Глава 5. Канцерогенное старение

Кто скажет что-нибудь в защиту зависти?

Булгаков М. А. Мастер и Маргарита

Защита докторской диссертации

Первое заседание диссертационного докторского совета в новом 1984 году состоялось 10 января. Защита прошла без проблем. Оппоненты у меня были великолепные: директор Института клинической и экспериментальной медицины МЗ Эстонской ССР чл.-кор. АМН СССР Павел Александрович Боговский, директор НИИ онкологии Литовской ССР профессор Лайма Августиновна Грицюте и руководитель лаборатории канцерогенных веществ нашего Института профессор Геннадий Борисович Плисс. Все – авторитетнейшие, международно известные специалисты в области экспериментальной онкологии, Боговский и Грицюте многие годы проработали в МАИРе. После моего доклада было много вопросов, выступлений, однако В. М. Дильман слова не брал. При голосовании – один против, один бюллетень недействителен. Кто был против – не знаю, а В. М. Дильман воздержался, не вычеркнув ничего, – его бюллетень и был признан недействительным. Защиту, как водится, «отметили» как на работе, так и дома. Народу было тьма…

Документы отправлены в ВАК, работа идет своим чередом, жду утверждения. В марте или даже апреле защищает докторскую диссертацию В. В. Худолей. Через пару месяцев узнаем, что его утвердили – приходит открытка. Дело понятное – он ученый секретарь кандидатского диссертационного совета, его хорошо знают в ВАКе, так что попросить похлопотать, чтобы диссертационные материалы не залеживались, есть кого. Затем приходит открытка об утверждении докторской диссертации В. М. Мерабишвили, защитившегося в ноябре 1983 года. Ну, слава Богу, значит, скоро и мою утвердят. Но наступило лето, пора отпусков. Значит, ждем-с до осени, не успела моя очередь подойти. И я поехал в Имоченицы строить очередной коровник.

За что убили Павлика Морозова?

В тот год мои родители сняли дачу в Осельках рядом с Кавголово, взяв на лето моего сына Сережку и племянницу Ольгу. Однако так случилось, что муж с женой, хозяева дачи, часто ругаясь, крупно поссорились, и родителям пришлось вернуться в Ленинград. Ситуация оказалась критической – я строил очередной коровник, Лена работала и не могла оставлять Сережу одного дома – одиннадцать лет мальчишке все-таки. Я сказал своим товарищам, что еду в город за сыном и привожу его в Имоченицы либо не приезжаю совсем. Ответом было согласие на приезд Сережи.

И вот мой друг Николай Бахарев, который получил отпуск и собрался присоединиться к нам, на своем жигулёнке везёт Сережу по Мурманскому шоссе. От Питера до Имочениц было 250 километров, и мы обычно добирались туда на трёх-четырёх машинах, которыми к тому времени обзавелись многие из нашей бригады. Миновав Марьинский (ныне Ладожский) мост через Неву, Николай останавливает машину и обращается к Сереже, который сидел на заднем сиденье:

– Сергей, а ты знаешь, за что убили Павлика Морозова?

Сережа помолчал, а затем твердо ответил:

– Знаю, дядя Коля.

– Ну, тогда поехали, – сказал Николай.

Услышав этот рассказ от Николая, я тоже был глубоко удовлетворен ответом своего сына. Должен сказать, что слова Сережи были не только декларацией. Сейчас, наверное, многие уже не помнят Павлика Морозова, причисленного в советское время к лику героев-пионеров. Этой заслугой он обязан был тем, что выдал комбеду (комитету крестьянской бедноты) своего отца, что, мол, он кулак и утаил от коллективизации лошадь. За это его родной дядя-мироед (у него тоже была утаенная лошадь, да еще корова) убил Павлика, который, как пелось в популярной пионерской песне, «за правду стоял до конца» и за это «жив в наших сердцах».

Серёжка на удивление хорошо прижился в бригаде, активно помогал в силу своих возможностей на стройке: подавал мне и моим товарищам кирпичи при кладке, держал рейку с делениями, когда нужно было снять отметку нивелиром, бегал за парным молоком в соседний коровник, когда мы слышали, что включали компрессор для автодойки. Доярки любили нас и снабжали парным молочком, потому что строили мы хорошо и надежно, не пьянствовали и не ругались матом, как деревенские аборигены. Сережа видел, что рядом стоят и действуют коровники, построенные отцом и его друзьями, и эта поездка была, наверное, моим лучшим воспитательным примером. Он ездил с нами на вечерние посиделки на берегу озера с песнями у костра, не ныл, когда шли дожди и было холодно, ходил с нами по грибы, ездил с Дмитрием Топорниным за винцом в Алеховщину. Николай Бахарев любит вспоминать случай, когда однажды из возвращающегося с пастбища стада, проходящего мимо строящегося коровника, отделился бык Миша – весьма агрессивный и опасный – и стал надвигаться, угрожающе мыча, на что-то делавших перед стеной моих коллег. Все бросились на леса, поскольку мы с Анатолием Павленко уже выложили торцевую стену более чем на два метра. Коля говорит, что ужас перед быком был настолько силен, что у него было желание оттолкнуть бегущего впереди по трапу Сережку. Бык действительно был опасен: потом мы узнали, что он боднул рогом и убил стоящего на улице у своего мотоцикла местного жителя, не уступившего ему дорогу. За это бык был приговорен к отправке на мясокомбинат. Когда мы уезжали, ребята сказали Сереже, что он честно отработал свое пребывание в Имоченицах, заработав, как минимум, на питание и транспортные расходы, чем он очень гордился. Сережке его пребывание в Имоченицах настолько понравилось, что он потом несколько лет подряд просился со мной на стройки, но так случилось, что тот год оказался последним в моей строительной эпопее. Докторскую диссертацию я защитил, зарплату мне повысили, и острая необходимость в летних приработках стала не актуальной. Когда Сергей учился в медучилище, по его просьбе я определил его на лето в стройотряд I ЛМИ, а когда он поступил в институт, то отъездил на стройки несколько сезонов, добравшись в одно лето до Забайкальска и Бодайбо.

Подводя итоги своих «строительных» поездок, а всего их оказалось шестнадцать, должен сказать, что практически все они вспоминаются с удовольствием. Они дали мне не только возможность увидеть множество красивейших мест, в которых иначе никогда бы не побывал, не только навыки и умения, которыми должен владеть, по-моему, каждый мужчина, не только значительно расширили мой кругозор и знание жизни, которого я никогда бы не получил, оставшись в рамках своей основной профессии, не только позволили нормально существовать моей семье, за которую я всегда чувствовал себя ответственным, но, главное, в этих поездках я приобрел настоящих друзей, которые и сегодня со мной. К сожалению, неумолимое время сокращает их список в моей телефонной книжке…

Анонимка

Наступает сентябрь, затем истекает октябрь, в ВАКе – молчок по поводу моей работы. Наступает 6 ноября, канун очередной годовщины Октябрьской революции. Утром ехать в Сестрорецк на демонстрацию. Часов в восемь вечера – звонок по телефону. Звонит В. С. Турусов. Спрашивает, как идут дела, и сразу к делу: «Мужайся, Володя – твою диссертацию с положительным отзывом „черного” рецензента и положительным заключением экспертов сняли с президиума ВАК, так как буквально накануне пришла анонимка из вашего Института. Что в анонимке – не знаю, не читал, но факт остается. Диссертация не утверждена вплоть до рассмотрения вопроса. Держись!» Состояние было – хуже некуда. Почему, за что? Кому я мог помешать? Со всеми вроде бы в добрых отношениях. Если и был конфликт, то только с В. М. Дильманом. Но он писать анонимку никогда бы не стал. Не в его это стиле. Позвонил Лихачёву, изложил суть информации.

– А Николай Павлович знает, звонил ему?

– Еще нет.

– Звони немедленно! – сказал Алексей.

Я позвонил и пересказал дословно всё, что услышал от Турусова.

– Ты завтра собираешься быть на демонстрации? – неожиданно спросил Николай Павлович. – Обязательно приходи, поговорим. – И затем, после паузы: – Ты уверен в своей диссертации?

– Уверен, – ответил я.

– Вот и я уверен, – удовлетворенный моим ответом, сказал он. – Иначе я бы тебя на защиту не выпустил. Не переживай, все будет хорошо. Спокойной ночи, до завтра! – И положил трубку.

