Стинг, кажется, намерен повторить еще раз двадцать свою SOS, но комментатор внезапно прерывает песню. «Письмо в бутылке», наверно, уплыло на какую-нибудь отдаленную планету: ведущий объявляет, что на всех волнах, на всех каналах сейчас начнется минута молчания в память о жертвах цунами в Индонезии.

И теперь я слышу только один звук – гул мотора.

«Мерседес» С-класса. Арендованная машина. Странно: Улисс сказал мне, что берет такси и едет за мной, – а приехал в арендованном автомобиле. Но в тот момент я не придала этому значения.

Мы оба молчим. И не только из-за радио, оно безмолвствует. Я осознаю всю важность минуты молчания при виде людей, застывших у входа в «Руасси-Техно», продавцов, вышедших из бутиков на парковку торгового центра «Париж-Север-2». Минута скорби, и секунды с космической скоростью переносят меня в Джакарту, за двенадцать тысяч километров отсюда, на семь тысяч дней назад. Но этой короткой паузы хватило, чтобы перед моим мысленным взором пролетела вереница воспоминаний о панорамном ресторане отеля Great Garuda, о пианино, о ласточкиных гнездах, залитых слезами, о десяти этажах слез в лифте, об освещенной прожекторами башне Монас и о моем обещании, моем проклятом обещании, самом страшном, самом безумном поступке за всю жизнь.

Горсточка секунд, растаявших в вечности… Дни, недели, месяцы, показавшиеся мне годами по возвращении из Индонезии, когда я уже не понимала, кто я и где я, когда все делала механически, как робот. Готовила еду, читала, занималась уборкой, ложилась в постель и проводила ночи без сна. Не смела выйти за пределы Порт-Жуа. Выйти оттуда означало уехать. Уехать – и никогда больше не возвращаться. А ведь так и нужно было поступить. Я обещала это Илиану. Сбежать. Не раздумывая. А потом вернуться. Более легкой. Избавленной от бремени. Смертельно раненной…

На северном шоссе пробок не бывает, «мерседес» плавно, без остановок, мчит в сторону окружного бульвара. Внезапно тишина кончается, и Стинг продолжает свою SOS to the World прямо с того места, где его прервали. В какой-то миг у меня вспыхивает надежда, что следующей песней будет Let It Be, или что-нибудь из репертуара «Кью», но нет, мы слышим «Обещаю тебе» Джонни Холлидея. Так что никакой фантом меня больше не тревожит. Невидимая пропасть между настоящим и прошлым закрылась. А Джакарту поглотил потоп. Наверно, завтра какое-нибудь землетрясение разрушит и Сан-Диего. А глобальное похолодание превратит в лед Монреаль. И все свидетельства прошлой жизни будут бесследно стерты. Даже мой камень времени не поможет. Он сделал все, на что был способен, а потом – исчез.

«Мерседес» приближается к «Стад-де-Франс». Минут через тридцать, а то и меньше мы будем в Биша. Улисс ведет машину молча. Он явно сердит на меня за то, что вынужден ехать в больницу: я-то работаю всего в нескольких километрах от Биша, а ему пришлось пересечь Атлантический океан, чтобы навестить Ила. Если бы ты знал, Улисс… Если бы понимал все значение клятвы, которую я должна нарушить. Если бы мог представить, какой страх я должна задавить в себе. Спасибо тебе, Улисс, спасибо за то, что принудил меня к этому, похитил, заставив взглянуть в глаза чудовищному призраку, затаившемуся в моей душе. Если бы не ты… я бы так и блуждала в потемках.

Внезапно Улисс сбрасывает скорость, включает поворотник и съезжает с автострады на дорогу, ведущую к северу, в сторону от национального шоссе № 14. Мой ежедневный путь в аэропорт.

– Улисс, в Биша прямо!

И только в этот момент я замечаю, какое направление задано навигатору.

Вовсе не больница Биша, а совершенно незнакомый адрес: Шар, улица Освобождения, дом 36.

Шар?

Смутно припоминаю: это деревушка в пятидесяти километрах от Парижа и в десяти – от национального шоссе, соединяющего Порт-Жуа и Руасси. Что понадобилось там Улиссу и зачем он меня туда везет?

– Я обещал Илиану заехать к нему домой, – бросает продюсер. – Забрать там кое-какие вещи и привезти ему.

Значит, Илиан живет в Шаре? Значит, каждый раз, отправляясь в Руасси, я проезжала практически мимо его дома? Улисс продолжает вести машину, внимательно глядя на дорогу. Теперь я замечаю еще одну странность, ускользнувшую от меня вначале, – его одежду. На нем элегантный серый пиджак безупречного покроя, такие же брюки, темная рубашка… Ничего общего с мятой гавайской хламидой, которую он носил несколько дней назад в Лос-Анджелесе. С чего вдруг такая перемена? Ради Илиана? А может, он решил заявиться во Францию, одевшись… для похорон?

Несмотря на все усилия, Улисс не может скрыть нервозность. Я смотрю, как он раздраженно нащупывает ручку переключения передач, – очевидно, за много лет привык к автоматической коробке в американских машинах. По его седым вискам стекают капли пота, толстый живот уперся в руль. Веки нервно дергаются, из кармана торчит белый платок. Неужели он плакал?

Что ж, ничего удивительного: он узнал, что его друг обречен. Друг, жизнью которого он интересовался все прошедшие годы. А я вдруг понимаю, что ровно ничего не знаю об Илиане. Кроме того, что он работал в парижском «Фнаке». Я-то воображала, что Илиан обитает в какой-нибудь каморке, типа мастерской художника, под крышами Монмартра, или в квартире в квартале Маре, или в современной многоэтажке Гутт-д’Ор, но никак не могла представить себе, что он ютится в деревенском домишке за кольцевым бульваром.

