5

Торбей – Большой Пирог, пригород Парижа, Франция

На автобусной остановке внешнего бульварного кольца трое бородатых мужчин в куртках с капюшонами били подростка. Прохожие обходили их стороной; проезжающие мимо автомобили, не жалея шин, прибавляли ходу. На этой остановке, расположенной неподалеку от лицея, постоянно шли разборки между местными рэкетирами и ворьем, но в последние недели некая банда объявила войну его директрисе. Вина этой женщины состояла в том, что она публично, через прессу, сообщила о своем намерении добиться поступления лучших выпускников лицея в одну из парижских высших школ. Дабы скрепить союз между лицеем имени Жака Превера, официально включенным в список школ «приоритетного развития», и престижным университетом с улицы Сен-Гийом, в Тор-бей лично приехал директор Института политических исследований. «Для нас огромная честь встретиться с вами», – сказали ему два или три лицеиста.

С того «памятного», по выражению журналистов, дня участились случаи нападения на школьников. Салафиты поджидали хороших учеников на выходе из лицея, грабили их и избивали. Это продолжалось около месяца и уже перестало кого-либо удивлять. Накануне вечером кто-то сорвал и расколотил бейсбольной битой ближайшую к лицею камеру видеонаблюдения. Свидетелей происшествия не нашлось. Сегодня утром напали на школьника лет тринадцати-четырнадцати. Лупили куда попало. Мальчишка кричал по-арабски и пытался закрывать руками голову, пока его не повалили на землю и не начали бить ногами. Один из нападавших, самый здоровый, схватил его за волосы, приподнял и нанес ему удар ногой в живот, а потом швырнул лицом на асфальт. Второй разодрал его рюкзак и вывалил содержимое на дорогу. Во все стороны разлетелись тетради. После этого все трое нырнули в ожидавший неподалеку черный «гольф». Мальчик с трудом поднялся с земли и, согнувшись вдвое, побрел прочь. Рубашка у него была в крови.

За этой сценой молча наблюдал черный подросток. Длинный, тощий как палка, с курчавыми волосами и в круглых очках. В его облике проскальзывало что-то детское. На нем была шерстяная куртка; на ногах, которым позавидовал бы прыгун с шестом, – спортивные штаны с молниями внизу, на щиколотках. По его телу пробежала дрожь. Тряслось все – мышцы, сердце, нервы. Потом он усилием воли отключил свои органы чувств. Он научился впадать в своего рода сенсорную спячку всякий раз, когда сталкивался с вещами, которых не желал видеть, – с жестокостью или сексом. Он воспринимал их умом, но не чувствами. Тут он сообразил, что скоро сюда подоспеет полиция и ему может не поздоровиться, добежал до автобусной остановки, подобрал пенал (очень красивый, из зеленой искусственной кожи, внутри был даже циркуль) и единственную уцелевшую книгу и скрылся в лабиринте окрестных дворов.

6

По дороге в Триполи, Ливия

Когда ливийские пограничники, изучив мой паспорт вдоль и поперек, дали мне разрешение пройти, было уже очень жарко. Левент прислал за мной машину – «хаммер» цвета хаки, военный трофей с американскими дипломатическими номерами, – и до зубов вооруженный эскорт. Эти знаки внимания дали мне понять, что в глазах приглашающих я – довольно важная персона. Хотя я не люблю надолго оставлять Рим одну, из Ла-Марсы я уезжал с легким сердцем. Эта экспедиция будоражила мое любопытство, даже если я догадывался, что творящийся в Ливии хаос подействует на меня угнетающе и я наверняка не узнаю страну, в которой тридцать лет назад работал вместе с итальянскими коллегами на раскопках Лептис-Магны.

Наши времянки располагались в непосредственной близости от храма Геркулеса, между Старым форумом и морем. О лучшем и мечтать было нельзя. Я приходил на площадку как можно раньше, пока не налетели мухи, одновременно с полицейскими, которые весь день не спускали с нас глаз. Мне удалось завязать нечто вроде приятельских отношений с самым молодым из них, туповатым парнем по имени Муса, который, впрочем, был не глупее и не умнее своих товарищей. За пару долларов он привозил нам из Триполи, куда возвращался по вечерам, продукты и всякие мелочи вроде мыла и бритвенных лезвий, а также вино и – если повезет – виски, которое втридорога покупал у секретаря египетского посольства.

Мы редко покидали Лептис, разве что вечером в пятницу, и всегда – в сопровождении своих ангелов-хранителей. Посол Франции, сын рабочего-анархиста и арабист, любил без протокола собирать у себя небольшой кружок друзей, в который в числе прочих входила французская журналистка Жаннет (знаменитая любовница Каддафи; блондинка с хрипловатым голосом в зеленом мини-платье). Мы ужинали у него в саду, а на следующее утро возвращались к себе в лагерь.