Конечно, я не мог уснуть всю ночь. Наутро поехал в Сестрорецк. Как обычно, собрались сотрудники Института, раздали плакаты, знамена, портреты членов Политбюро, транспаранты и другие украшения. Подъехал на своей «Волге» Николай Павлович, подозвал меня. Еще раз повторил, что уверен в моей работе, что все будет хорошо, и посоветовал поменьше обсуждать с кем-либо эту проблему. Поэтому я, хотя и был в подавленном состоянии, ни с кем, кроме Лихачёва, вопрос не обсуждал. Как всегда на демонстрациях, под прикрытием членов Политбюро, немножко «побереглись от холода»: ноябрь, близко залив, да и настроение…

Время шло, нужно было что-то делать. Но Н. П. сказал, что нужно ждать, когда придет официальное письмо из ВАКа, тогда и узнаем, что в нем написано. В первый рабочий день после ноябрьских праздников утро началось с интересного события – в комнату ко мне пришел один коллега из дружественной лаборатории, с которым мы приятельствовали, и с порога сказал что-то вроде: «Надо же, какие сволочи, анонимку написали на твою замечательную диссертацию. Держись, друг, мы с тобой». Я не нашёлся, что ответить, только пожал протянутую руку и поинтересовался, откуда он об этом узнал. «Сказала Диана Георгиевна (ученый секретарь Института)». На том и расстались. В этот или на следующий день я заглянул к Диане Георгиевне Котовой и поинтересовался, откуда ей стало известно об анонимке на меня. Она была крайне удивлена моим вопросом: «От тебя первого слышу!» Потом, восстанавливая последовательность событий, Лена припомнила, что накануне праздников, числа 3-го или 4 ноября, ей позвонил тот же товарищ и сказал, чтобы спустилась к почтовому ящику – должна быть открытка с уведомлением об утверждении моей диссертации, он узнал об этом от знакомых в ВАКе. Мы тогда порадовались немного, но решили ждать открытку – ну вот, придет сразу после праздников. Дольше ждали. И вот дождались…

Прошло тягостных две недели. Наконец, 23 ноября звонит мне Н. П. и просит прийти к нему в дирекцию. Показывает анонимку. Вот её дословный текст:

№ 14–56

10.10.84

Уважаемый тов. Выренков!

На рассмотрении ВАК находится докторская диссертация мл.н.с. лаборатории экспериментальных опухолей Ленинградского НИИ онкологии В. Н. Анисимова «Экспериментальное изучение особенностей канцерогенеза в различные возрастные периоды». В этой диссертации были без разрешения авторов включены экспериментальные материалы, полученные под руководством проф. В. М. Дильмана в лаборатории эндокринологии и составившие значительную часть работы.

Просим Вас провести обьективную [так в подлиннике! – примеч. автора] экспертизу диссертации В. Н. Анисимова.

Сотрудники НИИ онкологии им. проф. Н. Н. Петрова

Показал и письмо на бланке ВАК на его имя, в котором было написано:

Высшая аттестационная комиссия при Совете Министров СССР направляет Вам письмо без подписи о тов. Анисимове В. Н. просит рассмотреть материалы этого письма и о результатах проверки сообщить в отдел по специальностям медицинских наук ВАК СССР.

Начальник отдела по специальностям медицинских наук

Ю. Е. Выренков

Таким образом, суть анонимки (письма без подписи – по терминологии ВАК) сводилась к тому, что я в своей диссертации без разрешения заимствовал материалы лаборатории эндокринологии, то есть, попросту, украл всё у Дильмана. Умилила подпись – «сотрудники НИИ онкологии». Удивило, что написавшие письмо «сотрудники» адресовали его вполне конкретному начальнику и знали его фамилию. И совершенно диким показалось сообщаемое автором этого «подмётного» письма, что я украл всё у Дильмана. Всем, кто хоть немного знал Владимира Михайловича, было хорошо известно, что он выступал против своих оппонентов всегда открыто, громя своей эрудицией и железной логикой, и никогда не стал бы писать анонимку. Страшно себе представить, что бы он сделал с «уворовавшим» его идеи и тем более при нём же их доложившим как свои! Он, конечно, открыто бы написал в ВАК, что и делал; был случай, когда Владимир Михайлович ездил выступать даже на президиум ВАК, чтобы «завалить» докторскую одного из учеников В. Г. Баранова, своего многолетнего оппонента. Что угодно, но не анонимку! Но, может, побоялся гнева директора – все-таки моим консультантом был Николай Павлович? Хотя и это сомнительно, ничего и никого он не боялся.

Вопрос – кто автор, прикрывшийся классическим «сотрудники», – занимал меня очень. Мы это со всех сторон обсуждали с Лихачёвым и Окуловым, но ответа не находили. Н. П. сказал, чтобы я не думал на эту тему, поскольку все тайное становится явным, автор сам себя обнаружит. А нужно готовиться к ответу в ВАК. На ближайшем заседании учёного совета Н. П. сообщил о произошедшем, зачитал анонимку и приказ о назначении комиссии по проверке материалов моей диссертации и подготовке письма в ВАК по существу дела. Председателем комиссии назначен был профессор В. А. Филов, членами – профессора Т. А. Коростелёва, Д. П. Берёзкин и А. М. Дядькова. Институт забурлил – такого не было много лет.

Партбюро экспериментального сектора Института во главе с секретарем О. Ф. Чепиком пишет письмо в ВАК, в котором заявляет, что знает меня со студенческих лет, всю работу я выполнял на глазах у коллектива и самостоятельно и что партийная организация возмущена гнусной клеветой на своего товарища и ручается за то, что он ничего ни у кого никогда не «заимствовал». В. М. Дильман был поставлен анонимкой в неловкое положение: анонимщик, зная мои сложные отношения с ним, бросил тень на него и его лабораторию, одновременно отводя от себя подозрения. Древний приём! По тексту можно было предположить, что анонимку написали «возмущенные» сотрудники лаборатории эндокринологии. Ко мне подходили М. Остроумова, Е. Цырлина, Ю. Бобров, Л. Берштейн и убеждали: «Старик, ты же понимаешь, что мы не могли написать анонимку!» Я их, как мог, успокаивал, поскольку и в самых черных мыслях не мог такое предположить со стороны эндокринологов. Короче, в ВАК пошло письмо, подписанное В. М. Дильманом и его ведущими сотрудниками, в котором они клеймили анонимщика и заявляли о моей кристальной добропорядочности в отношениях с лабораторией эндокринологии. И что уж, конечно, я в своей диссертации не использовал ничего, что не было сделано мною лично.

Наконец, по итогам «расследования» состоялось заседание учёного совета Института, которое вел Николай Павлович. В зале полный кворум и вообще нет свободных мест. Такое событие все же большая редкость! Зачитывается снова письмо из ВАК, анонимка, приказ о создании комиссии. Выступает ее председатель профессор В. А. Филов и зачитывает акт комиссии, заканчивающийся словами: «Комиссия заключает, что обвинения в адрес В. Н. Анисимова, содержащиеся в анонимном письме в ВАК, являются необоснованными и носят клеветнический характер». В прениях – О. Ф. Чепик и многие еще, точно даже не помню. Но вот отчётливо помню, что столько было сказано хороших слов и в мой адрес, и по поводу моей работы, что даже возникло некоторое чувство признательности неизвестному доброжелателю, столь «остроумно» способствовавшему росту моей популярности в Институте и за его пределами.

Бумаги ушли в ВАК, близился Новый год, из ВАКа – ни гугу. Новый, 1985 год, как обычно, встречаем дома, приходят самые близкие друзья – Лихачёвы, Бахаревы, Павленки, кто-то еще. «Веселье», как на поминках, все стараются меня утешить. Я держусь бодрячком. 4 января спускаюсь вниз, к почтовому ящику – там открытка из ВАКа – ваша диссертация утверждена президиумом ВАК 27 декабря 1984 года. Ура! Тут же позвонил Н. П., Алику, Валерию, другим друзьям. Вера в торжество справедливости не поколеблена! Правда, смущало, почему в стране с самым справедливым общественным строем все же рассматривают анонимки?

