Глава 17
До Харта-старшего господа дознаватели добрались лишь на следующий день — опрос паломников оказался делом долгим, нудным и куда более сложным, нежели прежде. Напуганные внезапной активностью инквизиторов и нарушением привычного распорядка, искатели чудес мялись и отмалчивались больше обычного, и сболтнуть лишнего явно опасались даже те, кому скрывать было нечего вовсе.
Беседа с Хартом тоже не задалась: на наводящие вопросы тот не отвечал, либо прямо игнорируя их, либо заводя пространный солилоквиум, имеющий к теме такое же отношение, как вопрос разума в вере к ценам на кровельную черепицу. Подробнейший рассказ о любимых играх, песенках и еде Грегора в детстве, а также о его нежной любви к наукам со все того же детства занял не меньше часа, и уже на пороге, провожая гостей, почтенный бауэр ухитрился прочесть еще один некраткий монолог — об испорченности молодого поколения.
— Всегда таким завидовал, — вздохнул Мартин, покинув трактирчик, где обосновался отец философа. — На экзаменах для меня самым сложным было налить достаточно воды, чтобы ответ сочли достаточно подробным. Впрочем, это умение после пригодилось в работе.
— Подозреваемый сознавался во всем, лишь бы допросчик заткнулся? — предположил Курт, и Мартин покривил губы в нарочитой улыбке.
— Ха. Ха, — произнес он с расстановкой. — Думаю, стоит заглянуть к нему снова — сегодня же вечером или завтра с утра. Или и вечером, и утром. Рано или поздно его словесный поток должен иссякнуть, и он таки начнет отвечать на наши вопросы, а не на собственные мысли.
Курт не стал возражать вслух, однако от скептической гримасы не удержался — его опыт свидетельствовал, что такие говоруны могут держать речи часами; с другой стороны, при этом они и впрямь могли дать ответ на интересующий собеседника вопрос, не столько сознательно, сколько походя и незаметно для самих себя. Правда, происходит это как правило спустя часа полтора-два нескончаемого языкоблудия, и это при неплохих раскладах.
Грегор тяги своего батюшки к высокой науке трепологии, к сожалению, не унаследовал, зато за последние три дня в совершенстве постиг искусство маскировки, и от глаз гневного отца и господ инквизиторов несостоявшийся философ таился не хуже бойца зондергруппы на задании.
Болезнь безмолвия одолела и блюстительницу паломнического быта: на вопросы она отвечала коротко и как-то уныло, и в лагере матушка Урсула появлялась еще реже, чем прежде. В один из дней Курт, зашедший в лес дальше обычного вдоль границы Предела в надежде наткнуться на Грегора, увидел меж стволов и зарослей ее платье, а подойдя ближе, долго наблюдал за тем, как Урсула бродит у границы, что-то или кого-то высматривает в сокрытой кустами и деревьями глуби леса по эту сторону…
— Следите за мной? — неприветливо осведомилась Урсула, когда явившийся в лагерь майстер инквизитор прямо спросил, кого именно она ожидала увидеть.
— Работа такая, — отозвался Курт и повторил: — Так кого ты искала там?
— А то сами не понимаете… Грегора, ясное дело. Он прячется от отца, не хочет говорить с ним, да и ни с кем не хочет. Только поздно ночью тихонько пробирается в лагерь и спит, а потом опять убегает и бродит где-то целыми днями. Я ему еду оставляю утром, он ее забирает — и уходит, а поговорить с ним не успеваю — уж засыпаю, когда он возвращается.
— И ты думаешь, что уходит он к Пределу?
— Не знаю, — понуро качнула головой Урсула. — Я с ним мало говорила. Он сам не хочет говорить ни с кем, а я и не давлю. Думаю — пусть успокоится и обдумает все. Думаю — он сейчас решает, послушать ему отца или нет. И еще думаю, что он может пойти к Пределу, чтобы… ну, знаете, посмотреть на него еще раз, прислушаться к нему и к себе… Чтоб понять, что делать. И я боюсь, что он может из-за всего этого потерять голову и решиться зайти внутрь и посмотреть, наконец, вблизи на то, ради чего сюда пришел. Вот и хожу там…
— Видела его?