Мы раскинули свой бивуак в устье вади Лебда, как можно ближе к морю, чье дыхание хоть чуть-чуть спасало нас от зноя. Мы проводили долгие часы, болтая о том о сем и попивая ледяное розовое вино. Иллюзорная безмятежность людей, верящих в свою причастность к вечности… У меня от этих вечеров сохранились самые лучшие воспоминания. Мы занимались бесконечной шлифовкой своих навязчивых идей, убеждений и сомнений. Миру, который нас интересовал, – со всеми его сложностями и изменениями, – были неведомы временные границы. Сидя под усыпанным звездами небом, мы легко перескакивали от Септимия Севера к Каддафи и обратно.

Однажды вечером наш итальянский коллега, миланец Энцо, напомнил нам знаменитые слова Наполеона, сказанные поэту де Фонтану: «В мире есть всего две силы: песок и дух. И дух в конце концов всегда одержит победу над песком». Я до сих пор как наяву слышу его низкий, как у Мастроянни, ироничный голос, говоривший с обворожительным акцентом.

Лептис-Магна стоял в окружении оливковых рощ, и от него лучами расходились дороги, ведущие в Александрию, Томбукту и Тинжис (будущий Танжер). Над городом словно расстилалась горделивая тень Рима, протянувшего свои щупальца аж до африканских песков. В Лептис-Магне вихрь времени сокрушил один за другим все троны и победил как песок, так и дух. Из города, жизнь в котором бурлила лавой, ушли любовь, желания, боги… Он онемел.

Мы в каждом своем разговоре возвращались к этой загадке. Почему так случилось? Последние следы организованного человеческого присутствия в этом месте относились к временам арабского завоевания: город защищал византийский гарнизон – горстка воинов, человек сорок. Мы часто задавались вопросом: что сталось с этими хранителями рубежей? Может, в столице о них просто забыли? И что с ними сделали захватчики? Перерезали им глотки и бросили истекать кровью на пляже или попытались обратить в свою веру? После них по улицам Лептиса уже почти никто не ходил, вплоть до прибытия итальянских археологов накануне войны 1914 года.

Стояла плотная тишина, едва нарушаемая дыханием моря. Время от времени к нам по-соседски заглядывал кто-нибудь из бедуинов, не решаясь, впрочем, ступить на бывшую римскую площадь. Они считали себя кем-то вроде хранителей (и чуть ли не собственников) мертвого города и хозяйским взглядом озирали заросли бугенвиллей, мастиковых деревьев и дрока, цветными потеками маравшего выцветший камень построек.

От останков Лептис-Магны исходило ощущение невероятной энергии. В каждом из нас жила память о его расцвете. Мы были одержимы этим городом.

Как-то ночью мы, не в силах заснуть, ворочались на своих раскладушках, когда Энцо, закурив очередную крученую и страшно вонючую сигару, рассказал нам, что в XVII веке французские путешественники при поддержке своего консула в Триполи купили у бедуинов несколько мраморных плит и колонн, которые были затем с разрешения султана Константинополя вывезены из страны и установлены в охотничьем домике в Версале и в двух парижских церквах – Сен-Сюльпис и Сен-Жермен-де-Пре. Мы дали друг другу обещание, что непременно встретимся в Париже, полюбуемся этим розовато-зеленым мрамором и выпьем по бокалу шампанского. «Шампанское!» – мечтательно произнес Энцо, который, как и мы все, истекал потом на своей раскладушке. Никто из нас не сдержал данного слова, но живая память о тех днях побудила меня не раздумывая согласиться на предложение Левента и вернуться в Лептис-Магну.

* * *

Отель «Коринтия», Триполи, Ливия

Преодолев несколько контрольно-пропускных пунктов и миновав бесконечные пепелища, в том числе развалины Баб-аль-Азизии – дворца людоеда Каддафи, – наш кортеж въехал на охраняемую территорию отеля «Коринтия». Перед входом теснилась толпа вооруженных людей. Я поискал глазами связника, который, по словам Левента, должен был меня ждать. Мой взгляд упал на мужчину лет сорока, одетого по-европейски, и я уже направился к нему, когда из-за шеренги солдат появилась девушка с накинутым на голову легким покрывалом.

– Господин Себастьен Гримо? – обратилась она ко мне. – Как вы добрались? Я провожу вас в ваш номер. Командир Муса скоро вас примет.

Теоретически я имел право выходить из номера.

Теоретически я мог пойти пропустить стаканчик в одном из многочисленных баров, или отправиться в спортзал и заняться фитнесом, или посетить спа-салон с массажем. Но в баре не подавали спиртного, в спортзале не работали беговые дорожки, а массажистки испарились. Но главное, Левент, позвонивший мне по мобильному, предупредил, что, шляясь по отелю, я подвергаю себя ненужному риску: «Не выходи из номера, пока за тобой не придут мои телохранители. В отеле мало постояльцев, только бизнесмены под усиленной охраной и несколько журналистов, умеющих за себя постоять. Последние дипломаты, прятавшиеся в «Коринтии», давно уехали».

