Глава 8
Утро традиционно началось с разминки — сначала прямо в постели, не вставая, покрутить рукой, помассировать сустав, потом сесть и согнуть-разогнуть ногу; подняться, наклониться, поднять-опустить руки, наклониться, присесть, наклониться… Недовольный организм неохотно, но привычно просыпался, оживал, смиряясь с неотвратимо наступающим рабочим днем, настойчиво намекая, что лечь все-таки следовало пораньше, а не сидеть за отчетами допоздна. Тем паче, что такое служебное рвение совершенно очевидно было отговоркой для себя самого: попросту майстер инквизитор, поминутно поглядывая в темнеющее окно, дожидался возвращения Мартина, застрявшего в лагере паломников что-то уж очень надолго.
Возвратился тот ближе к ночи, проскользнув в выделенную ему комнату еле слышно, и судя по мгновенно воцарившейся тишине, спать улегся сразу же, всю отчетную деятельность, видимо, отложив на утро.
Предположения подтвердились, когда Мартин обнаружился в общей комнате за столом с чернильницей; три исписанных листа лежали поодаль, несколько смятых черновиков валялись рядом, а на листе перед собою инквизитор задумчиво выводил невнятные линии. Фон Вегерхоф молчаливой статуей сидел в стороне у окна с книгой на коленях и игнорировал происходящее с обычной невозмутимостью.
— Поздно вчера вернулся, — заметил Курт, пройдя к оставленному хозяйкой столовому бочонку с пивом и, подумав, нацедил себе половину кружки. — На что-то наткнулся?
— Нет, ничего особенного, — не отрывая взгляда от бумаги, отозвался Мартин. — Просто походил по лагерю, перекинулся парой слов с кем получилось, а потом сходил в город к местному священнику. Паломники пожаловались, что он отказался принимать у них исповедь, и попросили посодействовать.
— И как прошло?
— Нормально, — пожал плечами инквизитор. — С немецким у святого отца неплохо, я справился. Все оказалось ровно так, как я и думал: он попросту испугался связываться с вероятными еретиками, но раз уж сам служитель Конгрегации не просто позволил, а даже и велел стать блюстителем их душ — противиться не стал и в ближайшие дни навестит их в лагере, а также согласен принять любого, кто не станет этого дожидаться и явится к нему сам.
— О чем-то еще с ним говорил? — осведомился Курт как можно беспечнее, стараясь следить за голосом, дабы ненароком не перейти к начальственному тону. — Помимо этого.
— Да, всё в отчете, — кивнув на сложенные в сторонке листы, отозвался Мартин, все так же глядя в страницу перед собой.
Курт отпил половину налитого пива, поставил кружку на стол и, не садясь, подтянул к себе отчеты. В первом излагалась беседа с неким Йенсом Гейгером, приправленная столь щедрыми замечаниями следователя о несомненной еретичности singulatim Гейгера, in universum паломнического сообщества и in potentia — всего мироздания, что Курт не сдержал понимающей усмешки. Второй лист заключал в себе краткое изложение довольно бессодержательного опроса остальных паломников, а в половину третьего втиснулась вся беседа со святым отцом, в реальности занявшая, судя по позднему приходу Мартина, не один час. Отец Конрад сокрушался о происходящем, о смущенных умах, о несомненной испорченности человечества и грядущей гибели всего живого, ибо грех катится по миру, подобно чуме, проказе и египетским казням. Ничего важного или хотя бы любопытного по делу он сообщить не мог, так как ни к Пределу, ни к лагерю паломников ни разу даже не приближался.
— А как тебе этот Харт? — оторвавшись, наконец, от созерцания исчерканного листа, спросил Мартин. — Александер пересказал вашу беседу… Что о нем скажешь? Как думаешь — лжет или вправду побывал в Пределе случайно, а все эти слухи — лишь слухи и есть?
Курт бросил взгляд на стрига, каковой, даже не поведя ухом, все так же сидел неподвижно, погруженный в чтение, и медленно присел к столу, отложив отчеты.
— Не могу сказать, — ответил он не сразу. — Отговаривается мальчишка убедительно, и чисто в теории — да, все могло быть и так, как он говорит.
