Я зажмуриваюсь. Меня окутывает тьма. Но это длится всего полсекунды, я быстро открываю глаза. И первое, что вижу, – горло Фло.

Нож Робусто приставлен к ее шее, но лезвие не вонзилось… Пока нет. Я встречаюсь глазами с безразличным взглядом убийцы, но не могу шевельнуться: Леденец давит на меня всем телом, не давая и вздохнуть. Для них это просто ремесло. Зарезать Фло, а затем и меня. Я замечаю, как пальцы Робусто крепче сжали нож, чтобы рассечь сонную артерию. И вдруг мир содрогается.

Что это – землетрясение?

Мощный толчок подбрасывает фургон, и все, что находится внутри, – музыкальные инструменты, консервные банки, стаканы и прочая кухонная утварь – с грохотом разлетается во все стороны, матрас встает дыбом. В фургон будто ворвался ураган. Нож Робусто отлетает к приборной доске. Очередной толчок впечатывает Леденца в спинку пассажирского сиденья. Я не слышу ни его проклятий, ни воплей его кореша – все заглушил грохот, раздавшийся снаружи. Я инстинктивно сжимаюсь в комок. Боковым зрением замечаю, что Фло тоже съеживается. Стенки фургона вибрируют и скрипят, но страшнее всего грохот.

Внезапно взвывает автомобильный гудок.

Робусто оказался стойким парнем: устоял на ногах, а теперь подобрался к окну и выглянул. В борт «шеви» тараном врезался чей-то «бьюик». За рулем тот тип, что несколько минут назад маячил за стеклом.

Робусто оглядывается на меня, я в ужасе таращусь на него, пытаясь сообразить, что происходит.

Робусто снова отворачивается к окну. Он бы уже выскочил и разобрался с этим психом, но завывающий сиреной гудок наверняка уже переполошил всю округу. Откуда-то издали отзывается другая сирена, уже настоящая – полицейская, и судя по звуку, машина быстро приближается.

– Сваливаем! – хрипит Робусто.

Не вспомнив про нож, не дожидаясь напарника, он выскакивает из «шеви». Леденец, судорожно натягивая штаны, пингвиньими шажками бросается следом.

Я нашариваю дрожащую руку Фло.

Арендованный мной «бьюик» смят в гармошку. А мы спасены.

Жан-Макс ходит в героях, не уставая сообщать всем и каждому о своем подвиге. Сначала потренировался в красноречии перед гуляющими в парке Чикано, затем изложил приукрашенную версию полицейским из комиссариата Баррио-Логана, а под конец блеснул совсем уж захватывающим сюжетом перед экипажем «боинга» на обратном пути в Париж.

Мы с Фло сердиться на него не способны, пусть рассказывает эту историю, если ему так нравится, хоть десятилетиями, в режиме нон-стоп.

Я долго не могла догадаться, как Жан-Максу удалось нас разыскать, впрочем, полицейские, прибывшие на место происшествия, тоже этого не поняли. Оказалось, все было очень просто: командир Баллен, расставшись с нами на стоянке Сан-Исидро, битый час таскался за Шарлоттой по моллам, и ему это обрыдло. Тогда он написал Флоранс: «Где вы?» Фло ответила, прикрепив несколько фотографий стенных фресок и наш маршрут от стоянки у входа в парк Чикано до фургона, стоявшего перед фреской La Soldadera.

Жан-Макс прошел по нашему маршруту, заглянул в оконце «шеви», увидел нас, связанных и беспомощных, и ушел, якобы испугавшись Робусто, а дальше принялся импровизировать. Вызвал полицию, сел в «бьюик», пристегнулся, разогнался и, вдавив кнопку гудка, врезался в фургон.

– Вам повезло, – сказал комиссар полиции Баррио-Логана, – очень повезло. Прогуливаться вдвоем в таком квартале крайне рискованно!

Я сразу поняла, что полицейские не собираются глубоко копать и ограничатся поисками мелкой шпаны, на которую наткнулись две иностранные дурынды зрелого возраста.

– Мы обязательно найдем их, сеньоры, они тут отпечатков наоставляли на два срока.

Фло изобразила, будто ее удовлетворил такой подход к делу. Она виновато кивала, когда пожилой комиссар журил ее за легкомыслие на смеси испанского с английским, и поддакивала, когда он толковал ей о наркотиках и бандитизме, пугая статистикой преступлений в районе.

– Ах, сеньора, если бы ваши показания могли уберечь других туристов от подобной неосторожности! У нас и так дел по горло, а тут изволь еще нянчиться с иностранцами!

