомилась с Римом и даже, добравшись до Ватикана, видела Папу Иоанна Павла II. Мне удалось несколько вечеров провести с ней в прогулках по Вечному городу. Из Рима мы перелетели в Болонью. Нас встретил Паоло Джиротти – муж Камиллы Данильченко, с которой я познакомился в доме Клаудио Франчески и Виты Фортунати. Вита – профессор кафедры английского языка Болонского университета, в то время была деканом филологического факультета. Её подруга Камилла – профессор того же факультета, преподавала восемь славянских языков. История этой женщины и ее союза с Паоло заслуживает специального рассказа.

Отец Камиллы боролся с басмачами в Узбекистане, там прошло ее детство. Он погиб на фронте в Великой Отечественной войне и был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза. Камилла поступила на филфак МГУ. На 3-м или 4-м курсе ее послали в Болгарию изучать болгарский и церковнославянский языки. Перед отъездом она перенесла личную трагедию – погиб её жених, летчик-испытатель. Учить язык Кирилла и Мефодия пришлось в Духовной академии. Она все занятия просиживала за занавеской, куда только и могли её допустить – женщин в Духовную академию не пускали. Однажды Камилла ехала автостопом куда-то по своим делам в Болгарии. Из остановившегося автомобиля вышел молодой человек, поразительно похожий на её погибшего жениха. Они познакомились. Паоло – так звали юношу – был итальянским инженером, монтировавшим какое-то оборудование в Болгарии. Вспыхнувшее чувство было таким сильным, что, когда стажировка Камиллы закончилась и нужно было возвращаться в Москву, они решили пожениться. Пришли к священнику. Он сказал им, что, если их обвенчает, его лишат сана, поскольку она комсомолка из Советского Союза, а он – итальянец, католик из капиталистической страны. Видя отчаяние, охватившее влюбленных, он всё же совершил таинство венчания, объяснив молодым, что браки, заключенные в Болгарии, признаются в Италии, так как болгарский царь был женат на итальянской принцессе. В Москве её брак не одобрили – выйти замуж за иностранца-«капиталиста» приравнивалось к измене Родине. Семья Паоло, в которой были и герои Сопротивления (я сам видел на стене ратуши в Болонье портреты пяти членов семьи Джиротти, расстрелянных немцами), и кардинал, не приняла Камиллу – девчонку из России. Они жили трудно, но счастливо. Камилла была спортивная девушка – лихо гоняла на мотоцикле. Где-то она прочитала об отборе гонщиков для участия в ралли «Париж – Дакар». Она тайно от Паоло приняла участие в конкурсе и, к своему удивлению, была зачислена в команду «Опеля». Со своей напарницей-голландкой она неожиданно для всех заняла второе место в гонке. Паоло узнал об этом подвиге только из газет. Жизнь продолжалась, Камилла оказалась настолько способной к языкам, что стала преподавать. Она составила болгарско-итальянский словарь, за что была избрана членом-корреспондентом Болгарской академии наук, а потом стала профессором самого старого университета Европы в Болонье, основанного в 1054 году. Говорят, что талант плейотропен, то есть если человек талантлив, то он талантлив во многих областях. Камилла писала и переводила стихи, пишет замечательные картины маслом. Её выставки проходили в разных городах Италии. В их необычном доме постройки XIII века в старой части Болоньи на улице Маскарелла, по легенде принадлежавшем самому святому Доминику, было много картин, книг и необыкновенная атмосфера любви и благожелательности. Камилла прекрасно готовила – её плов по-узбекски был выше всяких похвал. В один из моих приездов в Болонью Вита Фортунати и познакомила меня с зашедшей к ней подругой. Нужно сказать, что в Болонье я обычно останавливался в доме у гостеприимного Клаудио Франчески – у них с Витой была большая квартира, дети выросли и жили со своими семьями отдельно. В этот же приезд Камилла настояла, чтобы мы с Леной остановились у неё в доме. Нет слов, Камилла показала нам Болонью, как не показал бы ни один гид. Не забыть её эмоциональных рассказов, подробностей, которые мог знать лишь профессиональный историк и искусствовед. Мы, конечно же, побывали и в гостях у Клаудио и Виты. Три дня в Болонье пролетели как миг, мы сели в поезд и отправились в Венецию. Там был конечный пункт нашей первой поездки в Италию.

