ПРОЛОГ
Карьера Димы Горина
— Я теперь часто вспоминаю это шоссе, — сказал Пашка. — Будто есть какая-то связь… Шоссе было анизотропное, как история. Назад идти нельзя. А он пошел. И наткнулся на прикованный скелет.
А. и Б. Стругацкие. Трудно быть богом
Я за то, чтобы у каждого жителя Советского Союза был автомобиль. Личный, либо взятый на прокат. Это капиталистические страны и города задыхаются от бесконечных пробок, а в нашей стране места хватит всем — и автомобилистам, и пешеходам. Тем более, что пешеходов надо любить. Ведь они, хоть и большая (пока), но в исторической перспективе — исчезающая часть человечества. Ибо нет такого пешехода, который не мечтает обзавестись железным конем.
Я двигался к месту своего назначения, и подобные мысли привычно мелькали в голове, как дорожные знаки, когда из леса на обочину шоссе вышли двое, и один из них, в длинном черном плаще с накинутым от моросящего дождя капюшоном, поднял руку, голосуя проносящимся мимо машинам. Разглядеть их лиц в близких сумерках было невозможно, но нечто в их фигурах мне понравилось. Основательность, что ли. А может спокойствие, с каким они воспринимали тот факт, что возвращающиеся с дач автомобили не имели свободных мест для еще двоих.
У меня места имелись. Зойка решила поехать в город с утра на электричке, дачного барахла оказалось не много, поэтому я съехал на обочину чуть впереди голосующих и подождал, пока они подхватят ведра и лукошки и столь же основательно и спокойно подойдут к машине.
Тот, который был в накинутом капюшоне, приоткрыл дверцу, просунулся внутрь и спросил:
— Извините, товарищ, до развилки не подбросите?
— Забирайтесь, — кивнул я, — один вперед, другой назад, только барахло там подвиньте.
— Благодетель! — На заднее сидение втиснулся толстячок в клетчатой кепке. Капли дождя стекали по щетинистым щекам. — Я же говорил, Григорий, дальше надо выходить, дальше! Кстати, Панкрат, — и он сунул мне пухлую ладошку, у которой оказалось на удивление крепкое рукопожатие.
— Кстати, Григорий, — сказал севший рядом со мной Григорий, в отличие от своего товарища худощавый, черноглазый и горбоносый. Ни дать, ни взять — гость с юга. — В следующий раз сам будешь за маршрутом следить, — обернулся он к Панкрату.
— Я не могу следить за маршрутом, когда собираю грибы, — возразил сзади Панкрат и просунул между нами огромную корзину, набитую грибами с редкими вкраплениями жухлой листвы. — Я увлекаюсь. И вообще, если бы не я, таких красавцев тебе ни в жизнь не найти.
— Кстати, Дима, — сообщил я попутчикам и тронул автомобиль. Старенькая «Волга», ГАЗ-21, наследие отца, реанимированное неимоверными усилиями всего нашего гаражного кооператива, недовольно урча от прибавки груза вновь покатила по шоссе. — И, кстати, что за развилку вы имели в виду?
— Очень приятно, Дима, — сказал Григорий. — Тут недалеко, я покажу. Не хотелось вас беспокоить, честное слово. Но так получилось — мы не одни в лес выехали, а всей лабораторией, на автобусе. Там, наверное, уже собрались, только нас ждут. Если бы не Панкрат…
— Если бы не Панкрат, ты бы только мухоморов насобирал, — пробурчал толстячок. — Тебя весь научный коллектив поднял бы на смех.
— Научный коллектив, товарищ Панкрат, отличается особой тактичностью, — хладнокровно сообщил Григорий. — Главное в тихой охоте — не результат, а участие.
— Вот и славно. Значит, грибы я беру себе.
— Если они беспокоятся, можно позвонить, — прервал я пикировку новых попутчиков. — У вас есть телефон?
— Хм… — Григорий посмотрел на меня, потом повернулся к Панкрату, будто собираясь что-то спросить у того. Но толстячок воскликнул:
— Даже и не спрашивай!
— Нет, позвонить мы не можем, — Григорий сел ровно. — Наверное, это было бы любопытно. Лес, бездорожье и телефонная будка. И звонок, — он хмыкнул, покопался в кармане, но вместо ожидаемого мною мобильника достал пачку сигарет.
— И мне, — толстячок подался вперед, протянул руку. Григорий вложил в страждующую пятерню сигарету.
— Будете дымить, Дмитрий?
Спрашивать меня можно ли курить Григорию в голову не пришло. Будь здесь Зойка, она бы немедленно вспыхнула от подобной бесцеремонности и прочла большую лекцию о вреде пассивного курения и о том, как капля никотина убивает не только ни в чем не повинную лошадь, но и начисто отбивает у курящего заботу о ближнем и чувство такта.
— Нет, не курю, — сказал я, но попутчики намека не поняли и с видимым наслаждением закурили, приоткрыв окна.
— Вот так, дышишь, дышишь лесной свежестью и до того надышишься, голова болеть начинает, — сказал Григорий.
— Ничего, завтра пройдет, — хихикнул Панкрат. — Вы все сроки нарушили, Зевс рвет и мечет. Молнии. И в каждой молнии — крик души: доколе?
— Дотоле, — Григорий положил пачку сигарет на приборную панель. — На то он и Зевс — рвать и метать. Но пока аппаратура не даст гарантированно заданную точность, акт не подпишу.
— Подпишешь, — сказал Панкрат. — Шеф заставит. А потом будете еще полгода по башне Цандера вверх и вниз кататься, отлаживать калибровку.
У меня возникло странное ощущение. Я не понимал о чем они говорили, хотя можно предположить речь шла о какой-то исследовательской лаборатории, близкой сдаче важного проекта и связанными с этими треволнениями. Обычное дело. Но нечто в их разговоре царапало, беспокоило, раздражало.
— Вы простите нас, мы о своем, — вдруг сказал Панкрат, словно почувствовав мое состояние. — Но тут такое дело, понимаете?
— Понимаю, — согласился я. — Наука. Такое дело.
— А вы, простите, по какой части? — поинтересовался Григорий.
— По банковской, — сказал я. — Считаю деньги и, по большей части, не свои.
— В сберкассе, значит, работаете, — протянул Панкрат, как мне показалось с искренним сочувствием. — Счеты, железный «Феликс», нарукавники.
Странные у него представления о современных банковских служащих, мелькнуло у меня. Но возражать не стал. Дух офисного прозябания передан безукоризненно. Однако Григорий тоже что-то почувствовал.
— Все работы хороши, — сказал он. — Выбирай на вкус. У нас ведь не медом все намазано. Порой в такую глушь сошлют, хоть волком вой. Позавидуешь даже работникам сберегательной кассы… — тут он сообразил, что вновь невольно поддел меня. — Простите, право. Я не хотел.
— А кем вы мечтали стать в детстве? — опять встрял Панкрат. Моя профессия не давала ему покоя. Похоже, он искренне не понимал, как подобным можно заниматься. — Не в банке же работать?
— Нет, не в банке, — усмехнулся я. Но отвечать не торопился. Задумался. А кем, действительно?
Астрономом? Да, было дело. Книжки читал про космос. Фантастику глотал. В бинокль на Луну и звезды смотрел. Но все как-то несерьезно, все равно. Страсти не было, что ли? Странно устроена жизнь — мечтаем об одном, а делаем совершенно другое. Кто в детстве мечтал стать уборщицей? Или золотарем?
Словно угадав мои мысли, Григорий покачал головой:
— Ну, Панкрат, не максимизируй. Мало ли кто кем мечтал стать? На то они и мечты, чтобы не исполняться.
— Не суди по себе, — обиделся толстячок. — Вот я, например. Кем хотел, тем и стал.
— Инженером лифтов? — хмыкнул Григорий. — Однако…
— Космонавтом, — буркнул Панкрат.
— Вы — космонавт? — Я недоверчиво посмотрел в зеркало заднего вида. Панкрат поморщился.
— Не слушайте вы его, — сказал Григорий. — Лифтовое хозяйство — это еще не космонавтики. Как и собаководство.
— При чем тут собаководство? — не понял Панкрат.
— Ну, Белка со Стрелкой в космос летали?
— Летали.