Только не Илиан. Только не он.

Чем он там занимался – мастерил что-нибудь? Возился в саду? Гулял с собакой? Приглашал в гости соседей?

Нет, только не Илиан. Только не он.

В окне мелькают дороги, перекрестки, круговые разъезды, предместья. Спокойные, банальные. Почти безлюдные.

Аблеж. Сантёй. Бриньянкур.

Еще три километра. Улисс выдергивает платок из кармана и обтирает взмокший лоб.

«Вы прибыли по назначению», – сообщает навигатор.

Улисс тормозит перед крошечным домиком, стоящим поодаль от соседних строений. Перед окнами узкий палисадник. В гараж ведет крутой спуск. Оштукатуренные стены покрашены в бежевый цвет. Похоже, что внутри домик едва ли больше обычной трехкомнатной квартиры, разве что делится на два этажа, чердак и подвал. В таких домишках с мощеными двориками обычно живут шахтеры, только этот стоит совсем на отшибе. Мне не верится, что Илиан обитал здесь, но факт налицо: Улисс затормозил в паре метров от почтового ящика.

На нем написано имя – Илиан Ривьер.

Улисс не выключает мотор. Не понимаю почему, но и не спрашиваю. У меня накопилось гораздо больше других вопросов поважнее. Во-первых, эта фамилия – почему-то странно знакомая. Затем – этот дом. А что, собственно, я воображала – что Илиан живет во дворце? Нет, конечно… Но мне трудно свыкнуться с мыслью, что я все эти долгие годы жила в красивом и таком поэтичном шале на берегу Сены, а он – в этой коробке. И мне было так хорошо у себя дома! Хотя моей заслуги тут нет. Это все Оливье, с его терпением и золотыми руками. Продолжаю осматриваться: облупленные ставни, пучки сорной травы между булыжниками, выцветшая черепица, дырявая сетка на отдушине. Смогла бы я жить в таком неухоженном месте, если бы бросила все ради Илиана?

В салоне «мерседеса» по-прежнему работает радио, только Джонни уже не поет, его сменили рекламные слоганы, которые звучат в три раза дольше минуты молчания. Улисс так и не выключил мотор, он сидит в машине, словно его заворожили объявления о сказочных скидках в сети больших супермаркетов. Сейчас он нервничает еще сильнее, по лицу ручьями стекает пот, который он не успевает вытирать. Я смотрю, как Улисс с трудом тянется через свой живот к бардачку. Что ему там нужно – ключи от дома Илиана?

Потому что никто нас не ждет за этими закрытыми ставнями. Но я все же уточняю еще раз:

– Значит, это здесь жил Илиан?

Улисс делает вид, будто не слышит, и продолжает что-то искать. Почему он молчит – сердится на меня? Он ведь был «крестным» нашей любви. Пропустил нас на концерт «Кью» в Монреале, просил меня никогда не расставаться с Илианом. Вспоминаю его обвинения в Лос-Анджелесе. Значит, все это из-за меня? И несчастный случай на авеню Терн. И работа Илиана «за жилье и стол». И эта жалкая лачуга…

– Да, здесь… – отвечает наконец Улисс.

По радио диктор начинает восторженно вещать о грандиозном концерте на стадионе «Уэмбли», который состоится нынче вечером, еще более важном, чем Live Aid в 1985 году. В нем примут участие все самые известные рок-звезды. Я отстегиваю ремень безопасности, берусь за ручку дверцы, чтобы выйти из «мерседеса», и тут Улисс хватает меня за руку и прибавляет звук. Я понимаю, что он хочет заставить меня слушать радио.

Какого черта?!

Три фортепианные ноты.

И у меня замирает сердце.

Три ноты, которые я узнала бы среди тысяч других.

И кто-то у меня в голове кричит: это невозможно!

Голос неизвестной мне звезды запевает первые слова:

А я зачарованно перевожу их:

Да нет же, меня просто обманывает слух, в мой мозг попадает искаженная информация! То, что я слышу, не имеет никакого смысла. Это же слова нашей песни, той, которую Илиан сочинил для меня в отеле Great Garuda, в Джакарте! И только я одна знаю ее – эту песню, навсегда запечатленную в глубинах моей памяти. Эта мелодия, эти слова… они не могут звучать по радио!

А Улисс все еще копается в бардачке. Он сидит спиной ко мне и, не оборачиваясь, спрашивает:

– Ты так и не поняла?

– Не поняла… чего?

Я закрываю глаза…

…и продолжаю переводить английские слова, доносящиеся из приемника:

Мои слова. Наши слова. Украденные… Опошленные…

– Мне очень жаль, – шепчет Улисс. – Все эти годы я пытался сохранить тайну. Но плотина рухнула. Я не мог предвидеть… Это цунами, эта песня, из которой проклятые рок-звезды сделали свой гимн, свой «вклад в помощь Индонезии»… Его подхватили все каналы на радио и крутят с утра до вечера. Кто мог такое предугадать?!

– Что за тайна, Улисс?

– Только три человека были в курсе, Натали. И двое уже не заговорят. Осталась одна ты.

Ничего не понимаю – какая тайна? А песня продолжается:

– Что ты скрываешь от меня, Улисс?

– Входи, входи в дом Илиана. Там я тебе все объясню!

Во мне вскипает гнев. Я пытаюсь перекричать музыку, заглушить слова, которые сводят меня с ума.

– Нет, Улисс, я не выйду из машины, пока ты не объяснишь мне, в чем дело. Здесь же! И сейчас!

И тут я слышу смех Улисса – слегка наигранный смех, в котором звучит презрение. Он наконец распрямляется, найдя то, что искал.

И я не верю своим глазам.

Улисс целится в меня из револьвера.