Я нашел неплохой отель в городке на материковом конце дамбы, соединявшей материк с островом Венеция. Оставив вещи в гостинице, мы сели в электричку – и вот мы в Венеции. Для меня это было уже третье посещение волшебного города. На правах опытного чичероне я уверенно вёл Лену по лабиринтам, и вот мы на площади Сан-Марко, залитой водой, с мостками, по которым осторожно передвигаются туристы – было наводнение. Впрочем, через пару часов вода спала, тут же из всех кафе вынесли и накрыли столики, и мы выпили по чашечке капучино, наслаждаясь видом на собор Святого Марка, Дворец дожей, Гранд-канал, остров Сан-Джордже-Маджоре… Два дня в Венеции – как счастливый сон и сказка. Но всё проходит. И вот катер везет нас в аэропорт. Ариведерчи, Италия! До новых встреч!

 

Венецианских улиц маски,

Витрин огонь и мишура.

И я мечтаю вновь о сказке.

Всё как вчера, всё как вчера…

Огонь в окне венецианском —

Как манит он, как манит он.

Воспоминания о ласке,

Как сладкий сон, как сладкий сон…

 

Мыши из Италии, или Как я стал контрабандистом

Специального рассказа заслуживает история появления в нашей лаборатории трансгенных HER-2/neu мышей. В сентябре 1998 года в Парме (Италия) Марио Пассери собрал совещание президентов национальных геронтологических обществ европейских стран. Были приглашены и мы с В. Х. Хавинсоном. Во время работы этого совещания состоялось заседание исполкома Европейского отделения МАГ, на котором было утверждено решение Биологической секции о проведении в августе 2000 года в Санкт-Петербурге II Европейского конгресса по биогеронтологии. Президентом конгресса утвердили меня, заместителем – В. Хавинсона. По приглашению проф. М. Пассери мы познакомились с работой гериатрической клиники при Университете Пармы, которой он руководил. На один день я по приглашению К. Франчески съездил в Анкону, в итальянский Национальный институт по изучению старения – мы договорились обсудить с ним планы совместных исследований. Среди прочих дел мне хотелось осмотреть новый виварий, оборудованный в недавно отремонтированном помещении института. При посещении вивария моё внимание привлёк один из стеллажей, все клетки которого были заполнены белыми мышами, буквально «увешанными» гроздьями опухолей молочной железы.

– Что это за мыши и что вы с ними делаете? – спросил я сопровождавшего меня заведующего виварием.

– Этих трансгенных мышей с геном рака молочной железы HER-2/neu мы получили из Джексоновской лаборатории США, опухоли у них развиваются очень рано – уже в возрасте четырёх-пяти месяцев, а уже к десятому месяцу жизни они погибают, имея до восьми-десяти опухолей у одной мыши. Что делать с ними, мы ещё не решили, доктор Провинциали только собирается делать вакцину против этого онкогена, – пояснил он мне.

– А вы можете дать нам несколько самок и самцов на разводку? – спросил я, подумав, что уж в нашей лаборатории мы быстро нашли бы им дело!

Ответ был положительный. Были тут же оформлены все сопроводительные документы на транспортировку мышей в Петербург, К. Франчески утвердил и подписал их. На следующее утро я вернулся в Парму, где меня дожидался В. Хавинсон. В руках у меня была клетка с четырьмя самочками и двумя самцами, которым суждено было стать родоначальниками «петербургского» колена трансгенных мышей с таким благозвучным названием HER-2/neu.

Из Пармы мы приехали в Милан, сели без проблем в самолет (бумаги на мышей были в полном порядке) и прилетели в родной Пулковский аэропорт. Проходим паспортный контроль, ожидаем, когда привезут багаж. И здесь меня «бес толкает в ребро»: я иду с клеткой с мышами в туалет, достаю мышей и рассаживаю их по карманам своей куртки.

– Зачем ты это делаешь? – спросил изумлённый моими действиями Хавинсон.

