Глава 5
Стоянка паломников приютилась в подлеске, явно основательно поредевшем со дня водружения здесь первого шалаша. В лагере было на удивление чисто и аккуратно, даже сам воздух казался старательно выстиранным, как приготовленная для новобрачных простыня, и лишь через несколько мгновений Курт смог понять, в чем дело — здесь даже звуков почти не слышалось, кроме доносящегося с крон деревьев птичьего пения и шелеста ветвей. Людские голоса звучали редко, не было окриков или громкого говора, не звучало смеха, песен или, на худой конец, брани; притом люди в лагере были — какая-то женщина шила, сидя у огня с огромным котлом, двое мужчин поправляли каркас кособокого жилища, помеси палатки и шалаша, еще один перетаскивал в соседний шатер какой-то скарб, сваленный в кучу поблизости — кажется, одно из временных строений разобрали, и теперь его жители перемещались к гостеприимным соседям. Чуть поодаль высилось почти настоящее жилище, явно сооруженное из повозок, ткани, кож и еще Бог знает чего; на земле подле него возились со сплетенными из травы и веток фигурками двое мальчишек, переговариваясь едва слышно.
— Думаю, ты уже понял, что я имел в виду, — тихо заметил Мартин, перехватив взгляд Курта, и он кивнул:
— Подозреваю, что да. И будь моя воля — каждый здесь уже сидел бы в отдельной камере, подробно и чистосердечно отвечая на множество любопытных вопросов.
— Отдельную для каждого здесь взять негде, — с явственным сожалением вздохнул Мартин. — И увы, прошли времена твоей молодости… Да и воли нашей на это нет, — поспешно добавил он, осознав, что вышло двусмысленно, — ибо разгоним эту братию — и никогда не узнаем, что за ними стоит.
— Давайте-ка для начала взглянем на то, что лежит, — предложил фон Вегерхоф и пояснил в ответ на вопросительный взгляд: — Могила твоего минотавра. Хотелось бы взглянуть на это место.
— Полагаете, сумеете уловить там что-то? — кивком пригласив идти за собою, с сомнением уточнил Мартин и свернул в сторону, за пределы лагеря. — Из материальных улик вы точно ничего не отыщете: поверьте, я обшарил, ощупал и обнюхал там все заросли на дюжину шагов окрест. Там нет ничего, никаких следов, посторонних предметов или чего иного, что выбивалось бы из порядка вещей.
Стриг кивнул, молча направившись за ним, и Курт двинулся следом, мимоходом обернувшись на лагерь паломников с неприятным, мерзким предчувствием. Хотя предчувствие ли? Или это просто привычная, с годами службы ставшая неизменной, неприязнь к подобному люду, от которого всегда бывают неприятности… Впрочем, нет, стоит быть честным: не всегда. Бывало и так, что всевозможным общинам вроде этой со временем просто наскучивала собственная набожность, и они разбредались по домам, каясь потом на исповедях в грехе самонадеянности, гордыни и фарисейства.
Тому, что подобные спонтанные народные порывы случались все чаще, удивляться не приходилось: в последние годы слухи и реальные факты, которые прежде удавалось дозированно выдавать обывателю, скрывая большую часть происшествий, все чаще уходили в народ быстрее, чем в канцелярию Конгрегации. Странные видения, которые опасались называть знамениями громко, но шепотом звали именно так. Внезапные вспышки малефиции в спокойных, тихих городках. Болезни — странные, неведомые, смертоносные, в ответ на которые лучшие эскулапы Конгрегации лишь растерянно пожимали плечами; таинственные хвори возникали внезапно и так же нежданно кончались. Призраки умерших. Стриги. Ликантропы. Сейчас почти невозможно поверить в то, что когда-то встреча с таким созданием была не просто делом редким, это было чем-то почти невероятным, а теперь, отправляясь в другой город, на пустынной дороге среди прежних опасностей, вроде грабителей и зверья, надлежало иметь в виду и этих тварей.