Поиски автора анонимки продолжались довольно долго. Прибегли даже к помощи текстологической экспертизы: нашлись знакомые в Московском институте криминалистики, которым послали текст анонимки и образцы текстов, напечатанных возможными авторами и заведомыми неавторами для контроля. Подписи все убрали, поставив номера. Всё как в двойном слепом исследовании. Я сомневался, что будет какой-нибудь толк, ведь «доброжелатель» мог запросто прийти в нашу лабораторию и напечатать на нашей пишущей машинке текст. Но всё знающий Лихачёв сказал, что «там» оценивают сочетания слов, особенности силы удара на различных буквах и еще всякие тонкости, непостижимые нашему медицинскому разумению. Короче, автор был установлен, приватный ответ мы получили, но, увы, официальное заключение эксперты дают только при наличии запроса из следственных или судебных органов. Поэтому полученная нами информация остается не оглашенной до сих пор и, полагаю, уже никогда не будет предана гласности по разным причинам. Хотя признаюсь, что множество мелких фактов, сложенных вместе, ещё ранее, до результатов текстологической экспертизы, привели меня, и не только меня, к однозначному заключению об авторе анонимки. Пусть это останется на его совести, хотя у каждого об этом предмете своё представление. Каждому воздастся по делам его. Зависть – это ведь тяжкое испытание и наказание, прежде всего для самого завистника. Не зря говорят, что настоящий друг проверяется не в беде, когда естественное чувство нормального человека – помочь в неё попавшему, а в радости. Радоваться чужому успеху, даже когда у самого все в порядке, – не каждый может. Рыбаки говорят, что приятно, когда клюёт у соседа и у тебя, но вот когда у тебя клюёт, а у соседа нет, это ни с чем не сравнимый кайф. Замечу, что этот автор анонимки, который до недавнего времени работал в Институте, хотя и достиг известных степеней и должностей, к чему всю жизнь стремился, в науке ничего серьезного не сделал. И, похоже, он это сам знал… Бог ему судья!

Совещание в Кембридже

В марте 1985 года в Кембридже состоялось совещание Рабочей группы по проекту МПХБ «Принципы оценки риска для потомства в связи с воздействием химических веществ в период новорожденности и раннего детства», в котором мне довелось участвовать. Международная программа химической безопасности (МПХБ; IPCS – International Program of Chemical Safety) была образована тремя организациями ООН – Программой ООН по окружающей среде (ЮНЕП), Международной организацией труда (МОТ) и Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ).

Это была моя первая поездка в Англию. Я прилетел в Лондон 18 марта, переночевал в каком-то отеле возле Гайд-парка, зарезервированном для меня организаторами совещания, и наутро добрался до вокзала Виктория, сел в поезд и через полтора часа был в Кембридже. Совещание проходило в одном из многочисленных колледжей этого очаровательного университетского городка. Поселили нас в общежитии студентов, которые в это время были на каникулах. В одной из аудиторий колледжа проходили заседания. Работали обычно с восьми часов утра до шести часов вечера, прерываясь на ланч и кофе-чай. По вечерам был ужин в столовой колледжа, где мы сидели за длинными дубовыми столами, предназначенными для преподавателей. Замечу, что студенты ужинали в этом же зале. Среди участников совещания знакомых было мало – только Ричард Диксон из Национального института охраны окружающей среды в Северной Каролине и профессор Иржи Паржижек, работавший в женевском офисе МПХБ. Его жена – профессор Яна Паржижкова – принимала участие в Международной конференции «Физиологическое понятие возрастной нормы», проходившей в Ленинграде в 1974 году. Все свободное время, хотя его было совсем мало, я тратил на осмотр Кембриджа. Изумительная красота древних колледжей, их история, начинавшаяся в XIII–XIV веках, имена ученых, которые в них работали и преподавали, создавали необыкновенное ощущение приобщения к вечности, к цивилизации. Запомнились Королевский колледж (Кинг-колледж), где я случайно попал на репетицию студенческого хора, Колледж Святой Троицы (Тринити-колледж), в котором работал сам сэр Исаак Ньютон, учились короли Англии. А в Сидней-Сассекс-колледже, в котором проходило совещание, учился Оливер Кромвель, и там было захоронено его сердце. По опыту поездки в Прагу зимой 1981 года, я сообразил взять с собой в Англию две бутылки водки «Московской» в экспортном исполнении. Но кому подарить, мне в голову не приходило. Я обратился за советом к Иржи Паржижеку – все-таки он был руководителем проекта от МПХБ и к тому же представителем братского чешского народа. Иржи посоветовал взять одну бутылку на приём, который предстоял вечером накануне завершения совещания.

– Может, взять две бутылки? Они же всего по 0,7 литра, – искренне удивился я.

– Одной будет достаточно, – сказал многоопытный Иржи. – Подаришь ее председателю совещания – профессору Элизабет Виддовсон, работающей в Кембридже.

– Одну так одну, – пожал плечами я и подарил вторую бутылку Иржи, который зажмурился, как кот, от удовольствия и искренне поблагодарил за подарок.

Наконец, настал вечер приёма, который состоялся не в общей столовой, а в кабинете мастера (директора) колледжа. Потемневшие от времени портреты мастеров висели на обитых зеленым сукном стенах небольшого зала. Я вручил принесённую с собой бутылку профессору Виддовсон, которая поблагодарила меня и передала ее почтенному джентльмену, руководившему группой официантов. Он не поставил бутылку на стол, а унес куда-то. Двадцать четыре участника совещания расположились за одним столом, чередовались блюда, произносились какие-то тосты, бокалы наполнялись французским вином из бутылок, стоявших на боковом столе, официантами, располагавшимися за высокими спинками дубовых стульев. «А „моей” бутылки так и не поставили, – заметил про себя я. – Наверняка почтенная дама решила, что это персональный подарок ей». Подали десерт, стали убирать со стола посуду. Бутылка так и не появлялась. «Наверное, это виноват мой плохой английский», – объяснял я себе ситуацию. Наконец, со стола убрали все тарелки и фужеры, распахнулись двухстворчатые двери и появился в сопровождении всех официантов главный стюард с серебряным подносом, на котором стояли узкие бокалы тончайшего венецианского стекла на высоких ножках, а также завернутая в белоснежную салфетку запотевшая бутылка с заветной «Московской». Джентльмен торжественно продефилировал к креслу, за которым восседала Виддовсон, поставил перед ней бокал, налил в него из бутылки, молча с торжественным видом обошел вокруг стола, водружая перед каждым участником банкета бокал и наполняя его водкой. Это выглядело каким-то священным ритуалом. Председательница произнесла торжественный тост за успешное завершение совещания и пригубила бокал. Так же поступили присутствующие, всем своим видом показывая, что наслаждаются замечательным напитком, так удачно украсившим завершение банкета.

Когда бокалы опустели, стюард взял бутылку и снова обошел полный круг, наливая каждому. К моему изумлению, хватило как раз еще на 24 порции. Несложный расчет показывает, что емкость бокалов не превышала 18–20 мл, так как каждому досталось в общей сложности не более 30 мл благородного русского напитка. Все радостно продолжили смаковать мой презент.

– Ну, что я говорил! Смотри, как хорошо получилось, – наклонился к моему уху сидевший справа от меня Иржи Паржижек. Я скромно молчал, несколько обеспокоенный соседом слева – японским профессором, глаза которого стали еще у́же и который явно не мог справиться со второй порцией водки. Я вспомнил о генетически обусловленном отсутствии алкогольдегидрогеназы у представителей некоторых азиатских народов и еще раз воздал должное опыту Иржи, который, отвечая за проведение совещания от МПХБ, так тонко побеспокоился о здоровье его участников – вторая бутылка была бы смертельной для некоторых из них.

Наутро мы с профессором Вольфгангом Клингером из Йены, работавшим там в Институте фармакологии и токсикологии, уехали в Лондон, почти целый день бродили по городу, выпили пива в каком-то пабе в Сохо, переночевали в одном отеле и вместе поехали на метро в аэропорт Хитроу – наши рейсы были рядом по времени. С профессором Клингером мне довелось встретиться еще раз в 1988 году, когда я был в командировке в Йене, он пригласил меня к себе домой. Мы еще раз с удовольствием вспоминали поездку в Кембридж и совместную прогулку по Лондону. Бутылка традиционного русского напитка, которую я прихватил с собой, приятно подчеркнула тепло наших воспоминаний.

Пора готовить смену

Поездка в сказочный город Брюгге весной 1986 года, куда меня пригласили на конференцию «Концепции и теории канцерогенеза», осталась в памяти не только образами старинных зданий, каналов, столь знакомых по картинам Брейгеля, но и двумя запомнившимися событиями. Одно из них произошло на подготовительном этапе, а именно на «выездной» комиссии в Сестрорецком райкоме КПСС. Председатель комиссии, состоявшая в чине секретаря райкома, с копной соломенных волос на голове, уложенных в замысловатую плетенку, очень модную среди работников торговли, зачитав мою характеристику, строго спросила, почему я собираюсь ехать в Бельгию, ведь только в прошлом году я побывал в ГДР.

