4. «Не знаю, как насчет святых»
– Бредятина это, а не «разумное решение», – убеждал меня Шталь, выделяя последние слова мерзко сюсюкающим тоном. – Стране не нужно святых на троне. История это показала. Они дурно кончают.
Мы вышли из «Шабли» и стояли в небольшом парке у покрытого тонким ледком пруда. Было холодно и безлюдно. То, что надо для преступников-любителей.
– Злодеи лучше?
– Эффективней. Но при них дурно кончают подданные. Да и разрушений многовато. Мне это не по нутру, но в продуктивности подлецам не откажешь.
– Не ожидал услышать это от вас. Кажется, вы всегда выступали за христианское милосердие. Готовность примиряться и прощать, – усмехнулся я грустно.
– Мы живем в мерзком мире, где людям свойственно платить за добро злом, – вздохнул Шталь. – Адекватный правитель, злодей или нет, действует с учетом этого факта. Святой – никогда. Такой человек на троне опасен. Мы обязаны действовать.
– Цель средств не оправдывает. Не моя присказка, ваша.
– Не будет средств. Будь государыня, как вы выражаетесь, «злодейкой», тираном, – она бы смогла уравновесить так называемую «святость» Кирилла Прокофьевича. Теми самыми «средствами». Знаете, что такое святость в современном понимании? Я не говорю сейчас о временах крещения Руси или богословском термине, отметьте.
– Просветите.
– Святой поступается собой. Всегда. Ради других. Ради веры. Ради добра. Дает – и никогда не берет. Но самоотречение государя – есть самоотречение страны. Вы, любезный, предпочитаете наблюдать, как страну приносят в жертву прекрасным и совершенно нежизнеспособным идеям? Их плоды уничтожит первый же дорвавшийся подлец.
Задумался.
Вспомнился курс истории. Ярослав Мудрый, не жаловавший резни и оттого разделивший землю между детьми. Создатель первой внятной системы наследования на Руси.
Удельную раздробленность и кровавую баню, которой та обернулась, стоило возникнуть на горизонте внешнему врагу.
Он был святым, уж в этом-то сомнений не возникало. Где-то над головой закричала птица.
Но все же…
– Я не вижу достаточных оснований для… «преступления», – ответил я неуверенно.
– Вам не хватает того, что государыня уже решилась на компромисс? – Шталь выплюнул это слово, будто грязнейшее из ругательств. – Нет уж, полноте, голубчик. Правитель не должен идти на компромисс с частью населения. Снизойти – может, но не поддаться. Не поймут. Примут за слабость. Надавят – и готова смута.
– Но государыню любят…
– Да. И соглашательство сойдет ей с рук. Раз, два, может, даже пять. Она это знает и умело использует. Но они хотят возвести на трон человека, который так устроен, что будет искать компромисса повсюду. Всегда. Это – главная опасность, поймите, а не моя доморощенная философия.
– Паранойя? – предположил я безнадежно.
– Всенепременно она. Но ответьте себе – не мне! – на вопрос: можем ли мы позволить себе не быть параноиками? Допустим такой риск или нет?
Ветер бросил горсть снежинок в лицо. В душе горел пожар. Тревога, долг, стыд и мелкая, подлая ревность, на которую я не имел никакого права, ведь улыбки и смех ни к чему не обязывают, мешались в гремучий ерш.
Такой пьют на верфях Астероидного пояса – немножко технического спирта, немножко бражки из пищевого концентрата и острый соус – отбить вкус и вышибить дух.
Владимир Конрадович заметил, как изменилось мое лицо. Резюмировал:
– Нет уж, Короне не нужен святой, – слово «Корона» Шталь подчеркнул особо, давая понять – имеет в виду конкретную особу. – Наша государыня – хорошая девочка. Умная, верующая, живая. Не мученица, которая мечтает пожертвовать собой, угождая всем.
– Она в курсе? – меня хватило только на этот вопрос.
Я не знал, какой ответ будет тяжелее принять.
– В курсе чего? – удивился Шталь. – Мы ведем беседу о природе власти, и только. Вот вам гипотетическая возможность: по закону Первого Государя будущий правитель, соправитель в нашем гипотетическом случае, должен показать себя в деле, разрешая настоящие кризисы. Медики, конечно, составят исключительно положительный отчет. Бояре от казны, науки и образования – скорей всего, мальчишка умен. Силовики – тут буду вынужден настоять на своих правах. Общий рапорт пойдет Церкви, которая озвучит свое мнение. Если претендент доживет до общего рапорта.