— Вот, — веско сказал Григорий и постучал по пачке сигарет. Только теперь я обратил внимание на изображенную на ней собачью голову. Сигареты «Друг». Красная картонная коробочка, а не бумажная пачка в целлофане.
— Так что, по-твоему моряком может считаться только тот, кто пересек Атлантику под парусом, а кто переплыл ее на теплоходе вовсе и не моряк?
— Неточная аналогия, — возразил Григорий. — Не переплыл на теплоходе, а пересек на самолете. Ту сто сорок четыре.
Панкрат помолчал. Видно было — крыть ему нечем.
— А вообще, Дима, не переживайте, — неожиданно сказал Григорий. — Если работа нравится, так тому и быть. Надо ведь кому-то и в сберкассе пребывать… — последнее слово он сказал так невнятно, что мне послышалось «прозябать». Все же эти странные ребята меня искренне жалели.
Вот и Зойка об этом пилила. В том смысле, не надо, мол, прозябать, а надо себя показать. Проявить в полный рост. Добиться повышения. Перевода в головной офис. А там… что там она не говорила, только глаза закатывала. А мне в голову немедленно проникала крамольная мысль — как хорошо, что мы не женаты. Одно дело — товарищеский совет, и совсем другое — совет супруги. Я ей даже боюсь про свой прокол говорить, когда столь досадно ошибся в расчете приехавшего из тайги парня. Он на всю бригаду деньги получал, а тут — конец дня, и не просто дня, конец рабочей недели, завтра воскресенье, все расслаблены и предвкушают. По-хорошему следовало его завернуть, приходите завтра, мол. Точнее — послезавтра. Но незадолго до его появления в офисе у меня состоялся разговор с начальником, в котором тот намекнул — на меня имеются серьезные виды, вот я и размяк душой и сердцем. А заодно и разумом. Обсчитался и выдал лишнего. Хорошо, парень честный попался — пришлось слать в тайгу телеграмму с просьбой вернуть часть нажитого непосильным трудом дровосеков. Иначе пришлось самому туда тащиться. В глушь. В тайгу. Но после этого случая намеки со стороны начальства пресеклись. Наверное, передумали. Пока.
А что случилось, если бы действительно пришлось тащиться в тайгу?
— Здесь, — сказал Григорий, но, задумавшись, я проехал еще и только затем остановился на обочине.
— Извините, — сказал я, осматриваясь. — Не замечал раньше здесь развилку. И указателей нет…
— Ничего страшного, — весело запыхтел Панкрат, — вы нас здорово выручили! И… э-э-э… рубль совать вам как-то неудобно…
— Вы это прекратите, — сказал я как можно строже, — я не из-за денег.
— По зову сердца, — сказал Григорий. Серьезно сказал, без намека на насмешку.
— Точно.
Они выбрались из машины, причем Панкрат возился долго, собирая выпавшие из лукошек грибы, и неторопливо пошли в сторону дороги, которая ответвлялась от шоссе и скрывалась в густом лесу. Сквозь морось и сумрак я видел стоящий автобус, ярко освещенный изнутри, словно в салоне установлены мощные лампы.
Странно, но я и впрямь не помнил этой развилки, хотя давно езжу по шоссе на дачу и в город. Впрочем, чаще всего я это делаю, когда на соседнем сиденье сидит Зойка и треплется. И не только треплется, но и спрашивает о том, о чем только что трепалась:
— Ты как думаешь? А твое мнение?
Причем, мое мнение и мои думы ее действительно интересуют. Даже не знаю — хорошо это или плохо. По моему мнению и по моим думам все Зойкины проблемы яйца выеденного не стоят, но ведь так не скажешь. Обидится. Надуется. Отвернется, замолчит, будет смотреть в окно и водить пальчиком по стеклу. Ни дать, ни взять, великовозрастный ребенок.
Я включил навигатор. Сигнал принимался уверенно. Местоположение машины — желтый треугольник. И никаких развилок. Прямое шоссе до самого города. Какие-то грунтовки, ведущие к далеким деревням и селам, что темнеют среди полей и холмов, поросших редкими перелесками, имеются, отмечены тонкими извилистыми линиями, а ответвления асфальтовой дороги от магистрали нет. Вот хоть тресни. Я зачем-то постучал ногтем по экранчику. Будто взывал к совести навигатора и заложенной в нем информации.
Ну, бывает. Верь, как говорится, глазам своим, а не навигатору. Автобус тем временем тронулся с места и неторопливо покатил по дороге, и только теперь я понял что это ЛАЗ-695, редкий зверь в наших временах. В нем все также ярко горел свет, виднелись силуэты людей. Где среди них и мои случайные попутчики — Григорий и Панкрат. Странные попутчики, надо сказать.
А ведь я так и не понял, чем они занимаются. Какие-то научные работники. Или инженеры. А может и то, и другое — научные инженеры. О чем они говорили? О космосе. И еще, почему-то, о лифтах. Какая тут связь? Хотя, если пофантазировать, то прямая. На чем космонавты поднимаются в ракету? На лифте!
Да-а. Я рассеянно взял коробку сигарет «Друг», повертел ее. На обратной стороне нашлась дата выпуска. И цена.
1967 год.
Табачная фабрика им. Клары Цеткин, Ленинград.
Цена 30 коп.
Раритет. И зачем Григорий таскал ее с собой? А потом от щедрот душевных забыл здесь?
Коробка не выглядела старой. Наоборот, она будто вчера сошла с конвейера, или что там у них, табачной фабрики им. Клары Цеткин в Ленинграде. Словно путешественник во времени купил ее сегодня утром в табачном киоске на Невском проспекте, а сегодня вечером, сорок лет спустя, в другом мире и практически в другой стране оставил в качестве сувенира подбросившему до развилки водителю на древней «Волге». Кстати, тоже прикатившей из тех времен. Только не с помощью машины времени, а так, своим ходом.
Потом в голову пришла совсем дурацкая мысль: что случилось со мной и моей карьерой, если бы все же поехал в Сибирь, в тайгу, искать того парня со странной фамилией Дробот, дабы вернуть денежный излишек, который я ему ошибочно насчитал? Вдруг мне бы там понравилось? В суровом краю непуганных медведей.
Тоже ведь развилка.
Которой я не воспользовался.
Пропустил. Проехал мимо.
Я включил заднюю передачу и медленно двинулся к повороту на дорогу, по которой укатил ЛАЗ. Вырулил на развилку, включил поворотник, но все еще не решался нажать педаль газа. Пощупал внутренний карман, где лежал телефон. Что-то ведь и про телефон говорили… как-то странно они отреагировали…
Позвонить Зойке? Сказать — так и так, собираюсь исследовать загадочную дорогу, которая ведет непонятно куда. На что Зойка начнет немедленно допытываться и выяснять в мельчайших подробностях — что произошло? И мне придется давать ей отчет в мельчайших подробностях. Процедура, по опыту знаю, изнурительная. Имелся у нее дар вытягивать из меня вместе с информацией жизненные соки.
Да и что там могло быть? Даже смешно. Какой-нибудь маленький городишко, сколок когда-то могучего архипелага литерных городов, в которых ковались щит и меч Отчизны. Я даже припоминал, будто кто-то о чем-то таком говорил. Мало ли подобных городков разбросано по просторам страны?
Пока я раздумывал, «Волга» уже катила по асфальтовой двуполосной дороге вслед за уехавшим ЛАЗом, в котором находились и двое моих знакомцев, наверняка обсуждавшими странную и непонятную мне связь между космосом и лифтовым хозяйством.
— Так тому и бывать, — сказал я сам себе. Никому звонить не буду. Сделаю хоть раз в жизни непредсказуемый даже для самого себя поступок. Не бог весть, конечно, поступок — вместо возвращения в город предпринять вояж по местам оборонной и научной славы, да еще на ночь глядя. Это когда домой вернусь?
— Плевать, — сказал я-отчаянный себе-послушному. — Подумаешь, не высплюсь! Первый раз, что ли? А может, наберусь храбрости, и останусь в литерном городке переночевать! А что? Гостиница у них должна быть. Для командировочных. С утреца пройдусь, осмотрю достопримечательности — сталинский классицизм и хрущевские пятиэтажки. Вдруг, и музей сыщется? С образцами этого самого ракетно-ядерного щита.
Я зевнул и особенно остро ощутил окутывающую тишину. Шум двигателя не в счет. Нажал кнопку радио, покрутил настройку.