И в одном Мартин был прав: времена и впрямь изменились. Уже и в первые годы своей службы Курту частенько доводилось слышать сожаления о тех самых «прежних временах», которые Конгрегация всеми силами тщилась искупить, уже не хватая по первому подозрению любого и не учиняя вместо расследования допросы. А сейчас, на фоне всего происходящего, некогда отпущенные вожжи приходилось ослаблять дальше, ибо Совет понимал: попытка их подтянуть лишь сделает хуже.
Гасить апокалиптичные настроения с трудом, но все же удавалось, однако перенаправить их в созидательное, деятельное русло, внушить мысль о поре невидимой брани — это уже было много сложнее: добрые христиане на пороге великих перемен в большинстве своем предпочитали зажаться в угол, запереть двери душ и сердец, но не слышать о враге и не думать о вероятной схватке. Давить страх страхом было выходом не лучшим: без возможности выплеснуть этот страх, без какой-либо отдушины — у котла попросту сорвет крышку.
Поэтому, учтя прошлый печальный опыт, то и дело возникающие приступы паломничеств к святым местам, нечаянные братства и общины, проповеди на улицах и взрывы чрезмерного благочестия на местах — все это Конгрегация встречала с материнским пониманием и любовью, не объявляя ересью сходу и не карая немедленно, однако пристально надзирая за каждым шагом и направляя время от времени, когда незлобиво, а когда и жестко. К счастью, такое вмешательство требовалось нечасто: когда подобные движения не оказывались изначально организованными, не бывали спланированными — все это не переходило черту, сходя на нет со временем; как подозревал Курт — в немалой степени именно потому, что не подогревалось пламенем запретности. Головной боли, однако, такой подход к делу добавлял порядочно, хотя, надо признать, приносил и свои плоды: самые непоседливые и жаждущие действий пополняли ряды надежных чад Империи и Конгрегации.
Что в преддверии уже совсем не духовной войны с австрийским герцогом, а то и с половиной Европы, было как нельзя кстати…
— Не думаю, что именно в этом месте происходило само убийство.
Голос Мартина вырвал его из задумчивости, не дав погрузиться в не нужные сейчас помыслы о том, что всего в нескольких днях пути отсюда, быть может, уже поднялись первые клинки и полетели первые стрелы.
— Или не убийство, — сам себя поправил Мартин, остановившись у края чуть осыпавшейся ямы и глядя в нее задумчиво. — В любом случае, все похоже на то, что тело сюда принесли лишь для захоронения.
Курт огляделся, отметив, что земля вокруг изрядно вытоптана, однако за пределами тесной поляны не видно ни сломанного кустарника, ни поврежденного дерна, ни ссадин на стволах деревьев…
— А это что? — указав внутрь разрытой могилы, уточнил фон Вегерхоф, нахмурясь. — Опалена земля, и зола на дне.
— Это я. Ткани этого существа были местами повреждены, и немного крови смешалось с землей. Так как я понятия не имел, может ли эта субстанция доставить неприятности — Фёллер могилу освятил, и я выжег ее изнутри как следует.
— Не помешало бы указать это в отчете, — заметил Курт. — Или мне чего-то не показали из твоих записей…
— Виноват, — смятенно пробормотал Мартин, невольно распрямившись, точно в начальственном присутствии. — Упустил.
— Laisse, — с подчеркнутой беспечностью отмахнулся фон Вегерхоф, исподволь бросив на майстера инквизитора многозначительный взгляд. — На сей раз это ничего не меняет. Хотя я бы не отказался, разумеется, заполучить пробирку этой крови…
— Я подумал об этом, но в близкой доступности не было ни одного expertus’а, который сказал бы, есть ли чего опасаться при ее хранении, Фёллер не в счет, он был практически невменяем…
— Нет, ты все сделал верно, — возразил Курт. — Безопасность прежде всего. Бог знает, с чем мы имеем дело, и лучше уж упустить улику, чем вляпаться в дерьмо… Александер? Как успехи?
— Шутишь, — отозвался стриг, отойдя от могилы и оглядевшись вокруг. — Майстер Бекер постарался на славу, место зачищено до блеска в лучших инквизиторских традициях… Однако я сомневаюсь, что мне удалось бы ощутить хоть что-то, даже если б он оставил все как есть: согласен с Мартином — не похоже, что здесь происходило что-то, кроме погребения, и после извлечения тела все эманации и без того развеялись бы сами собою. А вот Предел я слышу…
— В самом деле? — встрепенулся Мартин, не сумев или не пожелав скрыть волнения. — И что там?