— Чисто в теории, — повторил Мартин; он многозначительно кивнул. — Он был как-то слишком довязчив, тебе не показалось? Возможно, это ложное впечатление, ибо я не присутствовал, а лишь слышал пересказ…
— Нет, впечатление верное. Как я понял из твоих отчетов, паломники не склонны особенно запираться и на контакт идут охотно, однако Харт даже при этом излишне…
— Жизнерадостен, — подсказал фон Вегерхоф, не поднимая головы от книги. — И общителен.
— Да, — кивнул Курт, и Мартин ответил таким же понимающим кивком:
— О чем и я. Быть может, он все-таки нашел какой-то способ обходить ловушки? Он и не скрывает, что находится в лагере вынужденно, что не связывает себя с прочим сообществом, что он сам по себе и его интересует то, что внутри. Не может ли он быть как-то с этим связан, а его открытость — лишь попытка подобраться поближе, дабы быть в курсе расследования?
— Скажем так, — снова не сразу отозвался Курт, усевшись поудобнее. — Тип «Грегор Харт», а если точнее — тип «молодой общительный участник событий, благодушно настроенный к следователю», гипотетически может оказаться одним из четырех подтипов. Первый — это подтип «игрок». Восторженный юный помощник, в нужные моменты глуповатый, глядящий в рот и готовый помочь, а в один прекрасный момент он оказывается предателем или соучастником.
— Подтип «Бруно» считается отдельно?
— Да, Бруно все-таки не был так уж благодушен, скорее настроен был и вовсе враждебно. Его я отношу к типу «невольный участник событий, действующий под давлением обстоятельств»; не наш случай. Второй подтип — «реальный помощник». Id est, то, как он выглядит, и есть истина. Он в самом деле может оказаться чрезмерно задорным искателем приключений на свою голову, жаждущим не столько помочь, сколько огрести этих приключений как можно больше. Впрочем, помогают такие тоже искренне… Из-за чего обыкновенно плохо кончают. Один такой пополнил список тяготящих мою совесть потерь в расследовании лет пять назад.
— Ротенбург, — кивнул Мартин. — Молодой неуёмный вояка из местной стражи, пытался помогать в расследовании, твой поклонник, погиб при задержании малефика, потому что влез, когда не просили. Читал.
— Что именно читал?
— Отчет, а что же еще?
— Наплюй, — отмахнулся Курт, услышав, как издевательски хмыкнул стриг.
— Ладно… — с заметной растерянностью согласился Мартин и предположил: — Третий подтип — это «обманутый»?
— «Добросовестно заблуждающийся», да. Вляпался в историю, введен в заблуждение истинным виновником и является в своем роде шпионом, не осознавая этого. Используется втёмную. Также случалось несколько раз за время моей службы. И четвертый подтип — просто жизнерадостный придурок. Никому помогать особенно не желает, но и не отказывается, тяга к приключениям умеренная или отсутствует, увлечения сменяются, как погода весной — внезапно и радикально, отвратительно позитивен и любит весь мир. Эти тоже частенько плохо кончают, потому как мир обыкновенно взаимной любовью не отзывается. Возможны комбинации подтипов, разумеется.
— И к какому варианту склоняешься?
— Ни к какому, — пожал плечами Курт. — Мало данных. А твоя версия?
— Помесь игрока с придурком, — уверенно предположил Мартин. — Я общался с ним трижды в свой первый приезд в Грайерц, и по итогам у меня сложилось ощущение, что чего-то он недоговаривает. Он явно нацелился попасть в Предел, причем не на пять шагов от границы, а всерьез, вглубь. Зародилось ли это желание в нем уже здесь, после случайного удачного входа, или ради этого он и прибыл — не знаю, но убежден, что такой план в его голове зреет.
— Он может оказаться также и типом «охотник» — id est, попросту изображать из себя взбалмошного солнечного идиота, играя эту роль для усыпления бдительности, но и каких-либо крамольных мыслей при том не иметь, а вовсе даже наоборот.
— И такое может быть… В любом случае, к нему стоит присмотреться.
— Это его имя у тебя там? — кивнув на исчерканный лист, прямо спросил Курт; Мартин, помедлив, передвинул табурет и пересел поближе, положив лист напротив:
— Да. Вот, посмотри.