— Однажды. Он сидел на траве далеко отсюда, где метки редкие, а солдат совсем нет. Сидел, смотрел туда… Но внутрь входить не стал. Я нарочно подождала, посмотрела, что будет делать. Нет, внутрь не пошел. Встал и ушел в другую сторону, в лес.
— Как думаешь, зачем?
— Я думаю, он просто бродит по лесу, чтобы убить время. Чтобы день прошел, а его отец сюда ведь днем заглядывает, чтобы с ним снова поговорить… Может, и раздумывает там. Может, он все-таки решится и уедет домой. Я только боюсь, что он может захотеть пойти обоими путями сразу — подумает, мол, забегу недалеко внутрь, посмотрю, что да как, а потом и к отцу пойду, и поеду домой… А вы так и не поговорили с ним с тех пор, как его отец приехал?
— Нет, — качнул головой Курт, — увы. Сперва хотел дать ему время подумать, а уж потом разговаривать, но что-то он больно долго думает. За три дня можно решить судьбу государства, а не только свои отношения с родителем.
— Мальчишки… — тяжело вздохнула Урсула.
Курт не ответил. Можно было многое возразить, в том числе просветить матушку блюстительницу насчет явно идеализируемых ею девчонок, но сейчас на беседы о проблемах воспитания он был настроен всего менее.
Грегор и впрямь возвратился в лагерь уже почти ночью — в темноте, пытаясь пробраться как можно тише к жилищу неподалеку от местной «площади» — отведенного под кухарские нужды хорошо вытоптанного пятачка. Дважды он запнулся о корень, шепотом ругнувшись под нос, и вперед продвигался медленно, нащупывая дорогу. Выходит, от лагеря он забирался не так уж далеко, если ухитрялся найти обратный путь: и прошлая, и эта ночь были безоблачными, однако одно дело — почти открытое пространство здесь, а совсем другое — глухой лес…
Когда майстер инквизитор шагнул навстречу из темноты, парень подпрыгнул, издав сдавленный хрип, и схватился за сердце одной рукой, другой вцепившись в близстоящее деревце.
— Доброго вечера, Грегор, — шепотом пожелал Курт, и тот сипло выдохнул, едва не осевши наземь.
— Господи, — пробормотал он чуть слышно, тяжело переведя дыхание. — Нельзя же так… Я чуть Богу душу не отдал! Вы что тут делаете в это время, майстер Гессе?
— Догадки есть? — благожелательно осведомился Курт, и в слабом лунном свете стало видно, как окаменело лицо паломника. — Давай-ка отойдем в сторонку, не хочу разбудить кого-нибудь из твоих приятелей.
— Они не мои приятели, — привычно буркнул Грегор. — Может, завтра? Я спать очень хочу.
— Подозреваю, что завтра я тебя тут уже не застану. Как и сегодня, и вчера. Давай, Грегор, за мной, — повелел Курт и, не оглядываясь, двинулся прочь от безмолвных жилищ, к свободному от зарослей прилесью за пределами лагеря.
Харт-младший не сразу пошел следом, недовольно пыхтя и спотыкаясь, и наверняка сожалел о том, что сейчас, в темноте, не может попросту развернуться и самым обычным образом дать дёру. Курт остановился поодаль от лагеря, на открытом взгорке, огляделся и уселся на траву, постаравшись не подать виду, что правая нога протестующе заныла привычной, но от того не менее раздражающей болью. Грегор встал рядом, помялся, тоскливо обернувшись на кособокие жилища паломников, и с показным вздохом присел рядом.
— Вам чего? — не слишком обходительно спросил он. — Тоже будете давить, чтоб уехал с отцом?
— Тоже? А кто еще?
— Да все, — недовольно отозвался Грегор. — Урсула. Любовничек ее.