— Я все-таки не expertus, — мимолетно улыбнулся фон Вегерхоф, сделав несколько шагов вперед, и остановился, глядя в пространство между деревьями. — Я просто ощущаю… что-то.
— И… какое оно?
— Как и писал в отчетах Фёллер. Никакое. Не ощущаю присутствия чего-либо горнего, но и не могу сказать, что от этого места веет чернотой… Я не знаю, что это. Но совершенно точно это не связано с магией крови: уж это бы я узнал тотчас.
— Вам приходилось иметь с ней дело?
— С магией — нет, — пожал плечами стриг и, подумав, договорил: — С кровью — да.
Курт, не сдержавшись, сухо хмыкнул, тоже невольно всмотревшись в чащу, раздражаясь от того, что лес здесь, рядом, и там, поодаль, за темными стволами и плотным кустарником, для него выглядит совершенно одинаковым, ничем не отличным, и он не может ощутить даже того, что почувствовал стриг.
— Словом, ловить нам здесь нечего, — подытожил он решительно, отвернувшись от не видимого ему Предела. — По крайней мере, сейчас.
— Да, — с явным недовольством согласился Мартин, — я тоже надеялся, когда направлялся сюда, что от Фёллера пусть не сразу, но придет хоть какая-то внятная информация, с которой уже можно будет работать… Но судя по всему, даже если притащить сюда всех expertus’ов Конгрегации, каждый скажет все то же самое, и выходит, мы попросту никогда не имели с таким дела. Все, что сейчас в нашем распоряжении — это люди. Паломники, горожане… Свидетели. Или виновники. Идем?
— Нет, я сам по себе, — отмахнулся Курт. — У тебя я лишь буду путаться под ногами. И все-таки пройдусь здесь еще, присмотрюсь.
— Только без фанатизма, — предупредил Мартин многозначительно, и он усмехнулся:
— Ну, я не из maleficanes, на меня очарование этого места не действует и исследовательский зуд не манит; Александер со мной, посему и заступить внутрь Предела по неосторожности я тоже не смогу.
— Тебе видней, — неохотно согласился Мартин и, кивком попрощавшись, двинулся прочь.
— Не стоило ли тебе все же пойти с ним? — предположил фон Вегерхоф, глядя младшему сослужителю вслед. — Быть может, ему как раз хотелось бы…
— …чтобы рядом торчал надзиратель, и он думал не о деле, а о том, как перед этим надзирателем не осрамиться? Навряд ли. Да и не хочу стоять над душой у тех, кого ему уже удалось хоть отчасти к себе расположить, лучше пойду и найду себе кого-нибудь, кого расположу к себе сам.
— Не убей никого, — серьезно предупредил стриг, и Курт подчеркнуто широко улыбнулся:
— Ты же рядом. Ты ведь здесь зачем-то нужен?
***
Момент, когда отец перестал смотреть в спину, Мартин ощутил буквально затылком, словно взгляд, направленный на него, был чем-то материальным. Интересно, есть ли в этом что-то сверхобычное, или подобному выучиваются со временем все следователи — чувствовать спиною взгляды? У отца такой талант есть и не раз спасал жизнь не только ему самому, это всем известно… Наследственное, быть может? Или все-таки наработанное? Не забыть, спросить у кого-нибудь из собратьев-следователей, замечали ли за собой такое…
Когда поляна с разрытой могилой осталась далеко позади, он замедлился, теперь уже не стараясь шагать твердо и уверенно, делая вид, будто знает, куда идет. Мысли сейчас были не там, подле той выжженной ямы, а в лагере паломников, через окраину которого сегодня прошли мимоходом.
Лагерь выглядел как-то иначе, что-то здесь изменилось за несколько дней его отсутствия, появилось какое-то слабо определимое словами напряжение, повисшее в воздухе над хлипкими жилищами, как туман — липучий, душный, тяжелый. Все было так же, как прежде, и вместе с тем как-то… Неправильно, докончил Мартин смутную мысль и сам поморщился от неопределенности собственной формулировки. Да, в отчете такого лучше не писать… Да и скорее всего, паломникам просто все еще не по себе от страшной находки, а больше — от присутствия в лесу солдат, и теперь они гадают, чем еще грозит им инквизиторское расследование.