На желтовато-серой бумажной поверхности разместились несколько прямоугольников и кругов с надписями, соединенные между собой линиями и стрелками.
— Я для себя называю это «нарисовать Луллия», — улыбнулся Мартин. — Или, как я это назову потом, когда все-таки соберусь, наконец, обсудить с Висконти, «метод Луллия». Или «логическая карта Луллия». Второе мне нравится больше, звучит как-то солидней. Я все еще испытываю эту систему, но мнится мне — я на верном пути. Это выглядит довольно наивно и, прямо скажем, по-детски, однако в последних трех расследованиях я именно так строил свои рассуждения, именно так фиксировал выводы, каковые после попадали в отчеты, и должен сказать — это вправду работает.
— Схема разумной связи? — уточнил Курт. — По Раймунду Луллию? Кое-что из макаритского учебного багажа, разумеется, вылетело у меня из головы по недостатку использования, однако подобных схем я у него что-то не припомню.
— Это не совсем она, — с заметным смущением пояснил Мартин, — идея лишь взята за основу, а я ее доработал… или напротив — упростил. Его схемы связи ведь так и остались просто забавными игрушками, он не пошел дальше и не объединил их с древом понятий, например, не довел дело до конца.
Курт услышал, как стриг закрыл книгу, отложил ее и приблизился к столу, заглянув через его плечо.
Вверху листа расположился большой круг с надписью «Лес», от которого шли две линии-стрелки к прямоугольникам, помеченным «Предел» и «Грайерц», также соединенных между собою линией, над которой расположились крупные q над o, многократно обведенные. От «Предела» уходили три стрелки к прямоугольникам поменьше: «Паломники», «Сгинувшие», «Минотавр». Отдельная, жирная от сильного нажатия линия вела к кругу с четко выведенным «Грегор Харт». «Паломники» соединялись с «Минотавром» линией, также помеченной вопросительными «q-o», как и пунктир, ведущий от все тех же «Паломников» к кругу с надписью «Пропавшие». Справа, соединенный обоюдными стрелками от «Предела» и «Паломников», расположился квадрат с крупными буквами «ПРИЧИНА» и еще одной пометкой вопроса. Тонкая, неуверенная линия уходила от него и к прямоугольнику «Грайерц».
— Крайне любопытно… — проронил фон Вегерхоф задумчиво. — И настолько логично, что сам себе кажусь дураком: почему не догадался до столь простой вещи?
— Потому что, как верно заметил Мартин, это очень по-детски, — отозвался Курт со вздохом. — А мы ведь люди взрослые, серьезные, все размышления сооружаются стройным текстом или, на худой конец, краткими тезисами, а тут почти пояснения с картинками; это ж для малышни из приходской школы, нам ли до такого опускаться… Этакая мыслительная inertia.
— А чем «сгинувшие» отличаются от «пропавших»? — уточнил фон Вегерхоф, и Мартин кивнул:
— Да, сперва я всех исчезнувших обозначил как пропавших, однако при составлении схемы понял, что различие есть. Есть те, кто совершенно доподлинно пропали в Пределе (первые пострадавшие или паломники, прямо сообщавшие о своих планах туда войти), их я обозначил как «Сгинувшие». А есть те («Пропавшие»), кто пересекать границу Предела не намеревались, но и по домам явно не разъехались: те, о ком упоминается в моих отчетах — «вещи оставлены, сами пропали, всегда говорили, что в Предел ни ногой». В чем отличие между этими двумя группами, я еще не решил, я даже не знаю, есть ли оно; я понимаю, что таков человек — вчера он говорил одно, а сегодня внезапно решил другое… Но коли уж такое разделение есть, я решил, что стоит его отметить.
— Справедливо… — согласился Курт и указал на верхний прямоугольник: — «Лес» у тебя над всем, и над Пределом, и над городом?
— Он место действия и объединяющий factor.
— От Грайерца, однако, у тебя немного связок.
