52

Гаризим, Самария

Крепость Гаризим возвышалась над одноименной горой, одной из самых высоких в Палестине – высота ее была около тысячи метров. Она была священным местом для самаритян. В этом хорошо укрепленном храме имелся источник свежей воды, и жизнь там была организована, как в деревне. Зубчатые стены крепости, казалось, вырастали прямо из отвесной скалы, и создавалось впечатление, что все это строение высечено в скале.

Римская армия расположилась на расстоянии чуть меньше полумили. Три тысячи человек из пятитысячного Третьего Галльского легиона – лучники, баллисты, копьеносцы, пращники; солдаты со всех концов империи под императорскими орлами превратились в непобедимую армию. Сочетание красной материи и золота являло собой сверкающее великолепие.

Понтий Пилат в офицерских доспехах, поблескивающих в свете полной луны, прискакал в лагерь во главе своей когорты. Макрон, занимавшийся приготовлениями к осаде, оставил все дела, чтобы встретить его.

– Всемилостивые боги, неужели это сам прокуратор Иудеи привел мне подкрепление? Если бы я знал, что ты направляешься сюда, я бы выслал тебе сопровождающих.

– Ты бы знал об этом, если бы выставил часовых там, где полагается, – проворчал Пилат. – Тебе повезло, что мы не зелоты, а то бы тебе уже яйца оторвали.

Макрон решил не реагировать на эту провокацию. Прежде чем отплыть из Рима, он навел справки об управляющем провинцией, куда он следовал, и узнал, что это человек хитроумный и крайне опасный. Как все злопамятные люди, он обладал феноменальной памятью.

– Квинт Невий Макрон… – с презрением выпалил прокуратор. – Человек, который останется в истории как потерявший статую императора.

– Я ее не потерял, – таким же тоном возразил преторианец. – Она за этими стенами.

– Успокойся. Она пробудет там недолго, я принимаю на себя командование осадой.

– Об этом не может быть и речи! – возмутился Макрон. – Я прибыл сюда по особому приказу императора и…

– Ты на моих землях, – перебил его прокуратор. – Этой провинцией я управляю вот уже десять лет. Ты доставил эту статую, но не туда, куда нужно, и я исправлю эту ошибку. Можешь возвращаться в Рим.

– Моя миссия заключалась не в том, чтобы «доставить» статую императора, а чтобы установить ее в святая святых.

– В таком случае ты потерпел неудачу. Мы теперь стали посмешищем для всей Палестины, и я не вернусь в Иерусалим, пока вся эта погань не захлебнется смехом.

– Мои солдаты уже окружили крепость рвами и валами, прокуратор, и как раз строят военные машины и башни.

– Они не твои, а Третьего Галльского, поскольку у тебя нет полномочий командовать этим легионом.

– У меня не было выбора, прокуратор. Нужно было действовать быстро. Ровно через неделю можно будет пойти на приступ.

– То, чему тебя учили в военной школе, здесь не пригодится. Так вот, раскрой пошире свои глаза, навостри уши и слушай. Но прежде распорядись, чтобы приготовили мне палатку, и пришли ко мне легата Третьего Галльского, чтобы он принес присягу новому командующему.

Макрон, не пошелохнувшись, смерил его взглядом с головы до пят.

– Конечно, если ты не хочешь, чтобы тебя арестовали за то, что лик императора оказался в руках врага.

Пилат подумал было, что Макрон собирается бросить ему вызов, но этого не произошло.

– Луций! – крикнул префект. – Скажи, чтобы приготовили подходящее место для ночлега для нашего глубокоуважаемого гостя.

Он резко отвесил поклон, ударил себя кулаком в нагрудник и удалился.

Прокуратор направил свою лошадь к крепости. Это было впечатляющее сооружение. Отвесная скала, словно высеченная титанами, продолжалась зубчатыми стенами, и казалось, что сам Бог укрылся за ними от людей.

Поверхность у подножия крепости была неровной, что крайне затрудняло установку пандусов для штурмовых башен.

Интересно, как это они смогли завезти статую на самую вершину? – задавался вопросом Пилат. – А ведь ее придется спускать!

Он не мог не восхищаться решительностью и крепкой верой этих людей. Непросто будет одолеть врага, способного на подобное геройство!

С места, где находился прокуратор, он мог любоваться и идеально организованным римским лагерем. Строящиеся стены со сторожевыми башнями, которые возвышались над осажденным неприятелем, форт на форте. Двойная ограда, препятствующая нападению обороняющихся и прибытию возможной подмоги. Единый порядок, разработанный для всех кампаний империи, обеспечил превосходство Риму как при осаде крепостей, так и на поле брани. Смысл его заключался в том, чтобы любой солдат, где бы лагерь ни был разбит, мог быстро занять свое место при всегда одинаковом построении, не задавая никаких вопросов. Это давало возможность всем воинам знать поле битвы как свои пять пальцев и исключало путаницу, причину многих поражений.