Я привез с собой пару книг. Читал, думал о Рим. Я беспокоился за нее; воображал, как она болтается со своими лицейскими приятелями; убеждал себя, что с ней все в порядке, и успокаивался; заказал в номер пиццу; несколько раз принимал холодный душ, а когда стемнело, смотрел телевизор.

Нельзя сказать, что меня не подмывало позвонить Рим. Я раз десять набирал ее номер и неизменно нажимал отбой, прежде чем она снимет трубку. Но одну эсэмэску все же ей послал. Нейтральную и лаконичную. «Все нормально. Не забывай про математику». Едва коснувшись пальцем кнопки «Отправить», я уже понял, что совершаю ошибку. На ответ я не надеялся. Если бы нашелся хоть кто-то, кто проследил бы, куда она ходит в мое отсутствие, я испытал бы огромное облегчение.

Но я не мог доверить эту миссию никому из соседей, не вызвав у них подозрений. В любом случае она превыше всего ставила свободу, и мне приходилось с этим считаться.

* * *

Сиди-Бу-Саид, Тунис

С Рим я познакомился несколько месяцев назад, когда посещал гробницу Сиди-Бу-Саида, расположенную за кафе «Нат», когда-то одном из самых популярных у туристов мест. Гробница мусульманского отшельника интересовала меня по многим причинам. Могилы святых всегда представляют собой контрольно-пропускные пункты между небесами и землей. Мне доводилось слышать легенду, согласно которой Людовик Святой перед смертью обратился в ислам. Если это правда, то выходит, что король – покровитель нищенствующих орденов был канонизирован дважды. Эту странную гипотезу выдвинул еще Ибн Хальдун. Образ Людовика Святого, он же Санлувис, он же Ибн Лувис, он же Ридафран (фонетическая транскрипция французского выражения «Roi des Francs», то есть «король франков»), продолжал будоражить воображение арабского населения от побережий Египта до Карфагена, где тот и умер.

Западные историки не придавали значения восточной легенде о Людовике Святом, но благодаря сказкам и благочестивым рассказам она, как цветочная пыльца, разнеслась довольно широко. Например, удивительным образом проникла в сознание хранительницы гробницы Сиди-Бу-Саида – женщины лет сорока в легком, скорее небрежно надетом хиджабе. Я постучался в ее дом, и поначалу она послала меня подальше: «Здесь мечеть, а не музей!» Но я проявил настойчивость, и в конце концов она соблаговолила выйти на порог. «Я происхожу из рода Сиди-Бу-Саида. Это он обратил Санлувиса, когда заставил его признать свои грехи…» Пока она все это говорила, я смотрел на молоденькую девушку, которая сидела под деревом возле дома и читала. «Кого это ты там увидел? А, это Рим. Моя родственница. Ее родителей убили во время революции…» Я дал ей десять евро. Она отперла мне двери святилища и шаркающей походкой удалилась на кухню.

Вечер выдался приятный, в воздухе витали цветочные ароматы. Я вернулся домой пешком, хотя до него было не меньше часа ходьбы. На улице быстро темнело, и по пути меня не покидало ощущение, что за мной кто-то идет, но девушку, которая следовала за мной по пятам бесшумно, как кошка, я так и не заметил.

У себя я решил перечитать биографию Людовика Святого, когда раздался стук в дверь. С момента моего возвращения минул примерно час. «Это я, Рим», – просто представилась она и вошла в комнату, не дожидаясь приглашения. С собой она прихватила сумку, в которой лежали тетради, учебник и две книги в карманных изданиях. «Можно у тебя переночевать?» Меня поразило решительное выражение ее лица, смесь простодушия и воли. Но больше всего меня потрясло ее сходство с моей женой, Валентиной: те же синие глаза, те же коротко стриженные черные волосы, та же матовая кожа, те же высокие скулы… Совпадала даже манера говорить и жестикулировать, что было совсем уж немыслимо. Со своей женой я познакомился еще в лицее, и мы поженились в тот день, когда ей исполнилось семнадцать лет. Ровно через два года, в день своего девятнадцатилетия, она покончила с собой. Из-за меня. Замены ей я так и не нашел.

Рим ждала от меня ответа, переступая с ноги на ногу и одновременно разглядывая книги у меня на полках.

«Почему бы и нет? Не самый плохой выбор…» Я произнес эти слова раньше, чем до меня дошел их истинный смысл. Я угостил ее сэндвичем и кока-колой, показал ей ее спальню и ванную комнату. Позже я сам назову себя безответственным психом, но в тот момент я был польщен. Выйдя из ванной, она предложила приготовить чай с мятой. Я смотрел, как она наливает воду в чайник и достает чашки, и твердил про себя, что отныне должен взвешивать каждое свое слово и тщательно обдумывать каждый свой поступок. А главное – не строить никаких планов.