— Всего три, да, но самые главные: причина, лес и Предел. Вот, — водя пальцем по линиям, пояснил Мартин, — от Предела исходит все то, что мы сейчас имеем, от странных трупов до странных людей. Сам Предел исходит от леса. Но если, sic dicta, лес и Предел здесь именно потому, что здесь Грайерц? Если источник проблем в городе, а все остальное — Предел, паломники и странные события — вторично?
— А если нет?
— А если нет — на этот случай стрелки двусторонние. То есть, связь леса, Предела и города с нашим таинственным виновником я обозначил, но чему отдать лавры первопричины, что к чему привело — пока не решил. С одной стороны, паломники, сколь бы странные люди в их рядах нам ни виделись, подтянулись позже — когда главное событие, «причина», уже свершилось. Alias, с Пределом паломников можно бы считать и не связанным вовсе, а связано с ним нечто внутри — в лесу или Грайерце…
— «Sicut canis qui revertitur ad vomitum suum»… — негромко проговорил стриг, и Мартин многозначительно кивнул снова:
— Да, а это с другой стороны. Среди явившихся сюда искателей Христа в кустах — вполне может оказаться и тот, по чьей вине все произошло. Зачем он явился (если явился) — исправить содеянное или докончить недоделанное, воспользоваться плодами сотворенного или еще зачем — мы не знаем, но исключать его присутствие, разумеется, нельзя. Причем нельзя исключать его наличия и среди паломников, и среди горожан… Хотя на второе я почти не ставлю, ибо ни разу со дня поднятия тревоги никого из горожан поблизости от Предела не видели, они и вовсе стали избегать соваться в лес лишний раз. Разве что он есть среди пропавших в первые дни, причем направился туда осознанно, и паломники отчасти правы, и там, в Пределе, действительно что-то есть, и люди не погибают, попадая туда… Но это уже фантазии. Я пока ставлю на то, что условный виновник, если он здесь, среди паломников.
— И у тебя под подозрением Харт? — подытожил Курт, постучав пальцем по кругу с именем непоседливого ходока. — Или он вынесен в отдельную категорию только потому, что бывал в Пределе?
— И потому что он странный, — договорил Мартин. — Здесь, само собою, странные все, однако Грегор необычен даже на их фоне.
— Тем, что входил в Предел, — повторил Курт, и тот, помявшись, вздохнул:
— Да.
— Прибью на месте, — пообещал он безучастно, и Мартин удивленно поднял брови, воззрившись на собеседника с нескрываемой растерянностью. — Ты меня понял, — кивнул Курт все так же сдержанно. — А я — понял тебя. Посему скажу сейчас, пока сия идея не водворилась в твоем разуме окончательно и не выродилась в нечто непотребное. Нет, майстер инквизитор Бекер, воспользоваться талантом или везением Грегора Харта, дабы осмотреть Предел изнутри — дурная, пакостная, отвратительная по своей сути идея, каковую стоит выбросить из головы раз и навсегда. Это — понятно?
— Но постой, если он и вправду умеет…
— Je suis d'avis, кто-то перетрудился, — констатировал фон Вегерхоф с подчеркнутым сочувствием, не дав ему договорить. — Такое рвение, несомненно, похвально, да вот беда, Мартин: о том, как оценили твое прилежание, ты не узнаешь, ибо пополнишь собою список «Сгинувшие», да еще и завалишь расследование… К слову, а поименный список пропавших и сгинувших у тебя имеется? Среди отчетов такового не нашел.
— Виноват, — смятенно пробормотал Мартин, разом сникнув. — Список есть, но приложить его к отчетам забыл: хотел перед отъездом уточнить пару имен, а после запамятовал и оставил лежать в сумке, вместе с ходовыми записями по делу…
— А так называемая «матушка Урсула»? — спросил Курт, кивнув на расчерченный лист. — Она у тебя в отчете упоминается, но здесь никак не обозначена.
— Я пока не знаю, куда ее отнести и насколько стоит фиксировать на ней внимание: о том, что эта женщина в каком-то смысле является комендантом лагеря паломников, я слышал, но с нею самой поговорить не сложилось — сначала я с ней не пересекался в лагере, а потом нашлось это тело, и все завертелось… А потом меня отозвали. Собираешься с ней увидеться?
— Да, сегодня намерен. Харт сказал, что поздним утром ее обыкновенно можно застать на месте… Список пропавших точно не потерял?