– Мне пришло приглашение выступить с докладом, – растерянно ответил я.

– А что, в Институте больше некому поехать? – обратилась гранд-дама уже к секретарю парторганизации Института, сопровождавшему «выезжантов». – У нас незаменимых нет. Смену готовить нужно! – наставительно поучала она нас.

Мне было тогда 40 лет…

Второе событие связано с моим выступлением на конференции. У меня были подготовлены слайды и несколько страниц напечатанного на пишущей машинке текста, в котором была разметка слайдов. Выступавшие передо мной солидные профессора спокойно читали по бумажке свои доклады. Я проглядывал свои листочки и очень волновался – мой английский оставлял желать лучшего. Опыта докладов на международных конференциях у меня практически не было. И вот объявляют мой доклад. Я поднимаюсь с места, и тут В. С. Турусов, сидевший рядом, отбирает у меня мои листочки с текстом и говорит: «Попробуй без бумажки!» Пришлось подняться на трибуну без шпаргалки и ориентироваться по слайдам. «Можешь ведь! – похвалил меня Владимир Станиславович, когда я рухнул без сил на свое место. – И впредь докладывай без бумажки», – напутствовал он меня, когда вечером мы «обмывали» мое «крещение» в небольшом ресторанчике на ратушной площади. Так я и поступаю с той поры. Помню, почти таким же методом меня отец учил плавать…

Монография «Канцерогенез и старение»

Публикация моего обзора в «Успехах в изучении рака» и выход в 1985 году изданной МАИР в Лионе в серии «Научные публикации МАИР» книги «Возрастные факторы канцерогенеза» не остались незамеченными за рубежом. Я получил из солидного американского издательства «CRC Press» приглашение написать главу на тему «старение и рак» для предполагаемой к изданию книги по проблеме и в случае моего согласия прислать план такой главы. Я ответил согласием и приложил подробный план такой главы. Через месяц получаю ответ, с которым немедленно пошел к Николаю Павловичу. В письме содержалось предложение написать монографию, использовав предложенный мной план главы. На мой вопрос, что ответить издательству, Н. П. отреагировал цитатой из известного анекдота: «Что там думать, прыгать надо! Такое два раза не предлагают». В письме издательства указывалось, что в случае согласия я должен прислать развернутый план-проспект с кратким описанием содержания каждой главы будущей книги, список своих работ по теме, а также указать имена и адреса пяти возможных рецензентов книги и свой CV. Требуемые материалы были отправлены в издательство. Не прошло и месяца, как пришло письмо, из которого следовало, что все указанные мной рецензенты и ещё пятеро, выбранные издательством «CRC Press», высоко оценили представленные мною материалы, на основании чего издательство приняло решение включить в свой план на 1987 год издание моей книги «Канцерогенез и старение». К письму прилагался договор и инструкция для авторов монографий, издаваемых «CRC Press», Inc.

Работа предстояла огромная. Компьютеров и Интернета не было, многие журналы отсутствовали в библиотеках страны, нужно было получать разрешение на использование рисунков и графиков из зарубежных издательств и от авторов статей. Всё написать по-русски, затем перевести на английский, пройти весь путь от проблемной комиссии и учёного совета своего Института до коллегии Минздрава и так далее. У меня до сих пор сохранилась картотека на 1144 библиографические ссылки, вошедшие в монографию, и русский текст монографии с предисловием Н. П. Напалкова. Русскоязычная версия была принята в издательство «Медицина» в Москве, но так и не дождалась своей очереди на публикацию – очевидно, находились более важные темы или авторы…

Тем не менее в январе 1988 года я получил из США увесистую бандероль с еще пахнущими типографской краской двумя томами своей книги в двух экземплярах. Практически одновременно пришло письмо из ВААП – Всесоюзного агентства по охране авторских прав, извещавшего меня, что оно давно и беззаветно защищает мои права, за что часть гонорара, переведенного из издательства на моё имя, пойдет на возмещение расходов по защите моих прав, а оставшееся я могу положить на валютный счет во Внешторгбанк, исключительно в его Московское отделение. При этом снимать деньги со счета можно будет только перед поездкой за рубеж, имея загранпаспорт, визу и разрешение Минздрава, подав его не ранее чем за трое суток (или, может быть, даже одни) до выезда. В общем, из присланного письма стало понятно, что денежек мне не видать. Другой возможностью было получить чеки Внешторгбанка, на которые можно было приобретать товары в магазинах «Березка», – их называли «березовые рубли». У входа в этот рай с заграничными товарами можно было обменять обычные рубли на «березовые» с большой пользой для менял… Я спросил у Н. П., какой вариант выбрать, – и он однозначно сказал, что первый вариант безнадежен – правила составлены таким образом, что деньги практически никогда нельзя получить. Итак, я поблагодарил своих благодетелей письменно, затем поехал в Москву в ВААП, расположенный на Малой Бронной недалеко от ул. Горького (ныне Тверской), вернулся в Питер и намеревался осуществить свою мечту – приобрести «Таврию» – непритязательный плод запорожского автогиганта. На «Жигули» денег не хватало: защиту моих авторских прав, видимо, благодетели оценивали очень дорого. Много позднее В. П. Скулачёв, у которого в том же году вышла примерно такого же объема книга в Англии, рассказал мне, что благодаря родственным связям одной его сотрудницы с кем-то в означенном выше Внешторгбанке он сумел чудом получить оставшийся после секвестрации ВААПом гонорар в валюте, которого хватило на двухэтажный дом из бруса с затейливой башенкой, поставленный рядом с оставшейся от родителей подмосковной дачей. Но у меня сотрудников с такими связями не было, а несколько тысяч «березовых» рублей, которые достались мне после «дележа» с ВААП, угрожали превратиться в дым. Как раз в это время в газетах прошли публикации, призывавшие к восстановлению социальной справедливости и упразднению валютных спецмагазинов. Сигнал был распознан, и владельцы «березовых» рублей бросились скупать все подряд, немедленно сделав дефицитом всё, что в этих магазинах было. Люди с ночи занимали очереди, чтобы попасть в магазины «Березка», которых на весь Ленинград было аж два. Мечтать о приобретении чудо-автомобиля уже не приходилось – на них даже через «Березку» шла запись на несколько лет вперед. Лишь благодаря моему брату, который умел разговаривать с представителями торговли, удалось приобрести японский телевизор Sanyo, который честно служит мне уже 30 лет, ни разу не побывав в ремонте и сохранив первозданную яркость и чистоту красок.

Итак, книга была получена, я с гордостью показал ее Николаю Павловичу, который искренне меня поздравил и сказал, что теперь можно подумать о «членкорстве». В журнале Национального института рака США вышла рецензия на книгу, в которой ее назвали «компендиумом» сведений по проблеме и подчеркнули, что автору удалось избежать тенденциозности и сохранить объективность при анализе огромного фактического материала. Бывая в командировках в США, при посещении библиотек я не отказывал себе в удовольствии убедиться, что практически во всех университетских библиотеках эта книга была в каталогах основного фонда. Хорошую рецензию на книгу написал В. С. Турусов, и она была опубликована в журнале «Вопросы онкологии».

Выход обзора в «Успехах в изучении рака», книги, изданной в Лионе, и, наконец, издание двухтомника в США индуцировали ряд приглашений прислать новый обзор, принять участие в международных конференциях по проблеме «старение и рак». «Первой ласточкой» было приглашение выступить с пленарной лекцией на конгрессе онкологов ГДР в Берлине в 1985 году. Приглашены на конгресс были также директор Института клинической и экспериментальной медицины чл.-корр. АМН СССР П. А. Боговский из Таллина и директор Института экспериментальной и клинической терапии АМН СССР в Сухуми академик АМН СССР Б. А. Лапин. Принимавший нас накануне открытия конгресса у себя дома директор Института раковых исследований в Берлин-Бухе профессор Стефан Таннебергер сказал за ужином, что ему особенно приятно пригласить на конгресс маститых ученых, не только известных своими работами, но и владеющих немецким языком. В крайнем смущении я сказал, что не могу себя сравнивать с двумя мэтрами экспериментальной онкологии, действительно являющимися выдающимися учеными, и к тому же совсем не знаю немецкого языка. На это Таннебергер заметил, что поводом к приглашению явилась публикация моего обзора в журнале «Успехи в изучении рака».

