Лежу рядом с Шарлоттой. Отыскивая под кроватью камень времени, я заметила, что запах газа меньше ощущается у пола. Мы смастерили нечто вроде палатки из простыней, одеял, матраса и укрылись под ними. Вылезаем из-под полога по очереди, чтобы смочить ткань водой.

Господи, как мне приятно это согласие!

Не знаю, сколько я еще проживу, перед тем как на меня рухнет все – потолок, кровля, перекрытия и черепица, – какая разница, ведь я провела это время здесь, совсем рядом со своей дочерью!

Свет плафона над нашими головами пронизывает желтые простыни и оранжевое одеяло, создавая эффект солнечного заката, прямо как на стоянке бедуинов. Мне хорошо. Шарлотта втащила в наше убежище картонную коробку. Она запускает туда руку и вытаскивает наугад разные вещицы: фетровый брелок для ключей в виде галстука, картинку из раскрашенных и покрытых лаком макарон-бантиков, кружку с надписью ПАПА, украшенную звездочками с помощью трафарета, желтую свечку, явно с именинного торта, стакан из папье-маше для карандашей. Я с трудом разбираю крупные буквы, нацарапанные фломастером и заключенные в сердечко: С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ПАПА! Все понятно: ее детские сокровища, собранные за много лет, от детского сада до школы.

– Настоящие шедевры, разве нет? – гордо говорит Шарлотта. – Я была самой лучшей в классе на уроках труда. Правда, по сравнению с девчонками, которым приходилось делать подарки еще и мамам, у меня было вдвое больше времени.

Я сжимаю ее руку.

– Но главное, – уточняет Шарлотта, – у меня был двойной стимул: мой папа был лучше всех других!

По нашим лицам бегут слезы. Мы лежим рядом, не глядя друг на друга, вслушиваемся. Время от времени начинаем кричать как безумные, изо всех сил, надеясь, что кто-нибудь нас услышит, потом продолжаем разговор.

– Знаешь, Шарлотта, твой папа был талантлив. Даже очень талантлив. И его талант проявлялся не только в твоем воспитании. В музыке тоже.

Шарлотта роется в коробке и достает оттуда крошечное розовое укулеле. Игрушечное.

– Да, я это поняла. Поняла сегодня. Я почти не слышала его игру. Слушать музыку – вот это он любил. Но не играть.

Она роняет игрушку на пол.

– Папа… он все бросил ради меня.

Я сильнее сжимаю ее руку. С простыни над головой срывается капля и падает мне на лицо. Тусклый свет, пробивающийся сквозь ткань, едва ли не слепит глаза. Я зажмуриваюсь.

– Нет, Шарлотта, нет. Это был его выбор… Знаешь, люди иногда ошибаются, и выбирать – не значит отказываться. Совсем наоборот. Выбирать – значит быть свободным. В том числе не становиться тем, кем вас хотят сделать другие, решившие задушить ваш врожденный талант. Те, кто вознамерился отнять у вас любовь, подаренную судьбой. Илиан сделал свой выбор, он выбрал тебя, и это касается только его. Дети не должны в это вмешиваться. Им предстоит прожить свою жизнь. И сделать свой выбор…

Шарлотта кладет руку мне на плечо:

– Погоди-ка, у меня тут сюрприз.

Я слышу шуршание – она роется в картонке. Потом вдруг чувствую, как что-то пушистое гладит меня по векам, по носу, по пряди на лбу. Оказывается, Шарлотта извлекла из своего хранилища «ловушку для мечты» – крошечную сумочку из мохера, расшитую стеклярусом, цветными перышками и… ужасно пыльную!

Она щекочет мне нос, я пытаюсь сдержаться и все-таки чихаю. Шарлотта смеется. И я тоже, хотя мои легкие горят от газа.

– Я ее сшила десять лет назад, когда училась в первом классе средней школы. Весной нашу учительницу сменила другая, новая, и я побоялась ей сказать, что у меня нет мамы. Вот, возьми… это тебе.

Шарлотта умолкает. Я осторожно беру у нее крошечную «ловушку для мечты». Слезы туманят глаза, но я все-таки различаю крошечные сердечки, вырезанные на деревянной крышечке. Десять лет… она ждала меня десять лет! Прижимаю ее к себе. Невесомая безделица из шерсти, бусинок и перышек давит на грудь, точно кусок гранита. Заглушает стук моего сердца. И рассеивает весь тот морок, что поселился у меня в голове.

Спасибо, Шарлотта! Спасибо! И знай, что твой отец ничем не пожертвовал. Он просто выбрал тебя. Потому что любил тебя, и ты отвечала ему тем же. А еще он любил музыку – да, конечно, любил, но она не ответила ему взаимностью.

– Мама…

Я вздрагиваю.

– Мама, – повторяет Шарлотта. – А это трудно – выбирать?

Я улыбаюсь.

– Ну, скажем так… Нельзя слишком медлить с выбором. Нужно сделать его до того, как станешь совсем взрослой, так мне кажется. Перед тем как убедишься, что перед тобой слишком мало свободных дорог и твоя ноша слишком тяжела. Перед тем как поймешь, что тебе осталась одна свобода – заблудиться в лесу сожалений.

– Понимаю, – шепчет Шарлотта. – Мне бы очень хотелось…

– Хотелось чего, моя дорогая?

– Выбрать. Выбрать, а не умереть.