— Нет, лежит вкупе с прочими записями по делу. Перепишу начисто и приложу к отчетам сегодня же.
— Дашь потом списать, — распорядился стриг, уселся к столу и, придвинув к себе схему, деловито зашарил в бумагах в поисках чистого листа. — А я пока срисую себе твою луллийскую карту juste au cas où. Тебе, Гессе, рекомендую сделать то же самое: в наши карты будем вносить поправки по ходу расследования, а после сравним, что у кого выходит.
— Мы условились, глупостей не будет? — не ответив, спросил Курт, и Мартин вздохнул:
— Не будет. Обещаю, что не полезу в Предел один.
— Ты кого вздумал одурачить этой казуистикой — завзятого казуиста? Ты не пойдешь в Предел вообще, Мартин. Один, с Хартом, с армией ангелов или при поддержке войск Империи. Да?
— Я не пойду туда без твоего одобрения, — замявшись на мгновение, отозвался тот. — Так — сойдет?
— Учитывая, что я его никогда не дам — да, сойдет… Александер, ты что скажешь? Ощущал подле этого непоседы что-то необычное? В одном Мартин прав — к парню стоит присмотреться, и хотелось бы понять, есть ли в его везении доля закономерности.
— Если б я что-то почувствовал — ты уже об этом знал бы, — заметил стриг, не поднимая головы, тщательно выводя «Грайерц» в аккуратно начерченном прямоугольнике. — Однако сам понимаешь, это мало что значит. Если его талант — дремлющий…
Фон Вегерхоф не договорил, и майстер инквизитор лишь молча и понимающе вздохнул. Да и сам вопрос был задан скорее pro forma, нежели в надежде на четкий ответ: о том, насколько все на самом деле сложно в системе, при начале его службы кажущейся стройной и простой, теперь не знали разве что малолетние курсанты да обыватели — первые потому, что узнают позже, на старших курсах, а вторые — по соображениям безопасности, ибо по части поднятия и раздувания паники обыватель был непревзойден.
Да и сама информация все еще требовала дальнейшего изучения и классификации; знаменитое «scio me nihil scire» за последние годы прочувствовалось как никогда четко и Советом, и expertus’ами, и следователями. Как заметил однажды Висконти, пребывая в особенно дурном расположении духа, от осознания того, сколько на самом деле еще остается неизведанным и непонятым даже там, где все казалось изученным и разложенным по полкам, немудрено и впасть в ощущение, что стоишь на краю бездны и пытаешься разглядеть пылинки в ее глубине. И порой, как верно добавил Бруно, начинает казаться, что все наоборот, и это бездна разглядывает тебя.
И небезосновательно, подумал, но не сказал тогда Курт.
Имя Петера Ульмера с известных пор утвердилось как nomen appellativum, а последствия открытия, сделанного благодаря его словоохотливости, отзывались и по сей день. Малефик, сумевший в детские годы укрыть свой сверхобычный талант от конгрегатских expertus’ов, отучившийся десять лет в академии святого Макария, получивший Сигнум следователя и четыре года отслуживший, не вызывая подозрений… От одной мысли, что это не исключение, а явление пусть не повсеместное, но не такое уж исключительное, в Совете ненадолго воцарилось нечто, похожее на смятение. Смятение имело вид ежедневных внеочередных заседаний, длящихся часами, что на фоне начавшейся войны в Гельвеции и немалой вероятности вмешательства австрийского герцога грозило перевести ситуацию в категорию «тихая паника».
Сфорца существовал на лекарственных зельях, как лампа на масле, и были минуты, когда Курт ожидал, что грядущее утро встретит его известием о кончине последнего из старых наставников. Висконти, кажется, постарел разом лет на десять и напоминал призрак, обреченный скитаться по темным коридорам или восседать за столом, по временам издавая обессиленно-злобные стоны или нечто невнятное на итальянском, от чего Сфорца болезненно морщился. Бруно словно высох, став похожим на вяленого леща, и все время, свободное от заседаний, проводил в тайной библиотеке академии; когда он спал и ел, Курт не представлял и опасался спрашивать. Лишь фон Вегерхоф выглядел хоть и угрюмым, но посвежевшим: так как в сложившихся условиях на вес золота было любое бесспорно лояльное существо, могущее претендовать на звание expertus’а, Совет постановил, что стриг обязан держать себя в пике формы столько, сколько потребуется, и всеми дозволенными способами.
