2

Сабрата, Ливия

Вертолет оторвался от земли, подняв столбы пыли. Шум в кабине не позволял вести разговоры. Я посмотрел вниз. На встречу с Мусой я приехал чуть раньше назначенного часа и застал Мусу выходящим из здания американского посольства. Он меня заметил и, чуть поколебавшись, махнул мне рукой, приглашая сесть с ним в машину. Вскоре мы уже летели над побережьем. Полет занял минут сорок. Вертолет – МИ-14 российского производства – раньше практически не использовался. Каддафи закупил полтора десятка машин этой модели, но не успел подготовить пилотов.

Вертолет, прекрасно сохранившийся в сухом воздухе пустыни, не летал с начала войны еще и по причине закрытия воздушного пространства. Команданте Муса подобрал его на брошенной военной авиабазе. Муса готовился к вероятным рейдам западных сил. Присоединившиеся к джихаду чеченцы, прежде служившие механиками в российской армии, привели вертолет в рабочее состояние, снабдили вооружением и протестировали. За штурвалом сидел египетский пилот. Одним словом, я оказался пассажиром вертолета во время испытательного полета, который вряд ли повторился бы, во всяком случае в ближайшем будущем. Пилот демонстрировал свои умения и навыки и вел машину близко к земле, в позиции, пригодной для ведения огня. Мы летели вдоль побережья в направлении Сабраты.

Мы дважды облетели город и на некоторое время зависли над античным театром, прямо на высоте его фасада. Уж не в мою ли честь, подумалось мне.

Вид бескрайнего морского простора завораживал. Я смотрел на древние развалины – немые, высушенные солнцем – исчезнувших городов.

Здесь слышалось дыхание истории.

Самолеты, превратившие 11 сентября (этот день стал для джихадистов их Перл-Харбором) в пыль и пламень башни-близнецы, подписали Нью-Йорку символический смертный приговор. Война в Ираке явилась воплощением демократического исступления страны, вонзившей меч в тело народа между Тигром и Евфратом. С тех пор началось распространение хаоса. Повсюду пылали в огне пожаров целые города.

На Мусе, помимо привычного комбинезона, были летные очки на резинке, в которых он выглядел пучеглазым. Он приказал пилоту дать залп по одной из колонн храма Либера Патера – финикийского Диониса и одного из двух небесных покровителей моего приятеля Септимия Севера. Колонна взорвалась и обрушилась. Что же будет, когда у джихадистов вместо старого вертолета появятся современные бомбардировщики и бомбы с лазерным наведением?

Я посвятил свою жизнь изучению когда-то процветавших, а затем исчезнувших цивилизаций. Я и раньше задавался вопросом о нашем собственном будущем, а тут недавно прочел в «Монд» статью французского писателя, к которому относился с симпатией. Тот высказал предположение, что ислам, возможно, будет способствовать возрождению впавшей в депрессию Европы, как когда-то импульс ее развитию придало христианство.

– Гримо! Смотри! Вон там, на пляже! Это французы! Вон та шайка негров. Они французы, как и ты…

Команданте Муса впервые обратился ко мне на «ты». Из-за шума ему приходилось орать. На берегу какие-то люди стреляли по мишеням. Муса объяснил, что этот пляж – одна из «тренировочных площадок» лагеря тунисцев.

– Я заставляю их менять места тренировок по два раза в день. Security first!

Он велел пилоту спикировать на стрелявших. Начинающие джихадисты бросились врассыпную. Пилот выбрал одного из них и следовал за ним по пятам. Мы летели на высоте пяти метров. От ветра, поднятого тяжелой машиной, на затылке у того шевелились волосы.

На обратном пути Муса потребовал, чтобы пилот посадил вертолет на площадке возле бассейна, как это обычно делал американский посол. Надолго наша беседа не затянулась. Он просил меня ускорить процесс сортировки древностей, потому что Левент уже нашел для них два канала сбыта: «Один в Стамбуле, второй – в Лондоне. Покупатели к нам в очередь выстраиваются!»

Я торопился вернуться и позвонить Брюно с подробным отчетом (рассказать о вертолете и французах, тренирующихся в лагере тунисцев), но потерял немерено времени на пограничном контроле в Рас-Джедире, где, как обычно, оставил свою машину. Из-за общей нервозности обстановки на таможне появились тунисские военные и всех, кто перемещался через границу, подвергали двойной проверке. Один из них сказал мне, что накануне какой-то террорист расстрелял на пляже два десятка английских туристов. Dolce vita закончилась.

