Глава 14: Герб
Гибнущий в пламени дом затрещал прогоревшими костями, весь разом подломился. И – цепной реакцией пошёл его обвал каскадом, от порога дальше вглубь. Будто, кто-то поочерёдно вышибал изнутри подпорки.
Мать мальчишки, рыдая, бросилась к пылающей избе. Едва не врезалась в бултыхающийся водный шар на пути, и яростно отпихнула сферу обеими руками. Геоид всколыхнулся студнем, и выскользнул из защитной волнистой завесы.
Раздался тонкий нарастающий стеклянный хруст. Округлая водяная масса, попав в холод, мгновенно застыла, затвердела, и схватилась крепким льдом. Кристально чистое, прозрачное ядро зависло на секунду в воздухе и тут же рухнуло наземь, разбившись градом ледяных камней.
Одновременно с ним плашмя упала и обугленная, чёрная стена полыхающей избы, словно открыв заслонку громадной топки. Мать мальчишки рванулась туда, в самое пекло.
– Сыно-о-ок! – голосила она надрывно, расталкивая на бегу солдат и полицаев, хотя никто из них и не пытался ей мешать.
Зато за женщиной кинулись староста с братом, под крики и вопли остальных селян.
Мать мальчишки влетела в клокочущую преисподнюю. Огонь сразу же ринулся к ней, вцепился в пальто. Но, мать и не почувствовала, хаотично кидаясь то влево, то вправо, то вперёд, то назад, с суматошным, паническим криком:
– Витенька! Витя! Родной мой, хороший! Сыночек! Где ты?!
Бушующая стихия ответила протяжным треском древесины.
Мать мальчишки вскинула голову. Оболочка дома рушилась, казалось, целенаправленно прямо на неё.
Как спички, хрустнули прогоревшие стропила. С громовым ударом обвалились брёвна потолочных перекрытий – гигантские, горящие поленья.
Мать мальчишки шарахнулась в сторону, едва увернувшись от падающей балки, но она всё же задела её по плечу, сломав фигурку наискосок. Мать прикрылась руками, и похоже только сейчас увидела, что горит сама. Огненные ручьи ползли по рукавам. Снизу будто спрут обвивал красными щупальцами ноги, с предвкушением загребая новую жертву.
Староста дико орал ей на бегу, махая ладонью:
– Анна, выходи оттуда!
По спине матери протянулась полоса огня, словно гребень дракона. Факелом вспыхнул платок на голове. Мать судорожно сдёрнула его – горящую, мерцающую тряпку – отбросила. И сбивая пламя с одежды, устремилась дальше в адское горнило.
– Сынок! – её отчаянный голос кромсал горячий воздух в клочья. – Я не уйду без тебя!
Пламя нападало на неё отовсюду. Пальто уже, казалось, само было соткано из огня. На голову сыпались пылающие доски, рассекая острыми зубьями лицо. Но, мать не отступала, и рвалась упорно вперёд.
Староста влетел в пожарище ураганом. Схватил женщину за плечи, застонал, превозмогая яростный жар. Мать мальчишки попыталась извернуться. Но, староста оторвал её от земли, и с разворота швырнул назад – прямо в руки своему брату. Тот поймал огненное тело, и сразу повалил на тонкий слой снега. Староста во весь опор выскочил следом наружу. И через миг дымящаяся кровля ухнула, словно в бездну, подорвав клубы угольного дыма, и россыпи искр. Дом обвалился остатками всей своей мощи, смешавшись в груду покорёженных, обугленных обломков.
Мать мальчишки, объятая огнём, похожая на саламандру, ползком рванула к пепелищу. Вонзаясь пальцами, ногтями, в мёрзлую землю.
– Витенька…! Витенька…! Витя…! – причитала она в исступлении.
Брат старосты, сколь мог быстро, набрасывал ей горсти снега на горящую одежду, но – бесполезно. Огонь поглощал его, словно пыль, со змеиным шипением. Наконец, староста сдёрнул с себя телогрейку, и накрыл им женщину с широкого размаху. И сразу же прижал её ладонями, не пуская дальше.
На помощь к нему подоспел и брат.
Мать мальчишки извивалась, выгибалась, с криком билась, как в припадке – оба едва сдерживали её изо всех сил. А через двор уже спешили остальные селяне – старики и старухи, даже хозяйка сгоревшего дома. В один момент возле останков избы образовалась гомонящая толпа, которая разом упав на колени, навалилась на женщину десятками рук.
– Анечка! Милая! Всё уже! Всё! Он к отцу ушёл! Не воротишь! – рыдали деревенские, поглаживая мать по спине.
Она же вдруг, внезапно застыла. Сжала кулачки покрытые волдырями ожогов – так яростно и непримиримо, что побелела запёкшаяся кожа. От головы до ног по телу прокатилась речной рябью мелкая дрожь. И – в следующую секунду мать мальчишки, неожиданно, обмякла. Раздался её протяжный, обречённый выдох, полный безысходности, бессилия и боли. Ресницы медленно, тяжко сомкнулись – женщина лишилась чувств, будто в мгновение умерла.
Деревенские с тревогой переглянулись.
– Вот и хорошо, пожалуй… – пробормотал брат старосты. – И сердечко поостынет. Не дай ведь Бог, разорвётся…
Фарбаутр стиснул жезл, и закрыл глаза, выпуская пар сквозь ноздри. Едва сдерживаясь, чтоб не начать в бешенстве хлестать молниями всех, без разбору – полицаев, деревенских, а то и солдат, попади кто под горячую руку. Затянутые чёрной резиной пальцы яростно вцепились в металлическую рукоятку – до дрожи. И крутанув внезапно жезл, прищёлкнули его к кобуре.
Злиться-то, в первую очередь, следовало на самого себя – за нетерпение, поспешность. Уже не первый раз! – вспомнил он допрос беглеца у реки.
«Не нужно было сходу давить на мальчишку! – чуть не вслух прорычал Фарбаутр с уничижительной злобой. – Во всяком случае, не напрямую!»