Пилат признавал религиозную значимость лагеря. Как только его обустраивали, он превращался в священное место, частицу Рима на этой нечестивой земле. И, будучи главнокомандующим, он решил обратиться за советом к оракулам.

Он поднял сжатую в кулак руку, и к нему тут же подошел его помощник Луций.

– Передай послание Варавве, чтобы никто об этом не знал, – распорядился он. – Я желаю с ним встретиться с глазу на глаз за час до восхода солнца.

53

Иерусалимский Храм, Иудея

Вкомнате не было никакой мебели. Никакой отделки. И даже окон. От остальной части Храма ее отделял обыкновенный занавес. Эту священную комнату ничто не должно было замарать, даже человеческая природа первосвященника. Любое ранение, даже старое, могло стать причиной запрета входить в святая святых.

В этой комнате обитал Тот, Кого мог осквернить даже один взгляд. И именно к Нему пришел Каифа за советом, за истиной в последней инстанции. Стоя на коленях перед местом, на котором стоял Ковчег Завета столетие тому назад, он долгие часы не издавал ни звука в ожидании, что Небеса подскажут ему, как разрешить эту дилемму.

Но подсказки он так и не получил.

Когда его затекшие колени уже были не в состоянии его держать, он попытался встать. В это мгновение в Святом городе поднялся невообразимый шум, который проник даже сквозь стены Храма. Неописуемый восторг. Был второй день Пасхи, и только начался праздник опресноков. На Каифу нахлынули воспоминания детства, как он первый раз увидел Храм. Он вспомнил слова слепого проповедника, который его сопровождал.

– Маловерные, вы верите лишь в то, что находится у вас перед глазами? – кричал он своим гортанным голосом. – Но наступят дни, когда ваши противники вас уничтожат, вас и ваших детей, и они не оставят камня на камне, потому что вы не сумели преодолеть свои раздоры!

Первосвященник отвлекся от воспоминаний и осознал, что все так же стоит на коленях с опухшими от слез глазами, словно тот ребенок, каким он был когда-то. Далекие воспоминания были не из прошлого. Они были окошком в будущее, ответом на его вопрос. И тогда он поднял глаза на пустое место, где стоял Ковчег, и прошептал:

– Благодарю тебя, Господи.

Теперь он знал, чего от него ожидает Невидимый, и ему оставалось лишь переубедить старейшину синедриона, своего тестя Ханаана.

К храмовой аристократии относились шестьдесят семейств, но род Ханаана был самым богатым и влиятельным. Глава рода, семидесятилетний старик с суровыми чертами лица, леденящим взглядом и длинными седыми волосами считался мудрее своих современников. Тонкий политик и абсолютный прагматик, Ханаан ни при каких обстоятельствах не терял самообладания. Этому человеку были не известны такие чувства, как любовь, ненависть, страх и угрызения совести. Вот его-то и предстояло переубедить Каифе.

– Входи, первосвященник, будь как дома, – пригласил его старик, глядя в окно своих покоев. – Иди посмотри, как веселятся люди. Это улучшит тебе настроение.

При свете полной луны было видно, что сотни тысяч паломников, прибывшие из всех уголков империи, заполонили улицы Иерусалима.

– Всех этих людей объединяет лишь вера. И мы, священники, должны поддерживать в них этот огонь.

– И мы должны сделать все, чтобы он не погас, – торжественным тоном вторил ему Каифа.

Ханаан прикрыл окно и присел возле пылающих дров.

– Ты ведь пришел поговорить со мной о статуе, не так ли?

– Да, господин. На карту поставлена судьба нашего народа. Мы не можем оставаться в стороне.

– Но именно благодаря этому, сын мой, наш народ по-прежнему существует.

– Если мы позволим Пилату сделать то, что он хочет, разразится катастрофа. Падение Гаризима – это еще не конец света, а вот если статую привезут в Иерусалим в самый разгар Пасхи, будет здесь масштабное побоище.

– Но это наверняка не самая плохая новость.

– Что ты имеешь в виду? – охваченный ужасом, спросил Каифа.

– В Книге пророка Даниила предсказано осквернение. Людям нужны доказательства, чтобы в это поверить, и таким доказательством является исполнение того, о чем говорится в Писании. Это – лучший способ напомнить людям, что в Торе все правда и что фарисеи ошибаются, утверждая, что это всего лишь притчи, которые подлежат толкованию.