Фло пообещала ему, за нас обеих, что мы больше не будем, она и сама не понимает, что на нас нашло, просто уж больно красивые фрески! Меня она не выдала, не сказала, что я сама потащилась к этому фургону, но я понимала, что подруга сердита на меня. И еще бы ей не сердиться! На шее длинная алая царапина, оставленная ножом, которым ее чуть не зарезали. Да и на ляжке, от бедра до колена, тоже осталась рана, хоть и неглубокая.

Мне ужасно стыдно, ведь я ей врала. Во всяком случае, не сказала правду. Ни ей, ни Жан-Максу, ни полицейским. Да и что я могла им рассказать?

Что этот фургон стоял здесь, перед тем же самым пилоном, двадцать лет назад?

Что я провела в нем самую прекрасную ночь в своей жизни?

Что все повторяется – непонятно как, возможно благодаря магической силе камня времени, который то появляется в моей сумке, то исчезает?

Что эти типы следили за мной, узнали меня по татуировке и хотели убить именно меня, как пытались убить моего любовника в Париже, за десять тысяч километров отсюда?

Как я могу все это им рассказать, да еще на смеси плохого испанского и английского?!

В лос-анджелесском аэропорту Жан-Макса встретили как героя. Во время стоянок слухи распространяются быстрее, чем информация по новостному каналу французского ТВ. Служащие аэропортов убивают время, прилипнув к экранам и слушая все новости подряд – политические, экономические, спортивные, криминальные и т. д. Командир Баллен позаботился добавить им адреналина. Фото арендованного «бьюика», искореженного при ударе. Прямой репортаж в «Полицейском патруле». Короткая успокаивающая информация, когда никто еще не знал, что произошло: «Нападение на двух стюардесс. Командир самолета спасает женщин благодаря молниеносной реакции». Фло, польщенная интересом стюардов и стюардесс самых разных национальностей, постепенно забыла о своих травмах и даже начала шутить. Порез на шее Фло спрятала за форменной косынкой, зато, сияя улыбкой, она с готовностью приподнимала юбку, демонстрируя рану на ноге, и кокетливо говорила, что, слава богу, уже не в том возрасте, когда носят юбки выше колен. Шведские стюарды, могучий корейский пилот и очаровательный второй пилот – португалец с серебристыми висками – взирали на Фло так, будто готовы были утешать ее всю дальнейшую жизнь.

Оставив ее наслаждаться вниманием, я вышла в коридор позвонить Оливье. И рассказать ему как можно меньше, чтобы не испугать, но все же подготовить. Он все равно узнает об этом от моих коллег. А главное, зачем себя обманывать, – мне нужно с ним поговорить. Даже если я скрою часть правды. Сгладить, преуменьшить случившееся – так же, как Фло и Жан-Макс его раздувают.

– Эти типы нас не тронули, Оли. Знаешь, обыкновенные мелкие жулики. Они трусили не меньше нашего. И как только в квартале подняли тревогу, сразу сбежали.

Кажется, моя стратегия, имевшая целью успокоить мужа, не сработала.

– Я приеду за тобой, – сказал Оливье, перед тем как отключить телефон. – Приеду в Руасси. Буду ждать на выходе.

Ну как ему отказать? Не могу же я заявить мужу: нет, дорогой, не трудись, не надо! У меня есть более важное дело, чем утонуть в твоих объятиях. Меня кое-кто ждет в больнице Биша. Кое-кто, кого я так давно не видела. Мой бывший любовник.

– Дамы и господа, – говорит командир самолета Жан-Макс Баллен, – мы вылетаем из Лос-Анджелеса, и я должен сообщить вам приятную новость. На нашем «боинге», рейс AF485, впервые в мире установлены ракеты класса «земля – воздух». Пассажиры, сидящие у иллюминаторов, могут лично в этом убедиться. Мы прибудем в Париж не с запада, пролетев над Америкой и Атлантическим океаном, а с востока и будем иметь честь освободиться на полпути от этой пары «Томагавков», которые ООН попросила лично меня сбросить на Пномпень. Беспокоиться не о чем, крейсерская скорость нашего «боинга» значительно превышает скорость северо-корейских, китайских и русских истребителей!

Самолет летит над Атлантикой, хотя несколько доверчивых пассажиров продолжают мучительно размышлять, что же это за океан там, внизу. Дождавшись, когда последние подносы с ужином будут убраны, свет в салоне погашен, а пассажиры почти все заснут, Жан-Макс приглашает нас к себе в кабину.

Нас – это Шарлотту, Флоранс и меня.

Он властно приказывает второму пилоту очистить помещение, и парень покорно выходит. Командир долго молчит, всматриваясь в звездное небо за стеклом.