– Или если он не завалит испытание, – кивнул задумчиво.
– Я бы не рассчитывал, – вздохнул Шталь. – Кстати, Авениде явно нужен новый посол, не находишь?
– Понял, – вздохнул. – Не юлите. Так она знает? О сугубо гипотетической беседе?
– Нет, конечно, – пожал плечами Владимир Конрадович. – Сами подумайте, драгоценный, – как бы она смогла после этого смотреться в зеркало? А если бы смогла – мы обсуждали бы сейчас иную персону, вы меня понимаете?
– Это измена…
– За это не наградят, да. В лучшем случае с нас сорвут погоны и отправят в отставку без прав и привилегий, преступная халатность в данном случае приравнивается к оскорблению величества. В худшем и более вероятном – нас расстреляют. Вы все еще согласны? Мне известно, вы будете молчать… не потому что покрываете старого зануду, а потому что найдете в себе силы выбрать правильное.
– Она его любит? – вопрос вырвался помимо воли.
Владимир Конрадович смерил меня удивленным взором, будто в первый раз увидел, – подобным образом смотрят на больного, демонстрирующего тревожные симптомы.
– Даже так? – голос его дрогнул. – Простите и забудьте. Не хочу, чтобы вы думали, что я воспользовался вашей слаб…
– Прекратите лицемерие. Считаете, я поверю, что вы не видите меня насквозь? Со всеми отчетами психологов и поведенческими профилями? Повторяю: она его любит?
– Женская душа – потемки. Но судя по тому, что мне доносят из дворца, – нет. Перспектива ее не радует. Честно. Вы мне не поверите, так что если хотите – дам свой допуск в систему.
– Воспользуюсь, чтобы проверить. Без обид, – отрезал зло.
Слушать аргументы не было смысла. Он убеждал себя.
Не меня.
Я подставил лицо ветру и прошептал, искренне надеясь, что не обманываю себя или обманываю не совсем:
– За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей…
– …Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей, —
поддержал Шталь.
Холодало.
Впервые я увидел Святого – именно так значилась цель в моих мыслях, словно позывной вместо имени лишал его человеческой сущности, превращал живую душу в безымянную сигнатуру беспилотника на сканере – так вот, увидел я его при обстоятельствах довольно впечатляющих.
…Речной порт догорал в ночной мгле. Выстрелы уже отгремели, и суровые десантники в черных шлемах снимали оцепление. Еле мерцали угли.
Наступал час дипломатической кадрили. Торговые представители и секретари посольств плясали, как часом ранее плясали языки пламени, – изощренно, неистово, без видимого порядка.
…В очередной раз выразив коллегам сочувствие и заверив, что попробую потянуть за ниточки – прекрасные слова, ни к чему не обязывают, – пошел к выходу с территории, ловя спиной завистливые взгляды.
Поздравил взирающего на окружающий бардак осоловелым взглядом майора Сантьяго с отличной работой, выслушав взаимные поздравления с нежданно привалившим счастьем.
Да уж, то, что повстанцы не успели добраться до арендованного имперскими купцами терминала, стоявшего в центре территории, оказалось удачей.
Прекрасная работа армии и полиции, отличная – повстанцев, вот сколько порушили перед отступлением.
Неплохая – моя.
Из всей шайки только отец Диего догадывался, чего я добиваюсь. Догадывался, но не озвучивал. Незачем.
Усиленная охрана нашей собственности в рамках обыска на предмет контрабанды. Ослабленная – всего остального порта. Заторможенная – на четко рассчитанные сроки – реакция армии.
Такие планы срабатывают только в книжках. Ну, и, без лишней скромности, у меня.
Секрет в том, чтобы не создавать момент – тогда обязательно что-то сорвется, а вовремя узнать, когда возможность назрела сама по себе.
Ну, и чуть-чуть подтолкнуть.
Итак, основной канал товарного экспорта – в руках наших купцов. Александр Трифонович мне бы в жизни не позволил такой фокус. Пронюхал бы и помешал втихую. Чтобы не мутить воду.
Нового посла пока не прислали, так что желающих портить мне праздник не нашлось.
…Тем не менее на душе было паскудно. Никогда не мечтал о подобной карьере. О подлости, возведенной в искусство. Иудин грех в кубе.
А ведь предстоит нечто куда более мерзкое…
Порт располагался на отдалении от города. Вперед добирался с армейскими, обратно за мной должны были прислать авто – и вот неказистый белый электрокар скучает на обочине у самых зарослей, а шофер возится с мотором. Движения уверенные, почти ленивые, но точные.