В Группе советских войск в Германии, в части, располагавшейся недалеко от Берлина, в то время служил мой брат Дмитрий. После школы он пошел по стопам отца, окончил военное училище, стал специалистом по ракетному вооружению, служил сначала под Уссурийском на Дальнем Востоке, а затем был переведен в Германию. Я списался с ним заранее, и в один из дней сел в электричку на Александер-платц, пересел на указанной мне станции на дрезину и через какой-то час уже обнимал брата. Он привез меня в закрытый городок, построенный нашими военными строителями так, что на его территории ничто не указывало, что ты находишься в Германии. Дмитрий представил меня командиру части – симпатичному молодому полковнику. Несколько часов общения с братом, включавшими обед с несколькими его друзьями-сослуживцами, пролетели быстро. В военном «Урале» он отвез меня на станцию. Через много лет брат рассказал мне, что мой визит был уникальным событием в его сверхсекретной части, разрешение на это специально запрашивали. Видимо, я прошел проверку спецслужб, раз поездка состоялась.

Последний Всесоюзный съезд онкологов

В 1986 году в Ленинграде состоялся IV Всесоюзный съезд онкологов. Н. П. Напалков возглавлял в то время Всесоюзное общество онкологов и был председателем оргкомитета. Ему предстояло на съезде прочесть пленарную лекцию об эволюции концепций опухолевого роста. Задолго до съезда он собрал своих учеников. «В современных руководствах все цитируют не первоисточники, а доступные издания, где нередко встречаются неточности цитирования», – сказал он нам и поручил просмотреть работы классиков. Мне «достались» Гиппократ и Авиценна, Марку Забежинскому – Вирхов. В Библиотеке Академии наук я нашёл немецкое издание трудов Гиппократа, где давался параллельный перевод греческого текста на английский язык, а также пятитомное издание «Канона медицины» Авиценны (Абу Али Ибн-Сины). Должен сказать, что с большим удовольствием проштудировал объемистые фолианты, выписав из них немало цитат, актуальность которых не утрачена до сих пор. Например, у Гиппократа я нашёл выражение: «Диета, которая обильна, опасна. Те, кто от природы жирны, – ближе к смерти, чем те, которые тощи». И ещё: «Если у кого рак бывает скрытым, то таких лучше не лечить, ибо испытавшие лечение скоро гибнут, а не лечившиеся живут более продолжительное время»

Съезд проходил в гостинице «Ленинград», был организован прекрасно. Николай Павлович сделал блестящий доклад, который был затем опубликован в «Вопросах онкологии» в соавторстве с его учениками. В один из дней работы съезда в обеденный перерыв в большом зале делегатам был показан кинофильм «Праздник Нептуна» тогда еще никому не известного режиссёра Юрия Мамина. Не часто в те годы можно было слышать такой гомерический хохот зрителей. Оказалось, что Н. П. договорился с «Ленфильмом», чтобы этот фильм, еще не вышедший на экраны, смогли посмотреть онкологи всей огромной страны. До распада СССР оставалось меньше пяти лет…

Геронтологический проект МПХБ

Когда вышла вторая книжка МПХБ, в работе над которой я принимал участие, – «Принципы оценки риска для потомства в связи с воздействием химических веществ в период новорожденности и раннего детства. Гигиенические критерии состояния окружающей среды 59» (Женева: ВОЗ, 1986), Николай Павлович спросил меня, каким мне видится продолжение нашего участия в проектах МПХБ. Ответ был готов – совершенно очевидно, что необходимо написать документ, посвященный принципам оценки эффектов химического воздействия на пожилых людей. Видимо, вполне удовлетворенный ответом, Н. П. поручил мне подготовить предложения по этому проекту – основные положения, которые должны будут лечь в основу документа, включая его актуальность, обоснование необходимости его разработки, список возможных экспертов, календарный план проекта, ожидаемые результаты. Я довольно быстро представил ему необходимые материалы, он их отредактировал и отправил в ВОЗ. Через некоторое время он позвонил мне из Женевы и сказал, что проект утвержден и меня приглашают в Женеву в ВОЗ на встречу с руководителем МПХБ профессором Морисом Мерсье для обсуждения деталей проекта. Так я первый раз оказался в Женеве. Город поразил своей красотой, расположенным в центре огромным озером с высоченным фонтаном, грядой белоснежных пиков Альп, среди которых выделялся Монблан, чистотой и удивительным спокойствием его жителей, значительную долю которых составляли служащие многочисленных учреждений Организации Объединенных Наций – ВОЗ, ЮНЕП, МОТ, Всемирного торгового союза и т. д.

Профессор Мерсье принял меня очень тепло – мы были уже знакомы, поскольку я участвовал в двух его проектах. В проекте по пожилым мне была уготована другая роль – координатора (руководителя). Мы проговорили все детали нового проекта. Мерсье был доволен подготовленными мной материалами. Он представил меня своим сотрудникам, с которыми мне предстояло взаимодействовать, прежде всего милой китаянке Бин Чен. Мерсье поинтересовался, кого из представленного мной списка экспертов я бы хотел видеть в качестве соруководителя проекта. Я предложил Линду Бирнбаум, которую хорошо знал по работам и участию в конференциях, посвященных старению и раку. Линда была в то время руководителем Отдела токсикологии в ЕРА (U. S. Environment Protection Agency) – могущественном Агентстве охраны окружающей среды США. Мерсье одобрил мой выбор, и работа закипела.

Уже в сентябре 1988 года в Санкт-Петербурге было проведено совещание по вопросам планирования, на котором эксперты пришли к выводу, что имеется достаточно эпидемиологических, клинических и экспериментальных данных для подготовки руководства в серии «Гигиенические критерии состояния окружающей среды» по оценке химических эффектов на стареющую популяцию. Был разработан план книги, определены предполагаемые авторы разделов.

В течение 1989 года были написаны соответствующие разделы. Мы с Линдой Бирнбаум, основываясь на них, подготовили первый вариант книги. В начале 1990 года мы провели в Женеве три недели, работая над окончательной редакцией первого варианта. Текст книги был разослан всем авторам разделов и в различные сотрудничающие с МПХБ организации и институты. После чего меня снова пригласили в Женеву, где я в течение двух-трёх недель подготовил второй вариант книги, включив в него комментарии и отзывы, полученные на первый вариант. Наконец, в начале декабря 1991 года в Женеве состоялось рабочее совещание, на котором был принят окончательный вариант. В 1993 году руководство «Принципы оценки эффектов химического воздействия на популяцию пожилых людей. Гигиенические критерии состояния окружающей среды 144» было опубликовано на английском языке в Женеве, а в 1994 году – там же вышел его перевод на русский язык. Я до сих пор периодически обращаюсь к этой небольшого объема книге. Ведь каждая фраза в ней была обсуждена комитетом экспертов, среди которых были, вне всякого сомнения, ведущие специалисты современной геронтологии. Что и говорить, для меня работа над этой книгой и знакомство с выдающимися учеными, а среди них были такие «звезды первой величины», как Никола Фабрис (Италия), Эд Мазоро, Дон Инграм, Джордж Мартин, Алан Ричардсон, Джордж Рот (США), Кениши Китани (Япония) и Ян Вийг (Нидерланды), были огромной честью и бесценной школой. Опыт, который тогда был приобретён, оказался весьма полезным в дальнейшем, особенно в пору работы над Программой ООН по исследованиям старения в XXI веке (об этом см. ниже).

Новое назначение

Вскоре произошло другое важное событие в моей жизни. Как-то Н. П. вызвал меня к себе в дирекцию и после обычных расспросов о делах, семье и детях как бы между прочим сказал, что ему «надоело заниматься швабрами». Он велел готовить документы для конкурса на должность руководителя лаборатории. До его отъезда на долгие 12 лет в Женеву оставалось чуть более года. Мы тогда еще не знали, что Н. П. Напалкову предложили высокую должность Генерального ассистент-директора ВОЗ. Так я стал заведовать лабораторией, созданной в 1924 году Н. Н. Петровым, первым заведующим которой была его ученица Н. А. Кроткина, а с 1963 года – Н. П. Напалков.