Радио жизнерадостно сообщило:
— Продолжается визит в нашу страну лидеров кубинской революции Фиделя Кастро и Эрнесто Че Гевары. Премьер-министр Революционного Правительства Республики Куба товарищ Фидель встретил самый теплый прием у строителей Братской ГЭС…
Я с изумлением прослушал эту и другие новости, из которых почерпнул о других ударных стройках Советского Союза, где трудятся бригады коммунистического труда, о засыпаемых в закрома родины миллионах тонн зерна, о гастролях Большого театра в Великобритании, где выступления наших балетных артистов собирают неизменные аншлаги самой прогрессивной общественности этой капиталистической страны.
Станция оказалась незнакомой, да я и не любитель радио. Здесь больше по Зойкиной части — она постоянно что-то выискивает на волнах радиоэфира, в основном сладкозвучное, слюнявое. Новый формат, наверное. Для ностальгирующих по временам Советского Союза. Ретро какое-нибудь ФМ. А что? Забавно. Почему песни шестидесятых не перемежать новостями тех же годов? Вот и посещают СССР лидеры кубинской революции, стартуют в космос героические космонавты, ссыпаются в закрома родины небывалые урожаи целинной пшеницы, встают на путь социализма все новые и новые страны Африки и Азии, освобожденные от оков колониализма.
Тем временем дорога оставалась пустынной. Лес вокруг становился гуще, и меж деревьев не разглядеть покинутую мной магистраль, по которой неслись многочисленные машины, возвращаясь с дач в город. И ни одного указателя. Даже знака. Например, впереди опасный участок. Или обгон запрещен. Нет, ничего. И автобуса не видно, хотя скорость я держал приличную. Приличную для моей «Волги», которая тоже из тех годов, шестидесятых. Чиненная-перечиненная руками деда и отца, верой и правдой стоящая на службе династии Гориных.
Династия, усмехнулся я. Трудовая династия бухгалтеров. Как-то не звучит. И словно в ответ радио разразилось песней о том, что ЛЭП-500 непростая линия. Интересно, а этот Дробот со товарищами тоже какую-то линию тянули? Или газопровод? Или нефтепровод? Вот ведь, не выходит из головы тот случай, вцепился в память как репей, не оторвешь.
Опять моросил дождь. Вяло и неохотно. Будто выполняя наскучившую обязанность. Лишь бы досидеть до конца рабочего дня и отправиться по своим делам. Я включил дворники, сбросил скорость.
И вовремя. За поворотом дороги открылся пост ГИБДД. Да не простой, а со шлагбаумом. Который был, к тому же, опущен.
— Приехали, — пробормотал я. Все же не судьба попасть в загадочный городок, где трудятся Григорий и Панкрат, проектируя лифтовое хозяйство для космических целей.
Пост представлял собой прозрачную будку, вознесенную высоко над землей. В будке горел свет и можно было разглядеть сидящего внутри человека. Инспектора, надо полагать. Вниз вела металлическая лесенка. Трап, поправил я себя. Наверное, надо преспокойно развернуться и ехать обратно, не солоно хлебавши, даже не вступая с дорожным инспектором в роскошь человеческого общения, но мне, почему-то, это показалось невежливым. Следовало испить чашу до дна.
Потому я остановился перед шлагбаумом и стал ждать. Сидящий в будке человек зашевелился, поднялся, облачился в плащ и стал спускаться по трапу. Только теперь я сообразил, что своим нежданным визитом в литерный городок не только прервал сладкий сон человека на посту, но еще заставил выйти из теплой будки под дождь, что наверняка не прибавило ему хорошего настроения.
— Старший лейтенант государственной автоинспекции Кондратий Хват, — представился он и наклонился к опущенному мною окошку. — Здравствуйте!
Имя и фамилия инспектора произвели должное впечатление. Но его «здравствуйте» окончательно выбило из привычной колеи общения с постовыми. И дело не в том, что он сказал, а как он сказал. Тепло и по доброму. Будто не по моей вине ему приходилось мокнуть под дождем.
— Здравствуйте, — сказал я и протянул документы. — Извините за беспокойство, — я решил не уступать Кондратию Хвату в вежливости.
— Ну, что вы, какое беспокойство! Это наша работа. Служба. Долг. Понимаете? — Он перестал разглядывать мои права и посмотрел на меня.
У меня возникло предчувствие — сейчас этот добрейший инспектор выпишет такой штраф, мало не покажется. За что? Мало ли. Нечего сворачивать с привычной магистрали туда, куда не приглашают.
Но инспектор вернул документы, опять наклонился к окну и доверительно поинтересовался:
— Хотите туда проехать? — Для пущей определенности махнул рукой за шлагбаум.
Все во мне взывало сказать: нет, не желаю. Свернул случайно, совершил глупость, и сейчас сделаю разворот на сто восемьдесят и двинусь домой, где ждет ипотечно-уютная квартира, уютная постель и всеми фибрами души любимая служба.
Но тут аккурат над головой наклонившегося инспектора вспыхнул огонек. Потом еще, еще, обозначая прямую линию, уходящую в небо. Наверное, их можно было принять за звезды, если бы не погода. Морось делала огни расплывчатыми, но они становились ярче и ярче, превращаясь в тонкую нить, соединившую землю и небо.
Инспектор тоже обернулся.
— По расписанию, — сообщил он, сверившись с часами. — Башня Цандера в это время маршрутный пропускает. Конечно, не так зрелищно, когда тяжелый состав идет, но впечатляет. Я поэтому люблю вечерние смены. И даже ночные — сидишь, смотришь на эту красоту!
Все же литерный городок, определилась окончательная мысль в ставшей набекрень голове. Секретные испытания сверхсекретного оружия. И тут я. Весь в белом. Пойди докажи, что ты после этого не верблюд, а заурядный банковский служащий.
— Все же решили проехать? — пробудил к жизни голос Кондратия Хвата.
— Ага, — сказал я. Все-таки имя и фамилия инспектора как нельзя лучше подходили к случившемуся. Хватанул меня Кондратий, хватанул.
— Хорошо, я шлагбаум подниму. Удачного пути! — Инспектор козырнул и пошел выполнять обещанное.
Труднее всего оказалось сосредоточиться на дороге. Свет фар выхватывал из густеющего мрака влажный асфальт, придорожные кусты, а мне хотелось смотреть не вперед, а вбок, туда, где один за одним гасли огни, отмечавшие путь в небо. И ведь на галлюцинацию не спишешь! Ладно. Разберемся. Может быть. Теперь главное — добраться до города. Как, кстати, он называется? И ни одного указателя. И ни одной встречной или попутной машины. Дорога вымерла. Только я и звездное небо над мной.
И словно в ответ на тоску одиночества вспыхнул свет встречных машин. С легким шелестом шин мимо промчалась «Волга». Точно такая же, как моя. Еще кому-то повезло с наследством? Следом за ней — машина с незнакомым обтекаемым силуэтом, и я, почему-то, решил, что это еще более древняя «Победа». Автопробег любителей раритетных автомобилей? Есть такие умельцы — находят древнюю рухлядь и проводят в порядок. Сам не раз бывал на подобных выставках. Может, такая в литерном городке проходила? И вот вереница шедевров автомобильной промышленности пятидесятых и шестидесятых годов направляется…
Я не успел додумать, так как мою гипотезу в пух и прах разбил аккуратно меня обогнавший «Москвич-407». Потом сзади подперла еще одна «Волга», но на обгон не пошла, и я разглядел за рулем очкастого парня со шведской бородкой и в джинсовой курточке. Рядом с ним сидела девушка и курила сигарету, вставленную в длинный мундштук, так что тлеющий кончик почти выглядывал в приоткрытое ветровое окно.
Автомобильный поток уплотнялся, но не достиг тромбозной плотности, характерной для въезда в крупный город. А вот и название, собранное из огромных деревянных букв, к тому же ярко подсвеченных, да еще в обрамлении орденов. Орден Ленина. Орден Трудового Красного знамени. Но не это поразило больше всего.
Братск.
Братск!
Как я мог оказаться в Братске?! В городе на Ангаре? В Сибири?! За тысячи и тысячи километров от того, что называлось средней полосой европейской России?