Кажется, мы с ним незнакомы. Каждый день в посольство прибывало из столицы все больше и больше новых лиц. Охрана, маскирующаяся под клерков, клерки, выглядящие охраной.
Даже обслуживающий персонал – и тот почти весь сменили на своих – проверенных. Как-никак ожидался высокий гость. Одна лишь Тереза-уборщица держалась, словно последний бастион осажденной крепости, и оставлять позиций не намеревалась.
Кто-то из новоприбывших меня и кончит. Может, даже этот парень. Почему бы не он?
В жизни не поверю, чтобы Шталь обошелся без дублера. Передумаю – меня устранят и закончат дело. Выполню – лишние свидетели благодетелю не нужны.
Если Владимир Конрадович при всех колебаниях решился на подобное – что ему еще одна жизнь?
Плохо то, что я вижу смысл в его словах. Или это пустые эмоции и испорченный Авенидой характер подталкивают в спину?
– Утро доброе, – бросил я.
– Утро доброе, а ночка темная, – опознался водитель условной фразой. – Такого «утра» врагу не пожелаешь, господин Еремин. Погодите немного. Хотите – садитесь в машину. Эти парагвайские таратайки вечно коротит. Сейчас поправим.
– Снаружи покурю, – решил. – Давно шоферствуете, любезный?
– Уже… часа полтора. Можно сказать, решил напроситься к вам в помощники. Возьмете? – пошутил водитель.
– Отчего бы нет, – поддержал я шутку. – Откуда такой энтузиазм?
– У вас, знаете ли, самая любопытная работа в посольстве.
– Правда? Не у посла? Не у военного атташе?
– Посол – фигура скорее символическая, представительская. Атташе работает открыто. А третий секретарь фигура вроде как мелкая, на побегушках… но всем известно – непростая. Устроить переговоры, добыть информацию, неофициально решить настоящие, не выдуманные вопросы… Ну, вот и все.
Он повернулся ко мне, спокойное лицо было заляпано маслом. Из-за пятен мозг отказывался его узнавать, хотя фотографии из досье вполне соответствовали оригиналу.
– Поехали, что ли, – кивнул он. – И не надо низкопоклонства. Мы ведь практически сверстники. Кирилл, просто Кирилл. А вы – Сергей, так?
Так.
…Естественно, дерьмо попало в вентилятор, и естественно, никто не мог этого предположить. Повстанцы удирали с места преступления, разбившись на небольшие группы, а вслед за ними тыгыдымским аллюром неслись десантники.
Это было учтено.
Неучтенным вышло то, что один из отступавших отрядов окажется слишком отягощен ранеными и командир примет решение затаиться у дороги и захватить первый попавшийся транспорт.
Догадайтесь чей.
…Святой за баранкой проникновенно вещал, а я с каждой фразой все сильнее понимал: передо мной – либо отменный дурень, либо мудрец.
Иногда сложно отличить.
Для начала он выразил беспокойство тем, что наши купцы начнут драть три шкуры с оставшихся без терминалов и погрузчиков зарубежных «партнеров», и выразил намерение порекомендовать купчинам не наглеть.
Великолепно. А делалось все зачем, спрашивается? И чего мы этим достигнем? Экспорт надо поднимать и русских торговцев поддерживать, вот какая у нас задача стоит.
Только попытался это до него донести, как он буркнул про то, что христианам должно помогать ближнему и распространять свет веры, а не практиковаться в стяжательстве, и тут же перескочил на другую тему:
– Вот вы говорите, странно видеть меня за рулем и с грязными руками, Сергей, – ничего такого, конечно, я не говорил. – Не подобает, мол. Но мы же с вами благородные люди, не так ли? – спросил он так, будто это все объясняет.
– Не боярских кровей, но предположим на секунду. Что это меняет?
– Это детали. Главное – поступки, а не кровь. Однако вы совершаете ту же ошибку, что допускали многие. Не бывает низких работ, бывают низкие люди. Вам, сотруднику соответствующего ведомства, это должно быть понятно. В Первой империи благородные брезговали разведкой и контрразведкой – и совершенно зря. Но дело не в предрассудках. О другом речь. Редкая кухарка сможет управлять государством. Однако если ты не можешь управиться с кастрюлей и сковородкой, как ты собираешься справляться с чем-то важным?
Я неопределенно хмыкнул в ответ, глядя на посадки мате за окном. От края до края. Скорей бы город. Скорей бы прошла необходимость слушать, отвечать – и видеть человека в намеченной жертве.