— Гейгер? Они любовники?
— А вы прям удивлены.
— Нет, но не думал, что это всем известно.
— Это и не известно, — возразил Грегор и, помедлив, нехотя добавил: — Это и мне не известно. Я так думаю. Ну а что еще тут может быть — она вдова, он вдовец, часто чем-то занимаются вместе, оба просто помешались на поиске путей в жизни и… Наверняка ж друг друга уже утешили пару раз.
— Тебя это раздражает?
— Меня раздражает, когда кто-то лезет в мои дела, — отрезал паломник. — Если бы мне были нужны советы, как разбираться с отцом, я бы пошел к священнику.
— А есть с чем разбираться? Помимо твоей тяги к исследованию странных мест?
— Вы это о чем? — хмуро уточнил Грегор, и Курт пожал плечами:
— Не знаю… Но довольно странно выглядел ваш разговор, который мне с моими сослужителями довелось столь внезапно застать. Я ошибусь, если предположу, что у тебя зуб на родителя?
— А если я скажу, что говорить об этом не желаю — мне что-то будет?
— Стало быть, я не ошибся, — кивнул Курт удовлетворенно. — Но в одном он все же был прав: что бы там ни было у тебя с ним, а мать стоило бы пожалеть. Ей-то сейчас каково, подумай. Отец хотя бы видит тебя и знает, что ты жив и здоров, хоть и слегка повернулся рассудком, а она сейчас пребывает в полном неведении и гадает, что с тобой, увидит ли тебя еще хоть раз…
— Это вы для того и пришли? — с подозрением уточнил Грегор. — Надавить на совесть и застыдить?
— Нет, но раз уж разговор о том зашел, почему б и не попытаться воззвать к совести. Это, знаешь ли, моя работа — пробуждать совесть в людях и склонять их к отказу от грешных деяний и помыслов. Быть может, все ж расскажешь, что у вас с отцом за collisio? Отчего ты прячешься вот уж третьи сутки?
— Это наше личное дело, — твердо сказал Грегор и, вздохнув, чуть мягче и спокойней договорил: — А прячусь, потому что проще так. Сами видели, ему ничего не объяснишь. Да еще Урсула прицепилась с этим же вот «пожалей родителей»…
— И на что ты надеешься? Что ему надоест здесь сидеть, он плюнет и уберется восвояси?
— Я с ним поговорю. Когда он поймет, что я настроен серьезно.
— Так все это, — Курт повел рукой вокруг, — исключительно demonstratio?
— Нет, — резко оборвал Грегор. — Здесь я не для того, чтобы родители побеспокоились дома и подумали, как без меня плохо, и прибежали просить вернуться. Это не связано. Просто отец всегда… — он запнулся, сухо кашлянув, помолчал и, тяжело выдохнув, продолжил: — Пара приятелей отца хотели вынудить его влезть в некрасивое дело, и я сейчас не только о законе сейчас говорю, а оно было… морально некрасивое. Я не хочу всю вину валить на него, я понимаю, что отец вообще не хотел в это вмешиваться и сделал все, чтобы отговорить приятелей от этой глупости, но не вышло, и ему и… еще нескольким друзьям пришлось влезть и разбираться… с тем, с чем они разбираться не хотели.
Харт-младший смолкнул, глядя в темноту у своих ног, и Курт тоже сидел безмолвно, не торопя и не задавая вопросов.
— И они разобрались, — продолжил паломник. — Но… Они разобрались только со своими проблемами. То есть… Отец с друзьями из того дела выкрутились, не дали взвалить его на себя и… в каком-то роде даже помешали тем приятелям провернуть то, что они хотели, но… Но отец не довел все до конца, хотя мог. Для этого пришлось бы напрячься чуть больше, а он не хочет.
— Как я понимаю, — осторожно заметил Курт, — он опасается, что если доводить до конца — это навредит его семье или ему самому?
