Подхожу к выходу М.

Стараюсь отогнать воспоминания, которые теснятся в голове, возникают одно за другим, словно хотят снова пройти чередой перед моим мысленным взором, возродиться к жизни.

Мне кое-как удалось отделаться от назойливых образов 1999 года – зала в ожидании посадки, пассажира, летящего в Шикутими, возбужденной Фло – от всего этого, но не от гитарных аккордов. Самая рациональная часть мозга пытается вразумить меня: «Эй, красавица, кончай с этим бредом!»

Сунув список членов экипажа в карман форменного жакета, я пробираюсь между пассажирами, которые ждут приглашения на посадку, некоторые вполне терпеливо, а некоторые – торопыги или приехавшие в аэропорт слишком поздно и не нашедшие свободных мест в зале – начинают выстраиваться в очередь перед стойкой. В самолет их впустят не раньше чем через двадцать минут, но я по опыту знаю, что и те, кто сидит, сейчас встанут в этот импровизированный, непрерывно растущий хвост, вместо того чтобы спокойно отдохнуть в кресле.

Я бы предпочла второе.

Сидя удобнее за всеми наблюдать.

Но вообще-то это чистая глупость, сама не понимаю, зачем я пришла в зал посадки, когда все остальные коллеги давно ждут меня в самолете, готовые бдительно рассмотреть каждого входящего пассажира. И никто из путешественников не обращается ко мне за справками ни по поводу Шикутими, ни по каким другим. Это мозг продолжает играть мною в пинг-понг, гоняя между прошлым и настоящим, словно завороженный совпадениями между двумя рейсами, нынешним и двадцатилетней давности. Париж – Монреаль – Лос-Анджелес, посадка у той же стойки М, с той же Фло, с тем же первым пилотом Балленом… Я снова и снова пытаюсь привести себя в чувство. Обычно должность стюардессы не мешает мне стоять обеими ногами на земле.

Меня не впервые посещает чувство дежавю. Уже казалось, что я когда-то была в подобной ситуации, проходила по тому же коридору к той же стойке регистрации, на тот же рейс и с тем же экипажем; когда я вдруг забывала, который час, кто я такая и куда лечу – в Пекин, Пуэнт-Нуар или Токио, – особенно если рейсы повторялись слишком быстро, только успевай пересаживаться из самолета в самолет. Да, возвращаясь домой после долгих ночных перелетов, я часто ощущаю себя оторванной от времени и пространства.

Но никогда – перед рейсом!

Никогда – приезжая из Порт-Жуа после пятидневного отдыха.

И теперь я, несмотря на жалкие остатки благоразумия, не могу заставить себя не всматриваться в этом переполненном зале ожидания в каждое лицо и не вслушиваться в каждый звук.

Более того, я знаю, сама себе в том не признаваясь, чтó именно ищу здесь.

Красную клетчатую кепку! Кудрявые – сейчас, наверно, поседевшие – волосы.

И конечно, не нахожу, хотя где-то в углу аэропорта явственно слышу тихую гитарную мелодию.

Господи, какая же я идиотка!

Продолжаю машинально обводить взглядом зал, пытаясь умерить свое смятение. Неужели сегодняшняя Натали так ничего и не поняла? Неужели она недостаточно настрадалась? Та, прежняя Натали еще не знала, что ее ждет, но ведь с тех пор прошло двадцать лет! Так неужели я позволю давним призракам терзать меня из-за каких-то трех нелепых совпадений?! Выход М терминала 2F 2019 года не имеет ничего общего с тем, 1999-го. Теперь здесь повсюду экраны – огромные на стенах, малюсенькие в руках путешественников. Некоторые из пассажиров подзаряжают их от своих аккумуляторов или от аэропортовских розеток. Залы посадки превратились в станции обслуживания, где можно купить сколько угодно батареек.

И все-таки я трижды бдительно осматриваю каждого пассажира. И молодых – что совсем уж глупо, – и, главное, пятидесятилетних… Нет, никто из них не похож на него, ни вблизи, ни издали. Ни у кого нет с собой ни гитары, ни других инструментов. Никто ничего не играет для окружающих. Здесь у каждого своя музыка, и они слушают ее, уединившись в тишине своих наушников.

Мой бог-шутник, кажется, исчерпал запас розыгрышей. Прошлое никогда не возвращается, даже если жизнь переполнена воспоминаниями, которые изредка будоражат душу. Как говорили греки, или японцы, или еще какой-то народ, исполненный мудрости, в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Даже если она течет так же медленно, как Сена около моего сада. Жизнь – это длинная спокойная река, кое-где с перекатами, чтобы ей слаще журчалось, и главное – не пытаться плыть по ней против течения…

So long, Ил…

– Нати!

Этот голос вырывает меня из прошлого. Оборачиваюсь. И вижу Фло. Безупречно сидящая форма, белокурый шиньон с просверками седины и несколько новых морщинок со времени нашего последнего совместного рейса в Куала-Лумпур прошлой зимой. Зато выражение лица – как у подростка, впервые севшего на мотоцикл.

– Нати, – повторяет Фло, – что ты тут прохлаждаешься! Бежим скорей! Я такое узнала!..

– Опять?

– У нас на борту Роберт!

Какой еще Роберт?

Открываю рот… и не могу вымолвить ни слова.