Вся выстроенная отцами-основателями Конгрегации система контроля и отбора пусть не рухнула, но зашаталась и основательно накренилась. По итогам допроса Ульмера стало ясно, что четкое разделение на простых смертных и одаренных, каковых при наборе в академию сортировали штатные expertus’ы, уже не имело смысла. Специалисты могли почувствовать человека, обладающего даром, могли ощутить зародыш этого дара, но не могли сходу распознать того, в ком к проявлению дара была лишь склонность, каковая могла оставаться спящей всю оставшуюся жизнь, могла быть развита целенаправленной работой, а могла проявиться спонтанно. Да что уж там, до чтения протоколов допроса Ульмера специалисты и не подозревали о самом существовании таких персон…
И уж тем паче — не имели ни малейшего понятия о том, что даже простые смертные могут оказаться не столь уж простыми: как оказалось, какая-то внутренняя сила in potentia есть в каждом, сила in sensu не магическая и не имеющая ничего общего с явным даром сверхобычного, однако могущая продвинуть человека по пути усовершенствования (или, как робко оговаривались некоторые, наилучшего исполнения замысла Создателя) неведомо как далеко.
Массовая перепроверка, начавшаяся в рядах Конгрегации, первым делом прошлась по ключевым фигурам. Одним из первых на растерзание доверенным expertus’ам был отдан Хауэр, каковой так и не оставил попыток перешагнуть достигнутые пределы возможного. Свой знаменитый трюк со свечой, гаснущей от удара ладонью на расстоянии, он повторял теперь играючи, одним движением пальцев, а ударом ладони гасил уже пламя в очаге и сшибал со стола подсвечники и книги. На момент проверки Хауэр всерьез задумывался над тем, чтобы начать эксперименты над чем-то потяжелее подсвечника — например, над человеческим добровольцем. Проверенный тысячу раз еще при начале своего служения, после пояснений комиссии инструктор едва не впал в панику сам, заподозрив в себе, быть может, даже и одержимость, на первых испытаниях нервничал и срывался, отчего не смог повторить почти ничего из своих приемов, исключая самые простые.
Почти сутки ушли на разговоры и увещевания — прибывшие expertus’ы пытались объясниться и убедить Хауэра, что он ни в коем случае не подозревается в измене, черной магии, продаже души и желании ввергнуть вселенную в апокалипсис, а напротив, представляет собою невероятно ценный для Конгрегации экземпляр, понимание коего поспособствует упрочнению Империи и усилению собственно Конгрегации. Курт подозревал, однако, что наибольшее действие возымело обещание одного из специалистов по итогам исследований и выводов составить методичку, каковая послужит своего рода учебником для проходящих стажировку зондеров, что самоочевидно поднимет показатели на новый уровень, а Хауэру позволит воспитать помощника и преемника в короткие сроки.
Результаты проверки оказались поразительными. После, как выразился один из expertus’ов, «тонкой настройки» своего восприятия специалисты сумели ощутить ту самую исходящую от их подопытного неведомую силу; она отличалась от магической, отличалась от дара, она вообще ни на что была не похожа, но совершенно бесспорно не имела в себе ничего негативного. Сила Человека, с нескрываемой гордостью констатировал инструктор, выслушав выводы присланной комиссии. По словам все того же expertus’а, была в этой гордости немалая доля гордыни и даже надменности, но ввиду обстоятельств Хауэра нельзя было не извинить, тем паче, что гордился неутомимый экспериментатор не собою самим, а родом человеческим in universum.
Вторым под прицел овладевших новым методом исследователей попал Курт. Expertus’ы едва ли не буквально тянули из майстера инквизитора жилы четыре дня, заставляя производить мысленные усилия и физические действия, при которых, по их ожиданиям, должен был подать знак спящий в нем дар либо отозваться та самая сила человеческая, каковой теперь так гордился инструктор зондергрупп. Баснословное везение Молота Ведьм еще были готовы списать на счастливые случаи и даже, в самом деле, на покровительство Всевышнего, однако его невероятная устойчивость к воздействиям на разум всегда не давала сослужителям покоя, и вот, наконец, появилась возможность узнать ее природу, хоть немного приблизиться к разгадке, разглядеть…
Ничего.