Пришло письмо из США от профессора Б. Эршлера с приглашением написать новый обзор в специальный выпуск «Рак у пожилых» журнала «Seminars in Oncology». Статья была написана и вышла в 1989 году. Потом пришло письмо из Оргкомитета XV Всемирного онкологического конгресса, который должен был состояться в августе 1990 года в Гамбурге (ФРГ), с предложением организовать и возглавить на конгрессе симпозиум «Рак и старение». За ним последовало приглашение на конференцию «Рак у пожилых», которая состоялась в феврале 1990 года в городе Тампа в штате Флорида (США). Там я познакомился лично с ведущими специалистами в этой области – Людовико Балдуччи, Биллом Эршлером, Генри Питотом, Харви Коэном, Томом Слагой, Розмари Янчик. На следующий день после моего доклада ко мне подошел Билл Эршлер, директор Института старения при Университете Мэдисона в штате Иллинойс, и пригласил прочесть лекцию в его институте. Я поблагодарил за приглашение и спросил, как быть с билетами и визой.

– Американцы дают визу, по которой можно беспрепятственно находиться на территории США по крайней мере месяц, а с билетами проблем не будет – мы об этом позаботимся, – ответил Билл.

– Кто это мы? – удивился я. Мне после Тампы нужно было лишь посетить лабораторию Джерри Райса, находившуюся в отделении Национального института рака во Фредерике (штат Мэриленд).

– Сейчас узнаешь, – сказал Билл и достал лист бумаги, на котором было написано мое имя и подробное расписание моего дальнейшего пребывания в США. Оказывается, еще несколько участников конференции решили пригласить меня с лекциями, согласовали график между собой и с международным отделом Национального института старения США, забронировали авиабилеты, гостиницы (все это за один день) и уже после всего этого обратились ко мне с предложением, от которого невозможно было отказаться.

Итак, маршрут мой после Тампы выглядел так: из Тампы я лечу в город Чапел-Хилл в Северной Каролине, где читаю лекцию в Агентстве охраны окружающей среды США (U. S. Environment Protection Agency) по приглашению Линды Бирнбаум. Затем читаю лекцию в отделе онкологии Университета Дюка в Дурэме, что недалеко от Чапел-Хилла, куда меня пригласил Харви Коэн. Затем меня ждет Том Слага в Центре научных исследований Центра изучения рака им. Андерсона в Смитвилле (штат Техас), после него мой маршрут на север, в Университет Мэдисона (штат Иллинойс), где моим хозяином будет сам Билл Эршлер, а затем, уже перед возвращением в Россию, я лечу в Вашингтон, где читаю лекцию у Джерри Райса. Я был потрясен оперативностью моих новых американских друзей – ведь они даже успели согласовать вопрос с дирекцией Национального института рака. Поездка была просто феерическая. Я увидел настоящую и разную Америку, был принят в домах своих гостеприимных хозяев, познакомился со многими, известными мне ранее лишь по работам, учёными. Некоторые из них стали моими друзьями и соавторами. Б. Эршлер пригласил меня написать главу в руководство по гериатрической онкологии, которое затем вышло двумя изданиями под названием «Исчерпывающая гериатрическая онкология»,. В Мэдисоне я посетил знаменитую Лабораторию исследований рака им. МакЭрдла, где встречался и беседовал с её директором Генри Питотом, супругами Пюльман, нобелевским лауреатом Говардом Тёминым. На лекциях и при встречах мне задавали множество вопросов, горячо обсуждали результаты моих собственных опытов и данные, которые я привлекал для аргументации своих предположений и выводов о связи между старением и канцерогенезом. Мне было всё страшно интересно, я впитывал, как губка, новую информацию, знакомился с принятой в лабораториях США технологией проведения хронических экспериментов, протоколами, методами.

На вулкане

В мае того же 1990 года В. М. Дильман и я приняли участие во II Конференции «Рак и старение: физиологическое старение и его замедление. Теоретические подходы и рациональные вмешательства», организованную Вальтером Пьерпаоли. Конференция проходила на острове Стромболи, расположенном к северу от Сицилии и знаменитом своим постоянно «дышащим» и выплевывающим лаву, дым и пепел вулканом, а также фильмом Росселини «Стромболи», в котором он снимал Ингрид Бергман. В память о бурном романе актрисы и режиссера на скромном домике, в котором они останавливались во время съемок фильма, установлена мемориальная мраморная доска. Пьерпаоли, живший близ города Белинцона («итальянская Швейцария»), купил заброшенный дом на Стромболи, реставрировал его и решил регулярно проводить на этом экзотическом острове, который любили посещать туристы, научные конференции по раку и старению. Участники конференции прилетали в Рим, затем на автобусе ехали до Неаполя, откуда небольшой, но мощный корабль на подводных крыльях, построенный по советской лицензии, выходил из гавани в открытое море. Через час он «пролетал» мимо острова Капри, на котором поправляли свое здоровье Максим Горький и Владимир Ленин, а еще спустя три часа подходил к пристани острова-вулкана, грозно нависавшего над небольшим поселком из белых домов с плоскими крышами, цепочкой вытянувшихся вдоль берега, и двумя католическими костёлами. Небольшая, но уютная, увитая виноградом и цветами гостиница «Сиренетта» на пять дней принимала участников конференции. На открытом воздухе стояли столики для завтраков, обедов и ужинов, в небольшом зале проходили научные заседания. Черный вулканический песок, изумительно чистое море необычного изумрудного цвета, обволакивающая сицилийская музыка, возможность утром до завтрака, в обед и вечером окунуться в море, поплавать, вместе с очень высоким уровнем докладов участников конференции создавали ощущение нереальности происходящего.

Состав участников конференции 1990 года был также «звёздным»: Ричард Катлер, Джон Мартин, Жорес Медведев, Ян Вийг, Эд Мазоро, Джон Папаконстантину, Никола Фабрис, Джордж Рот. Я жил в одном номере с Владимиром Винницким из Киевского института проблем онкологии АН УССР. Приехал Владимир Лесников – сотрудник профессора НИИ экспериментальной медицины АМН СССР Елены Андреевны Корневой, работавший с Пьерпаоли в итальянском Национальном центре по изучению старения в Анконе. Владимир имел «золотые руки» – он умел удалять эпифизы у молодых и старых крыс и трансплантировать их реципиентам разного возраста. В один из дней Вальтер пригласил всех участников к себе на дачу, показал дом типичной средиземноморской архитектуры с плоской крышей. С крыши, овеваемые легким бризом, мы любовались вулканом и морем, грядой островов, тянувшихся цепочкой до самой Сицилии, пили терпкое домашнее сицилийское вино. На стене висела гитара, принадлежавшая дочери Вальтера. Он разрешил мне взять её, и допоздна три Владимира (Лесников, Винницкий и я), Марина Лесникова, жена Вальтера ленинградка Лиза и старавшийся подпевать нам Джордж Рот оглашали сицилийскую ночь непривычными для жителей Стромболи и большинства участников русскими песнями. Вальтер утверждает, что он записал этот концерт на видеомагнитофон и у него где-то есть пленка, вот только найти её он никак не может. В 2003 году, когда я гостил пару дней у Джорджа Рота в его в доме в штате Вирджиния, он все просил меня спеть «Отчи чиорные, отчи страстныя…».

Вальтер Пьерпаоли вместе с Джорджем Маэстрони в 1987 году опубликовали статью, в которой впервые было показано, что введение в ночные часы мышам мелатонина увеличивает продолжительность их жизни. Я думаю, подтолкнул его к изучению влияния мелатонина на продолжительность жизни В. М. Дильман, который рассказал Вальтеру о наших результатах с экстрактом эпифиза (эпиталамином) во время одной из их встреч в 1984–1985 годах, когда Пьерпаоли приезжал в Ленинград в лабораторию Е. А. Корневой. Вальтер изучал роль тимуса в старении и его связь с нервной системой и гипоталамусом в частности. Наши работы с экстрактом эпифиза начали публиковаться на русском языке начиная с 1973 года, а на английском языке были опубликованы впервые в 1979 году. В 1991 году в «Анналах Нью-Йоркской Академии наук», а в 1994 году – в «Трудах Национальной академии наук США» вышли статьи В. Пьерпаоли с соавторами, где геропротекторный эффект мелатонина был подтвержден на разных линиях мышей,.

Вальтер Пьерпаоли продолжил традицию Стромболийских конференций.

В 2000 году состоялась III, в 2004 году – IV, а в 2010 году – V конференция, на которые я неизменно получал приглашения и с удовольствием принимал в них участие. Следует отметить высокий научный уровень конференций. Вальтер попросил меня рекомендовать ему в качестве докладчиков ряд ведущих российских ученых. Так, в IV конференции приняли участие В. П. Скулачёв, Л. М. Берштейн, А. А. Болдырев и А. М. Оловников, а в V – А. А. Болдырев с двумя ученицами, также выступившими с докладами, В. М. Михельсон, А. В. Арутюнян и Л. М. Козина. Было трогательно услышать в выступлении В. Пьерпаоли на церемонии открытия добрые слова в адрес выдающегося российского ученого Владимира Михайловича Дильмана.