Роберт…

Нет сил шевельнуться, застыла как парализованная, вцепившись в ручку чемодана на колесах. Фло замечает, что я пошатываюсь, разражается смехом и поддерживает меня, схватив за плечи.

– Да-да, Роберт Смит, старушка! Солист «Кью», клянусь чем хочешь! Оказывается, он жив! Более того, они по-прежнему ездят в турне и сейчас сидят в нашем самолете! С ума сойти, Нати, я как будто помолодела лет на двадцать!

Я стойко перенесла этот шок. По крайней мере, сделала вид. Миллионы километров, проведенных в самолетах, помогают сохранять на лице автоматическую улыбку. На ватных ногах я прошла за Фло к нашему самолету и, привалившись к стенке у входа, встретила и поприветствовала каждого пассажира эконом-класса, пока Фло занималась персонами из бизнес-класса, в том числе английскими рок-звездами, которым через три дня предстоял концерт в «Метрополисе», историческом зале Монреаля. То есть на следующий день после того, как мы вылетим обратно.

Мое сердце бьется со сверхзвуковой скоростью, пока я слушаю, как наш Жан-Макс обращается к пассажирам со своим фирменным квебекским говорком: Говорит командир корабля Баллен. А ну-ка, быстренько пристегнитесь, ребята, мы кончили газовать, сейчас немножко потрясемся.

Считается, что добрая шутка пилота способствует хорошей репутации авиакомпании не меньше вкусного обеда на борту. Пассажиры искренне смеются. И стюардессы, впервые летящие с Жан-Максом, тоже, покоренные юмором нашего командира-ветерана. Только Жорж-Поль, Фло и Сестра Эмманюэль – самые опытные члены экипажа – слушают его со скучающим видом. Жорж-Поль набирает последнее сообщение на мобильнике, Фло поправляет прическу, готовясь угостить шампанским своих рок-звезд, а Сестра Эмманюэль хлопает в ладоши.

За работу!

Напялив маску Дарта Вейдера, я приступаю к пантомиме – инструктажу по обращению со спасательными средствами, – которую вслед за мной разыгрывают Жорж-Поль и стажерка Шарлотта, моя юная подопечная. Сестра Эмманюэль следит за нами с зоркостью балетного педагога. Она последняя из поколения старших стюардов, которые считали, что наше представление должно увлечь пассажиров. Я уверена: будь ее воля, она запретила бы им пользование мобильниками, чтение журналов и даже частные разговоры на время нашего инструктажа. Или пригрозила бы, что по окончании процедуры устроит экзамен и проверит, все ли внимательно слушали.

Под присмотром Сестры Эмманюэль этот спектакль длится вдвое дольше, чем без нее, но сейчас он позволяет мне кое-как привести в норму сердечный ритм.

Я по-прежнему погружена в свои мысли, но хожу по салону, наводя порядок: успокаиваю плачущего ребенка, пересаживаю на другое место сговорчивого пассажира, чтобы воссоединить влюбленную парочку, и даже успеваю посидеть и передохнуть перед тем, как Жан-Макс объявит: Ребята, сидите смирно, сейчас наша тачка оторвется от земли!

Пока самолет пролетает над Парижем, мое дыхание приходит в норму. Вскоре Жорж-Поль сообщает, что мы уже над Версалем. Те, кто его слышит, приникают к иллюминаторам, чтобы проверить, так ли это, и восхищенно подтверждают: Точно, Версаль!

Я почти успокоилась, но в голове продолжает звучать голос Фло: У нас в самолете Роберт! Роберт Смит, ты представляешь?! Солист группы «Кью», клянусь чем хочешь! И я не могу понять, когда услышала эти слова – двадцать минут или двадцать лет назад? Мне расхотелось играть в вероятности, я просто добавляю это новое совпадение к списку предыдущих: рейс Париж – Монреаль, старший пилот Жан-Макс Баллен, стюардесса Флоранс… а теперь еще и группа «Кью» в полном составе, в бизнес-классе! Мне хватило бы и одного из этих совпадений, чтобы сойти с ума. Наверно, я продолжаю искать разумные объяснения тому, что все так совпало, я убеждаю себя, что стала жертвой скрытой камеры, или дурацкого розыгрыша, или галлюцинации. Что все это – простое стечение обстоятельств, одна из тех невероятных историй, которые случаются пару раз в жизни, и потом, когда все разъяснится, они станут хорошим сюжетом для рассказов.

Рассказов – кому? Кому я могу поведать эту историю?

Рассказать – значит сознаться. Сознаться в страшном. Сознаться в настигшем меня проклятии, под гнетом которого я жила все эти двадцать лет.

Самолет уже набрал высоту и теперь с мерным рокотом летит над морем облаков. Я встаю, раздаю подносы с обедом, приношу дополнительные одеяла, объясняю пассажирам, как откинуть спинку кресла, как выключить свет, советую надеть наушники, чтобы не слышать шума двигателей. Потом оставляю людей дремать в безмолвии.

Сижу одна в заднем отсеке, прижавшись лбом к шторке иллюминатора, и размышляю, стараясь убедить себя, что между рейсами 1999-го и нынешним все-таки есть разница, и гораздо более существенная, чем все эти совпадения. Я уже сто раз перечитала список пассажиров, вгляделась в каждое лицо в каждом ряду.

Илиана среди них нет.

Закрываю глаза. Возвращаюсь в прошлое.

В год того рейса двадцатилетней давности.

Рейса, где был Он.