Ведь нащупал же действенный метод: пригрозить ещё раз сжечь соседскую избу! А не сработало бы – дал понять, что пострадает мать! Возможно, это удержало бы мальчишку и от побега, и – самоубийственного прыжка в огонь.
Если только, он на него решился своей волей… Фарбаутр медленно повернул голову в сторону ведьмы – единственной из селян, кто по-прежнему оставался на месте. Холодная, непроницаемая, совершенно безучастная к происходящему – к судьбе ученика, его матери… Одна посреди двора, отдельно от всех. Не человек… Потустороннее существо в людском облике. Безжалостное и практичное, как большинство в мире магов. И скорое на расправу с теми, кто ему уже не нужен.
Ведь мог ли мальчишка, ребёнок – пусть и храбрый, осознанно себя убить? Да ещё и настолько жутко? И вообще, пойти на смерть, лишь бы не выдать тайну?
А если в огонь он бросился не сам? Быть может, мальчишку погнал туда колдовской шёпот в голове? Стальной приказ ведьмы, которая ударом посоха и завершила дело. И сейчас замышляет что-то ещё!
– Забрать посох! – гаркнул Фарбаутр на немецком, дабы старуха не поняла приказ, и не успела предпринять что-либо – сломать палку, или швырнуть её в пламя.
Фон Зефельд расценил его манёвр с языком по-другому.
– Свою полицию уже не привлекаешь? – с усмешкой кивнул он в сторону цыгана, молодого и остальных. – Знаешь, что бесполезно?!
И живо сунув янтарь в карман плаща, чуть не вприпрыжку бросился к ведьме.
– Ну-ка, фрау! – крикнул он звонко старухе. – Держись на ногах!
И с лёту цапнув её посох, дёрнул к себе. А через миг охнул, чуть не вывернув плечо – ведьма от его рывка даже не шелохнулась, крепко держа посох в морщинистой старческой руке.
Фон Зефельд изумлённо посмотрел на старуху, но та по- прежнему сурово глядела вдаль. Лейтенант рванул посох сильнее – и вновь безрезультатно. Ведьма сжимала рукоять мёртвой хваткой, совершенно не реагируя на силу. Как статуя, тяжёлый монолит.
Среди солдат послышались смешки. Фон Зефельд вздрогнув, оглянулся. А затем резко вскинул кулак, направив ведьме в лицо.
– Я церемониться не буду – будничным тоном сообщил он.
И секунду же спустя сообразил, что вряд ли старуха знает немецкий. Нужно чтобы кто-то перевёл ей – брат, или может в роте СС есть переводчик. Ведь должен быть.
Но, ведьма – словно ожив – вдруг, медленно повернула к нему голову. Из-под бровей сверкнули угольные тёмные зрачки. И длинные пальцы-щупальца плавно соскользнули с рукояти посоха, уступая фон Зефельду его добычу. Тот сразу же забрал её, и криво ухмыльнулся, с превосходством:
– И зыркать на меня не надо!
Из другого кармана плаща он выдернул плотную, чёрную тряпку, швырнул солдату у ведьмы за спиной, кивнув ему на старуху. Солдат встряхнул материю – это оказался чёрный мешок, и накинул ведьме на голову. Рассмеявшись, хотел ещё хлопнуть по нему сверху, но – удержался, смерив неподвижную фигуру ироничным взглядом.
Фон Зефельд же и вовсе забыл про ведьму через миг, как получил посох.
– Ого! Смотри какой! – держа его плашмя на ладонях, чуть не у самых глаз, он двинулся к Фарбаутру, разглядывая артефакт с детским восторгом.
Ибо, посох был выполнен в форме змеи. Большой, сильной, внушавшей трепет, даже будучи искусно сработанной вещью. При том, что никакой агрессии изображение аспида совсем не проявляло.
Напротив, голова-рукоять источала мудрую невозмутимость древнего, разумного существа. Тёмные погасшие глаза с замершими зрачками создавали ощущение, что рептилия пребывает в глубоком трансе. Или медитирует, отрешившись от всего извне.
Корпус – тело – покрывала филигранно вырезанная мелкая чешуя. Пугая тончайшими деталями мелких изъянов в лепестках змеиных пластинок – протёртостей и оцарапанных бороздок, которые может получить живое, ползучее существо. На брак работы резчика это никак не походило. Напротив – являлось продуманным штрихом мастера, частью композиции! Каковая и холодила сердце от одного лишь взора на посох.
Фон Зефельд провёл рукой по всей длине палки до самого кончика, который представлял из себя заострённый хвост змеи.
– И хватило же кому-то терпения так вырезать, стараться… – завороженно проговорил лейтенант. – Или, это она сама? – не оглядываясь, фон Зефельд мотнул головой в сторону ведьмы, через плечо.
Фарбаутр, скрипнув зубами, отвернулся. Рассмотреть, изучить, обследовать посох можно и в штабе! Сейчас важен беглец, который всё ещё прячется где-то рядом – вот что первоочерёдно!
Резким жестом Фарбаутр подозвал командира роты СС, Шенка, отрывисто распорядился:
– Прочесать ближний лес! От деревни и дальше вглубь, по раскручивающейся спирали!
Поиски явно будут короткими. Вряд ли беглец засел где-то дальше километра.
Оберштурмфюрер машинально глянул в сторону опушки, на фоне которой кружилась снежна пороша. Замялся, переступил с ноги на ногу.
– Господин Фарбаутр. При всём уважении… – осторожно начал он. – Искать сейчас бесполезно. Погодные условия не позволяют.
Фарбаутр в ярости исказился. А фон Зефельд захохотал:
– Шенк, вы замёрзнуть боитесь?
Командир роты вспыхнул, но сохранил невозмутимость.
– Проблема, снегопад и ветер! – отчеканил он. – Мы дальше вытянутой руки ничего не увидим!
Пурга, действительно, крепла – набирала силу. И если громада леса ещё темнела сквозь её густеющую пелену, то цепочка пехотинцев вдоль окраины не проглядывалась даже смутно.