Мимо трех домиков-палаток на краю лагеря Мартин прошагал неспешно, озираясь; людей сегодня явно было меньше, чем обыкновенно — никто не сбивался в маленькие группки, чтобы послушать фантазии друг друга о таящихся в Пределе ангелах (что на языке паломников называлось отчего-то душеспасительными беседами), никто обученный грамоте не собирал округ себя своих собратьев, чтобы зачитать евангельские сцены… Разбрелись по бытовым нуждам, за сушняком и… К слову, в самом деле, а чем можно питаться в лесу об эту пору, кроме коры и травы?
На другом краю лагеря Мартин остановился, всматриваясь в пространство между деревьями, где за свежей листвой и плотными ветвями кустарника на небольшом взгорке неясно виднелась чья-то спина. Спина не шевелилась, ни единого движения он не увидел ни спустя минуту, ни позже — человек в зарослях был недвижим, точно статуя. Выждав минуту, Мартин медленно двинулся вперед, на всякий случай опустив ладонь на рукоять меча, стараясь ступать осторожно и тихо, невольно порадовавшись тому, что тут, вблизи лагеря, паломники собрали весь сушняк до единой веточки, и под подошвой нечему хрустнуть, выдав его…
— С возвращением, майстер инквизитор, — отрешенно поприветствовала спина, когда до нее оставалось несколько шагов. — А я уж решил, что вас отсюда забрали, передавши все дела в руки тех вояк.
Мартин вздрогнул и остановился, едва не ругнувшись вслух, и снова пошел вперед, уже не скрываясь, обошел сидящего на взгорке человека и встал напротив, перебирая в памяти длинный список имен и примет. Около тридцати пяти, заметная рыжеватость в волосах, обветренное, но почти не загорелое лицо, на щеке и подбородке два старых шрама — если не врет, остались после неудачного падения…
— У тебя на затылке глаза? — поинтересовался Мартин с подчеркнутым равнодушием и, помедлив, уточнил: — Йенс, так?
— Йенс Гейгер, все верно, — кивнул тот: — Глаз на затылке не нужно, я вас слышал, а кто еще станет так подкрадываться?.. А еще я вас увидел, когда вы сюда свернули, — бегло улыбнулся Гейгер, и Мартин хмыкнул в ответ. — У вас снова вопросы, или так, осматриваетесь, не натворили ли мы чего за время вашего отсутствия?
— А вы натворили?
— Намедни пару наших прихватили при попытке пройти в Предел, — флегматично сообщил паломник. — Это считается?
— Зачем?
— Зачем считаться?
— Зачем пытались пройти.
— Спросите рыцаря, что верховодит вашими солдатами, как его… Фон Нойбауэр. Он допрашивал тех, кого задерживали.
— По его словам, они сами не знали, зачем шли туда. А ты сам? Тебя не было среди них?
— Нет, — равнодушно отозвался Гейгер, отведя рассеянный взгляд от собеседника и устремив его перед собою, в чащу леса. — Мне ни к чему.
— А им к чему?
— Я не знаю.
— Они не рассказывали?
— Они ведь сами не знают.
— Они так сказали?
— Вы так сказали.
— А они?
— А они молчали.
— И ты не спрашивал?
— Мне ни к чему, — повторил Гейгер и, вздохнув, снова поднял взгляд. — Майстер инквизитор, никчемные ведь вопросы. Вы и сами знаете, зачем мои собратья пытаются войти в Предел. Вы провели здесь не один день, допрашивая каждого и каждому залезая в душу, и, смею сказать, эту душу каждый здесь вам открыл. Ангелы, место сошествия Господа, вход в преддверие Рая, каждый надеется увидеть, найти здесь благословение, ответы на вопросы, прикоснуться к непостижимому… Вам это кажется глупым? Вы ищете иные ответы? Простите, иных нет. Отчего вас не удовлетворяет этот? Считаете, что времена искренней веры миновали, наш век развращен, в людских душах не осталось света?