Это было все, что сумели найти в легенде Конгрегации. Ничего. Nullus. Пустота. Если кто и соответствовал словам «простой смертный» в полном их смысле — так это майстер инквизитор Курт Гессе.
Нет, нечто редкостное в нем определенно имелось, но это нечто давно уже определили и классифицировали и враги, и свои: упорное, маниакальное контролирование любого чувства, любой эмоции, любой возникшей в голове идеи, отслеживание в самом себе причины каждого движения души и разума, резона каждой мимолетной мысли и любого желания в любой мелочи, вплоть до выбора блюда к завтраку. Ничего сверхобычного в этом не было, и если та самая сила человеческая и имелась в подопытном Гессе, то вся она ушла в этот рассудочный контроль, каковой, видимо, и вставал каменной стеной на пути любого поползновения пробраться или прорваться в его разум.
Бруно, осунувшийся и какой-то словно истаявший, попытался отпустить по этому поводу пару шуток, однако вышли они столь неприятными и плоскими, что духовник оставил все попытки острить, лишь заметив напоследок, как Империи сильно посчастливилось, что гроза малефиков и обывателей Молот Ведьм в довесок к прочим своим сомнительным талантам не наделен еще и даром применять их с удвоенной силой.
Сам ректор академии был проверен также, тоже оказавшись, как бесстрастно выразились expertus’ы, «пустышкой»; некая сила духа в нем определенно присутствовала, однако ни в какие особенные таланты, кроме «тошнотворного благочестия», как охарактеризовал это Курт, выливаться не спешила. Висконти, Сфорца, Фридрих, коего засунули под лупу тотчас же после победного возвращения из Гельвеции, все до единого зондеры и доверенные лица Совета — все оказались в той или иной мере «человечески сильны», но за пределы тривиальной «силы духа» той или иной степени это не выходило. По мнению кое-кого из expertus’ов, успевших перед отъездом из горного лагеря заразиться новыми идеями воспрянувшего инструктора, подобное могло означать всего лишь, что девиз «человек может всё» попросту не дал ростка в их душе по недостатку веры в человечество и себя самих.
Звучало это, как заметил Висконти, довольно обидно, но, похоже, близко к истине.
После ревизии внутреннего круга волна проверок и перепроверок пошла по академии, от младших курсов, где подрастали воспитанники, до предвыпускных курсантских, а также и далее, вплоть до давно вышедших на службу следователей, курьеров, помощников и даже executor’ов. Академия тихо волновалась, курсанты перешептывались, нервно шутя о внезапной начальственной паранойе, служители на местах явно были в напряжении, но привычка доверять руководству делала свое дело — информация не выходила за пределы отделений, а в самих отделениях, кроме недоумения, не возникало никаких неуставных эмоций.
Когда сообщили о двух обладателях спящего дара — одном курьере и одном помощнике следователя — Висконти побелел лицом, а Бруно устало и обреченно засмеялся, обративши очи горе и уже в сотый раз повторив ставшую присказкой фразу про не дожившего до этого дня отца Бенедикта. До этой минуты, как понял Курт, в сердце членов Совета все еще теплилась надежда, что полученная от Ульмера информация или неверна, или верна лишь отчасти, или была неверно понята, или же Конгрегацию просто миновала calix iste.
Еще двоих нашли среди воспитанников младших курсов и одного — среди выпускников-следователей. Всех пятерых взяли под контроль: курьера, помощника следователя и выпускника-инквизитора отозвали со службы и передали в руки expertus’ов, воспитанников перевели на особые курсы, предупредив, что новые ученики — явление до сих пор не изученное, а потому методы развития и обучения предстоит вырабатывать на месте, причем безотлагательно и при том осмотрительно.
Проверки прошли в ближнем окружении Императора и наследника, что заняло несколько больше времени, ибо от проверяемых приходилось скрывать смысл и суть производимых действий и задаваемых вопросов. К невероятному облегчению Совета, среди близких к венценосным особам персон не нашлось ни единого одаренного.