Солдаты и полицаи во дворе отворачивались, морщились, пряча лица, подставляя вихрю спины. Снежная пыль хлестала по щекам, глазам, сбивала дыхание. Фарбаутр, не выдержав, тоже развернулся, встав по ветру.
– И установить путь мальчишки от его дома тоже не выйдет – продолжил оберштурмфюрер. – Заметаются следы. Не помогли бы и собаки.
По дворам, дорогам, и перекопанным огородам скользила, извивалась быстрая позёмка, шлифуя поверхность до идеальной чистоты.
– А учитывая, что русский, скорее всего, залёг под землю, мы зря протопчемся в лесу – закончил Шенк. – Да ещё и себя обнаружим. Он поймёт, что мы примерно знаем, где его искать. И уйдёт этой же ночью.
– Можно оставить засаду – предложил фон Зефельд.
Оберштурмфюрер вздохнул с сомнением:
– У нас мало людей, чтоб охватить достаточный участок. Не говоря о том, что русский вообще может прятаться на другом берегу – повёл он головой в сторону реки.
Фарбаутр посмотрел туда же, жёстко рубанул:
– Тогда, мальчишка должен был продумать себе переправу! Держать у воды лодку, или плот!
– Поищем! – кивнул Шенк. – Но, лучше бы ещё тряхнуть старуху.
– И мать мальчишки! Когда очнётся! – вставил фон Зефельд, поглядывая на брата. – Наверняка, хоть что-то знает! Ведь не глухая, не слепая!
– Допросить всех деревенских! – распорядился Фарбаутр. – В каком направлении мальчишка уходил чаще всего!
– Переводчик-то у вас есть для допроса? – спросил фон Зефельд у Шенка.
Оберштурмфюрер тут же окликнул солдата неподалёку:
– Вортман! Всё слышал? Подготовь место! – Шенк указал на ближние избы. – И начинай работать.
– Допрашивать здесь! – ткнул Фарбаутр пальцем в центр двора, припорошенного снегом.
Шенк взглянул на Фарбаутра с недоумением.
– Правильно! – смеясь, одобрил фон Зефельд. – На холодном ветерке сговорчивее будут!
Фарбаутр невольно сжал кулаки. Ветер! Метель! Снегопад!
И именно – сегодня, сейчас, перед самой поисковой операцией! Как назло! Или… специально? По чьей-то воле? Он вновь посмотрел на ведьму – ещё более жуткую с чёрным мешком на голове.
Ведь колдуны могут управлять стихией! В крайнем случае, влиять на неё – наслать засуху, обрушить ливень! Фарбаутр вспомнил неподвижный, мёртвый ведьмин силуэт в окне. Не творила ли она тогда заклинания, вся уйдя в себя?
Или у него уже паранойя?
Насколько вообще сильна эта колдунья?
Ответ пришёл через секунду – когда издалека донёсся панический вопль:
– Сюда! Скорее! Помогите! – и оборвался сильным кашлем.
Все в мгновение обернулись. На пороге ведьминой избы стоял солдат – Вилли – один из тех пятерых, что отправились на обыск. Он с трудом удерживал другого бойца, перекинув его руку через плечо. Пехотинца тошнило, рвало, чуть не выворачивало наизнанку.
Сам Вилли кашлял, задыхаясь.
Из дома же вывалился третий солдат, сжимая голову обеими руками. Лицо его было перекошено гримасой зверской боли, сквозь зубы прорывался стон.
– Санитар! – со всей силы заорал Вилли, и согнулся в новом приступе кашля.
Рота СС, чуть не в полном составе, с топотом кинулась к нему, повалив ближайший забор на пути. Обессиленный Вилли, уже не дожидаясь подмоги, рухнул на пол вместе с товарищем, которого не прекращало рвать. Солдаты гурьбой взбежали на крыльцо, облепили пострадавших, обхватили десятком рук. Вилли махнул им слабеющей ладонью на дверной проём избы:
– Там ещё Бруно… Похоже, ослеп. И Эрих, без сознания…
Несколько солдат сразу же бросились в дом. А Вилли снова захлебнулся хриплым кашлем. Подоспевший Шенк резко склонился к самому его лицу.
– Что внутри случилось? Вы что-то взломали, открыли, рассыпали, разлили?
Вилли замотал головой, с трудом выдавил сквозь кашель:
– Ничего такого… Посмотрели тряпки и посуду…
Из дома вытащили бесчувственного Эриха. Следом, держа под руки, вели последнего бойца – совершенно перепуганного Бруно. Он беспрестанно тёр глаза, и в страхе причитал:
– Мама… Мама…! Что творится…?! Я не вижу! Мама!
Шенк столь же стремительно распрямился. И отрывисто скомандовал солдатам и подбежавшему санитару:
– Всем выйти со двора! Пострадавших туда! – указал на избу мальчишки по соседству. – Сюда никому не входить!
И поспешил за калитку, обратно к пепелищу, где стоял Фарбаутр. Солдаты с тревогой смотрели командиру в спину.
– Дом старухи тоже нужно сжечь! – выпалил Шенк, подойдя вплотную к Фарбаутру. – Там, похоже, распылён какой-то яд!
Фарбаутр даже не взглянул на Шенка. Его внимание было приковано лишь к жилищу ведьмы – где суетились солдаты, спешно покидая двор.
– Это не яд – бесцветно констатировал Фарбаутр.
И двинулся в направлении старухиного дома. Фон Зефельд рванул следом, азартно постукивая посохом по мёрзлой земле.
Обоих подгонял порывистый ветер. Снег хлестал шрапнелью по спинам.
– Думаешь, защитная магия? – брата распирало веселье. – Значит, есть что защищать – и подавшись ближе, заговорщицки добавил: – Может, всё-таки и твой сбежавший русский где-то у неё в подвале?
«Нет – мысленно отмёл Фарбаутр. – Тогда бы и охранные заклятия были хитрее, вызывая апатию, потерю интереса к обыску, постепенную лень».