До дома я добрался на рассвете и застал рыбаков, отправлявшихся на утреннюю ловлю. Я спешил, полагая, что Рим еще спит и я успею приготовить ей завтрак: свежезаваренный чай и яичницу из двух яиц. Но, едва ступив на плиточный пол в прихожей, я отшатнулся. На белой стене, между гравюрами с изображением древнего Карфагена, была прибита крупная обезглавленная крыса. Ее раздавленная каблуком голова валялась на полу в липкой кровавой каше. На той же стене краснела выведенная большими буквами надпись: «ФРАНЦУЗСКАЯ КРЫСА! ВАЛИ ОТСЮДА!»

3

Валлетта, Мальта

Со дня приезда на Мальту Брюно не переставал винить себя за то, что позволил Гарри вернуться в Торбей. Ему несколько раз звонил Нгуен, подтвердивший, что видел, хоть и издали, паренька, и тот был цел и невредим.

– Он не такой слабак, как ты думаешь!

– Смеешься? А попытка самоубийства?

– Вот именно! Все это осталось в прошлом.

Никаких новых сведений он не добыл. Встретился с мальтийскими коллегами, в интернет-кафе неподалеку от обоих лагерей беженцев побеседовал с сомалийцами, пригласил Эмму Сен-Ком, с которой случайно столкнулся на Рипаблик-стрит, на обед. Мальтийцы повторили ему то же, что говорили и раньше. Сомалийцы держались настороже и лишнего не болтали. Что до Эммы…

Она старательно играла роль студентки, счастливой тем, что получила возможность пройти «потрясающе интересную» стажировку. Ей как раз принесли блюдо канноли, когда Брюно задал ей мучивший его вопрос:

– Не могли бы вы сказать мне, зачем ездили с Левентом в Стамбул?

Она неторопливо прожевала и проглотила свой десерт и лишь потом ответила:

– Не знала, что вы из полиции нравов.

Она смотрела на него с насмешкой. Час спустя они все еще сидели за столиком в опустевшем ресторане. Допивая очередную чашку эспрессо, она завершала свой рассказ.

Она занималась проституцией с шестнадцати лет (начала еще в Ренне, когда училась в лицее). Родители ни о чем не догадывались, и она никогда – «слышите, никогда!» – не испытывала никаких угрызений совести.

– Я терпеть не могу сидеть без денег.

– У тебя когда-нибудь возникали хоть какие-нибудь чувства к мужчинам, с которыми ты спала?

– Мы что, перешли на «ты»? Ладно. Нет, никогда. Я трусь своим телом об их тела и массирую их отросток руками, губами, грудью и задницей. Это все. Уходя, они платят мне за оказанную услугу. Все вокруг спят со всеми. Я – нет. Я выбираю себе партнеров. Мне нужна финансовая независимость, и поначалу я занималась домашней уборкой. Но однажды решила бросить пылесосить. Ничего неприятного в этом нет. У меня есть тайная жизнь, ну и что? Я иногда ощущаю себя подпольщицей… Кстати, почему я все это тебе рассказываю?

– Потому что я из полиции, и это не беседа, а допрос.

– Не понимаю, что на вас всех нашло. Только вчера Рифат задавал мне те же вопросы.

– Что ты ему ответила?

– Ничего.

Несмотря на жару, ее обнаженные руки и лицо казались высеченными из прохладного мрамора. Слова, которые она произносила, словно не имели к ней никакого отношения – во всяком случае, ничего для нее не значили. По поводу Левента она тоже не сказала ничего существенного – разве что отметила, что он в нее влюблен и она собирается поднять цену.

Даже из Валлетты он продолжал шпионить за айфоном жены, но использовал не профессиональное оборудование, а специальную программу для мобильных устройств, свободно продающуюся в салонах связи. Он прекрасно понимал, насколько глупо себя ведет, но испытывал непреодолимую потребность чувствовать ее пульс. Знать, где она и чем занимается. Бесцеремонная слежка за перепиской Мари-Элен давала ему ощущение, что между ними еще сохраняется хоть какая-то связь.

В последние недели он заметил, что тональность сообщений, которыми она обменивалась с любовником, изменилась. В них становилось все меньше секса и все больше прозы жизни. Рутина повседневности брала свое.