Я настолько задумался и сбросил скорость, что сзади немилосердно засигналили. Хотелось подать на обочину и остановиться. Поразмыслить — куда и почему меня вывело анизотропное шоссе? Закурив попутно оставленные сигареты «Друг». Но я прибавил газу и въехал в город. Который, как и все современные города, начинался без разминки, без подготовки деревенско-одноэтажной или барачной периферии. Вот луг с копнами сена, а вот уже и пятиэтажки хрущевской эпохи. На удивление новехонькие, аккуратные, отнюдь не побитые временем и отсутствием ремонта. Даже деревья вокруг домов еще не превратились в могучие стволы, заслоняющие жителям белый свет.
Куда ехать я, конечно же, не ведал. Поэтому выбрал поворот на самую широкую улицу, справедливо рассудив, что она-то выведет в центр этого Братска, который, естественно, не на Ангаре, точно так же как Обнинск отнюдь не на Оби. А название для литерного городка действительно хорошее. Братск! Все люди — братья.
Мне так и представился этот скрытый от посторонних глаз научный центр, где люди каждый день ходят на работу не на заводы, не в сберкассы, а в институты и лаборатории, где понедельник начинается в субботу, а по вечерам соседи обсуждают не очередной сериал из бразильской жизни, а эксперименты на синхрофазатроне. И все как один на работе в белых халатах. И белых рубашках с узкими темными галстуками. А девушки и женщины в полосатых платьях — приталенных и юбками-колокольчиками.
Широкая улица влилась в площадь с памятником, окруженным рядами цветников и подсвеченных разноцветными огнями фонтанов. Тут же имелась, как ни удивительно, стоянка, на которой сиротливо поблескивали несколько автомобилей все такой же давней номенклатуры — «Волга», два «Москвича» и «Победа». Ну, пора и ноги размять. Прогуляться по Братску пешочком.
Когда я выключил двигатель, то услышал музыку. Играли старый добрый джаз. На освещенных квадратах площади двигались танцующие пары, тлели огоньки сигарет стоящих около входа в кафе ребят, чьи белоснежные рубашки казалось сияли в приглушенном освещении. Прямо над ними размашисто горела неоновая надпись «Кафе Спиноза».
Я осмотрел себя и решил, что вполне гожусь попить кофе в этом заведении. Там какое-то торжество — свадьба, наверное, но местечко за барной стойкой для страждущего путешественника завсегда найдется.
Джаз сменился более энергичной музыкой — рок-н-роллом, пары разбились, задвигались быстрее, подошвы и каблуки отбивали ритм, подолы платьев взлетали, кто-то решился на акробатические номера, их окружило плотное кольцо хлопающих и смеющихся.
— Места еще есть? — спросил я очкастого бородача, чем-то напоминавшего давешнего Григория.
— Место завсегда найдется! — бородач фамильярно хлопнул меня по плечу, как старого приятеля. — Заходи, старик, располагайся!
Внутри тоже танцевали.
Некоторые столики были сдвинуты вместе и за ними умещалась целая компания, другие так и оставались врассыпную. Я оглядывался, выискивая барную стойку. Свободных мест не наблюдалось, если стулья пустовали, то присутствие их обладателей обозначали висящие через спинку сумочки, пиджаки, пыльники.
— Товарищ! Товарищ!
Я не сразу сообразил, что кричат мне, пока не увидел девушку, которая махала тонкой рукой. — Сюда, сюда! У нас свободное местечко!
Не люблю вливаться в незнакомую компанию, но девушка, словно сошедшая с обложки журнала мод шестидесятых годов, мне понравилась. Я двинулся к ней, обходя не на шутку разошедшихся рок-н-рольщиков.
— Извините за беспокойство, — начал было я, но девушка дернула меня за рукав, заставляя сесть.
— Ах, перестаньте! Что за церемонии. Я не люблю церемонии. Или вы принц? Царских кровей? Вот, возьмите, — сунула мне бокал с вином. — А это наша компания. Компания, скажите здрасьте!
— Здрасьте, — вразнобой сказали сидящие. Здесь уже образовались пары и тройки, поэтому мое появление лишь мельком отвлекло их от роскоши человеческого общения, после чего все — две девушки и трое парней — вернулись к ее, роскоши, вкушению.
Пригласившая меня девушка оказалась одна.
— Вас как зовут? Дима? Какая прелесть! А меня — Зоя! — Узкая ладошка сжала мою ладонь. — Вы не обращайте на них внимание, у нас тут кружки по интересам! — Зоя говорила громко даже тогда, когда музыка стихала. — Вообще-то мы празднуем. Закончили проект. Должны были закончить к ноябрю, но вот, напряглись. Даешь досрочное выполнение научных работ! — Девушка ракетой взвилась, вскочила на стул и высоко, как факел, подняла бокал. Ее звонкий голос особенно громко прозвучал в кафе, где музыканты как раз взяли паузу перекурить перед очередным номером.
За нашим и другими столиками зааплодировали.
— Опять Зойка чудит, — покачала головой девушка с уложенными в сложную прическу волосами. Кажется это называлось «бабетта».
— Ей можно, — сказал парень с окладистой рыжей бородой, — она завтра на Башню Цандера бис отбывает, гравиметры тестировать.
— Зоинька, может, по такому случаю, что-нибудь прочтешь? — предложила стриженная под мальчика девушка в крепдешиновым платье.
Зоя сделала глоток вина, притопнула ножкой в белой туфле:
— Все желают? — Нахмурилась и грозно обвела взглядом зал.
— Желаем, желаем, — вразнобой затянули голоса.
— Ну, тогда слушайте, — Зоя протянула мне бокал, я его принял. Она же поднесла руки к запрокинутой голове. Коротенькое платье открывало стройные крепкие бедра. — Судьба, как ракета, летит по параболе, обычно — во мраке и реже — по радуге…
Вознесенского девушка читала очень хорошо. Совсем не так, как сам поэт, по-другому, но по коже пробегали мурашки.
— …Идут к своим правдам, по-разному храбро, Червяк — через щель, человек — по параболе.
Притихшее кафе слушало Зоину декламацию. Ни единого звона вилки, тарелки, бокала не раздавалось в паузах, когда она, раскрасневшаяся, набирала воздух и продолжала, продолжала, до самых последних строчек:
— Сметая каноны, прогнозы, параграфы, Несутся искусство, любовь и история — По параболической траектории! В Сибирь уезжает он нынешней ночью. А может быть, все же прямая — короче?
Потом она постояла на стуле, раскланиваясь под аплодисменты. Причем не дурачась, а вполне серьезно. Так раскланивается на сцене актриса, принимая с достоинством заслуженные восторги зала.
Я взял ее за талию и помог спрыгнуть на пол. Зоя казалась невесомой. А мне на мгновение почудилось, будто смотрю фильм ламповых шестидесятых, где вот так же весело проводит свободное время научная молодежь, чтобы завтра с раннего утра вернуться в лаборатории, облачиться в белые халаты и с головой погрузиться в изучение тайн мироздания. И словно в ответ на здании напротив зажглась ярко-зеленая неоновая надпись: «Летайте самолетами Аэрофлота! Ту-145 — это быстрота и комфорт».
Ту-145?
Зоя проследила мой взгляд:
— Сегодня на нем улетаем.
— В Сибирь? — вырвалось у меня.
— Нет, на Камчатку, на испытательный полигон. Пока гиперзвуковой рейс не пустили, такая морока туда добираться! А ведь когда-то вообще на поездах ездили, — Зоя покачала головой. — Хотите с нами?
— Хочу, — сказал я.
Реальность вокруг окончательно лишилась достоверности. Я, наверное, не удивился, если бы в кафе зашел робот, такой, какими их изображали в шестидесятых — огромный, стальной, гудящий. И потому я готов был лететь с Зоей и ее друзьями хоть на Марс. Ведь здесь все возможно.
— Эй, парочка, — окликнули нас с Зоей, когда мы танцевали уже третий акробатический рок-н-ролл, — собираться пора! Гоните по рублю!
Компания и впрямь собиралась уходить. Девушки заворачивали оставшиеся бутерброды в газеты, очкастый бородач деловито проверял бутылки на наличие остатков содержимого. Остатков не имелось. В блюдце лежали смятые бумажки. Зоя извлекла из сумочки кошелек.
Я тоже достал портмоне и с некоторым сомнением посмотрел на свои купюры. Рубль? Бумажный? Нашлась только десятка с изображением Красноярской ГЭС.