– Мне казалось, что я их не выношу, – признается он наконец, куда серьезнее обычного. – Звезды, одни звезды, всю ночь напролет. Даже на земле, стоит мне закрыть глаза и уснуть, я их все равно вижу. Они… мне будет их не хватать.

Мы молчим. Шарлотта любуется часиками фирмы Lolita Lempicka, купленными в молле. С момента отлета я провела с ней много времени, стараясь успокоить. Она в панике примчалась на такси в комиссариат полиции прямо из магазинов, с кучей пакетов, разрываясь между испугом и радостью.

– Девочки, это наверняка мой последний рейс.

– ?..

– Ну-ну, не делайте вид, будто вы не в курсе. Такие слухи распространяются быстрее молнии, особенно когда речь идет о пилоте, изображающем Брюса Уиллиса… За шесть месяцев до пенсии я мог себе это позволить… и попался на месте преступления!

Я прекрасно понимаю, чем обязана Жан-Максу. И говорю, положив руку ему на плечо:

– Не переживай, ты наверняка отделаешься взысканием. Ты ведь у нас легендарный пилот, с тобой все хотят летать. И мы тебя в обиду не дадим. Мы все тебя поддержим, а нас сотни!

– Тысячи! – поправляет Жан-Макс. – Если ты мобилизуешь на это дело всех моих бывших пассий, то – тысячи!

Шарлотта краснеет, подносит руку ко рту и впивается зубами в браслет своих часиков. Фло явно колеблется, не зная, чью сторону принять. Она никогда особенно не благоволила Жан-Максу, особенно в части его отношений с женщинами, но если бы он не подоспел на помощь, протаранив фургон…

И она, в свою очередь, берет слово:

– Окей, на тебя донесла Сестра Эмманюэль. Ты же знаешь, она строгая блюстительница нравственности. Но мы ее уговорим не обвинять тебя, смягчить свои показания, и она…

– Это еще не все, – прерывает ее Жан-Макс, не отводя взгляда от звезд. От Млечного Пути. – Не все, – повторяет он. – Я выдал себя, когда меня вызвали на ковер. На меня нажали, заставили покаяться, и я признался в своем грехе, но в другом.

В грехе? Значит, было еще что-то, кроме перепихона в кабине над океаном? И я готовлюсь к худшему… Жан-Макс снимает руку со штурвала и делает вид, что крестится.

– Сестры мои, знайте, что я много лет занимался скромным трафиком спиртного, провозя его без таможенного досмотра и санитарного контроля. В небольших количествах, но высшего качества – для избранных клиентов. В Америке у меня есть небольшая сеть распространителей. Лучшие сорта русской водки. Старинные марки рома. На прошлой неделе, в Монреале, я откопал редчайшее канадское виски – Alberta Premium…

И тут я вспоминаю магазин на улице Сен-Дени в Старом Монреале и Жан-Макса с канадскими долларами в руках; он разговаривал с какими-то двумя типами мафиозного вида. Значит, контрабанда! Наконец-то разъяснилась хоть одна тайна, и плевать, что наш командир оказался еще более сложной фигурой: блестящий пилот, неутомимый бабник, герой, спасший мне жизнь, а вот теперь еще и контрабандист, торгующий элитными винами и водками.

– Несколько наших бонз принимали от меня подарочки в бутылках, но работяги попроще вцепились мертвой хваткой и не отпустят, пока не вызнают все до конца… И не только в отношении спиртного. А еще и по поводу того случая в кабине.

Шарлотта краснеет. Фло сверлит взглядом Жан-Макса, словно ждет, хватит ли ему наглости назвать имя стюардессы, с которой его застукали.

– Ну я им и выдал имена всех наших стюардесс, – заявляет Жан-Макс и с усмешкой начинает перечислять: Монополова, Зубровка, Гавана, Альберта…

И меня который уже раз поражает смелость Жан-Макса. Я ему верю. Он обязательно устоит и никого не выдаст. Похоже, его застукали с Шарлоттой, но если Эмманюэль не донесет на нее, он-то уж точно этого не сделает и всю вину возьмет на себя.

– Ну-ну, не печальтесь, сестры мои! Я еще поборюсь с Air France, буду стоять на своем до последнего. Что вы скажете, если я приглашу вас через десять дней слетать со мной в Джакарту? С тех пор как я показал себя героем в парке Чикано, мне нужно поддерживать свою репутацию, а я им наверняка пригожусь на этом рейсе.

Мне вспоминаются слова Лоры, сказанные как раз перед моим отъездом. «Ты что, мам, не смотришь новости? Там же цунами! Волны пятиметровой высоты снесли дома на Суматре, на Яве… Тысячи людей остались без крова…»

Цунами.

Мое цунами.