Бронза из Ричи

В III Стромболийской конференции принимал участие профессор Нистико, возглавлявший кафедру фармакологии Университета Калабрии. Он пригласил известного нейроэндокринолога профессора Джанковича из Белграда, чету американских специалистов по апоптозу профессоров Локшина, дед которого жил в Одессе, и его жену Зару, родившуюся в Иране, и меня после завершения Стромболийской конференции задержаться на три-четыре дня в Италии с тем, чтобы выступить с докладами на небольшой конференции в его университете. Вопросы с проживанием, заменой рейсов на самолеты и так далее он, разумеется, брал на себя. Было, конечно, трудно отказаться от такого предложения. И вот уже знакомый корабль на подводных крыльях, покинув гостеприимный Стромболи и зайдя по дороге на остров Липари и в Мессину, проходит между двумя живописными скалами – Сциллой и Харибдой. Именно здесь хитроумный Одиссей выпустил голубку, чтобы обмануть роковые скалы и дать возможность аргонавтам продолжить свой путь за золотым руном в Колхиду. Спустя какое-то время мы причалили в порту столицы провинции – городе Реджио-ди-Калабрия. Профессор Нистико предупредил, что, прежде чем мы направимся в отель, нам предстоит посетить местный, как мы бы сказали, краеведческий музей. К нашему удивлению, когда мы подъехали к музею, он оказался закрыт, несмотря на воскресный день. Из надписи на прикрепленной доске на стене здания с расписанием работы следовало, что в воскресенье музей не работает. Однако это нисколько не смутило нашего гида, тут же позвонившего куда-то. Через несколько минут появился служитель, открывший нам музей, заполненный предметами античной культуры. Он быстро повёл нас по музею и привёл в самый большой зал, в центре которого стояла необыкновенной красоты более чем двухметровая бронзовая статуя обнаженного мужчины. На голове гиганта был надет шлем, из-под которого выбивались пряди бронзовых волос. Служитель рассказал, что в 1970-х годах аквалангисты, ныряя у берегов Калабрии, нашли на большой глубине несколько бронзовых скульптур, одна из которых – именно её мы и видим – сохранилась целиком и лучше других. Учёные, исследовавшие поднятые из морской пучины объекты, были крайне озадачены находкой, так как скульптуры были отлиты из бронзы, но полые внутри и не имели сварных швов или иных признаков соединения деталей в одно целое. Озадачивал и уровень знания неведомыми мастерами пластической анатомии, который превосходил искусство великого Микеланджело. Датировка возраста скульптур показала, что он превышает 4,5 тысячи лет, то есть они были изготовлены художниками неведомой культуры, жившими в Калабрии ещё до этрусков. Получив в подарок красочную брошюру с историей открытия и реставрации «Бронзы из Ричи», мы сели в дожидавшийся нас микроавтобус и отправились по живописнейшей дороге в отель. По дороге меня восхитили названия городков, написанные на дорожных указателях, – Милето, Кротоне, которые напоминали о многовековой культуре, процветавшей на этой благословенной земле.

Наконец, попетляв по серпантину горных дорог, спустились снова к побережью, где у самого моря в небольшой бухте нас ожидал уютный отель, принадлежавший, как выяснилось, родной сестре профессора Нистико. Профессор сказал, чтобы мы отдыхали, заказывали в ресторане всё, что только нам захочется, и что завтра утром, в одиннадцать часов, за нами придёт тот же микроавтобус, который доставит нас в университет. Ужин был великолепный, море теплое и ласковое. Мы наслаждались морем, тишиной и покоем. На следующий день часам к двенадцати подъехал автобус, отвёз нас в новенький, только что построенный корпус университета, в честь чего и была устроена конференция, на которую в качестве почетных гостей была приглашена наша интернациональная группа. После конференции нас ожидал приём в доме профессора Нистико. Собственно, это была вилла с большим домом античной архитектуры и несколькими домами меньшего размера, обвитыми неведомыми мне цветами и виноградом. Вся огромная территория была усажена пальмами и фруктовыми деревьями, увешанными лимонами, персиками и грейпфрутами. Как поведал нам ассистент профессора, вилла принадлежала семье Калуччи, членом которой был профессор Нистико. Семья Калуччи владела несколькими отелями, обширными плантациями цитрусовых и является крупнейшим в Калабрии производителем и поставщиком консервированных компотов из прекрасных плодов Южной Италии. Увесистая банка с персиковым компотом «Калуччи» в фирменной коробке была вручена гостеприимными хозяевами каждому из гостей перед расставанием. Отказаться было невозможно. Через много лет я на одной из конференций встретил опекавшего нас молодого ассистента профессора Нистико. Он рассказал, что Нистико стал то ли мэром Реджио-ди-Калабрия, то ли губернатором провинции. Что ж, «в каждой избушке – свои погремушки». В Италии учёные становятся политиками, а в России политики обзаводятся учёными степенями и званиями.

XV Всемирный онкологический конгресс

В августе 1990 году в Гамбурге состоялся XV Всемирный онкологический конгресс, на который поехала довольно значительная делегация из России, в общей сложности человек 30–40. Только из нашего Института онкологии им. Н. Н. Петрова было более 15 человек. Нас с А. Лихачёвым поселили в отеле SAS рядом с Дворцом конгрессов, где проходили основные заседания. Симпозиум «Старение и рак», который мне было поручено организовать и провести Программным комитетом конгресса, прошел очень удачно. Докладчиками были Линда Бирнбаум, Петер Эббесен, Пол Касберг, Том Кирквуд, Алексей Лихачёв, Т. Оно и я. Аудитория была полной, все доклады вызвали оживленную дискуссию.

А. Лихачёв, как знаток «западной» жизни, показывал мне город и сказал, что нужно обязательно посетить Риппербан. Я не знал, что это такое, но сразу понял, когда мы вечером туда пришли. Это была знаменитая улица «красных фонарей», где в витринах сидели полураздетые представительницы самой древней профессии. На каждом углу стояли такие же девицы, которым, видимо, не досталось места в витринах.

– Давай-ка узнаем, сколько это стоит, – сказал Алексей.

Славная девушка в обтягивающих полосатых брючках прощебетала, что за 100 марок любому из нас она гарантирует райское наслаждение в течение получаса. Удовлетворившись этой важной информацией, мы откланялись и вернулись к своему отелю. У входа мы встретили группу коллег из своего Института, которой, энергично жестикулируя, что-то интересное рассказывал известный маммолог профессор Я. Л. Бавли. Мы подошли поближе. Яков Лазаревич увлеченно описывал свой недавний визит на Риппербан и как раз упомянул, что одна девица, к которой он, хохмы ради, приценивался, согласилась уделить ему внимание за целых 50 марок за полчаса. Мы, возмущенные такой явной несправедливостью, уточнили, как выглядела девица и где состоялась беседа Бавли с ней. Стало ясно, что это была та же самая жрица любви.

– Странно, – сказал Алексей, – с нас она запросила в два раза больше.

– Ну, это понятно, – тут же отреагировал Яков Лазаревич. – Вы же лет на десять меня моложе, вот и амортизация дороже, – под общий хохот закончил он.

После конгресса мы с Лихачёвым поехали в Гейдельберг, где находился Немецкий центр исследований рака, – нас пригласил руководитель отдела канцерогенеза проф. Д. Шмель. Он проводил там юбилейную конференцию по оценке канцерогенного риска, на которую были приглашены также Ричард Долл и еще несколько участников конгресса в Гамбурге. Гейдельберг – старинный университетский город с протекающей через него рекой Некар и живописными развалинами средневекового замка. Конференция проходила в течение двух дней в старинном здании Гейдельбергской академии наук. В ней принимала участие принцесса Таиланда, которая сделала доклад, написанный, как сказал Лихачёв, её советницей по имени Матурос. На приём в одном из лучших ресторанов города принцесса приехала в сопровождении своей советницы и охраны, вела себя непринужденно, произнесла на хорошем английском языке тост, а в заключение пригласила участников конференции приехать на следующий год в Бангкок на конференцию, которую устраивает Министерство науки Таиланда под её патронатом. Алексей проявил решительность, подошел к принцессе, вызвав напряженность во взглядах и фигурах охранников, представился и сказал, что был бы рад принять участие в этой конференции. Принцесса передала Матурос визитную карточку Лихачёва и ответила, что позаботится о том, чтобы приглашение было послано в срок. Я не решился беспокоить принцессу, полагая, что напишу из Петербурга о своем желании посетить Таиланд. Потом закрутился с работой, вовремя не написал, в общем, так и упустил шанс побывать в этой стране. Храбрый же Лихачёв дважды побывал там по приглашениям принцессы, которые не забывала присылать ему симпатичная Матуроска, как ласково ее называл мой товарищ и коллега.