Этим утром она интересовалась у него, что он думает по поводу старшей дочки, Алисы, которая заявила, что хочет креститься.

«Она спрашивает об этом не меня, а его.

Мои дочери отдаляются от меня, мы становимся чужими. Они взрослеют, обретают собственную личность, меняются и постепенно забывают меня. Я больше ничего о них не знаю. Гарри ближе мне, чем родные дети. Как бы мне хотелось снова, как раньше, проверять у них уроки, помогать им в учебе, водить их на занятия музыкой и на гимнастику. Но я не в состоянии сказать им ни слова. И что это за история с крещением? Алисе скоро тринадцать. Ни Мари-Элен, ни я давным-давно не заглядывали в церковь. Сколько было Эмме, когда она начала заниматься проституцией? Шестнадцать лет. Что будет делать Алиса через три года?»

Его размышления прервал телефонный звонок.

– Говорит отец Питер. Мы не могли бы с вами встретиться? Дело довольно срочное…

– Сегодня утром, готовясь к мессе, я вспомнил одну деталь, которую чуть не упустил из вида.

– Я вас слушаю.

– Возможно, это совершенно не важно, но все же… Итак, в тот день, когда я нашел в больничной палате тело убитого мальчика, я видел, как из дверей «Матер Деи» выбежал какой-то мужчина, сел в машину и быстро уехал…

– Номер вы, конечно, не запомнили?

– Это был «ренджровер» старой модели, шоколадного цвета, довольно потрепанный. Номер МАТ 2 11.

– Для человека, который ничего не помнит…

– Дело в том, что сегодня утром я искал в Евангелии от Матфея отрывок про волхвов, которые приходят к только что родившей Марии и приносят младенцу дары – ладан, смирну и золото. Этот евангельский стих обозначается как Мат. 2: 11. Вот почему я вспомнил про ту машину…

Полчаса спустя полицейский и иезуит уже входили в здание Министерства внутренних дел, где нос к носу столкнулись с шефом полиции, гигантом двух метров ростом, чрезвычайно популярным на острове по причине своих габаритов (он не помещался ни в один полицейский автомобиль) и своей ложной скромности. Один телефонный звонок – и шеф полиции назвал своему французскому коллеге имя и адрес владельца «ренджровера». Им оказался Луи Камилльери, рыбак из Марсашлокка, живущий на побережье в уединенно стоящем доме.

Отец Питер отличался нервной манерой вождения, плохо сочетавшейся с его пасторской невозмутимостью. Они свернули на пустынную дорогу, вдоль которой тянулись ангары бывшей британской военной базы, преобразованные в здания сельскохозяйственного назначения. Дорога, резко вильнув в сторону, пошла петлять по ландам, пока не спустилась к самому побережью. В лицо Брюно ударил яркий свет, отраженный бескрайним морем.

– Прямо напротив нас, – сказал священник, замедляя ход, чтобы пропустить встречную машину, – Ливия и Тунис. А дальше, за ними – Сахара.

– Вы видели водителя машины, которая только что проехала мимо? – не слушая его, спросил Брюно.

– Нет, меня слепило солнце, и я смотрел на дорогу.

– Мне показалось, что это дипломат, исполняющий обязанности французского посла.

Дом рыбака притулился на месте заброшенного песчаного карьера, у основания мыса, вдающегося в море. К распахнутой калитке вела неровная каменистая дорога длиной не меньше двух километров.

– Понятно, почему он ездит на «ренджровере». Попробуй выберись из этой дыры.

Отец Питер, безуспешно поискав тень, припарковал машину на солнцепеке. Дальше они пошли пешком. По обочинам дороги росли кактусы. Священник в своем церковном облачении шагал быстро, несмотря на палящий зной. И небо, и землю заливал слепящий белый свет. Стоял полдень, и в воздухе не ощущалось ни дуновения ветерка. Им навстречу выползли собаки, слишком измученные жарой, чтобы залаять.

Как и во всех мальтийских домах, здесь был балкон. Сам дом, весьма скромных размеров, приютился под скалистым обрывом. Вокруг расстилались полосы иссушенной земли. Участок ограждала невысокая каменная стена. Суровую красоту пейзажа оживляла лишь серебристая листва оливковых деревьев.

– Настоящая пустыня! – воскликнул Брюно.

– Летом – да, похоже на пустыню. Но весной все эти клочки земли возделывают.