— Считаю, что людские души, собравшиеся здесь, ходят по краю ереси, — с невольной резкостью отозвался Мартин. — Допускаю, что по собственной глупости, а не по злому умыслу. Но по все той же глупости эти души рискуют собственным спасением и искушают души других, ведя их, возможно, к погибели. Via peccantium complanata lapidibus, et in fine illius fovea inferi.
— Вот так сразу «ад»? Вы так убеждены в том, что здесь действуют диавольские силы? Вы знаете, что здесь происходит?
— Я узнаю.
— По тому судя, что всех нас еще не разогнали во имя нашего спасения и не ввергли в узилища по обвинению в ереси, от этого вы пока далеки, майстер инквизитор, — благодушно улыбнулся Гейгер, и Мартин столь же кротко улыбнулся в ответ:
— Да, времена нынче не те.
Тот рассмеялся — негромко и беззлобно, вяло отмахнувшись:
— Полно вам, майстер инквизитор, вовсе вам не хочется всех нас немедля запереть в подвал или втащить на костер. Вам самому любопытно узнать, что происходит, чему вы стали свидетелем, что скрывает в себе Предел…
— Ошибаешься, Йенс, очень даже хочется, потому как именно сидя в подвале — вы не сможете навредить себе и другим, а также перестанете путаться у меня под ногами, мешая выяснить, что происходит и что скрывает в себе этот так называемый Предел. И невзирая ни на какие новые веяния, я вполне смогу это сделать, если сочту нужным.
— Но вы не знаете с достоверностью, кто из нас прав. Вы не знаете, что там. Ведь так?
— Я не знаю, что там, — подтвердил Мартин, — но знаю, кто прав. В отличие от тебя, я имею на то все основания: на моей стороне соответствующий опыт и запас знаний.
— Не так ли говорили ученикам Христа?
— Ты все-таки решил наговорить себе на обвинение?
— Просто испытываю пределы вашего человеколюбия, майстер инквизитор, — вновь добродушно улыбнулся Гейгер. — Простите, не обращайте внимания на моё ёрничество. Все мы, собравшиеся здесь, тщимся блюсти душу в чистоте, насколько хватает наших сил, но не могу не признать, что у меня в глубине этой самой души кроется недовольство: мне досадно оттого, что во мне и каждом из нас вы видите каких-то тихих безумцев вроде тех, что бродят по дорогам с надрывными проповедями, полностью оторванные и от мира сего, и от людей, и от здравого смысла, и потому не могу удержаться, чтобы не поддеть вас.
— Я не считаю вас безумцами, — возразил Мартин со вздохом. — Однако не скрою, что ваши слова и деяния полагаю далекими от здравого смысла; впрочем, все еще надеюсь, что успею переубедить вас до того, как станет поздно… Так здесь ничего не происходило все эти дни?
— Минотавров в могилах более не находили, — пожал плечами Гейгер, — в Пределе никто не пропадал, из Предела никто из пропавших не возвращался… Нет, не происходило, майстер инквизитор, все идет своим чередом.
— Исключительно интереса ради: а каким именно? Ты говоришь, что пытаться проникнуть в Предел тебе ни к чему, тогда что ты здесь делаешь и сколько еще намереваешься это делать? Если ничего не будет происходить еще месяц, год, десять лет… Ты построишь здесь избушку и поселишься навеки, ожидая, пока ангел или Господь Бог постучат в дверь? Подозреваю, что граф фон Грайерц будет несколько недоволен таким поворотом и вряд ли отнесется к подобным планам с прежним благодушием.
— Настолько далеко я не заглядывал.
— И ты мне говоришь о здравом смысле?
— А вам не кажется, что вся жизнь любого человека на земле похожа на мое бытие у Предела, майстер инквизитор? — отозвался Гейгер со вздохом. — Никто точно так же не может сказать, что с ним будет даже не через десять лет, а через год, месяц… завтра. Никто или почти никто не знает, чего он ожидает от жизни и куда идет. Никто не знает, зачем он идет.
— Я знаю, куда иду, — возразил Мартин, и паломник серьезно кивнул:
— Да. И вы счастливый человек, майстер инквизитор.