— Я положу за вас, — сказала Зоя. — Вот, — передала мне две хрустящие бумажки с портретом Пушкина.
Пушкин наше все, мелькнуло в голове. Таких денег я не видел. Рядом с портретом значилось «Один рубль. Казначейский билет. Образца 1961 года».
— Так вы согласны? — еще раз спросила Зоя. — Тогда попросим Сурена включить вас в список. Пойдете разнорабочим. Сурен, — окликнула она бритого наголо молодца, — нам разнорабочие нужны?
— Нам нужны разноученые, — хмуро сказал Сурен. — Так ведь, Саша? — толкнул бородача, который тихо переговаривался с миниатюрной брюнеткой.
— Нам все нужны, — махнул рукой Саша. — Лишь бы голова на плечах имелась.
— У Димы она имеется, — сказала Зоя и рукой, словно гладя, провела мне по голове.
— Трудовая имеется? — Сурен закурил. — Хотя, о чем я… Ладно, напишите заявление, а я получу на вас продпаёк и проездные. Дима? Горин? — Зажав папиросу в зубах, он извлек крошечный блокнотик и еще более крошечным карандашом, тонувшем в его кулачище, что-то записал. — На сколько товарищ вливается в наш коллектив?
— По полной, — сказал я.
— Полторы декады? Это хорошо, — Сурен убрал блокнотик. — Мы в «Радуге» расположились. Или вы местный? Ага, значит номерок вам тоже придется обеспечить… Верочка, — окликнул он миниатюрную брюнетку, — у нас как с номерами?
— Ты же знаешь, Суренчик, — хихикнула брюнетка, — мест нет. У них эта табличка к стойке вот такими болтами привинчена.
— Как привинтили, так и отвинтят, — сказал суровый, коротко стриженный молодец, до того не подававший признаков навыков вербального общения. Полосатая футболка туго натянулась на плечах, будто он уже сейчас был готов исполнить угрозу. — И там бюрократы засели, шерсть на ушах.
— Ладно, разберемся, — сказал бородатый Саша. — Пошли, что ли? Нам еще долго топать…
— У меня машина рядом, — сказал я. — Все, наверное, не поместятся, но…
— Благодетель! — Всплеснула ладошками брюнетка. — А я ноги стоптала, вот, — и она вытянула вперед изящную ножку, обутую в белую туфлю. — Посмотрите, посмотрите!
Все с интересом посмотрели, а я пошел за машиной.
Уместились все. Это казалось невозможным, но ребята — Сурен, бородатый Саша и молчаливый Витька упаковались на заднее сиденье, к ним на колени забрались брюнетка Валя и вырвавшаяся из «Спинозы» Света, которая никак не могла завершить свой рок-н-рольный марафон. Зоя села рядом.
— Вот туда, — махнула она вдоль по главной улице. — Мимо памятника. Который стоит.
— Кто ж его посадит, — буркнул молчаливый Витька. Ему пришлось туже всех. Он согнулся вперед, положив могучие руки на спинки моего и Зоиного кресла, чтобы Сурен и Саша могли удобнее устроиться.
— Интересно, а есть такие памятники, которые лежат? — спросила запыхавшаяся и до сих пор не отдышавшаяся Света.
— Памятник лежачему мещанину, — сказал Саша. — Давно поря изваять. Дабы искоренить.
— А это ваша машина? — спросила бойкая Валя.
— Отцовская, — честно признался я.
— Я думала, вы ее в прокате взяли, — мне показалось, она слегка разочарована.
— Тяжелое бремя наследственности, — хохотнул Сурен. — Вы не обращайте внимания, Дмитрий. Валентина максималистка. Она считает, человек должен шествовать по жизни максимально налегке. Жить в общежитиях или гостиницах, питаться в столовых, брать в прокате автомобили… ай! — Валя его ущипнула. — Валечка, я не против! Я только за! Мы ведь так и живем! У меня даже квартиры нет!
— У тебя их три было, — хмуро сказал Витька. — Ты все профукал. Женам оставил, ловелас.
— Он поступил как настоящий джентельмен, — сказала Света и погладила Сурена по голове. — Молодец, Суренчик, женись и дальше.
Я вел машину, подчиняясь указаниям Зои, одновременно прислушиваясь к пикировкам новых знакомых. Странная мысль свербила — не сон ли? Странное ощущение, которое охватывает, когда наступает глубокая ночь, хочется спать, но ты по каким-то причинам продолжаешь бодрствовать. Город вокруг спал. Горели огни фонарей вдоль дорог, да редкие окна в пятиэтажках. Никаких рекламных стендов, круглосуточных киосков и маленьких магазинчиков. Тут вообще отсутствовала реклама. Разве что кроме горевшей напротив кафе неоновым светом. Про полеты на самолетах Аэрофлота. Хотя нет, вот еще зажглась зеленоватым светом: «Товарищи автомобилисты! Уступайте пешеходам!»
— Теперь сюда, — тронула меня за руку Зоя. — Вот наша гостиница.
Стоянка пустовала. Я запер машину и вошел внутрь. За стойкой с прикрученной табличкой «Мест нет» позевывала солидная тетя, никак не подходящая на роль девушки на ресепшине.
— Это он? — спросила она Зою.
— Да, его на одну ночь надо устроить, если можно…
— На одну ночь можно, — неожиданно мирно сказала тетя. — У нас место в двукоечном номере освободилось. Там товарищ заселился, вот к нему и подселим. Давайте паспорт, товарищ…
— Документы завтра подвезут, — быстро сказала Зоя. — Может, с утра оформимся, а?
Поднимаясь по лестнице, я сказал:
— Не думал, что у тебя получится.
— Сегодня смена хорошая, — объяснила девушка. — Без волокиты и мещанских заморочек. Вот, наверное, — показала на дверь.
Я сверился с номерком на ключе.
— Спокойной ночи, — сказала Зоя. — Утро вечера мудренее.
— Спокойной ночи, — ответил я. Неимоверно хотелось спать.
В номере оказался включен телевизор. Невыносимо древний, архаичный, с маленьким черно-белым экранчиком. Удивительно, что он вообще имелся в номере, который, как и гостиница, словно сошли с картинок, фотографий и киноэкранов шестидесятых годов. Скорее всего, это пристанище командированных возвели во времена рождения литерного городка вокруг жутко секретного завода или испытательного научного полигона, так с тех пор даже мебель не меняли, не говоря о внутреннем интерьере.
Мой сосед, о котором предупредила дама, спал на правой кровати, укутавшись с головой в пододеяльник. Само одеяло сбилось к ногам. В номере было душновато, несмотря на открытую форточку в брутально деревянных рамах. На широком подоконнике стояла пепельница, забитая окурками. Имелся цветок, фикус кажется. А может и не фикус. Но тоже, оттуда, родом из Оттепели.
Звук телевизора был приглушен, поэтому я не сразу обратил внимания, что он транслирует. Света от экранчика вполне хватало разоблачиться, бросив одежду на пустующее кресло, современника фикуса и вполне гармонирующего с общим временным континуумом гостиницы — видел я такое несколько раз в кино тех годов и на фотографиях в старых журналах «Смена», грудой хранившихся на даче.
Приняв водные процедуры, я сел на кровать и потянулся выключить почти беззвучно работающий телевизор со странным названием «Вечер-3». Хорошее название. Подходящее. И фильм шел под стать этому славному бойцу телевизионного лампового фронта с молодыми Яковлевым, Анофриевым. «Друзья и годы», сразу же вспомнил я. Ну, надо же. Гармония.
Посмотрев на похрапывающего соседа, я решил, что немного звука не повредит, тем более он сам оставил телевизор включенным, когда его окончательно сморил сон. Взялся за ручку переключения каналов и даже с некоторой опаской повернул ее по часовой стрелке — после пультов это казалось жуткой архаикой. Ручка легко подалась и щелкнула на следующий канал. По всем канонам жанра там никаких передач не должно было быть — в те времена полуночников не жаловали, ибо рабочий человек должен хорошо высыпаться перед трудовым днем, не отвлекаясь на «ящик».
— А теперь начинаем передачи для тех, кто не спит, — сообщила строгая дикторша. — Программу открывает выпуск «Международной панорамы», затем вы сможете посмотреть запись выступления танцевального коллектива «Березка» во Дворце Советов, а завершит программу комедийный художественный фильм «Его звали Роберт».