— А не доведенное до конца — вредит другим, — решительно отозвался Грегор. — Людям, которые ни ко всей… этой компании, ни к делам, которые они… крутят… отношения не имеют вовсе. Это… Представьте, как будто бы отец набил полные погреба денег и зерна, уничтожил конкурентов, а в итоге — по всей Империи инфляция, голод, разруха, брат на брата, бунты и «долой Императора».
— Аналогию я понял, однако масштабы ты, полагаю, слегка преувеличил, — мягко заметил Курт. — А большие торговые сделки — они редко когда несут благо и процветание всем на свете.
— Да… — вяло отозвался тот и, снова кашлянув, неловко ёрзнул на месте, не сразу продолжив: — Но он бы мог что-то сделать. У меня… среди тех, кому потом будет плохо, есть… друзья, можно сказать. Но дело не только в этом, я считаю, что лицемерно и некрасиво втягивать в свои проблемы тех, кто никогда не хотел в них лезть, когда сам всю жизнь говорил, что не хочешь лезть в чьи-то проблемы. Я считаю, втянул — разберись. А он считает…
— …что надо убежать, — договорил Курт, когда тот снова умолк. — Об этом ты ему сказал, когда мы застали ваш разговор?
— Да, об этом. Мы с ним уже пытались говорить на эту тему прежде… то есть, это я пытался. Поссорились. Не один раз. И… И я ушел сюда. Но не потому что хотел, чтобы он бежал за мной и о чем-то просил, я просто решил, раз такое дело, раз он считает, что может делать что хочет, то и я могу. Без него и его советов.
— Надеюсь, ты-то сам не пойдешь стопами отца и не влезешь в глупости? — осведомился Курт, решив оставить в стороне тот факт, что отцовские советы юный философ отринул, однако скопленные отцом средства все же прихватил; возможно, Грегор счел это компенсацией морального вреда, невесело усмехнулся он про себя.
— В каком смысле? — нахмурился паломник, и Курт пояснил, кивнув через плечо на спящий лагерь:
— Урсула сказала, что видела тебя у границы Предела. Что ты сидел там на земле, больно уж внимательно за эту границу смотрел и явно думал о чем-то нехорошем. Надеюсь, не о том, как бы скрыться от разговора с родителем в пределах Предела?
— Конечно, нет! — фыркнул Грегор недовольно. — Сказал же, я с ним поговорю. Может, вот прямо завтра и поговорю, просто мне надо… продумать аргументы, понимаете. А у Предела я сижу, потому что так потом легче найти дорогу обратно к лагерю, когда начинает темнеть — иду вдоль меток, а потом сворачиваю направо, а тут уже пролесок и не заблудишься.
— Стало быть, у тебя не было мысли «я вошел туда однажды, со мной ничего не случилось, вдруг получится снова»?
— Нет, — твердо возразил Грегор. — Таких мыслей у меня точно не было… Майстер Гессе, это все, что вы хотели? Мне бы спать уйти…
— Еще пара вопросов, — ответил Курт, и паломник снова тяжело вздохнул. — Бродя тут ночами, ты ни с кем не сталкивался? В самом лагере или за его пределами?
— С кем-то посторонним? — непонимающе переспросил Грегор, и он кивнул:
— С посторонним. С кем-то из своих. С кем угодно из тех, кому в такое время полагается мирно спать, а не бродить по лесу, точно somnambulus.
— Нет… Точней, одного из детей как-то застукал под кустиком, но вряд ли вы это имели в виду. Он меня не заметил, дело свое доделал и ушел обратно спать.
— А до того, как явился твой отец и ты начал вот так блуждать в темноте? Скажем, накануне тех дней, когда пропадал кто-то из твоих соседей-паломников. Не было ли такого, что тебя будило что-то — голоса, шаги, шорохи?
— Я от шорохов не просыпаюсь, — с заметным сожалением и, кажется, даже смущением ответил Грегор. — Обычно я сплю так, что надо мною плясать можно… Нет, майстер Гессе, если вы о том, не замечал ли я, как и куда они уходили — нет, не видел и не слышал. О случившемся узнавал уж следующим днем, вместе со всеми.