За домом располагался бассейн, а на его бортике спала, лежа на животе, женщина. Абсолютно голая, если не считать солнечных очков. В верхней части правой ягодицы у нее была татуировка в виде небольшой свастики. Священник положил руку на плечо Брюно, остановившись на приличном расстоянии, и покашлял, привлекая к себе внимание. Женщина поднялась и завернулась в полотенце.

– Простите, не слышала, как вы подошли. Кого-нибудь ищете, святой отец?

– Извините, что потревожили ваш сон. Мы хотели бы поговорить с Луи Камилльери.

– Он позавчера вечером ушел на лодке в море. Должен скоро вернуться. Я сама его жду. Но давайте зайдем в дом, не стоять же на солнце.

Она провела их в большую комнату с включенным кондиционером и ушла одеться.

– Вы знакомы с этим Камилльери? – спросил Брюно, оглядывая комнату. Минимум современной мебели, похоже итальянской. На стенах – яркие пятна восточных ковров ручной работы. За стеклянной дверью – море.

– Видите ли, на Мальте все всех более или менее знают, – ответил священник. – Возможно, он учился у меня, когда я преподавал в колледже Святого Алоизия.

– А женщину?

Отец Питер закатил глаза:

– В первый раз вижу. И никогда о ней не слышал.

– Заметили у нее…

– Подозреваю, вы умираете от жажды! – Она вошла с кувшином лимонада и тремя стаканами. В ее речи угадывался легкий немецкий акцент. Она успела надеть короткое желтое платье с голыми плечами, подчеркивавшее ее атласный загар и открывавшее бесконечно длинные ноги. Брюно сидел в кресле, истекая потом. Он устал от этой жары, а вид белокурой сирены выводил его из равновесия. «Женщины этого острова не перестают меня изумлять. Никогда бы не подумал, что у рыбака может быть такая жена. Я привык к женам рыбаков с острова Сен, всегда одетым в черное». Он помимо своей воли вздохнул, представился и без всякого воодушевления сказал:

– Мы ищем информацию о подпольном иммигранте, который на прошлой неделе умер в больнице.

– Бедные люди, какой ужас им приходится переживать! Луи иногда рассказывает мне, с чем встречается в море. Разумеется, мы не можем приютить их всех, правда, святой отец? Но при чем тут мой муж?

– У нас есть данные, что он ездил в больницу «Матер Деи». Он мог бы кое-что нам сообщить.

– Я знаю, что у него есть престарелая тетка, она лежит в больнице. Раз в неделю он обязательно ее навещает.

– Ваш муж выходит в море каждый день?

– По возможности, да. Для него это не только работа, но и страсть. Кроме того, у нас своя фирма по вторичной переработке металлолома в Бланьяке, это под Тулузой. Он без конца туда мотается. Я вижу его гораздо реже, чем мне хотелось бы.

Брюно и отец Питер простились с хозяйкой дома, оставив ей свои номера телефонов.

– Простите, я не представилась. Меня зовут Мерседес. Знаю, с моим акцентом это звучит дико.

– Вы уроженка Мальты?

– Мой отец до пенсии работал в местном аэропорту как представитель «Люфтганзы», а потом вернулся в Шварцвальд. Но моя бабушка поселилась на острове сразу после войны.

– Еще один вопрос. До нас к вам кто-нибудь заходил?

– Нет. Никого не было. Слава богу. Мне и так неловко, что вы застали меня в костюме Евы – ведь это так называется, святой отец? Ой, я же не угостила вас чипсами! А может, хотите маслин? У нас свои, из сада. Все французы любят маленькие маслины…

Вечером Мерседес позвонила отцу Питеру. Она рыдала. Ни о костюме Евы, ни о маленьких маслинах больше не было и речи. Лодку ее мужа обнаружили дрейфующей возле скалистого острова Фильфла. Пустую. На следующее утро полиция передала Брюно запрашиваемые им сведения. Луи Камилльери, 52 лет, профессиональный рыбак. Подозревался в незаконной ловле тунца (после выборов дело против него закрыли). Занимался мелким предпринимательством, представлял, подобно многим мальтийцам, сразу несколько компаний; на протяжении двух лет сотрудничал с итальянской дизайнерской фирмой; заработанные деньги вложил в бизнес по вторичной переработке металла и утилизации старых автомобилей во Франции. Сожительствует с Мерседес Бауманн, 31 года, немкой по национальности, бывшей манекенщицей, в настоящее время не работающей.