Переведя дыхание, Совет засел за решение главного вопроса: что делать? О том, чтоб сделанное открытие достигло слуха подданных, не шло и речи: никто не сомневался, что в случае выхода этой информации за пределы конгрегатских умов прежняя охота на ведьм, шумевшая по Германии до инквизиторской реформы, покажется милой тихой забавой. Добрые благонравные обыватели, прознав о том, что потаенный дар может крыться в ком угодно, от соседского мальчишки до собственной тёщи, да притом еще и проявиться внезапно и от любого чиха, в мгновение ока начнут находить этот дар во всех кряду, а в умах и обществе воцарится даже не паника, а хаос. Быть может, местами и в смысле совсем не иносказательном, потому как не воспользуется этой анархией только дурак, а противники Империи и Конгрегации, при всех их периодических ляпах, дураками не были, и исправить ситуацию без большой крови не сможет уже никто.
Главных тем оставалось две: как вычислять теперь обладателей такого дремлющего дара и что с ними делать. Специалистов, оказавшихся способными обнаруживать «спящих» потенциальных собратьев, во всей Конгрегации нашлось четверо, причем далеко не в юных летах, и вопрос подготовки помощников, а потом и смены, встал ребром. Следовало научить expertus’ов распознаванию затаившегося, непробужденного дара, но как это сделать — никто пока не представлял: сами специалисты свои приемы нащупали методом тыка и теперь вместе со служителями архива подбирали термины и формулировки, дабы вербально выразить все то, что понимали и делали по сути на одной интуиции. Обучение воспитанников и курсантов, уже ощутивших в себе сверхобычные способности, уже понимающих, что с ними происходит, было отработано и проверено годами, схемы же работы со «спящими» приходилось создавать с нуля.
И если в случае со служителями, нынешними или будущими, еще оставался определенный простор для экспериментов и некий запас времени, то в работе с населением обнаружилась явная lacuna: тайное оружие Конгрегации, expertus’ы, могущие почувствовать присутствие человека, обладающего каким-либо даром, вдруг оказалось не то чтобы бесполезным, но явно утратило прежнюю действенность. А так как помимо носителей непробужденных талантов существовали и умеющие эти таланты утаивать, и те, чья сверхнатуральная природа, как у того же недоброй памяти Ульмера, сама по себе подразумевала необнаружимость в её спокойном, «не рабочем» состоянии, дело принимало и вовсе скверный оборот.
Сейчас, здесь — да, именно присутствие фон Вегерхофа было самым логичным и могущим поспособствовать расследованию, и стриг был прав: если кому и удастся почувствовать последствия или, если посчастливится, сам процесс осуществления того, что звалось магией крови, так это скорее всего ему. Однако «если» и «скорее всего» было не слишком большим подспорьем, и рассчитывать приходилось более на силы следователей, нежели на умения сопутствующего expertus’а…
— Словом, ясно, — подытожил Курт, решительно поднимаясь. — Первые итоги слишком разрозненны, чтобы делать какие-то выводы, однако обнадеживает, что хоть какие-то итоги имеются вообще.
— Не всё сразу, — философски отозвался фон Вегерхоф, дописав последнюю букву, и придвинул схему Курту: — Держи.
— После срисую у тебя, — отмахнулся он нетерпеливо, — а сейчас идем. Хочу наведаться в лагерь и пообщаться с их «матушкой Урсулой», и хорошо бы, чтоб ты был рядом. Как знать, вдруг всей этой кодлой заправляет тихая славная бабуля-малефичка, да еще и так, что никто ни сном, ни духом… Случаи бывали. Вдруг она нормальная, привычная-обычная ведьма, тогда с тобою мы ее раскроем за минуту.
— Les rêves deviennent bien réalité, — хмыкнул стриг, однако тоже поднялся, аккуратно складывая лист со схемой, — la grande question est leur quantité… Завтрака не дождемся?
— У меня нет аппетита с утра, а ты перебьешься, — снова махнул рукой Курт. — На крайний случай — перекусишь кем-нибудь из паломников. Должна же от них быть хоть какая-то польза.