А здесь – грубое колдовство, откровенно в лоб. Чтобы вышвырнуть чужаков за порог, и только. Но – наложено оно, конечно, неспроста, брат прав – любому чародею есть, что прятать. И пока солдаты с полицаями будут обследовать берег и допрашивать стариков, нужно осмотреть избу ведьмы на предмет иных волшебных диковин. А возможно и подсказок, где скрывается беглец. Благо, опасность в доме теперь минимальна. Самый мощный удар заклятья приняли на себя первопроходцы, как это обычно бывает. Если что там и осталось, то – может, эхо защитной магии, слабые отголоски. Поэтому, работать можно спокойно.
– Надеюсь, у неё тепло хоть? – зябко передёрнулся фон Зефельд.
Внешний вид избы – перекошенной, сырой, и впечатление, будто бы трухлявой – вынуждал в том усомниться.
Фон Зефельд, обогнав Фарбаутра, скользнул к ведьме в опустевший двор. Попутно сшиб ударом посоха верхушку гнилой штакетины, как голову срубил. И устремился к крыльцу.
Фарбаутр, идя за братом, быстро поднялся по ступеням, перешагнул через пятно рвотной массы. Под сапогами что-то звякнуло, жалобно и одиноко. Фарбаутр глянул вниз – металлическая пуговица, оборвалась у кого-то из солдат.
Фон Зефельд меж тем ткнул посохом в скрипучую входную дверь. Но, когда та отворилась, невольно подался назад. За порогом гостей встречала чернота – столь плотная, что казалась вязкой, липкой, болотной. И даже как будто тяжело колыхалась, будто, непроницаемый полог. Фон Зефельд в нерешительности оглянулся.
– Приказать, чтоб принесли фонарь? – мотнул он головой в сторону пехотинцев у соседней избы.
Фарбаутр молча оттолкнул его, и ступил внутрь, сразу же крепко смежив, сплюснув веки. В лицо пахнуло земляной сыростью, точно он вошёл в склеп, а не в людскую обитель.
Сделав пару шагов, Фарбаутр замер, почти ощущая, как расширяются зрачки. А когда открыл глаза, увидел сквозь тьму очертания комнаты – приземистой, корявой. Похожей больше на сарай, или чулан. Русские именовали её – сени. И первое впечатление о доме они оставляли крайне брезгливое.
Даже не из-за пятен на полу, где солдата стошнило ещё дважды. Сени сами по себе выглядели неуютно. Ни вешалок для верхней одежды, ни полок для обуви. Не было даже лавки. Только стены и грубый, пыльный пол.
В дальнем конце виднелась следующая дверь. Рядом с ней тянулась к потолку лестница на чердак. Такая же неказистая, как и всё в этом помещении, но – хотя бы, сколоченная на совесть.
К бревенчатым стенам жались пустые кадушки, одинокие вёдра, и примитивная хозяйственная утварь родом, наверно, из дремучих средних веков – корыта и корытца, рогатина, коса, массивные грабли с деревянными зубцами, какие-то лопатообразные ухваты, колотушки, коромысло.
На самих стенах вразброс крепились серпы, словно фамильное оружие. И с десяток не то лиственных веников, не то пучков травы – полумрак не давал разглядеть получше. Да Фарбаутр и не стремился.
Он пересёк помещение, и открыв вторую дверь, вошёл в жилую часть – на кухню, где оказалось не намного светлее. Мутное окно здесь можно было принять за декорацию, как на театральной сцене. Поэтому комната утопала во мгле.
Справа громоздилась массивная каменная печь без лежанки. А вокруг валялись скинутые солдатами чугунки, кастрюли, прокопчённый чайник.
В доме и в целом-то, в общем, стоял разгром. Пол густо усеивали осколки чашек, тарелок, сплющенные кружки, ворох ложек и вилок, просыпанная соль. В смежной комнате, через проход, так же виднелись разбросанные кофты, тряпки, платки, вперемежку с книгами и бумажными листами. Белели вспоротые, ради смеха, подушки. Но, изнутри, сквозь прорехи, торчали не перья, а сено.
Вопреки сомнениям, в избе оказалось тепло. Даже жарко. Однако – вместо угольного или древесного аромата, в нос шибануло протухшей кислятиной. Фон Зефельд уткнул лицо в рукав, и выдавил:
– У них у всех дома такое амбре?!
И лишь затем увидел в нескольких местах рыжие кляксы по полу, где всё того же солдата впервые накрыл приступ рвоты. Фон Зефельд поддел посохом несколько тряпок, и побросал их на тошнотворные пятна. После чего, завертел головой по сторонам, озадаченно ухмыльнувшись:
– Слушай, ты русских изучил, их колдуны электричества совсем не признают, что ли?
Действительно, в доме не было проводки. Выключателей, розеток тоже не имелось. Не висело и лампочки под потолком.
– Чем она вообще хибару освещает? – воскликнул фон Зефельд, окидывая взглядом пол.
Ибо – ни керосиновых ламп, ни раскиданных свечей тоже нигде не наблюдалось. Словно, старуха жила при лучине.
Впрочем, обстановка не давала так же и намёка, что это колдовское жилище. С виду – самая обычная крестьянская изба. А меж тем, полицаи, побывавшие тут летом, представили Фарбаутру совсем иную картину, когда он, в августе приехав, собирал информацию о местных магах.
Тогда, логово ведьмы внушало трепет. Обилием склянок и бутылей разнообразных форм – изогнутых, плоских, змеистых – в шкафах, на полках и тумбах. Внутри покоились зелья всех раскрасок, какие только возможны. Для описания цвета иных, полицаи даже не смогли найти слов. Жидкость в некоторых сосудах излучала свечение, которое начинало мерцать, едва, кто приближался.
Заглянуть в глиняные горшки и кувшины полицаи и вовсе не рискнули, ограничившись лишь сбором провианта, что лежал на виду.
Не притронулись они и к батареям банок с сушёными не то червями, не то пиявками, не то ещё какими неведомыми тварями. Но, судя по описанию, там были тритоны, костянки, сколопендры, ящерицы, болотные да лесные гады.