Заиграла знакомая ностальгическая мелодия и возникла заставка «Международной панорамы». Удивительно, но я помнил и эту музыку, и эту заставку, словно нарисованную на куске картона — поначалу не в фокусе, а затем становясь все резче и резче, как бы намекая — сейчас вы все увидите в мельчайших деталях. А затем появится сидящий человек в строгом костюме — Каверзнев, Сейфуль-Мулюков, Цветов… Однако возникший комментатор оказался мне незнаком.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал он. — Начинаем очередной выпуск передачи «Международная панорама: события, факты, комментарии». Массовые беспорядки в Северном Ольстере…
Это какой год? Семидесятые. Или все же шестидесятые? Если у меня имелась некая гипотеза о происходящем, которая, несмотря на совершенную фантастичность, все же позволяла хоть как-то объяснить происходящее с тех пор, как я свернул на анизотропное шоссе, то следующий поворот переключателя ее опроверг. Почти опроверг, если сказать точнее.
Изображение оказалось цветным. Причем абсолютно не соответствующим ожидаемому качеству кинескопа — четким, сочным, будто не электронно-лучевая трубка его воспроизводила, а вполне себе приличный жидкокристаллический экран. Но гораздо интереснее оказалось то, что там происходило. Я было решил, что смотрю фантастический фильм.
— А это наше лифтовое хозяйство, — сказала девушка. Девушка как две капли воды походила на Зою, а за ее спиной в синих комбинезонах возились с приборами давешние знакомые — Григорий и Панкрат. Это отметало предположение о постановочном характере съемки. — Мы его так между собой называем. В шутку, конечно. Когда меня спрашивают, кем работаю, я отвечаю — лифтером. А если серьезно, то сейчас мы находимся в святая святых Башни Цандера — отсюда осуществляется управление всеми подъемниками на орбиту и с орбиты Земли.
Смена кадра, и вместо Зои появляется то, что называется Башней Цандера. Решетчатая конструкция, уходящая ввысь. Сквозь прорези видно сложное движение механизмов, вращение колес, скольжение вниз и вверх цилиндров, некоторые из которых запаяны наглухо, но в других имеются иллюминаторы. И только когда камера дает постепенное увеличение, словно бы наезжая на один из таки цилиндров, я вдруг понимаю истинный размер этого сооружения. Сквозь иллюминатор виден крошечный человечек, махающий рукой.
А за кадром строгий голос диктора рассказывает, сколько грузов выводится на орбиту Башней Цандера, как растет пассажиропоток на орбитальные станции «Гагарин» и «Циолковский», а вслед за этим с невообразимой четкостью возникают и сами станции, о чем догадываюсь по огромным буквам на боках медленно вращающихся под звуки вальса ослепительно белых бубликов.
Я наклонился к экрану, желая разглядеть космическую панораму еще четче, еще подробнее. Вот внизу в голубой дымке Земля. Вот тонкий шпиль пронзает атмосферу, а внутри него посверкивают сигнальные огни поднимающихся и опускающихся транспортов. Вот на кончике Башни Цандера пристроился шар, ощетинившийся выступами стыковочных узлов. Некоторые из них пустуют, к другим пристыкованы космические корабли, такими, какими любили изображать в старых книжках и журналах на заре космической эры — округлые, слегка неуклюжие, с резкими выступами хвостовых оперений.
И все это под звуки вальса «Голубой Дунай» и будничную, в общем-то, речь комментатора, словно не о космических пажитях сообщал, а давал очередную сводку о битве за урожай и засыпке зерна в закрома родины.
Сосед под одеялом беспокойно заворочался, и я торопливо приглушил звук. Космическая феерия завораживала. Но я все же протянул руку и переключил канал. Что ожидал? Увидеть не меньше, чем межзвездный перелет? Ведь странный телевизор с уютным названием «Вечер-3» оказался своего рода машиной времени. Или окном времени. Или телевизором времени. Фантастика. Ровно как и то, что за окном литерный город, в который ведет анизотропное шоссе, и который отнюдь не существует во втором десятилетии следующего века, а пребывает, как максимум, в шестидесятых годах прошлого.
На следующем канале шло совершенно обычное ночное ток-шоу «Окна», про которое Зойка все уши прожужжала — какое оно необычное и какое скандальное. Набыченный ведущий в узкой курточке, что расходилась на его широкой мускулистой груди, разнимал сцепившихся женщин. Всклокоченные волосы, размазанная помада.
А в это время космические корабли бороздят…
Рекламная заставка и слоган: «Водка „Зверь“! Похмелья не будет!»
В меня словно плюнули из телевизора.
Хотелось немедленно утереться, умыться и вновь повернуть ручку переключения каналов.
И еще — спать.
Уже лежа в кровати на бугристом матрасе и укрывшись байковым одеялом, от которого попахивало складским помещением, я попытался вспомнить — на каком этапе странного путешествия у меня отказало чувство удивления. Когда подсели Григорий и Панкрат? Когда решил свернуть на анизотропное шоссе? Когда остановил гаишник? А потом я увидел нечто, как теперь понимаю, — эту самую Башню Цандера? Где, кстати, она расположена? Неужели поблизости городка? Почему не на экваторе? Кажется, у Артура Кларка был роман про строительство космического лифта, а на идею его вдохновил советский инженер, который и придумал такую штуку…
Говорят, современного человека вообще трудно удивить. Про любое чудо, фантастическое событие, явление мы либо читали, либо смотрели в кино, и нас, столкнись с подобным воочию, не поразят ни летающие тарелки, ни снежные люди, ни лох-несские чудища. И даже Башни Цандера. Или в этом есть доля лукавства? Кто знает, если дело обернется именно так, что перед тобой появится огромноголовый и зеленокожий брат твой по разуму и протянет шестипалую ладонь для рукопожатия? Что будешь делать? Хотя бы удивишься?
Ладно, инопланетяне. А как быть с путешествиями во времени? Ведь, как ни крути, это то, что со мной произошло. Анизотропное шоссе перебросило на сорок или даже пятьдесят лет назад. Впрочем, назад ли? Что-то не помню, чтобы в шестидесятые страна строила космические лифты и орбитальные станции. А еще собирала телевизоры высокой четкости. Тогда — параллельная реальность? Параллельный мир шестидесятых годов, где прогресс не просто быстро пошел, а помчался со спринтерской скоростью — вчера только-только полетел Гагарин, а сегодня милая девушка Зоя собирается отправиться в космос на лифте.
— Не спится?
Я вздрогнул и лишь потом сообразил — сосед. Наверное услышал как ворочаюсь.
— Да, что-то не спится, — признался я. — Матрас жестковат.
— Зато клопов нет, — сказал сосед.
— Ну, это чересчур.
Глаза привыкли к темноте, и я увидел — сосед сел на кровати, достал что-то с тумбочки. Чиркнула спичка, затлел огонек сигареты.
— Не желаешь?
— Не курю.
— Вот черт… Не помешаю?
— Ничего страшного, курите.
— Тогда у форточки подымлю, — он встал и подошел к окну. Глубокие тени не давали рассмотреть лицо. — А насчет матрасов я тебе так скажу — есть гостиницы, где за счастье и на матрасе устроиться…
Я еле сдержался, чтобы не зевнуть. Сон все-таки одолевал.
— Вот, помнится, в оприче двадцатых кромечили мы ситуацию под Царицыным…
Даже на пороге окончательного засыпания последняя услышанная от соседа фраза царапнула ухо несуразностью… опричь… кромечили… Царицын…
Но переспросить не успел.
Зойка трясла меня за плечо, а я точно знал — такого не может быть. Не может быть никогда. Не могла она, знатная засоня, встать раньше меня, да еще в выходной день. Сон, решил я в полудреме и попытался перевернуться на другой бок. Но тут ясно различил сказанное:
— Эй, Горин, вставай! Завтрак проспишь! В здешней оприче с расписанием строго, не то что у вас, — голос веселый и знакомый.
Я вспомнил, где нахожусь. Резко вскочил, отбросил одеяло. Нащупал очки. Надо мной стоял давешний дорожный инспектор. Кондратий Хват! Вот действительно — дал же бог имечко и фамилию. Только что он здесь делает? Машину я неправильно припарковал? А где Зоя? Почему не зашла? Я ведь, кажется, вчера с ними собирался в путь-дорогу?