— Жаль, весьма жаль, — вздохнул Курт и, упершись ладонью в землю, неспешно встал, чуть поморщившись от колкой боли в плече.
— А почему вы сказали «somnambulus»? — переспросил Грегор, поднявшись следом. — Просто образно, или вы думаете, что Предел однажды просто зовет кого-то, и он идет?
***
— А это любопытная идея, нам она в голову не приходила, — заметил Мартин, рассеянно вертя в руках уже и без того изрядно потрепанное письмо.
С ответом из архива Конгрегации снаряженный им солдат возвратился ранним утром, полчаса назад, и письмо было прочтено тут же, в присутствии бойца — на случай, если оного придется вновь гнать в дорогу с дополнительными вопросами, запросами или тревогой. Солдат, впрочем, был тут же отпущен, и Мартин с заметным разочарованием бросил послание на стол, усевшись рядом и дождавшись, пока ответ прочитают оба сослужителя.
— Чист, — констатировал очевидное фон Вегерхоф, и Курт уточнил, повторно пробежав глазами по ровным строчкам:
— По крайней мере, n. e. i.
— Проверен, испытан… взвешен, измерен и признан невиновным, — подытожил Мартин. — Стало быть, даже если он и развлекается поеданием соседей по ночам, новую разновидность тварей в своем лице он на землю Империи не привез. Даже жаль. Было бы любопытно посмотреть…
— Человеколюбие, — нарочито одобрительно констатировал стриг. — Фамильная черта семейства Гессе. А что там notre jeune philosophe?
— Философствует, — пожал плечами Курт и изложил свою беседу с беглым отпрыском, постаравшись передать его довольно смятый рассказ как можно ближе к оригиналу.
— Идея любопытная, — согласился стриг, — однако в голову она никому из нас не пришла по вполне очевидной причине: никто из свидетелей не отмечал за Пределом подобного влияния на разум. И если можно допустить, что паломники скрыли от нас сей эффект, остаются еще господин граф, множество местных… да и мы с вами.
— Разве что он просыпается время от времени, — не слишком уверенно предположил Мартин, задумчиво сворачивая письмо из архива в трубку. — Предел спит, в обычное время виден и слышен только обладающим умениями expertus’ов, а потом однажды что-то щелкает внутри него и…
— Слишком сложно.
— Бывало и сложнее, и не только в твоей практике, — возразил он, и Курт полусогласно качнул головой, не ответив. — Впрочем, последний случай явно не имеет к этой версии отношения, это мы уже знаем достоверно, хотя окончательно сбрасывать в мусор идею философа я бы не стал.
— И в отчете бы ее отметил, — договорил фон Вегерхоф и многозначительно уставился на Курта. — Ты ведь пишешь отчеты по ходу дела, верно, Гессе?
— Как раз сегодня планировал заняться, — отозвался он не моргнув глазом. — Сразу после беседы с почтенным бауэром. Ad vocem, кто-нибудь желает присутствовать?
Мартин кивнул, молча вскинув руку, а стриг подчеркнуто устало вздохнул:
— Я, с вашего позволения, mes amis, отправлюсь в постель. Все же столько ночей в глухом лесу на отвратительно жесткой земле и дни, полные забот и трудов, вредно сказываются на моей тонкой натуре.
— К вопросу о снах и тонких натурах, — заметил Курт, когда они с Мартином вышли на узкую улочку Грайерца. — Ты с тех пор видел Альту снова?
— Да, — с заметным смятением кивнул тот. — Так и вижу каждую ночь. Мне может сниться что угодно — какая-нибудь бессвязная муть, что-то из происходившего за день, какие-то из моих версий происходящего или вовсе нечто, не связанное с текущими делами, но под утро всегда одно и то же. Вижу Альту, слышу ее — и просыпаюсь. Откровенно говоря… — Мартин помялся и неохотно докончил: — Откровенно говоря, начинаю опасаться за собственное благоразумие. Ежеминутно страшусь что-то сделать не так или втянуть всех нас в нечто неприятное своими выводами, или…
— А есть основания бояться?