Упоминали полицаи и о старых – невероятно древних – фолиантах, с полуистёршимися названиями на корешках. Они занимали в смежной комнате целую полку. Сейчас там зияла пустота. А на полу валялись сброшенные оттуда месяцеслов, патерик, апракос, литургия часов и прочие религиозные писания. Вряд ли те самые, что видели полицаи. Фарбаутр разгрёб сапогом книжную кучу – эти томики гораздо новее. И тоньше. Ведьма выставила их просто для интерьера. Ибо, на верующую не была похожа. Икон, во всяком случае, Фарбаутр в доме не заметил.
Он поворошил ногой ещё – на глаза попалось несколько пустяковых книжек по алхимии, и художественная литература: Апухтин, Погорельский.
А какое же чтиво стояло летом? Чьи труды?
Полицаи не дали внятного ответа. Один из них – едва войдя – сразу нарвался на ведьмино проклятие, и сбежал. А другой лишь мельком скользнул по книгам взглядом.
Опрашивая этого второго, Фарбаутр применил эликсир, освежающий в памяти мельчайшие детали – маркам. Нужно лишь сконцентрироваться на воспоминании, неважно, сколько времени прошло. И перед мысленным взором застынет ясная, чёткая картина, будто цветное фото.
Маркам, однако, тоже помог не особо. Полицай, напрягшись, сумел припомнить лишь пару фрагментов длинного названия одной из книг – на латинице. Что-то про соли, прах и время, как перевёл Фарбаутр. Возможно, трактат Ван Гельмонта. А может, Бореллия.
Правда, в своём каталоге он не нашёл ничего похожего у обоих, да и у остальных мистиков тоже. Но, у большинства из них есть и тайные сочинения. Для посвящённых.
Так или иначе, ясно одно – тот труд по алхимии был серьёзнее хлама, что сейчас валялся под ногами. Вопрос лишь, куда старуха подевала те книги, зелья и остальное?
Фарбаутр повёл вокруг взглядом по дому, и – словно разогнал жаркую волну, в избе становилось душно. Зацепил краем глаза, как фон Зефельд расстегнул плащ. И почувствовал ломоту в застуженных суставах, оказавшихся в тепле: колени, локти. А сильнее всего крутило пальцы на руках. Фарбаутр пошевелил ими, не снимая перчаток. Последние два года после Тибета это уже стало привычным делом…
Сзади раздражённо зашипел фон Зефельд, с шумом втягивая воздух. Фарбаутр обернулся. Брат, морщась, щупал языком десну далеко за щекой.
– Зуб мудрости – картаво процедил он. – Я пломбировал весной. Теперь заныл чего-то… Наверно, перепад температуры.
Фарбаутр невольно, на секунду, представил эти ощущения.
И ломота в суставах словно бы откликнулась на его мысли. Тупая, тянущая боль ручьём потекла по жилам и венам, почти проникая в кровь. Проверенным способом борьбы с ней было – не отвлекаться, не обращать внимания.
Фон Зефельд, как видно, использовал тот же метод. Он потрогал скулу, криво усмехнулся:
– Ладно, пройдёт сейчас, начнём только обыск! – и с азартом ринулся к печи.
Её внушительный вид явно будоражил воображение брата. Печь рисовалась ему не иначе, как гигантским хранилищем магических диковин. Фон Зефельд заглянул в полыхающую топку. Чуть сморщился, опять пощупав зуб. И принялся обстукивать посохом печную каменную кладку, каждый раз в предвкушении замирая: не раздастся ли желанный пустой звук.
Фарбаутр скользнул оценивающим взглядом по бревенчатым стенам, потолочным балкам – гораздо более вероятным местам для схронов.
Движение головы отозвалось жжением в плечевых суставах. Оттуда боль перешла на мышцы, поползла по шейным позвонкам к ключицам. Фарбаутр стиснул губы, осторожно повёл плечами, разминая спину – лопатки. Покосился на фон Зефельда. Брат уже обследовал на корточках основание печи, фундамент.
Конечно, правильнее бы было привести сюда старуху. И в ходе обыска последить за выражением её лица. Особенно – за бегающими в волнении глазами, как лучшей указкой на тайники.
Но, не факт, что этот психологический приём даст результаты. Ведьма хорошо собой владела. Да и спрятать всё могла вне дома – в том же лесу, который у неё прямо за забором. И вероятно, так и поступила – ещё летом, после визита полицаев.
– Ох, ты! Интересно… – раздался возглас брата. – Ну-ка! Одолжи свою лупу! У тебя с собой же?
Фарбаутр глянул на него вполоборота. Фон Зефельд стоял чуть ли не на четвереньках, и угнувшись, рассматривал пол у печи.
– Тут что-то стояло! Тяжёлое, большое! И главное, совсем недавно! – брат торжествующе указывал на въевшийся в доски, нарисованный ржавчиной круг. – Буквально, вот сегодня утром!
Он коснулся пальцем ржавого налёта, и растёр его по древесине.
– Свежий отпечаток! – кивнул с удовлетворением, и тут же скривился, закряхтел, машинально коснувшись языком зуба. – Не проходит, зараза…
Фарбаутр сделал шаг ближе, и тоже перекосился от боли, тотчас пронзившей колено. Видимо, это не только реакция на тепло, но, и на резкую смену погоды. Однозначно, пора одевать нательное бельё, и особо – утеплённые перчатки.
Тёмных кругов вдоль печи было пять штук. Похоже, следы от бутылей. Каждая литров по двадцать, не меньше. И да – убрали их, действительно, всего полтора-два часа назад.
«Перед самым нашим приездом…» – отметил Фарбаутр.
И спохватившись, обернулся к рассыпанным книгам: там тоже была странность. Мало того, что они непотрёпанные, почти свежие… так ещё и сияют чистотой, ни единой пылинки! А значит, вынуты откуда-то из ящика – может, даже из схрона – не пару месяцев назад, а тоже сегодняшним утром! Ну, а их место в тайнике, разумеется, заняли те, по-настоящему ценные, древние фолианты!
– Получается, старуха знала, что мы приедем?! – фон Зефельд словно отозвался на его размышления. – Но… как…?!