— А Евангелия тебе недостаточно, чтобы определить свой путь?
— «Пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах», — с нарочитой торжественностью процитировал Гейгер и улыбнулся: — Я так и сделал.
— «…и приходи и следуй за Мною», — многозначительно докончил Мартин и широко повел рукой: — Вот здесь — ты вправду полагаешь, что здесь Он, что сюда ты пришел за Ним?
— Вы же сказали, что не считаете меня безумцем, — укоризненно заметил паломник. — Разумеется, я не думаю, что в этом лесу укрывается Господь Иисус и ждет, когда мы придем к нему, или же сам выжидает момент, когда пора будет нежданно выскочить из кустов. Но ведь что-то здесь есть?
— В Германии, в Империи, в мире, в конце концов, есть немало мест, чья благословенность не подлежит сомнению. Почему ты не направился туда? Почему сюда? Монастыри, часовни, чудотворные изваяния — все это слишком скучно, привычно, недостаточно щекочет чувство?
— Я туда и направлялся, — уже без улыбки отозвался Гейгер, отвернувшись и снова вперив взгляд в лесную чащу перед собою. — Если точнее, в Гладбахский монастырь. Но на своем пути я повстречал людей, идущих сюда, услышал их рассказы — и вот я здесь.
— И что именно убедило тебя в том, что присутствие здесь Господнего благословения более вероятно и ценно, чем в Его обители? Пропавшие или погибшие люди? Ты вправду думаешь, что Спаситель явил в нашем мире свою волю вот так? Скажи, — поторопил Мартин. — Объясняете же вы это друг другу хоть как-то? Кому-то ведь пришла в голову хоть какая-то мысль, пусть и самая дурацкая, из-за которой все вы рванули сюда? Почему Бог милосердия и человеколюбия, собственную кровь проливший за людей, сейчас убивает их?
— А с чего вы взяли, что убивает, майстер инквизитор? — тихо уточнил Гейгер, с неохотой подняв взгляд к собеседнику, и Мартин нахмурился:
— Это шутка?
— А вы видели хоть одну человеческую смерть в границах Предела? Или кто-то из опрошенных вами свидетелей — видел это?
— Опрошенные мною свидетели видели двух солдат графа, растворившихся в воздухе.
— Мертвыми?
— Ты полагаешь, что после этого можно выжить?
— После чего? Вы же не знаете, что это было, что с ними случилось, и никто не знает. Они не взорвались, не распались на части, не развеялись, точно прах на ветру, они просто исчезли. Куда?
— Так-так, постой, — уже с искренней заинтересованностью перебил Мартин, усевшись на траву напротив паломника. — Неожиданно любопытный поворот… Но никто из вошедших в Предел не вернулся оттуда.
— Грегор вернулся. И не раз.
— Харт? Грегор Харт?.. Он утверждает, что всего лишь сделал несколько шагов внутрь, испугался идти дальше и возвратился, и из этого случая раздули слухи о его способности ходить в Пределе невредимым.
— И вы верите?
— Ты осознаёшь, что сейчас de facto пытаешься сдать мне своего собрата? — вкрадчиво поинтересовался Мартин. — Я, положим, допускаю, что он может лгать — как потому что в самом деле способен чувствовать Предел и обнаружил внутри нечто, о чем, по его мнению, не стоит знать инквизитору, так и потому, что ничего не обнаружил, никакой сверхобычной чувствительностью не обладает и остался цел по чистой случайности, а теперь попросту опасается излишнего внимания Конгрегации к своей персоне. Но допускаю и то, что он сказал правду. А сейчас ты по сути склоняешь меня к первому варианту. Ты его невзлюбил за что-то?
— Я верю в слухи, — снова улыбнулся Гейгер. — Моя вера вряд ли может являться аргументом чего бы то ни было, и я не сказал вам ничего, о чем бы вы не знали сами. Но пусть так. Пусть Грегор говорит правду, и он выжил чудом…
— Случайно, — поправил Мартин с нажимом, и паломник улыбнулся еще шире.
— Пусть так, — повторил он с видимой снисходительностью. — И все же никто не видел человека, погибающего в Пределе.