— Я их не вижу. Но…
— Я тоже. Стало быть — не накручивай. Когда все это закончится, мы подумаем, как быть, подтянем Совет, expertus’ов и саму Альту, и разберемся, не пробудились ли в ней внезапно таланты, которых прежде не было. Думаю, если б ей было чего опасаться всерьез и она пыталась бы достучаться до тебя сознательно — эта женщина уже давно попросту взяла бы Фридриха за шиворот и заставила послать к тебе курьера с подробнейшим письмом. Быть может, и вовсе ничего нет, и твоя память лишь подбрасывает тебе знакомый образ в ответ на какую-то тайную мысль, которая гложет тебя настолько исподволь, что ты сам еще ее не осознал. Быть может — что угодно, посему просто будь осмотрителен, и все. В конце концов, в этом нет ничего нового: у тебя и без того такая жизнь и такая служба, осмотрительность — твой лучший друг.
— Паранойя же, нет? — усмехнулся Мартин, и он кивнул, улыбнувшись:
— Сфорца знал толк в друзьях.
— Я уже плохо его помню…
— Твое счастье, — хмыкнул Курт и, сощурившись на солнце, толкнул напарника локтем: — Гляди-ка, мы вовремя.
Впереди, через два дома от них, Харт-старший, хмурый и сосредоточенный, вышел из единственного трактирчика Грайерца и, не задерживаясь, решительно зашагал по узкой улочке городка. Мартин ускорил шаг, догоняя бауэра, и, не церемонясь, крикнул, перекрыв шум утренней улицы:
— Мориц Харт!
Тот вздрогнул, словно в спину ему вонзилась стрела, едва не подпрыгнул на месте и обернулся рывком, вскинув руки перед собою, точно ночной прохожий, повстречавший в темном переулке компанию неблагодушно настроенных гуляк и решивший продать свой кошелек подороже. Любопытно, подумал Курт, неспешно приближаясь и видя, как расслабляется отец философа, увидев, кто его окликнул. То ли торговля нынче дело опасное, то ли прошлое у Харта-старшего было увлекательное, но он точно не такой уж беззащитный тюфяк, каким мог бы показаться…
— Майстер Бекер, — кивнул тот, опустив руки, однако напряженность и угрюмость остались, лишь спрятавшись под маску учтивости. — Майстер Гессе.
— Хочешь поговорить с сыном? — поприветствовав его ответным кивком, спросил Курт, и бауэр вздохнул:
— Да уж который день пытаюсь. Прихожу в это их сборище — говорят, нету его, ушел, бродит где-то. Я подожду-подожду, да и ухожу. Прихожу чуть позже — снова нету. Один из них сказал, что Грегор вообще туда теперь только ночевать и приходит — видно, от меня прячется. Я уж пытался и в лесу его искать, и поздним вечером его перехватить, просидел до темноты, так и не дождался…
— Вчера дождался я. Не знаю, каков из меня проповедник, но сдается мне, я его убедил, что до второго пришествия так бегать нельзя, и сегодня Грегор обещал с вами поговорить. Надеюсь, не передумал с утра.
— Вот спасибо, майстер Гессе, — с чувством произнес Харт, прижав ладонь к груди. — От всего сердца благодарю.
— Рано еще, — улыбнулся он. — Вот если и впрямь не передумает…
— Это он может, да, — досадливо нахмурился бауэр. — Это ж такой своенравный мальчик был всегда, вы б только знали. Помнится, было ему лет этак десять, и втемяшилось ему в голову поймать лисенка. Представляете, лисенка. Живого, чтоб, значит, вырастить, как собаку. Зачем?! — вопросил он страдальчески и развел руками. — Не знаю. И Грегор объяснить не смог, хочу, и все тут. Забавно потому что. Представляете, забавно! Лису в дом! Так он еще и парочку своих приятелей на это подбил, и вот они пошли в лес мастерить силок, чтобы этого лисенка поймать. Месяц ходили проверять, каждый день. Я уж его и ругал, и затрещин пару раз отвесил, и запирал даже, потому как ну что ж такое — в лес детям одним, без присмотра? Ну и без толку. Все одно убегал. И чем дело кончилось? Наткнулись на кабанью мамку, еле ноги унесли. Но зато уж в лес долго еще не совался дальше опушки.