– В Книге пророка Даниила предсказано не только это, господин. Там идет речь о разрушении города и его святилища. «Конец наступит, словно потоп. Война будет беспощадна до самого конца».

– Полагаю, ты же не хочешь сказать, что веришь в этот вздор! – возразил старик. – Писание создано не для нас, людей образованных, а для людей простых, которым нужно говорить, как себя вести. Как соблюдать правила гигиены и морали. Когда ума катастрофически не хватает, страх является единственной защитой, а любовь – единственным вознаграждением. Моисей знал это, как и Авраам. И десять заповедей являются тому подтверждением.

– Если бы я тебя не так хорошо знал, то обвинил бы в богохульстве.

– Мы употребляем это слово, когда выступаем перед толпой, но не в приватной беседе. А у нас же сейчас приватная беседа, не правда ли?

В голосе Ханаана чувствовалась скрытая угроза, что испугало Каифу. Он кивнул и решил изменить направление атаки.

– Я только что был в святая святых. Мне нужно было спросить совета у Яхве.

– И что же он тебе порекомендовал?

– Мы должны объединить всех иудеев, все секты. Преодолеть нашу разобщенность, действовать слаженно, чтобы не допустить той гнусности, которую нам навязывают, или умереть.

Ханаан принял вызывающий вид и снисходительно смерил взглядом своего зятя:

– Ты имеешь в виду то, что этот Варавва затевает на горе Гаризим?

– Именно! Это и есть причина, по которой я к тебе пришел. Мы, саддукеи, должны найти в себе силы присоединиться к ним.

– Почему? У тебя что, есть желание свести счеты с жизнью? Римляне заперли на скале людей, объединенных одной целью, о которых ты с таким пафосом говоришь, и они уничтожат их, для них это не впервой.

– Не поддержать их – значит стать сообщниками Рима. Наши собратья будут считать нас их пособниками.

– Они и так уже считают нас пособниками.

– Тогда что же ты предлагаешь? – взорвался Каифа. – Открыть двери Храма этому идолу? Допустить осквернение дома Божьего?

Старик поднялся, подошел к зятю и положил ему на плечи свои слабые руки.

– Храм – это всего лишь каменное здание, сын мой. И если Бог существует, то он есть везде, где в нем нуждаются. Кто согласится отдать свою жизнь лишь ради того, чтобы ты мог каждый год туда входить? Ты хочешь услышать совет человека, который за свою долгую жизнь успешно выпутывался из самых разных ситуаций? Пускай Пилат установит там статую, если это позволит спасти жизни тысяч людей. Придет время, и мы уничтожим ее, очистим Храм от скверны, и Бог снова станет к нам благоволить, если ему это будет угодно.

Сарказм Ханаана не возымел желаемого эффекта. Каифа убрал с плеч его руки и посмотрел на старика, пораженный тем, что мудрец, призванный соблюдать догмы, несет такую ересь.

– Вот уже десять лет я первосвященник. В одном только Иерусалиме двадцать пять тысяч человек надеются, что я защищу Храм от осквернения. А сколько надеются на тебя?

– Ни один. Но я представляю другие силы.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Не начинай войну со своей семьей.

– Так ты мне теперь угрожаешь? – возмутился Каифа.

– Я просто хочу тебе сказать, что ты не победишь в этой войне.

Они долго смотрели друг на друга. Повисшее гнетущее молчание ничего хорошего не предвещало. Первым его нарушил Каифа:

– Сегодня мы празднуем Пасху, господин Ханаан, это день, когда наш народ освободился от рабства, день, когда Бог сделал так, чтобы перед избранным народом расступились воды Красного моря. А ты сомневаешься в его существовании, которое для тебя – только возможность извлечения прибыли. Он только что разговаривал со мной в том пустом помещении, о котором ты так неучтиво отзывался, и я не позволю никому препятствовать его воле. И тебе в том числе.

– Боюсь, что ты принимаешь все это слишком близко к сердцу, первосвященник, – промолвил Ханаан, направляясь к выходу и таким образом указывая своему гостю на дверь.

– Ты не веришь, что это так, – сказал Каифа, идя за ним по пятам. – Я отправляюсь на гору Гаризим и на время своего отсутствия оставляю синедрион на тебя. Не злоупотребляй этой властью.

Прежде чем выйти, Каифа повернулся к старейшине и, в последний раз смерив его взглядом, больше не испытывая страха, сказал:

– Когда все это закончится, мы вернемся к тому богохульству, которое ты допустил в моем присутствии, и я уверен, что, несмотря на преклонный возраст, ты сможешь вспомнить, что именно оно стало причиной твоего падения.

При этих словах черные глаза старца полыхнули огнем, словно загоревшиеся угли. Его взгляд выражал уверенность в безнаказанности и обещал отмщение.