— Я бы уточнил: никто больше не видел вообще человека, вошедшего в Предел.
— И где они все?
— И где же?
— Я не знаю, — пожал плечами Гейгер. — И вы не знаете тоже. И никто не знает.
— Взяты на небеса в смертном теле, аки Илия? — усмехнулся Мартин, нарочито сокрушенно покачав головой. — Ох, чувствую, наработаю я себе на следующий ранг с вашей теплой компанией; ересь наклевывается презанятнейшая.
— А вы нас разубедите, — беззлобно предложил паломник. — Скажите, куда они все исчезли? Погибали на глазах у свидетелей только животные, — продолжил он, не услышав ответа. — Существа без воли, стремящейся к вышнему, без разума, способного постичь спасение. Никто не видел, чтобы это место причинило вред человеку. Никто.
— Как-то беспечно ты сказал это, — заметил Мартин. — А ведь вы, если я не ошибаюсь, не просто блюдете ежедневный пост, но и ратуете за отказ от причинения животным какого-либо вреда вовсе.
— Мы никого не призываем открыть загоны и выпустить на волю свиней и кур, всего лишь мы сами не вкушаем мяса и не предаем смерти никого из тварей Божьих, дабы не будить в себе греховного начала, не подкармливать жестокосердие грешной человеческой натуры. Никогда мы не упрекали за это никого, кто не влился в наше паломничество. Для этих людей забой козы или курицы — обыденность, работа, привычное дело, это не пробуждает в них никаких чувств вовсе: не пробуждает сострадания, но не будит и жестокости.
— То есть, если убивать без чувств, то можно?
— Я не это сказал, майстер инквизитор. Лишь объяснил, отчего лишили себя мясной пищи мы сами.
— К слову, ты вот на траву сел, а проверил ли перед этим, нет ли там каких-то букашек? — с нарочитым беспокойством уточнил Мартин. — Вдруг ты ненароком загубил с десяток бедных созданий.
Гейгер склонил голову набок, одарив инквизитора демонстративно укоризненным взглядом, и так же подчеркнуто сокрушенно вздохнул.
— Не только ты не можешь удержаться от желания поддеть, — усмехнулся Мартин. — И скажу тебе как инквизитор с двухлетним опытом работы: ересь ваша — дрянь. Непродуманная она какая-то, сырая. Дыры там и тут, прорехи… Хорошая ересь должна быть логичной, завершенной, с каким-то хотя б самым малым набором непререкаемых истин, причем куда более привлекательных, нежели каноничные, иначе какой смысл в эту ересь впадать? А у вас что? Вот зарезать курицу на обед ты считаешь бессердечием, а сам о погибших в Пределе живых существах поминаешь так пренебрежительно.
— Никто из нас против канонов Церкви не идет, — отозвался Гейгер по-прежнему незлобиво, по-прежнему с улыбкой, и Мартин подумал невольно, что улыбка эта у его собеседника всегда наготове, точно оружие у опытного наемника…
Или нет, не оружие; щит. Словно ею Гейгер укрывает себя от всего извне, что кажется ему опасным… Или напротив — прикрывает то, что есть вовне, от себя самого. И это не снисходительность старшего летами по отношению к младшему, не пренебрежение, которое приходится скрывать лишь потому, что младший наделен властью. Этот щит словно бы ограждает от мира что-то куда более серьезное, чем просто раздражение назойливым юнцом… Что-то вроде той самой греховной человеческой природы, ради отказа от коей он запретил себе такую обыденную вещь, как убиение и поедание бессловесной твари, предназначенной в пищу самим Создателем…
Усмиряемая агрессия. Сознательно загнанная в глухой подвал души, запертая, связанная злость.
Маскировка. И даже не столько для других, сколько для самого себя…
— И как ни трудитесь, ереси вы здесь не найдете, — восприняв его молчание как готовность слушать, продолжил паломник. — Никто из нас не перечит Писанию, не призывает менять обряды или толкования, не извращает учение… Отвечая же на ваш вопрос, скажу так: мне неприятны страдания умирающего живого существа, но я и не вижу причин делать из этого трагедию большую, нежели из смерти человеческой, каковой в Пределе ни я лично, ни кто бы то ни было еще не наблюдал. И разве я сказал что-то бессердечное? Животные не имеют осмысленного духа, могущего возвыситься и приблизить разум к божественной милости, разве это не правда?