— Я смотрю, у него тяга к лесам с детства, — усмехнулся Мартин, и Харт мрачно буркнул:
— Да ко всему у него тяга, что в голову втемяшится. И всё поперек родительского слова, всегда! И вот видите, чем дело кончилось? Я уж ему навстречу пошел. Хочешь книжек — на тебе книжек. Хочешь в университет — иди в свой университет, хотя вот вы подумайте, господа дознаватели, единственный мужчина в семье — и не хочет продолжать отцово дело, ну как так-то! Но я уж стиснул зубы, ладно. Подумал еще, а вдруг и вправду толк выйдет, вдруг талант у мальчика, а талант — он же Господом дается свыше, и к чему я буду идти против воли Господней? А он вон как. Ему что отцова воля, что Божья — так, шелуха. Как в голову стукнет, так и делает.
— Зато уж если стукнет… — кивнул Мартин сочувствующе, и Харт подхватил:
— Вот-вот-вот, о чем и говорю, майстер Бекер! Если стукнуло — всё, ничем не вытравишь, пока сам не переболеет. Но университет этот его, это он много лет хотел, готовился, силы тратил, время, деньги… знаете, сколько книги стоят, майстер Гессе? Хотя вы-то уж знаете, да… Да я табун коней купить мог бы, если б его библиотеку продать! Да всех бы соседей купил с потрохами! Я уж думал — всё, вот остепенится парень, найдет свою стезю в жизни…
— К слову, о соседях, — заметил Курт, и бауэр смолк, глядя на него выжидающе. — Я заметил при первом еще вашем разговоре, что Грегор на тебя за что-то обижен, и попытался выяснить, с чего такой зуб на родного отца, который, как видно, всем его желаниям потакал. Не скажу, что он был совсем уж откровенен, однако кое-что рассказал.
— И что же? — с затаенным ожесточением спросил Харт. — Что ему на сей-то раз не так, кроме того, что я ему все, что думаю, сказал, когда он этот ваш Предел исследовать вознамерился?
— По его словам, в каком-то из своих торговых дел ты с приятелями подставил непричастных людей, — ответил Курт, видя, как в глазах бауэра плеснуло недоумение, тут же сменившееся пониманием и смятением. — Я не мытарь и не имперский дознаватель, это не мое дело, да и Грегор сказал, что ты не по своей воле в это влез… Собственно говоря, я не собирался от тебя допытываться, что там приключилось, просто хотел перед вашим с ним разговором поставить тебя в известность, что дело не лишь только в том, что ты не желал отпустить его к Пределу. Что-то ты в своем парне всерьез задел, Мориц.
— Это я знаю, — хмуро отозвался тот, отведя взгляд и вдруг утратив все свое многословие. — Грегор… мальчик хороший. И… ответственный, хоть и чудит временами. Как дело до чего-то нешуточного — тут-то он да, тут-то он свою душу и проявляет, а душа у него добрая.
— Даже слишком, как я вижу.
— В наши времена — это верно, майстер Гессе, — согласился Харт и, подумав, добавил: — Хотя оно и во все времена так было, даже вон и в Христовы…
— Люди не меняются, — согласился Курт и кивнул на выход из городка: — Не стану тебя задерживать больше, иди. Надеюсь, с утра Грегор своего решения не изменит, и беседа у вас наконец-то сложится.
— Экие страсти в крестьянском семействе, — тихо пробормотал Мартин, глядя вслед почтенному бауэру, когда тот, душевно распрощавшись, ушел. — Не во всяком благородном доме такие увидишь… Ты услышал от него, что хотел?