Где все началось и все закончилось.

В дверь кабины стучат. Второй пилот уже нервничает. За ним стоит Патрисия, старшая стюардесса, мы ей нужны. «Идите работать, девушки! И не мешайте Жан-Максу пилотировать».

Командир подмигивает нам на прощанье. Мне бы следовало успокоиться – все ведь разъяснилось, даже несколько второстепенных тайн; вдобавок я была на краю гибели, а друзья меня спасли. И все-таки не могу отделаться от тревожного чувства. Оно возникло в тесной пилотской кабине и не рассеялось, а только окрепло. Я незаметно рассматриваю командира и обеих стюардесс, пытаюсь припомнить наши разговоры, начиная с Монреаля, начиная с Сан-Диего, и отогнать это мерзкое ощущение, убедить себя, что слишком плохо думаю о них, однако чем упорнее отгоняю мысль, тем назойливей она возвращается ко мне, страшная в своей очевидности.

Каждое слово, произнесенное в кабине пилотов, было неискренним.

И каждый из троих – Шарлотта, Фло и Жан-Макс – мне лжет!

Во время рейса мы, стюардессы, спим по очереди. Два-три часа. Наступает мой черед, я никак не могу заснуть. В голове мельтешат вопросы. Вспоминаются мелкие противоречия, неувязки. Я корю себя, мне стыдно подозревать коллег в злом умысле, но как иначе объяснить необъяснимое? Например, пропажу документов. Они нашлись в моем чемодане, лежавшем на кровати номера в мотеле, а ведь я точно помню, что брала их с собой для перехода мексиканской границы. Этому есть простое объяснение, и его подсказала мне Фло: дескать, я была в таком смятении, что забыла о них. Ладно, Фло, я не буду настаивать на обратном. Даже если…

Какой-то пассажир задевает меня, направляясь к туалету, машинально извиняется; усталое лицо, в руке мобильник, в ушах наушники. Немного похож на Оливье, хотя я никогда не видела моего мужа слушающим музыку в наушниках. Я улыбаюсь этому полуночнику и опускаю голову, позволяя волосам упасть на глаза, чтобы поскорей заснуть. Расслабиться. Мне не терпится вернуться домой. Увидеть девочек. Поиграть с внуками. Вернуться к жизни матери и бабушки. К простой, мирной жизни, где нет места лжи. Нет места лжи – с тех пор, как родилась Марго.

Увы, мои сомнения только крепнут.

Может, кто-то хочет заставить меня платить за ложь двадцатилетней давности? Ужасную ложь, в которой я никому не призналась… Но сколько воды утекло с тех пор…

Или – того хуже – кто-то хочет убить меня за это? Как пытались убить Илиана…

А что, если этот кто-то решил свести меня с ума? Как я была без ума от Ила…

Чувствую, что сознание потихоньку затуманивается и веки вот-вот сомкнутся. Неужели удастся забыться сном? Мысли, убаюканные мерным гудением двигателей, клубятся и тают, как облака, сквозь которые мы летим. Голоса сливаются в неясный хор. Лица заслоняют друг друга. Звуки музыки успокаивают. В голове приглушенно звучат гитарные аккорды. И несколько фортепианных нот. На которые ложатся слова:

Кто-то напевает мне эти слова нежным шепотом, прямо в ухо. Это слова Илиана, наши последние слова, которые я мысленно перевожу.

Я сплю. Сплю и вижу сон… Да, конечно, это всего лишь сон! Но при этом мне чудится, что кто-то и в самом деле их напевает. Совсем тихо. И совсем рядом со мной. Неужели тот тип с мобильником, который ждет очереди у туалета? Нет, я и впрямь спятила, хотя уверена, что не спала и не бредила, эти слова и правда напел мужчина, стоявший рядом со мной. Я боюсь открыть глаза… Наконец открываю.

Слова улетучиваются.

Рядом никого. Как и в проходе. Только туалет занят – наверно, тем типом, похожим на Оливье.

Я схожу с ума. Хочу проснуться. Не желаю тонуть в сновидениях и изо всех сил цепляюсь за реальность.

Я забуду прошлое! Прогоню его, похороню навсегда! Вот бы открыть иллюминатор и выбросить в облачную хмарь мой камень времени, тот самый, который я оставила на берегу Сены. У себя дома. Я хочу вернуться в Порт-Жуа!

Вынимаю мобильник. Теперь я знаю, что не засну. Пальцы гладят розовый корпус, черную ласточку, нарисованную одним росчерком фломастера. Я читаю и перечитываю сообщение, которое Лора прислала мне перед моим вылетом из Лос-Анджелеса. В нем нет ни слова об Илиане, о больнице.