— Черт! Проспал! — Я вскочил с кровати. — Сколько времени?
— Почему бы вам не спросить — какая сейчас дата? — Кондратий отошел к окну, чтобы не мешать мне натягивать брюки. С натянутой одной брючиной я замер.
Посмотрел на инспектора ГИБДД, который по каким-то странным обстоятельствам оказался в одном номере гостиницы со мной. Случайность? Или Хват — не дорожный постовой? Тогда кто? Сотрудник какого-нибудь Института времени, который отслеживает таких, как я, свернувших на анизотропное шоссе и вломившихся без спросу в чужое для них темпоральное пространство?
— Я — не дорожный инспектор, — угадал мои мысли и подтвердил догадку Кондратий. — Хотя… в каком-то смысле можно сказать и так.
— Меня ждут, — беспомощно сказал я. — Мы улетаем…
— Насколько я информирован, — Хват усмехнулся, — в своем оприче вы работаете в банке и, кажется, вполне успешно. До вчерашнего вечера вы не собирались менять офис на романтику тайги, комаров и палаток. У вас и невеста есть.
— И квартира по ипотеке, — зачем-то добавил я.
— И ретро-автомобиль «Волга» в прекрасном состоянии, — подхватил Кондратий. — Так объясните — зачем вам это всё? — он обвел руками тесный гостиничный номер.
Я сник. Натянул брюки, застегнул рубашку. Ощущение как после бурной питейной ночи. Похмелье. Вот это что. Только голова не болит. Зато на душе кошки скребут.
— Меня ждут, — повторил я.
— Они уже уехали, — сказал Хват. — Вы слишком долго спали. И они решили что вы передумали.
Часы показывали половину девятого.
— Значит, нужно возвращаться? — спросил я. — В то будущее, из которого сюда попал? Сесть на машину и выехать на анизотропное шоссе…
— Анизотропное шоссе? — Кондратий удивленно посмотрел на меня.
— Ну, я его так назвал. Шоссе из двадцать первого века в век двадцатый, в шестидесятые годы…
Кондратий загасил окурок в пепельнице.
— Предлагаю позавтракать, там и решим как вам быть.
— Со мною быть?
— Нет, Дима, именно вам.
На завтрак давали пюре, сосиски и кефир. Пюре и сосиски украшала горстка зеленого горошка. Кофе отсутствовало, но чай имелся — его каждый наливал себе сам из огромного самовара и пузатого заварочного чайника. В кефир зачем-то насыпали ложку сахарного песка. Я отставил граненый стакан, подцепил алюминиевой вилкой горошек.
— Вы почему кефир не кушаете? — заботливо поинтересовался Хват. — Не любите?
— Сахар не потребляю. Здоровье берегу.
— Уютно здесь, — сказал Кондратий. Ел он быстро. — Но далеко не всем понравится. Человек — существо малоудовлетворительное, не находите?
Я пожал плечами.
— Вот, например, вы, — он показал на меня вилкой.
— Что — я?
— Вас ни в коем случае нельзя признать несчастным. У вас имеется все, что нужно для долгой и счастливой жизни. Хорошая работа. Хороший заработок. Хорошая подруга.
— Вам и про это известно? — саркастически спросил я. Аппетит исчез. Сосиска неприятно напоминала отрезанный и отваренный палец.
— Долг службы. Мы обязаны иметь справку по всем, кому удается пересечь границу опричи.
Снова это непонятное словечко. Но прежде чем я успел переспросить, Кондратий продолжил:
— Вот представьте, Дима, гипотетическую ситуацию. Вам предоставлена возможность осчастливить всё человечество. Заметьте, не отдельных его представителей, а всех, всех до единого.
— Счастья для всех даром и чтобы никто не ушел обиженным?
— Вот-вот. Как бы вы устроили жизнь на Земле?
— Ну, это просто… что бы всё у всех было в достатке. Еда, жилье, одежда…
— Вы уверены, что счастье человеческое именно в этом? — усмехнулся Кондратий. — Тогда почему вас занесло на анизотропное шоссе, и вы чуть не уехали в тайгу, где ни еды, ни жилья, ни одежды в достатке нет?
— Не хлебом единым жив человек. Кроме материального нужно и духовное.
— Тогда возвращаюсь к нашей гипотетической ситуации — что бы вы дали людям, чтобы они были счастливы?
— Возможность полностью реализовать себя.
— Одни реализуют себя в живописи, другие — на войне, — сказал Кондратий. — В вашем мире предусмотрены художественные училища и ведение боевых действий?
— Война — это зло, — сказал я. — В моём мире её не будет. Я сугубо мирный человек.
Хват покачал головой, подобрал остатки зеленого горошка, ловко забросил их в рот.
— Значит, счастья для всех даром, увы, не получится.
— Значит, не получится, — в тон Кондратию ответил я. — Если только…
Хват странно смотрел на меня. С таким выражением, наверное, смотрит учитель на способного ученика, ожидая правильный ответ на каверзную задачку.
— Если только не создать для каждого мир по душе, — сказал я, а Хват сделал странное движение — будто аплодировал мне, медленно сводя и разводя ладони. — Но это сказка. Ненаучная фантастика.
— Почему? — сказал Кондратий. — Технически вполне реализуемо.
— Вот на этом уровне? — Я вытащил из кармана сотовый и положил на стол. Нажал кнопку, экранчик загорелся. Здесь, в обстановке шестидесятых, он выглядел чужеродно.
— Или на этом, — спокойно сказал Хват и между нами высветилось голубоватое облачко, в котором плавали разноцветные сферы. Кондратий запустил в облачко руку, ухватил одну из сфер, потянул, и она в свою очередь распахнулась еще одним облачком. Он вытащил руку обратно и небрежным движением смел все обратно в небытие.
Я осторожно огляделся, но завтракающие люди не обратили на произошедшее никакого внимания.
— Они нас не видят? — Кондратий улыбнулся. — Накрыли нас полем невидимости?
— Дима, не изобретайте сущностей сверх необходимого, берите на вооружение бритву Оккама. Вы слышали о слепом пятне? В поле нашего зрения имеется область, которую не видим в силу анатомического строения глаза. Но мы этого не замечаем, поскольку мозг достраивает картинку.
— Все равно не понимаю.
— Это — аналогия. Сколько раз вы проезжали из города на вашу дачу и обратно, но не обращали внимания на поворот на… как вы назвали? Анизотропное шоссе? Очень удачное название…
— Не мое, — сказал я. — Оно… из одной книжки, в общем.
Действительно — сколько? Проезжал поворот, даже не задумываясь — куда может привести эта дорога? Да и под силу человеку задумываться над каждым поворотом, который попадается на пути? Все эти ответвления от магистрали, по которой мы привычно несемся, лишь отмечая и тут же их забывая, даже не ощущая желания притормозить, свернуть и проверить — куда тебя может привести эта неприметная дорога? Хорошо, если на ней стоит указатель — «Большие Клыки — 5 км», либо «Базарные Матаки — 1 км», а если нет ничего? Только колея, уходящая за перелесок? Всякий ли решиться избрать ее? Мы не любопытны. Мы чересчур заняты. У нас тысячи дел. Вот наше слепое пятно, о котором говорит Кондратий. Привычка жизни.
Хват закурил, внимательно меня разглядывая. Наверное, догадывался о происходящем в моей голове.
— Нет никаких путешествий во времени, — сказал он. — И никаких параллельных и прочих перпендикулярных миров тоже нет. Все это — ненаучная фантастика. К чему вообще множить миры сверх всякой меры? Мир один. И он вполне бесконечно разнообразен. Но большинство людей этого не замечают.
— А что же есть? — спросил я. — Если это, конечно, не секрет.
Кондратий глубоко затянулся, так глубоко, что тлеющий огонек на сигарете добежал почти до фильтра, а столбик пепла опасно искривился, грозя упасть на стол.
— Опричи. Вот, что есть.
Снова это словечко. Странно знакомое.
— Похоже на опричнину, — вспомнил я.
— Почему похоже? Опричь и есть производное от опричнины, — улыбнулся Хват.
— А вы, значит, — опричник? — я попытался шутить, но что-то знобкое повеяло на меня, сердце сжала ледяная рука. Ну, вот оно! Только — что именно? — Не похожи. Где ваши метла и песья башка?