— А ты?
— Не знаю, — помедлив, ответил Мартин. — Подводя итог всем нашим прежним попыткам его разговорить, я бы сделал вывод, что никаких странностей за Грегором его отец ни в детстве, ни в юности не отмечал — если, разумеется, ничего не скрывает либо сам парень, либо Харт. Зато отмечал ослиное упрямство и ангельскую душу. И любовь к экспериментам.
— И нелюбовь к капусте и торговле.
— Да, вручать дело папаше явно придется кому-то из дочкиных мужей… Должен заметить, хоть люди, по твоему убеждению, и не меняются, однако времена меняются определенно. Всего-то лет десять назад такая терпимость состоятельного крестьянина к желанию единственного наследника вот так все бросить и уйти в город — была чем-то исключительным. Уходили со скандалами, криками, руганью и отлучением от родного очага. Встречался мне в Эрфуртском университете преподаватель, доктор права, уважаемый студентами и даже пфальцграфом, автор пары трудов — из таких вот выучившихся крестьян. Что ты думаешь, отец его до самой смерти так и не впустил в дом и едва ли не проклял за предательство семьи. Что таким сыном стоит гордиться, так и не принял и не понял.
— Времена меняются, — согласился Курт, — а люди — нет. Отойди вглубь Империи, в какую-нибудь глухую деревеньку, так там этого твоего профессора еще и дубинками бы забили насмерть за колдовство, потому что он умеет сделать порох.
— При том, что сами наверняка чудят по мелочи, — усмехнулся Мартин, — но то ж, как водится, «совсем другое дело». Молока оставить кобольду — это ж не ересь, традиция. Крысиный помет кинуть в очаг от порчи — не колдовство, обычай. Мужу месячной кровью подошвы измазать или после причастия ему в похлебку поплевать, чтоб не изменял — тоже ничего страшного и совсем не еретично. А вот порох — да, порох это дьявольское наущение.
— Да… — задумчиво проронил Курт и, развернувшись на месте, потянул Мартина за локоть. — Давай-ка вернемся в дом.
— Что такое? — торопливо зашагав следом, переспросил тот. — Случилось что-то? Или что-то придумал?
— Ты ведь отчеты, в отличие от безалаберного меня, пишешь исправно, так?
— Они мне самому не раз помогали, и потом меньше писать — когда расследование уже окончено. Да и ты сам не раз убеждался — еще неизвестно, будет ли оно закончено и не придется ли кому-то его доследовать, исходя из отчетов покойного следователя…
— Да-да, отчеты — не бесполезная вещь, не спорю, признаю, каюсь, — оборвал его Курт, — и мне честно и искренне совестно за мою беспечность. Среди твоих записей есть и отдельный список всех пропавших, так? Ты ведь пытался высчитать периодичность исчезновений, стало быть, у тебя эти расчеты сохранились?
— Да, лежат отдельным документом.
— Отлично, — кивнул он, нетерпеливо рванув на себя дверь жилища матушки Лессар. — Неси.
На стол, сдвинув еще стоящие после завтрака тарелки в стороны, Мартин выложил кипу аккуратно исписанной бумаги, уверенно заглянул в середину стопки и выдернул один лист, отложив его в сторону. Однако майстер Бекер и впрямь к делу написания отчетов подходит ответственно, с невольным уважением подумал Курт, усевшись и пододвинув лист с расчетами к себе. Не то что некоторые…
— Что конкретно ты ищешь? — спросил Мартин, когда минута прошла в молчании, и он кивнул на бумагу в руке:
— Здесь все или только те, о ком точно известно, что в Предел они не уходили?
— Все, кого не видели исчезающим или хотя бы входящим в Предел, — уточнил тот и повторил: — Что мы ищем?
— Исчезновения, между которыми прошло около месяца. Двадцать семь-восемь дней, тридцать, тридцать два, около того. Садись, — кивком указав на табурет рядом, поторопил Курт. — Два глаза хорошо, а четыре — больше.