— И зачем бы Господу убивать их, а не позволить пройти сквозь Предел, ничего не найдя и не увидев?
— Для предостережения, — отозвался Гейгер тоном человека, констатирующего нечто само собой разумеющееся. — Дабы мы видели это и поняли, что допущен будет лишь тот, кто пойдет в Предел с чистыми помыслами, с осознанием своей цели, своего пути, с открытой душой… Поэтому я даже не пытаюсь. И многие не пытаются.
— Хочешь сказать, попытавшиеся мнят себя чистыми и познавшими Бога?
— Нет, — снова улыбнулся паломник, неловко пожав плечами. — Должен признать, что в этом пункте у нас наблюдаются… некоторые разногласия. Они считают, что гибель зверей была им показана для испытания их веры и решимости, и надо превозмочь страх и идти. Я из тех, кто с этим не согласен.
— Я же говорю, — удовлетворенно кивнул Мартин. — Ересь дрянь. Даже здесь столковаться не можете… Впрочем, будет интересно послушать, что вы скажете, когда кого-то из таких превозмогателей сомнет в мясо на одной из полян Предела, и вы это увидите. С удовольствием поприсутствую на ваших богословских прениях на тему «Был ли он недостаточно чист или недостаточно уверен в своем пути». Заключим pari?
— Что?
— Спор. Побьемся об заклад, что это случится в ближайшие пару недель? Если я окажусь прав — ты собираешь вещи, оставляешь эти глупости и возвращаешься домой.
— Нет, благодарю, — усмехнулся Гейгер, — азартные забавы также не поощряются здесь, майстер инквизитор.
— Это правильно, — серьезно согласился он, неспешно поднимаясь. — В условиях тесного лагеря вдалеке от дома — не хватало еще проблем с игровыми долгами… В чем-то ваши предводители весьма разумны.
— У нас нет предводителей. Ведь я (и не только я) уже говорил вам об этом, майстер инквизитор.
— Брось, — отмахнулся Мартин, — не верю. Даже если все вы стеклись сюда каждый сам по себе или отдельными семействами — за такое время, пусть и негласно и полуофициально, руководящие персоны сами собою проявляются и подчиняют себе общий порядок.
— Да, есть люди, чье мнение для всех ценно, — согласился паломник сдержанно. — Они умеют со всеми найти общий язык, успокоить беспокойных и ободрить унывших… Но я бы не назвал это предводительством. Скорее материнской или отеческой заботой. Однако…
— Да? — осторожно поторопил Мартин, когда паломник замялся, и тот ответил нерешительно, тщательно подбирая слова:
— Но это забота о теле. С того дня, как пропал отец Якоб, некому стало взять на себя заботу о наших душах. Он был…
— Слегка не в себе, — подсказал Мартин, и Гейгер недовольно поморщился, впервые за все время разговора столь явно проявив нечто, похожее на раздражение.
— Слишком пылким иногда, — поправил он сдержанно. — Однако ношу исповедателя нёс смиренно. Сейчас его нет, а благодушие местных обитателей обнаруживается лишь тогда, когда кто-то из нас является для покупки еды или иных товаров.
— Местный священник отказал кому-то из вас в исповеди? — прямо спросил Мартин, и собеседник вздохнул:
— Да. Всем. Думаю, он боится, что свяжется с еретиками, и потом его вместе с нами отправят за решетку и на костер. Я осознаю, что ваша служба — видеть ересь во всем, майстер инквизитор, но очень прошу поверить мне: никто из нас и в мыслях не имеет отпадать от матери нашей Церкви. И если бы вы могли…
— Я поговорю с ним, — кивнул Мартин, не дослушав. — Сегодня же. В конце концов, — добавил он с усмешкой, — если среди вас и вправду зреет ересь, будет неплохо иметь под рукой человека, которому все ваши помыслы будут известны. Тайну исповеди он, конечно, нарушить не сможет, но это лучше, чем ничего.