«Да как угодно! – с досадой подумал Фарбаутр – Она же ведьма!»
В общем, это пустяк. Важнее другое – тайники! Чтобы успеть так быстро всё попрятать, они должны располагаться не где-то во дворе, или в лесу, а здесь же – в доме! У старухи под рукой. Скорее всего, и правда, в стенах, как у самого Фарбаутра ниши в кабинете.
Взгляд цепко зашарил по тёмным брёвнам. Зафиксировал под ними новые следы на полу в пыли: большие, прямоугольные – от сундуков. Ещё овальные, где, вероятно, стояли корзины. Ни того, и ни другого нигде в комнатах сейчас нет.
Фарбаутр сузил с подозрением глаза. Стены в избе не настолько толстые, чтоб оборудовать вместилища для столь объёмных предметов…
Но, возможно, тайники внизу. В полу могут быть пружины, надавив на которые, получится наклон. Спустить по нему любые тяжести сможет даже старуха. А у неё ведь ещё и помощник, мальчишка.
Однако есть и нестыковка. Нигде не видно жирных полос, и прочих следов скольжения сундука или корзины к месту сокрытия. Вокруг пустот – нетронутая пыль. Словно стоявшие тут бутыли, короба и бочонки просто исчезли, растворились…
Может, пружина опускает участки пола вертикально, как лифт? А там – внизу, остаётся лишь снять груз с платформы?
Фарбаутр несильно стукнул каблуком по половой доске. И в следующий миг едва не прокусил язык – удар отдался в пятке кинжальным прострелом!
В мозгу запоздало мелькнуло: тише надо было, легче!
А потом уж стало не до мыслей. Боль возросла и пошла накатом по ноге. Проткнула стопу, расколола голень, штырём вошла в колено, пропорола бедренную кость, и – словно кувалдой ударила в поясницу.
Фарбаутр, с перекошенным лицом, резко выгнулся дугой. Свет померк перед глазами. Сердце стиснулось в груди, застыло, как кулак. Исчезли все звуки, ощущения. Даже запахи пропали.
Он пошатнулся, буквально, удержавшись руками за воздух.
«Только не падать – трепыхалось где-то в подсознании – И не кричать…»
Но, крик в избе всё же раздался – это дико заревел фон Зефельд. Схватившись за щеку, брат подскочил, как от удара током. Задел прислоненный к печи посох – тот грохнулся на пол. А лейтенант вцепился в лицо и второй рукой, сжал скулу всеми десятью пальцами – кожа побледнела до зелёного оттенка – и взвыл, мучительно, протяжно:
– Зуб! Да что ж он…?! Десну выворачивает!
Не контролируя себя, фон Зефельд заскакал на месте. А пальцы его мяли, зверски плющили лицо, растягивая, будто резину, угрожая выдавить глаз. Сбившаяся на бок фуражка создавала иллюзию свёрнутой шеи и головы.
Фарбаутр ринулся, было, к брату, и сам с первого же шагу застонал от нового приступа. И не только в ноге.
Десятки очагов – пульсирующих точек – воспалились в каждом сочленении! Казалось, кости закрутились спиралью, резьбой, точно шурупы. А в суставах вспыхнул злой огонь – особенно, в застуженных коленных.
И холодком мелькнула догадка: защитная магия! До сих пор действует! И это не остатки, не отголоски! Заклятие пребывает в полной силе!
Следом пришло понимание, как именно работает ведьмино колдовство! Распознаёт, находит в организме болезни, недуги! И многократно их обостряет!
«Тот солдат… Вилли… – лихорадочно щёлкала память. – Его душил кашель… Наверняка, страдает астмой! Другой, которого рвало… Скорее всего расстройство желудка! У третьего голова… Мигрени! У меня артрит… У брата кариес…»
Фон Зефельд зарычал, неистово, свирепо:
– Тварь! Тварь! Будь ты проклят! – и совершенно одурев, уже совсем не соображая, полез пальцами в рот, выкорчевать зуб, а может и всю челюсть.
Фарбаутр, превозмогая боль, рванулся к нему широким броском, отдёрнул руки от лица. Но, брат даже не осознал. И снова, как сумасшедший, вонзился ногтями в губы. Фарбаутр, что было сил, встряхнул его, и шарахнул спиной об печную стену. Фон Зефельд на мгновение пришёл в себя.
– Наружу! На улицу! Быстрее! – яростно прохрипел ему Фарбаутр. – Выбирайся отсюда!
В глазах фон Зефельда метался ужас. Фарбаутр схватил брата за плечи, и толкнул к выходу.
– Пошёл!
Фон Зефельд, запинаясь, спотыкаясь, впечатался в дверь.
И распахнув её, вывалился в сени, во тьму, словно в бездну, моментально пропав из виду. Лишь хаотичный стук сапог, как у пьяного, свидетельствовал, что брат там всё-таки не сгинул.
Фарбаутр, готовый кинуться следом, повернулся обратно к комнатам – глянул вниз: посох! Нельзя его тут оставлять, позорно убегая с пустыми руками! Уж этот артефакт нужно забрать у ведьмы обязательно! Вот только удастся ли за ним хотя бы нагнуться…? Спасение брата отняло последние ресурсы, взамен наполнив адской болью до предела и дальше. Ещё немного – и она хлынет через край, с разрывом сухожилий и связок. Потом лопнут жилы, вены и волокна. А кости и суставы, кажется, трещат и ломаются прямо сейчас!
«Нет… – принялся Фарбаутр твердить себе упрямо – Не может ничего ломаться! Это внушение через колдовство, обман… Есть просто боль, а она терпима…»
Фарбаутр попробовал склониться к посоху – медленно, с глухим стоном. И сразу же будто тяжкий груз вдавил ключицы, словно пробуя на прочность. А в коленях, локтях и запястьях возникла пульсация, нарастая крупными толчками. Через миг на неё отозвались и руки – пальцы, их суставы. Новая боль принуждала замереть, ничего не делать. И покорно позволить ей ввинчиваться в тело, мучать его, рисуя в воображении страшные картины.
