3

Вилла «Тамариск», Ла-Марса, Тунис

Меня зовут Себастьен Гримо. Я археолог, но в настоящий момент держусь от раскопок на некотором расстоянии. В начале зимы меня посетил гость – сын турецкого офицера, который в прошлом, когда я раскапывал Эфес, оказывал мне помощь. Именно он, сам о том не подозревая, побудил меня вернуться к моим дневниковым записям.

Я познакомился с этим офицером в начале 1980-х, в аэропорту Стамбула. Он летел в отпуск на озеро Туз, где его уже ждала семья. По причинам, о которых я забыл, расписание полетов было нарушено. Многие рейсы, в том числе наш, отправлялись с пятичасовым опозданием. Мы разговорились, и он мне понравился, несмотря на отсутствие с моей стороны симпатии к режиму, которому он служил.

Я наблюдаю за себе подобными, задаю им вопросы, выслушиваю ответы и только потом позволяю себе о них судить. Долгое время этот мудрый подход был лишь следствием моей робости. В юности я отличался замкнутостью и вел себя слишком пассивно, чтобы даже члены моей семьи проявляли ко мне интерес. Окружающие считали меня несговорчивым. Позже меня обвиняли в снобизме. На самом деле я, словно в спячке, существовал в коконе собственного детства, просыпаясь лишь перед зеркальной поверхностью залитых дождем полей, где я искал осколки кремня и наконечники стрел, или в узких проходах, ведущих в гробницы долины Пти-Морена, и в пещерах у подножия какого-нибудь холма, мало посещаемых туристами.

Вопросы, которые я не смел задавать своим современникам, родным или друзьям, я задавал незнакомцам, несколько тысяч лет назад прорывшим оленьим рогом в толще известняка кремневые колодцы.

Постоянные беседы с мертвецами помогли мне приобщиться к изнурительной сложности живых. К счастью, я довольно поздно открыл для себя фразу Шекспира, которая задним числом смутила мой ум: «Сна не тревожь костей моих, / Будь проклят тот, кто тронет их!». Прочитай я ее раньше, боюсь, моя жизнь сложилась бы иначе.

В пору моего знакомства с Демиром аэропорт Стамбула отличался скромными размерами, несмотря на значительную международную активность. В терминале, где нам предложили ждать своего рейса, царил натуральный бардак. Мест для сидения на всех не хватало, и многие пассажиры устроились прямо на полу или притулились на своих чемоданах. Американцы, немцы, турецкие бизнесмены… Центр зала занимала небольшая тесная группа болгарских мусульман, судя по всему изгнанных из родной страны, – они вповалку лежали на груде разномастных и кое-как перевязанных бечевкой сумок, от которых отчетливо несло козлом.

В конце концов появились официанты в фесках и национальных жилетах, которые разносили чай и большие подносы с холодным йогуртом. Я доедал свой, когда на меня из-за плеча покосился сосед. Грустно покачав головой, он достал из сумки фляжку с виски и протянул мне картонный стаканчик. Я не стал отказываться, и он представился: «Полковник Демир». Мне бы и в голову не пришло, что этот любезный и довольно небрежно одетый мужчина, свободно говорящий по-французски, принадлежит к членам хунты, правившей тогда в Анкаре.

Впоследствии он познакомил меня со своей семьей и часто приезжал с детьми, в том числе с Левентом (у меня до сих пор звучит в ушах его смех), ко мне на раскопки, которые стали возможны во многом благодаря тому, что он помог мне преодолеть нерасторопность и бюрократизм турецкого Отдела древностей. Он распахнул перед нами столько дверей, что я с молчаливого согласия своих начальников подарил ему римский бюст эпохи поздней античности – копию знаменитого изваяния. Мы долго поддерживали связь, пока не потеряли друг друга из вида.

Как же я был изумлен, когда несколько месяцев назад ко мне пришел его сын. Рим, которая живет у меня, сказала, что меня желает видеть некий месье Демир, и я вскрикнул от удивления. Демир! Увидев его, я на пару мгновений поверил, что передо мной его отец. Та же пористая кожа, та же короткая стрижка, такие же мокасины марки «Тимберленд» (я тут же подумал, что он унаследовал вашингтонские контакты своего отца), тот же тембр голоса.

– Как же ты меня нашел? Ты из Стамбула? И приехал, чтобы со мной повидаться?

Но он приехал не из Турции, а из Ливии. Обо мне ему рассказали ливийские археологи; они же сообщили ему, что я живу здесь, неподалеку от Туниса.

– Ты прямо из Бенгази? На машине?

– Я выехал вчера вечером. Дорога была свободна, и на границе никакие дураки меня не задерживали…

Я понял, что с порога о цели своего визита он мне не расскажет.

Я повел его обедать на открытую всем ветрам террасу припортового ресторана. Мы выпили графин белого вина, ели сырое филе сардин. Я полностью сосредоточился на еде, ожидая, когда он расслабится. Белоснежное мясо сардин отливало голубым перламутром. Когда я заказал кофе и попросил принести счет, мне показалось, что он готов к откровенности, но он решился на нее лишь поздно вечером, упомянув ситуацию в Ливии, где он часто бывал.