Сицилийские встречи

В октябре этого же года я выступал с докладом в Ачиреале (Сицилия) на конференции, громко называвшейся II Международным конгрессом по биоонкологии. Участников было немного – не более ста человек. Из знакомых был только Вальтер Пьерпаоли, с которым мы много говорили о мелатонине. Интересным человеком оказался известный онкоиммунолог Жорж Матэ, который меня расспрашивал о Лысенко и о том, как и кем финансируется в СССР наука. Конференция запомнилась тем, что ни одно мероприятие – заседания, обеды, приёмы – не начинались вовремя. Как-то нам сказали, что ужин будет где-то возле Этны, а перед этим в каком-то городке состоится церемония награждения премией, которую сицилийское правительство присудило нескольким ученым, участвовавшим в конференции. Все приехавшие на конференцию участники в назначенные 17.00 стояли у отеля, где сиротливо ожидал их один из трех автобусов. Минут через сорок появились остальные заказанные автобусы. Еще через полчаса появились организаторы конгресса. Не прошло и тридцати минут с момента их появления, как мы, наконец, поехали. Ехали около часа, уже стемнело. Приехали в какой-то городишко, где в здании мэрии состоялась церемония награждения. Среди удостоенных награды были Ж. Матэ, В. Пьерпаоли, какая-то американская дама (фамилию я не запомнил) и неожиданно для меня я. Мне вручили красивую, сделанную из серебристого металла доску, на которой было выгравировано по-английски: «XXIV премия Казали присуждена Вальтеру Анисимову за выдающиеся заслуги в изучении старения и рака. Катанья, Сицилия, 1990». Я поблагодарил за высокую честь, немного удивившись тому, что имя мое указано неверно. То же случилось и с Пьерпаоли, заявившим, что его обозвали Владимиром Пьерпаоли, и хотя он не считает это имя хуже своего, но нужно попросить хозяев исправить досадное недоразумение. Он забрал мою доску с красивой коробкой, в которую она была упакована, присоединил свою и отдал кому-то из членов оргкомитета, клятвенно заверившего нас, что всё будет исправлено и через день, самое большое – два, награды найдут своих героев. Ни на следующий день, ни через месяц, ни даже ко времени написания этих строк (спустя почти четверть века) мы с Пьерпаоли так своих досок и не дождались. В память об этой истории сохранилась фотография, на которой я демонстрирую только что врученный мне диплом коллегам.

После церемонии награждения мы еще куда-то ехали по горам в течение часа или двух. Наконец, в кромешной темноте в каком-то населенном пункте подъехали к ресторанчику, где нас явно не ждали, поскольку столы не были накрыты. Смертельно усталые, мы вернулись в отель часа в два ночи. Утром все зарубежные участники конференции в 9.00 были в зале заседаний. Хозяева, включая технический персонал, начали подтягиваться к десяти. Именно там я узнал о старинной итальянской поговорке: «В Милане опаздывают на пять минут, в Риме – на пятнадцать минут, на Сицилии – на час или навсегда!»

В один из дней, программа которого была посвящена исключительно клиническим вопросам, договорившись с организаторами, небольшая группа участников конференции поехала на микроавтобусе в Сиракузы. Запомнились хорошо сохранившийся греческий амфитеатр и руины римского театра, «уши Дионисия» – пещера со стоянкой неолитического человека, катакомбы, в которых замуровывали живьем первых христиан. Колоритный монах, продававший билеты в катакомбы, одной рукой брал деньги у посетителей, а второй рукой имитировал, что отрывает билеты. Потом он клал билет себе в карман и показывал, что можно пройти в храм, где был вход в катакомбы. Мы бродили по площадям древнего города, камни которого помнят самого Архимеда, разглядывали сувениры и всякое старье на живописных базарчиках, и приходили мысли о бренности быстротекущей жизни и краткости века человеческого…

«Собачья» онкология

Сразу после конференции в Ачиреале я полетел в Геную, где мне предстояло прочесть лекцию в Национальном институте рака. Принимавший меня старый знакомый «канцерогенщик» профессор Лоренцо Росси удивил своим новым увлечением – он консультировал ветеринарную клинику. «Собаки и кошки живут с человеком, едят часто ту же еду, что и их хозяева, дышат тем же воздухом, пьют ту же воду. Продолжительность их жизни значительно меньше человечьей, и изменения в частоте опухолей у домашних питомцев могут значительно раньше сигнализировать об изменениях в окружающей человека среде, чем это заметят эпидемиологи рака. Притом за лечение питомцев их владельцы неплохо платят», – добавил он, пояснив мне причины своего интереса к сравнительной онкологии Лоренцо. Идея Лоренцо мне настолько понравилась, что я загорелся осуществить ее в Питере. И сам «его величество случай» продвинул это дело. Вскоре после моего возвращения в Ленинград мы с Аликом Лихачёвым поехали по каким-то делам в Москву. В купе с нами ехал почтенный пожилой джентльмен, который представился ректором Ветеринарной академии. Я рассказал ему о новом увлечении Л. Росси, и ректор, оценив перспективы, тут же сказал, что у него есть ученик с говорящей фамилией Котов, который немедленно может заняться этой нетривиальной темой. Мы обменялись визитными карточками. Котов оказался толковым и энергичным молодым человеком, настолько энергичным, что примерно через год исчез с горизонта, перестав звонить, как выяснилось, он поехал туристом куда-то в Европу и не вернулся.

Я как-то рассказал обо всем этом Кайдо Пауловичу Хансону, которого назначили директором Института после отъезда Н. П. Напалкова на работу в Женеву. Он оценил идею и порекомендовал не отказываться от нее, даже предложил встретиться с ректором Ветеринарной академии. Сказано – сделано. Мы встретились с ректором Борисом Степановичем Семеновым, познакомившим нас с очень толковым аспирантом своей кафедры Олегом Суховольским. Олег быстро подготовил и уже в 1994 году блестяще защитил кандидатскую диссертацию по опухолям молочной железы у собак. В том же году мы с Кайдо Пауловичем летали в Геную заключать договор о сотрудничестве между Национальным институтом рака и нашим Институтом. Одним из пунктов научной тематики была сравнительная онкология – опухоли домашних животных. Олег Суховольский быстро стал ведущим специалистом в стране в этой области, в 2002 году защитил при моей консультации уже докторскую диссертацию «Комплексное лечение новообразований молочной железы и кожи у собак» и стал профессором Ветеринарной академии.

Школа в Венеции

Европейская школа по онкологии, штаб-квартира которой находится в Милане, регулярно проводит самые различные курсы по клиническим аспектам онкологии. В октябре 1990 году в Венеции проводился курс «Рак у пожилых», куда меня пригласили в качестве лектора. Лекции проходили на небольшом островке архипелага. Лекторы и слушатели каждый день на катере добирались от причала у площади Сан-Марко до острова, а вечером возвращались назад. Лекторы жили в отеле «Лондра» на набережной Делла Скьявони, рядом с Дворцом дожей и тюрьмой Карчери. В этом отеле останавливался П. И. Чайковский, чему была посвящена небольшая экспозиция в холле отеля. Она включала портрет молодого Петра Ильича и факсимиле его письма фон Мекк, в котором можно было прочесть: «Сегодня слышал чудную песню гондольера» – и несколько нот на расчерченном от руки нотном стане…

Я с большим интересом слушал лекции ведущих специалистов по разным аспектам проблемы. Собственно, лекторы также учились друг у друга. Установились добрые контакты с Лаззаро Репетто, Питером Бойлом, позднее ставшим директором МАИР, Сильвио Монфардини, который имел свою квартиру в Венеции. В один из вечеров он пригласил к себе нескольких коллег. Нам подали катер, так как попасть в дом к нему можно было только по воде. В свободное от занятий время я бродил по сказочному городу. Запомнился концерт в церкви, где служил сам Антонио Вивальди. Исполняли «Времена года», и казалось, что душа композитора незримо присутствует в зале…