«Но, это именно что, воображение… – уверял внутренний голос. – Надо успокоиться… Не поддаваться…»
И поспешить.
С трудом Фарбаутр вытянул дрожащую руку в чёрной перчатке по направлению к посоху. И замер, оледенел, увидя запястье. Оно раздулось! Попробовал глянуть на другую руку, и едва смог повернуть шею, чувствуя воспалившиеся на ней лимфоузлы. Однако, ощущения кричали, что и второе запястье набухло – браслет часов всё глубже там вонзался в кожу.
А ещё вспучились колени. И вздуваются локти. И судя по пульсации суставов на пальцах – они тоже вот-вот начнут!
«Да какие же границы у этого заклятья?!» – пронеслась отчаянная мысль беззвучным воплем.
В сенях раздались громовые удары и ругательства брата, пытавшегося вышибить дверь. Очевидно, он забыл, что изнутри её нужно тянуть на себя. Но, крикнуть ему об этом уже не доставало сил. Подобрать бы только посох…
Фарбаутр, шаркая, продвинулся вперёд на полшага – ноги словно превратились в бетонные глыбы. И скривившись от натуги, стал склоняться ещё ниже, дюйм за дюймом приближая растопыренные пальцы к посоху на полу. Руку окатила болевая волна от кончиков ногтей до плеча. И вдруг, ослабла. Будто ведьмин дом отдавал посох – разрешал забрать то, что и так уже изъяли у его хозяйки.
Фарбаутр вздрогнул, внезапно осенённый идеей, яркой вспышкой полыхнувшей в мозгу. А затем, отвёл руку от посоха. Инстинктивно напрягся. И неспроста – догадка подтвердилась! Конечность, тут же, снова – охватило болью, будто включился сигнал: опасность!
Он вернул ладонь на прежнее место – рука в чёрной резине зависла над посохом, как когтистая птичья лапа. И боль пошла на спад.
Фарбаутр перевёл взгляд с посоха на пальцы и обратно.
Выходит, боль здесь – не просто общая защита! Она бережёт конкретные ценные вещи! И для того, кто это понял, может стать индикатором, который укажет, что в ведьмином доме ценно, а что – барахло. Какие углы и ниши не стоят внимания, а куда нужно лезть, стиснув зубы, невзирая на ломоту в костях, да и во всём теле.
Фарбаутр напрягся, вслушиваясь в себя, в свои ощущения.
Сосредоточие на боли…
Ну, конечно! Это находка! То, чего ещё минуту назад он стремился избежать, надо сделать со всей самоотдачей: принять боль! Раствориться в ней. Слиться воедино. Ощутить её каждую нотку! Ловить малейший отзвук. И оружие ведьмы обернётся против своей же хозяйки! Приведёт к колдовским тайникам!
С кривым, хищным оскалом Фарбаутр отпихнул ногой посох. И вытянув руку сколь возможно, через натянувшуюся болевую пружину в локте, повёл ладонью над полом. Обследуя, словно миноискателем, ржавые круги вдоль печи. Пальцы подрагивали – нервно, тревожно – от ожидания ещё большей, острой боли, что могла обрушиться в любой момент.
По лбу струился пот кислотными ручьями, подбираясь к глазам, которые и без того слезились от беспрестанно ноющих суставов. И всё же, удар, молотом огревший левую ступню, возник как вспышка, вырвав сдавленный стон.
Фарбаутр быстро посмотрел под ноги – резкое движение отдалось уколом в затылке – и увидел, что наступил на какую-то книгу, лежавшую обложкой вниз.
Он отодвинул её каблуком, вгляделся в половые доски, ожидая найти хитрый стык замаскированного люка. И – боль в стопе схлынула – хоть и не намного, но всё же.
Фарбаутр перевёл взгляд на книжный том – увесистый, страниц четыреста, не меньше. Занёс над ним ногу. Боль вернулась в тот же миг – стиснув икроножную мышцу, ломая голень. Фарбаутр захрипел, едва удержался на другой ноге. Тихо опустил стопу на пол. И судорога ослабила хватку.
Тяжело дыша, Фарбаутр размышлял. Значит, реакция на книгу… Определённо, в ней что-то скрыто. Может, она полая внутри? Фолиант-шкатулка с закреплённой крышкой? Потому, и не открылась, когда сбросили с полки? Хотя, вряд ли. Слишком ненадёжно для тайника. Что это вообще за книга?
Безликая сторона задней обложки, разумеется, ответа не давала. Фарбаутр попробовал её поддеть, перевернуть носком сапога. Большой палец на ноге, казалось, сейчас расплющится. Фарбаутр зашипел сквозь зубы, и отступил.
Попытка ещё хоть немного склониться, породила страх, что спину будет уже не разогнуть. Никогда.
«Ладно… Хорошо…» – Фарбаутр посмотрел на книгу. Сделал несколько глубоких, быстрых вдохов – как перед прыжком. Зажмурился. Замер, решаясь. И – рухнул на колени.
Он ожидал взрыва. Не сколь в суставах, а в голове, в мозгу. Готовился к тому, что на время оглохнет, ослепнет. А то и отключится, лишившись чувств. И так пожалуй, будет даже лучше, чем жалобно завыть от треска костей, хрящей, да ещё и при младшем брате где-то там в темноте за спиной.
Лишь грела мысль, что колдовская книга того стоит. Рука в чёрной перчатке машинально метнулась к ней – лежащей теперь совсем рядом. Пальцы, даже через резину, ощутили шершавую поверхность обложки. А разум – вдруг – недоуменно прошептал с испугом: где боль в раздавленных коленях? Ведь не было даже удара! Будто упал на подушки.
Он хлопнул себя по бедру. И ощутил лишь, как засаднило ладонь, и только. Выходит – ноги онемели. А возможно, их сковал паралич!
У Фарбаутра перехватило дыхание: это временно, или навечно?! Сможет ли он теперь подняться?!
Сердце сумасшедше колотилось, ещё сильнее нагнетая страх. Во рту разлился горьковатый привкус. Завибрировали виски, готовые взорваться.
