4

Храмовая тюрьма, Иерусалим, Иудея

Голый и весь в крови, Никанор выпрямился, подтянувшись на цепях. Охваченный паникой, он весь обратился в слух, боясь при этом даже вздохнуть. За решеткой его камеры послышался топот чьих-то сапог.

Узник пытался уговорить себя, что, вероятно, это идут не за ним. Ведь не его же единственного заточили в подземелье Храма! Здесь были и другие камеры с заключенными. Иногда до него доносились их стоны, несмотря на толщину стен.

Господи, сделай так, чтобы шли не по мою душу! – взмолился он.

Никанору было не более двадцати пяти лет. Это был образованный эллинист, товарищ Стефана. Его крестил апостол Петр и рукоположил его в диакона. Но если Дух Божий охотно подсказал ему слова для обращения его собратьев, то выдержать удары хлыста он ему не помог.

Убереги меня от этой чаши, Господи!

Шум шагов становился все ближе и внезапно затих. Никанор подумал было, что его мольба услышана Всевышним, но посетители уже стояли перед дверью его камеры. Клацанье замка заставило его вздрогнуть. Несчастный вжался в покрытую влагой стену, вспугнув крыс, которых здесь было более чем достаточно. В темницу вошли двое. Ослепленный на мгновение ярким светом факела, Никанор поднял руки в оковах, закрывая глаза, привыкшие к постоянной темноте, и задрожал, признав в одном из них своего истязателя.

Савл поставил перед ним табурет и положил на него кожаную сумку. Торжественно раскрывая ее, он вкрадчиво поинтересовался:

– А известно ли тебе, друг мой, что боль, которую испытывает человек, когда ему вырывают зуб, сравнима с болью, переносимой при родах?

Никанор почувствовал, как при виде хирургических инструментов, которые выложил палач, его захлестывает панический страх. Охранник Храма поднял глаза на свою жертву и, улыбаясь, продолжил:

– Беременная женщина вынуждена рожать. У нее нет другого выхода. А вот мужчина может избежать ненужных страданий. Кто ваш старший?

– Не знаю, – пробормотал узник. – Я клянусь!

Истязатель кивнул своему телохранителю, и тот стал за спиной Никанора. Рукояткой хлыста он заставил несчастного открыть рот, прижимая при этом его голову к своей груди, чтобы она не двигалась. Савл взял щипцы и, как ни в чем не бывало, спросил:

– Ну, с чего начнем? С резца, клыка или молярного? Я оставляю право выбора за тобой.

Никанор затряс головой и, задыхаясь, что-то промямлил. Охранник нагнулся к нему, прислушиваясь:

– Я тебя не понимаю, ты что, не можешь говорить внятнее?

Но в ответ на его вопрос послышалось лишь что-то нечленораздельное.

– Ну, как знаешь. Видимо, выбор придется делать мне самому.

Щипцы уже приблизились к челюсти, но в этот момент губы несчастного сжались в попытке не допустить их к зубам. Савл отвернул губу и выдернул у истязаемого верхний резец.

Невыносимая боль пронзила Никанора. Никогда ранее он не испытывал подобных мучений. Эхо его стенаний металось под влажными сводами камеры.

– У тебя остается еще тридцать один шанс сказать мне правду, – съехидничал Савл, бросив окровавленный зуб в оловянную чашу. – Но я бы на твоем месте все рассказал немедленно, поскольку страдания твои будут лишь усугубляться.

Палач подал знак своему провожатому отпустить узника, и Никанор плюнул на пол кровью. Слезы выступили у него на глазах.

– Нам обоим есть чем заняться, тебе не кажется? Ты должен проповедовать, а я – преследовать инакомыслящих. Так может быть, ты прекратишь заставлять нас обоих терять время? Тебе достаточно назвать имя того «избранного ученика», которого так любил Иешуа. Назови мне его, и я отпущу тебя на свободу.

– Не в твоей власти меня освободить, собачий ты сын! Ты можешь лишь истязать меня.

– Что-то у тебя дикция подпортилась, тебе не кажется? – иронично отозвался Савл, кивком приказывая охраннику снова схватить узника.

– Ты будешь гореть в аду, и вместе с тобой эти павианы, которых ты…

Фраза Никанора закончилась воплем. Савл выдернул у него второй резец и не остановился на этом. Теперь он вырывал зубы без всякого предупреждения, порой даже вместе с кусками десен. Выносить подобную боль было невозможно.

– Ну что? – поинтересовался палач, потряхивая чашей с обломками вырванных зубов. – Я лишил тебя возможности улыбаться, но у тебя еще осталось чем жевать. Так кто же предводитель назарян? Тот ли это, кто зовется Ловцом человеков, или есть кто-то главнее его?

Теряя сознание, Никанор опустился на пол.

Если б только мне удалось лишиться чувств! – мечтал он.

Однако Савл предусмотрел это и поднес к носу пленника ароматическую соль. Сознание вернулось к Никанору, и боль сразу же возобновилась, причиняя ему новые страдания.

– Убирайся прочь! – с трудом пробормотал Никанор наполовину беззубым ртом.

– Я бы с удовольствием, поверь мне. Но я не все еще сделал. Итак, хватит валять дурака.

Он повернулся к своему телохранителю и приказал:

– Сходи за ней!

После этого, растирая себе виски, палач обратился к своей жертве:

– Такие фанатики, как ты, мечтают лишь об одном: умереть великомучеником. Поэтому я не доставлю тебе такого удовольствия. Я смогу тебе предложить кое-что получше.

В это время в камеру вернулся его телохранитель, таща за локоть семилетнюю девочку.

– Отец! – сквозь слезы воскликнула она. – Что они с тобой сделали?

Савл поставил ребенка на табурет, прямо перед лицом ее отца. Затем он поднял окровавленные щипцы и, ухмыляясь, несколько раз пощелкал ими.

– С малышкой управиться будет проще, – хмыкнул он, – у нее ведь еще не все зубы выросли.

Палач резко схватил девочку за подбородок и поднял ей голову.

– Нет! – вскрикнул в отчаянии Никанор. – Не делай этого, умоляю тебя!

Савл поднес щипцы ко рту девочки и рыкнул:

– Назови имя «избранного ученика» и место, где его можно будет найти.

– Отпусти ее, и я все тебе скажу.