– Медицинский отучил меня бояться мозолей, – рассказывал он. – От брезгливости тоже. Говорят, от многих профессий дурно пахнет. Они якобы ниже нашей чести. Когда-то так думали и про коммерцию, а сейчас мы знаем – без просчета экономической части управленец обойтись не может…
Лекцию перебили самым грубым образом – аккуратно подорвав мину впереди машины и дав несколько очередей в воздух.
Подготовленный человек нажал бы на газ и оставил бы дилетантскую засаду махать засморканными платочками вслед. Именно так и следует поступать, когда перед тобой рвется фугас.
Увы, у Святого нужные рефлексы отсутствовали.
Мы влетели на полной скорости в кювет, перевернулись раз-другой и застыли колесами кверху.
Еще не избавившись до конца от шума в голове, вывалился через дверь, таща за собой одуревшего посла с комплексом Гаруна Аль-Рашида правой, а в левой сжимая игольник.
К счастью, вынесло нас на не занятую повстанцами сторону дороги. У дилетантов не хватило ума даже занять обе обочины.
Вжался в канаву и выдал пару очередей по приближающимся бойцам – слава ижевским оружейникам, игл в магазине помещалось порядком.
Кого-то срезал. Чуть не поймал пулю, так что нырнул ниже, прижался к жирной, воняющей перегноем земле.
Повстанцы начали перекрикиваться. Кажется, до кого-то из них дошло, что машина уже никуда не поедет, так что они начали отползать глубже в посадки, сопровождаемые выстрелами очухавшегося Святого и моим испуганным матом. Патроны я не тратил. Баловство одно, и так удирают, мы же ничего не имеем против, правда?
Через две минуты только пара тел на дороге да валяющийся днищем вверх мотор свидетельствовали о развернувшейся недавно трагедии.
– Вот и готово, – фыркнул я, поднимаясь, и нетвердым шагом зашагал к машине.
Сердце бешено скакало в груди. Адреналин, зараза. Шок.
В голову внезапно пришла мысль – пролети одна из пуль чуть иначе, и мне бы не пришлось ни о чем заботиться.
И ни о ком.
Может, не поздно? Отпечатки легко подделать… Посмотрел туда, где лежали тела с оружием, – и уставился прямо в глаза заплаканного мальчишки лет шестнадцати, направившего на меня автомат.
Если верить расхожему штампу, я должен был утонуть в оказавшемся очень широком канале ствола.
Враки! Вместо этого почувствовал усталость – и радость. Все кончится просто и чисто. Без сложных решений.
Дилетантизм оказался заразен.
Я забыл о контроле. Расслабился. После ранений из игольника обычно не выживают, скорость полета иглы слишком велика, гидроудар убивает быстрее любого яда.
Паренек, видимо, стоял за тем, кто принял выстрел, и его зацепило лишь слегка, не сильнее пули.
«Не надо», – хотел сказать я. Не смог.
Прошла долгая, долгая секунда – и прозвучал выстрел.
Но я уже летел в сторону. Кто-то – Святой? – помешал мне избавиться от всех вопросов раз и навсегда.
Но времени думать не оставалось. Ступор прошел, как не бывало. Игольник я не выпустил, так что прицелился…
Выстрелить не сумел – тяжелый ботинок ударил по руке.
Автомат повстанца взмыл в воздух, подброшенный метким выстрелом. Не моим.
После этого Святой присел на землю, зажал рану в плече и уставился в пространство.
– Лишнее, – коротко сказал он. – Это – лишнее.
…Когда на шум прибыли власти и со всеми формальностями было покончено, я спросил:
– Вы в курсе, что обрекли парня на камеру смертников? Здесь не дают помилование бунтовщикам. Не кажется ли вам, что смерть в бою милосердней, чем пытки, сырая тюрьма и гноящаяся рана на ноге в течение пары жутких месяцев перед обезглавливанием?
Святой в ужасе посмотрел на меня.
Он не знал, нет, хуже – он не подумал об этом.
Внезапно возникшее чувство боевого товарищества уступило место раздражению.
Так называемый посол, надежда империи, с той же энергией «спасал» врага, что и одного из своих соратников. Рискуя собой и ставя под удар те надежды, что питали на его счет подданные.
В этом не было ничего человеческого. Это пугало до чертиков.
Не знаю как насчет святых, но блаженным и убогим точно не место на престоле.
…Но все-таки червячок сомнения поселился в моих мыслях. Быть может, это мне – цинику и убийце – не место в государственных делах. В конце концов, имею ли я еще право звать себя христианином?