«Так. Стоп – одёрнул себя Фарбаутр. – Стоп! Остановись!
Замри! Спокойно!»
Сердцебиение оборвалось, повинуясь команде. И сразу же стало легче дышать. А там – и думать.
«Допустим, это уже навсегда. Я стал калекой – голос в голове звучал уверенно и жёстко. – И смысл теперь паниковать? Всё случилось, стало фактом!»
Единственное решение – двигаться вперёд, и будь, что будет. Фарбаутр перевернул книгу.
«Сказанiя князя Курбскаго» – было вытиснено на обложке.
Издание 1868 года. Известный в Европе литературный труд, но, весьма странный в доме деревенской ведьмы. Даже для отвода глаз. Однако, в книге точно что-то есть. И немаловажное – судя по тому, как кончики пальцев наливались болью. Словно, их давило тисками.
Фарбаутр открыл первую страницу. На титульном листе – чёрно-белый, живописно и скрупулёзно выполненный портрет монарха в роскошном одеянии, и с большим крестом на шее. «IОАННЪ ГРОЗНЫЙ» – значилось под изображением.
«Курбский состоял в его ближнем окружении – вспомнил Фарбаутр. – Об Иване Грозном и написал».
Он перелистнул дальше. Затем, ещё и ещё, всё быстрее, не вполне сознавая, что искать – книгу заполнял сплошной печатный текст. Старинный, с твёрдыми знаками в окончании большинства слов. А кроме него – ничего. Ни пометок на полях, ни между строчек.
И тем не менее, тайна была где-то рядом – фаланги пальцев ныли, боль нарастала, словно, звон.
Вероятно, секрет прячется в самом тексте. Магический рецепт? Заклинание? И где? На какой, хоть приблизительно, странице?
Фарбаутр захлопнул книгу. По загрязнённому слою на обрезах листов можно попробовать определить, где её обычно открывали. Граница между чистым и тёмным это укажет. Если конечно, налётом не покрыта вся боковина – знак того, что книга прочитана целиком. Но, тут уж маловероятно. Вряд ли данное сочинение само по себе было интересно ведьме.
Проблема оказалась в другом. Едва шевельнув рукой, Фарбаутр понял, что боковину ему не увидеть. Ибо, он не сможет даже оторвать сказания Курбского от пола. Мышцы одеревенели, продолжая изнывать.
Хорошо, есть второй способ: раскрыть фолиант свободно, как выйдет. По сути, дать распахнуться ему самому в том месте, где от частого использования надтреснут переплёт.
Не мешкая, Фарбаутр так и сделал. Книга отворилась на рисунке, тоже чёрно-белом, представлявшем княжеский герб, ничего особенного – венок из крупных цветов, в центре которого стоял лев, поднявшийся на задние лапы. В остальном лист был чист, и не запятнан.
«Видимо, книга открылась не совсем точно…» – подумал Фарбаутр, и провёл пальцами по странице, чтоб перелистнуть.
Однако сделать это рукой в перчатке не получилось – резина скользила по листу, не цепляясь.
Фарбаутр рванул перчатку зубами, прокусив, и оголив кончики пальцев. Поддел ими снова страницу. И в следующий момент яростно отдёрнул руку – под ногти словно вонзились иголки. А герб на рисунке всколыхнулся, качнулся маятником, и замер в прежнем положении!
Фарбаутр перестал дышать. Сомнений, что ему показалось не возникло ни секунды. Да, это один из тайников! А герб – вход в него, дверка. Теперь, открыть бы!
Он машинально опять потянул к рисунку руку. Но, пальцы так скрутило, что пришлось отстраниться. Следующей мыслью было отстегнуть жезл и сдвинуть герб его остриём. Да только боль во всём теле не позволит настолько извернуться, чтобы достать до кобуры, к которой жезл пристёгнут.
Фарбаутр окинул взглядом пол. Рядом с книгой валялась алюминиевая ложка. С трудом подобрав её, он поскрёб по рисунку. Однако герб не шелохнулся – черпачок беспомощно царапал бумагу.
Значит, тайник реагирует на прикосновение живой плоти…
Далеко позади, заскрипели дверные петли. Брат, видимо, наконец, сообразил потянуть ручку на себя. Из темноты сеней подул холодный ветер.
Фарбаутр сосредоточенно смотрел на герб. Можно позвать кого-либо из полицаев и заставить коснуться рисунка. Но, тогда полицай будет знать, где искать, и как открывать подобные схроны. И остальным растреплет.
А если сразу его убить, то – дальше может оказаться, что извлечённые из тайника артефакты повинуются лишь тому, кто открыл магический вход своей рукой. Такое у колдунов встречается нередко.
Фарбаутр отбросил ложку, и занёс пальцы над рисунком.
В ладони сразу же возникла резь – ощущение, что вот-вот прожжётся стигмата.
Миг подумав, он вцепился зубами в перчатку на другой руке, если терять – так левую. Содрал резину, как кожу, высвободив всю пятерню, и без колебаний сунул её в книгу.
И зарычал – протяжно, хрипло, страшно. Пальцы, словно, попали в дробилку, в безжалостный измельчитель. За спиной, с крыльца, раздался истошный крик брата:
– Санитар! Санитар!
Фарбаутр в ярости отпихнул герб на странице. За венком стоял маленький флакончик, с мизинец. Он выглядел частью рисунка, выполненный грубыми, чёрными штрихами.
Фарбаутр подхватил пузырёк и выдернул из книги, как из омута.
Флакон, преломившись через невидимый магический барьер, увеличился в размерах, заняв всю ладонь. И едва узрев его в истинном виде, Фарбаутр крепче сжал свою находку, стараясь унять бешеный стук сердца. Чувствуя прилив горячей крови к ногам – они оживали.
Но, если б даже этого и не случилось, и останься ноги навек неподвижны, а колдовская книга оторвала бы ему пальцы, а то и всю кисть целиком – жидкость в пузырьке стоила любых жертв, любых потерь! Кроме смерти.