— В вашей родной опричи, Дима, есть известный писатель, который сочиняет книжки о магах, живущих в современном мире. Так вот, у них нет никаких плащей, колпаков со звездами, даже седых длинных бород нет. Они, как и вы, пользуются переносными телефонами, водят машины, работают на вычислителях.
— Кажется, я читал.
— Поэтому вы поймете. Мы даже себя опричниками не называем.
— Как же, если не секрет, — я взял стакан кефира и отхлебнул. Сморщился. Как вообще такое можно употреблять?
— Кромечники, — сказал Хват и закурил очередную сигарету. Слово как нельзя лучше контрастировало с тем образом, который явился перед мысленным взором.
— Кромешники?
— Кро-меч-ники, — раздельно повторил Хват. — Но ход ваших ассоциаций любопытен, Дима.
— У меня чувство — сейчас на дыбу потащат, а затем голову с плеч, дабы неповадно из опричи в опричь переезжать. Я ведь что-то нарушил? Вы меня сразу на примету взяли. И в ваш номер я не случайно попал.
— У нас другие методы работы, — Кондратий даже закашлялся, сдерживая смех. — Дима, Дима, откуда в обычном банковском служащем такие жуткие мысли? Неужели я столь страшно выгляжу?
— Тогда, наверное, вы вернете меня обратно, в мой мир… то есть, опричь?
— Разве вам не нравится здесь? — немедленно вскинулся Хват, цепко посмотрел. — Разве вы не ощущаете, что это место — ваше?
— И здесь можно остаться? — не поверил я.
— Вполне. Если захотите. Или вы думаете, что если живете в двадцать первом веке, то в шестидесятые вам хода нет? Непроницаемость опричей противоречит сути мироустройства.
— Где родился, там и сгодился, — вспомнил я отцовскую присказку.
— Для статистически значимой выборки именно так и выходит, — сказал Кондратий. — Подавляющее большинство проживающих в опричах вполне удовлетворены своей жизнью и не желают ее менять. Но счастье человеческое измеряется не статистикой, а отклонениями от средних величин. Построение утопии и удержание ее на спирали развития — сложнейшая социотехническая задача. Когда-то утописты видели счастье человеческое в том, чтобы всех привести к одному знаменателю, железной рукой и каленым железом загнать к единственно верному счастью, причем исключительно такому, каким его видит сам утопист. Утопии были утопичнее тех социумов, которые они пытались проектировать и воплотить.
— Счастье для всех даром и пусть никто не уйдет обиженным, — пробормотал я. — Есть в этом нечто зловещее…
— Каждый, кто считает, что живет в мире, который ему не по душе, всегда может отыскать собственное анизотропное шоссе. Или дорожку. Тропинку. Горный перевал. Неприметную улочку в родном городе. Что угодно, куда он свернет и… и попадет туда, где ему станет хорошо. Если же нет, то перед ним открыты сотни дорог, анизотропных дорог. Выбор утопий богат, выбирай на вкус.
— Но ведь это все… — я колебался, однако решился: — Это все обман. Получается, никакого единого человечества нет, есть зоны, эти ваши опричи, где люди живут в неведении о том, что происходит в остальном мире.
— Слепое пятно, — напомнил Хват. — Вы преувеличиваете желание большинства людей действительно знать о происходящем в мире. Ну, вот вы, например, часто думаете о Зимбабве?
Я аж поперхнулся. Закашлялся, вытащил из граненого стакана нарезанные салфетки, вытер рот.
— Простите… о Зимбабве я вообще не думаю. А что там?
— Не знаю, — пожал плечами Хват. — Наверное, тоже что-то интересное происходит, но вы об этом не знаете и знать, в общем-то, не хотите. Вот вам и ответ на вашу… гм… диффамацию. Что касается единого человечества… Опричи отнюдь не осколки мозаики. На самом деле они связаны друг с другом миллионами связей, потоков. Некоторые сильнее, некоторые слабее, но эти связи обеспечивают развитие человечества. Не всего, конечно, а весьма небольшого по численности, скажем так, авангарда, но ведь и в традиционном мире происходило точно так же. Когда появлялись новые возможности, отнюдь не все в едином порыве желали ими воспользоваться. Есть большая прослойка людей, которым будущее вообще неинтересно.
— Но ведь… — я запнулся, но все же ухватил ускользавшую мысль: — Кто-то должен управлять таким миром? Поддерживать эти ваши опричи в стабильном состоянии, направлять потоки товаров, идей… не знаю, чего еще… набирать и обучать людей в вашу службу…
— Конечно, — согласно кивнул Хват. — И что? Намекаете на то, что власть разлагает людей, даже если они руководствуются самыми высокими идеалами?
— Абсолютная власть разлагает абсолютно, — сказал я. — Вся человеческая история это подтверждает.
— У данной дилеммы довольно элегантное решение, — улыбнулся Хват. — Те, в чьих руках сосредотачивается власть, не должны иметь возможности ее использовать себе во благо. Заметьте, Дима, власть всегда рассматривалась как привилегия. Больше власти — больше денег, больше еды, больше самок, больше собственности. Абсолютно прямой зависимости, конечно, не было, но тенденция складывалась именно так. Теперь попробуйте представить обратную ситуацию, когда больше власти означает больше лишений. Чем выше в социальной пирамиде ты стоишь, тем больших прав лишен. И тогда воля к власти становится функцией альтруизма. Скажем, рабочий на заводе получает хорошую зарплату, живет с семьей в отдельной двухкомнатной квартире. Но когда он соглашается продвинуться и занять должность мастера, бригадира, начальника цеха, его благосостояние урезается. Он получает меньшую зарплату, ему приходится съезжать с квартиры в общежитие, а то и вообще в барак, ему не полагаются профсоюзные путевки на море и прочие материальные блага. Вы полагаете, такая система власти будет разлагающе действовать на своих носителей?
— Следуя такой логики, руководители опричей должны сидеть в тюрьме, — усмехнулся я.
— Они и сидят, — Кондратий и бровью не повел. — Сидят в лагерях, сидят в тюрьмах, откуда и управляют нашим миром.
— Черте знает что, — только и смог ответить. И попытался представить своего директора, которого доставляют в рабочий кабинет каждое утро на полицейском воронке, в полосатой робе и с кандалами на руках и ногах. Впрочем, я ведь никогда не видел, как он приезжает на работу. Может, всё именно так и происходит?
Гостиничный ресторан опустел. Командировочные ушли по своим командировочным делам. Туристы, если таковые здесь имелись, побрели по своим туристическим тропам, вслушиваясь в монотонные голоса экскурсоводов, рассказывающих о славном прошлом и еще более славном настоящем и будущем наукограда.
Кондратий Хват курил, задумчиво глядя в окно. Утро, как выражалась Зойка, перестало быть томным. Странно осознавать, но меня нисколько не беспокоила мысль о прогуле, о том, что та же Зойка примется меня искать, названивая по отключенному мобильному, опрашивая друзей и знакомых — куда я мог запропаститься? И черт знает какие жуткие мысли придут ей в голову.
И поняв, о чем я думаю, Кондратий сказал:
— Не беспокойтесь, вас не будут искать.
— Слепое пятно?
— Вы хорошо все поняли, — Хват потушил окурок.
— Значит… значит я могу остаться здесь? В этом мире… то есть — оприче? Устроиться на работу? Получить жилье? Поехать вслед за ребятами в тайгу?
— Можете, — кивнул Хват. — Но не захотите. Вы, Дима, думаете, что такие беседы кромечники проводят с каждым, кто пересекает границы опричей? Нет. На это у нас не хватит ни сил, ни людей.
— Тогда почему?
Кондратий помолчал, собираясь с мыслями, пригладил волосы, потер идеально выбритый подбородок.
— У вас есть редкий дар, Дима. Дар, которым обладают только кромечники. Вы можете видеть опричи. Все и сразу. У вас отсутствует слепое пятно. Нам нужны такие люди. Очень нужны. Дело в том, Дима, что я хочу предложить вам работу. Сложную. Опасную. Но интересную, а главное — важную.
— Стоять над пропасть во ржи? — усмехнулся я.
— В том числе. Но наша служба гораздо… хм… многограннее. Гораздо. Подумайте.
Я посмотрел в окно.