Я объяснил, что в 1996 году, когда после моего визита в Бостон, в Гарвардскую школу медицины к Яну Вийку, он мне прислал мутантных мышей с трансгенным вектором LacZ для изучения мутагенеза in vitro при воздействии 5-бромдезоксиуридина, несмотря на полный порядок с бумагами, я натерпелся горя, столкнувшись с нравами таможенной службы. Тогда мне чудом удалось, с помощью работавшего на Пулковской таможне знакомого, в тот же день, когда мыши прилетели из США, получить их «на ответственное хранение», чтобы они не погибли от голода, жажды и холода (дело было зимой) на грузовом складе Пулковской таможни. Потом более месяца я ездил в авиагородок, где располагалось это замечательное учреждение, как на работу, привозя каждый раз новые бумаги из Института, потребность в которых возникала по мере того, как я или мои сотрудники привозили справки, затребованные накануне. Мне потом объяснили путь, который чудесным образом невероятно ускорял и упрощал оформление поступившего груза, но у меня не было опыта в этом, увы, ставшем тривиальным в современной России способе «договориться с таможней» или любой «разрешительной» организацией.

Недрогнувшей рукой я спокойно поставил пустую клетку вместе со своим чемоданом на транспортер рентгеновского контроля, прошел через таможенный контроль, и вот мы уже в родном городе. В ожидавшей нас машине я пересадил мышей из карманов куртки в клетку. С тех пор В. Хавинсон очень любит рассказывать на разных научных и не научных сборищах, как «мы с Анисимовым привезли контрабандой трансгенных мышей из Италии». Контрабанды не было, так как все документы были в полном порядке, а небольшое нарушение процедуры сэкономило мне месяц жизни и вагон нервной энергии…

Дома, куда я привёз клетку с мышами, наш кот Маркиз пришел в чрезвычайное возбуждение от мышиного запаха и все порывался познакомиться поближе с итальянскими гостями. Я твердо объяснил Маркизу, что гостям с дороги нужно отдохнуть. Рано утром клетку с мышами увёз в Песочный, чем, вероятно, очень огорчил галантного и гостеприимного Маркиза.

Мыши прекрасно перенесли дорогу, дали обильное потомство и вот уже 15 лет позволяют нашей лаборатории выживать, поскольку результаты многочисленных опытов, выполненных с использованием этих мышей, мы публикуем в престижных международных журналах, что дает возможность получать гранты как отечественные, так и зарубежные. Сотрудники лаборатории нежно называют их «итальянцами», хотя «родоначальники» их в США. Впрочем, так же, как все современные люди – потомки африканской Евы, жившей в незапамятные времена в дремучих джунглях Сахары, так и все лабораторные мыши – потомки своей мышиной «Евы».

«Аквафор»

Однажды позвонил мой старый знакомый профессор Константин Яковлевич Гуревич – полковник медицинской службы в отставке, руководивший в ВМА отделением эфферентной терапии, а ныне возглавляющий аналогичный городской центр. Он рассказал, что в городе создан новый уникальный угольный сорбент, который может оказаться весьма полезным для применения в аппаратах искусственной почки. Для сертификации сорбента, поскольку его получают путем особого отжига волокон вискозы, требовалось определить в нём содержание канцерогенных веществ. Могу ли я посодействовать в этом деле? Павел Поликарпович Дикун, в лаборатории которого были налажены все необходимые для такого исследования методы, с удовольствием взялся исследовать новый сорбент. Недели через две он пришел ко мне в кабинет чрезвычайно взволнованный.

– В моей практике я ещё не встречал сорбента с такой высокой сорбирующей способностью, – сказал Павел Поликарпович.

В модельных опытах он сорбирует полициклические ароматические углеводороды на 100 %, а уровень нитрозосоединений снижает на один-два порядка. Более того, сорбент оказался суицидным, то есть не отдавал в среду вещества после полного им насыщения. Передавая отчёт об исследовании приехавшему за ним в Институт молодому человеку, я спросил, где ещё применяется или может найти применение этот уникальный сорбент. «Он уже широко используется в бытовых фильтрах для очистки воды „Аквафор”», – последовал ответ.

– А ведь ваш сорбент может оказаться весьма эффективным для профилактики рака. Мы можем это выяснить. Передайте, пожалуйста, моё предложение руководству фирмы «Аквафор».

– Я являюсь вице-президентом фирмы. Наша фирма российско-американская. Через неделю вернётся из Нью-Йорка мой американский партнёр, я переговорю с ним. Мы обязательно рассмотрим ваше предложение и сообщим о нашем решении.

Так мы познакомились с Александром Иосифовичем Либерманом, кандидатом химических наук, окончившим Ленинградский технологический институт. Он вскоре позвонил и пригласил на совещание в клинику Гуревича, который был консультантом их фирмы. На совещании меня познакомили с Джозефом Шмидтом, выпускником Колумбийского университета, защитившим там же диссертацию на степень PhD по химии. Шмидт хорошо, с небольшим акцентом говорил по-русски. Его ребенком вывезли из СССР эмигрировавшие в США родители. Меня попросили обосновать моё предложение.