– Государства больше не существует. Институты не работают. Идет гражданская война…

– Контроль над страной пытаются взять исламисты.

– Мое правительство пытается способствовать стабилизации положения в регионе. Как вам известно, есть группировки, которые занимаются истреблением национального достояния. Разрушены мечети в старой части Триполи, памятники в двух уникальных древнеримских поселениях, пережившие почти все невзгоды…

– Так чего ты хочешь от меня?

– Некоторые ливийские руководители считают, что лучше вывезти из страны определенное количество этих сокровищ, чем позволить их уничтожить.

Я все понял. Левент был достойным сыном своего отца.

Одним из главных финансовых источников исламистам Ирака и Сирии служила – наряду с нефтью – незаконная торговля древностями. То, чего они не разрушали, выставлялось на продажу. Левент явился ко мне как к эксперту с предложением помочь ему наладить такую же сеть в Ливии. Я попросил его дать мне немного времени на размышление и организовать несколько предварительных встреч с заинтересованными лицами. Рим приготовила ему гостевую спальню, и на следующее утро он с нами простился.

Левент постучался ко мне в дверь в поворотный момент моей жизни. Чеки, которые я в последние три года получал от моего издателя, ускорили мое отдаление от Национального центра научных исследований и позволили мне отказаться от двух-трех срочных археологических проектов, хотя на протяжении последних двадцати лет я каждую зиму проводил на раскопках, обычно вдали от места своего постоянного обитания. Неожиданный успех книги об Александре Македонском необратимо изменил течение моих дней.

В основу книги «Александр», написанной по заказу издательства научной литературы с улицы Эколь, легли мои очень давние заметки. Небольшая по объему, она состояла из дневниковых записей, сделанных мной во время раскопок, моих собственных размышлений и цитат из греческих, персидских и арабских историков. Обычно такие книги расходятся тиражом не больше трехсот экземпляров. Но одна радиостанция предложила мне написать по ее материалам короткие семиминутные «рассказики», которые все лето транслировала в ежедневном режиме. В результате тираж взлетел до небес, книгу сметали с полок магазинов, она вышла в карманном издании и так же быстро раскупалась, ее перевели на другие языки.

Я недолго колебался. Моя мать недавно умерла, и я запер ее дом и выставил его на продажу. Моя страна начала меня утомлять, как и мои современники. Им каким-то удивительным образом удавалось сочетать в себе подавленность и спесь, не говоря уже о вере посредственным политиканам. Меня не покидало ощущение, что мир, в котором я вырос, – со своими незыблемыми устоями и так называемыми нравами, то есть со всем тем, что раньше вызывало во мне отвращение, – что этот мир исчезает у меня на глазах. И мне порой было его жалко.

Моя «научная» карьера клонилась к закату. Я повернулся спиной к копателям могил, добровольно приблизился к гильотине пенсии и перебрался сюда.

Если уж тебе суждено провести жизнь среди развалин, пусть это будут твои собственные.

Я купил в Ла-Марсе, близ Туниса, виллу «Тамариск». Неподалеку от побережья, в той промежуточной зоне, что пунктиром огибает все Средиземное море и отделяет деньги от нищеты. А прошлое – от настоящего. «Где я смогу почувствовать себя дома?» – вопрошал Ницше. Здесь, в этой огромной мавританской хибаре, малость грязноватой и сырой в зимние месяцы, я впервые почувствовал себя дома.

Мне шестьдесят два года. Я среднего роста, худощав, черноволос, все еще достаточно энергичен, я ем, пью, способен заниматься сексом, и в моей щетине проглядывает всего несколько седых волосков. Я решил, что свой новый возрастной сезон проведу на этих тунисских землях. «Новый или последний?» – спросил меня Левент, унаследовавший от отца и чувство юмора.

Снаружи мой дом выглядит неказисто – никакого сравнения с соседними патрицианскими виллами, со всех сторон окруженными зарослями бугенвиллей и охраняемыми людьми в черном, не выпускающими из уха наушника для круглосуточной связи с хозяином. Одним словом, ничего выдающегося, хотя облупленный фасад вовсе не лишен элегантности: на нем черной смолой выведено категоричное: «БЕН АЛИ! ВАЛИ ПОДАЛЬШЕ!» К порту спускается пустырь, царство худосочных кошек, загаженный мусором и заваленный плавником. Я поддерживаю дом в относительно приличном состоянии. Тунисские мастера сделали мне ремонт. Я не поскупился и обставил дом удобной мебелью, хоть и без излишеств.

Из спальни на втором этаже я могу наблюдать за передвижениями своего соседа. Он живет рыбалкой и огородом. Мотор его лодки служит мне будильником. Через несколько недель после того, как я здесь обосновался, у меня поселилась Рим. Как все молодые, предоставленные самим себе, просыпается она поздно. Все утро в моем распоряжении, и я пишу.