Я рассказал, что в нашей лаборатории моими коллегами К. М. Пожарисским и А. Я. Лихачёвым было установлено, что при подкожном введении крысам сильного канцерогенного нитрозосоединения 1,2-диметилгидразина он метаболизируется в печени в так называемые проксимальные канцерогены, которые выводятся из печени с желчью, попадают в просвет кишки, где реабсорбируются кишечным эпителием, образуют аддукты с ДНК, алкилируют гуанин в О⁶-позиции, что инициирует канцерогенез в толстой кишке. Опухоли, морфологически сходные с аденокарциномами толстой кишки человека, у крыс в этой модели развиваются практически в ста процентах случаев уже через четыре-шесть месяцев после начала введения канцерогена. Есть все основания предполагать, что если одновременно с началом введения канцерогена крысам с кашей вводить этот замечательный сорбент, то частота опухолей будет существенно меньше, чем у контрольных крыс, которым будут давать кашу без добавления сорбента. Химиков в России и США учат хорошо. Джозеф и Александр сразу поняли и оценили идею. «А как это приложимо к человеку?» – задал вопрос Гуревич. «Большинство канцерогенов попадает к нам в организм с водой и пищей. Новый сорбент, даже если его принимать в малых дозах (одна-две чайных ложки), поглотит больше канцерогенов, чем широко применяемые активированный уголь или полифепан, которого нужно съесть не менее семидесяти граммов за один приём». – «Ничего не скажешь – убедительно», – отреагировал Константин.

– Сколько времени займет исследование и при каких ещё локализациях опухолей может оказаться эффективным наш сорбент? – задал свои вопросы до этого молчавший Шмидт.

– Сам опыт занимает ровно шесть месяцев, и два-три месяца уйдет на морфологическое исследование материала, статистическую обработку результатов и написание отчета. Что касается других локализаций, то можно ожидать снижения риска рака желудка, молочной железы, легких, мочевого пузыря и даже увеличения продолжительности жизни.

Последнее особенно всех заинтересовало. Я рассказал о работах, выполненных в киевском Институте геронтологии под руководством академика В. В. Фролькиса, в которых энтеросорбент увеличивал продолжительность жизни крыс. Джозеф Шмидт подвел итоги беседы.

– Всё, что вы рассказали, крайне интересно. Я думаю, что мы начнём наше сотрудничество. Я скоро должен снова лететь в Нью-Йорк. Не могли бы вы написать свой проект со ссылками на оригинальные работы и передать мне его до отъезда? Я бы хотел обсудить ваши предложения с моими консультантами в Колумбийском университете».

Проект был срочно подготовлен в письменной форме и доставлен в фирму. Недели через две позвонил Либерман и сообщил, что рецензенты в США высоко оценили наш проект и рекомендовали его к исполнению. Был заключен договор между НИИ онкологии им. проф. Н. Н. Петрова и фирмой «Аквафор» на выполнение научно-исследовательской работы по препарату «Аквален» (под таким названием сорбент был зарегистрирован в США и России). Наши предположения полностью подтвердились. Эксперименты с химическими канцерогенами показали высокую эффективность «Аквалена» в предупреждении рака толстой кишки и желудка, индуцируемых, соответственно, 1,2-диметилгидразином и N-метил-N-нитро-N-нитрозогуанидином у крыс, а также спонтанных опухолей молочной железы у мышей. Препарат также увеличивал среднюю продолжительность жизни животных. Нами был получен патент на средство, предупреждающее рак толстой кишки, а затем в журнале «Cancer Letters» издательства «Эльзевир» были опубликованы три статьи с результатами этих опытов,,. Публикации в солидном международном журнале самым положительным образом сказались на конкурентоспособности фильтров для питьевой воды «Аквафор», которые в своей категории завоевали ряд отечественных и международных призов, лицензии на производство фильтров купили Китай и Швейцария. Фирма уже пятнадцать лет бесплатно заменяет фильтры для питьевой воды в нашей лаборатории и в виварии. Когда я вижу в метро или на улице рекламу фильтров «Аквафор», я подмигиваю им и желаю удачи. Само собой разумеется, что у себя дома мы пользуемся фильтрами только этой марки.