2. «Вы готовы на преступление?»
…Столица была ярка. Столица была хороша той звонкой и в то же время основательной прелестью, что царит всего пару недель в году – ранней зимой и в краткие два-три дня перед Великим постом.
Воздух звенел от легкого морозца, солнце сверкало на свежем снежке – чистом, словно одежды архангела, – и казалось: до Рождества подать рукой.
Холода, нагрянувшие в столицу в этом году рано, в самом начале октября, вступали в свои права. Мне было положительно нечем заняться.
Александр Трифонович отбыл в муравейник МИДа прямо из космопорта. Я же, ознакомившись на экране комма с повелениями вышестоящего начальства и осознав, что до назначенного часа времени еще порядком, побрел по улицам, узнавая и не узнавая родной город.
Когда-то пешеходные, проспекты и переулки вновь, как в давно забытые времена до аэрокаров, сжались до полосок тротуаров у самых домов. Грубые наземные электромобили трещали по брусчатке.
Впрочем, по сравнению с последним моим отпуском пешеходы, кажется, начали отвоевывать позиции, а над головами их нет-нет да пролетало что-то напоминающее транспортные средства.
Жизнь шла своим чередом.
Почему-то показалось зверски обидно, что, вместо того чтобы делать дело, помогать отстраивать мир, сидеть в кокпите ладьи или фрегата – а я бы смог, все-таки по армейской специальности пустотный навигатор, – так вот, вместо этого все мои заботы сводятся к обеспечению экспорта ананасов и мате.
Да, у нас стреляют. Есть партизаны, как не быть, и есть вербовочная работа с ними и их противниками.
Но все из-за ананасов – будь они прокляты!
Впрочем, чуть позже, остановившись у ларька, в котором лоточник-хитрован деловито раздувал сапогом угли самовара – самый шик! не пропадет! – испив чайку и закусив тульским пряником, уловил в глубине души краешек на удивление не моей мысли.
Вот идет барышня в заячьей шубке. Блестит глазами. Подмигнуть ей – хорошо. И чай хорошо, а с пряниками так вообще замечательно.
Посади девушку на хлеб и воду, замотай в рванину – может, и выручит страна копеечку. И может даже, попади эта копеечка ко мне или на флот, – что-то восстановим, спасем ноль целых сколько-то там тысячных средней человеческой жизни…
Статистика – штука капризная, так сразу не посчитаешь.
Но сколько мы при этом разрушим?
И чего стоит человеческий облик?
«Раздай имение свое», – сказано нам. Но сказано и «когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры».
От одного пряника не случится беды. Он никого не убьет. А людям – им от этого легче.
Возможно, пока столица требует ананасов, страна живет; мы к чему-то стремимся. Пусть к полному желудку, но стремимся.
А быть может, это самооправдание мерзкого, пошлого чревоугодия. Кто даст ответ?
…В драку влип совершенно нечувствительно и сам того не ожидая. Посудите сами – вот ваш покорный бодрым шагом движется по улице. Выправка – во; взгляд лихой и придурковатый; для барышень улыбка легкая наготове.
А вот навстречу ему из подворотни выбегает городовой, да какой – борода дыбом, волосы столбом, на лице выражение будто у тигра, которому наступили на хвост. Сейчас рвать начнет.
«Караул, – кричит, – православные! Убивают! Убьются! Наши не поспеют, помогай!»
Кого? Кто? Кому? А черт его знает.
Я, конечно, не полиция. Ни разу. И мелькнула в голове подленькая такая мыслишка – уж не ловят ли меня, многогрешного, на старый трюк?
Мелькнула и пропала. Людей на улице много – и все за шалым стражем порядка в подворотню.
Ну я, натурально, за ними.
Игольник вытащил, рожу кирпичом сделал… Встала толпа в проходе узком – не протолкнуться.
– Разойдись! – ору и ствол над головой подымаю.
Эх, всем хороши игольники – и бьют дальше пулевого оружия, и баллистический компьютер ого-го, как из винтовки пали, только беды две имеют: стоят как звездолет небольшой и тихие.
Что тихие – при моей службе очень даже полезно. Обычно. Вот только толпу тишиной не распугаешь.
Впереди – лязг непонятный и крики. Эх, догорай моя лучина!..
Заорал:
– Разойтись, военная полиция!
Сработало. Послушались. В стороны подались.
А я уж было приготовился «Имперская Безопасность» закричать. После чего с неполным служебным, волчьим билетом и чувством глубокого внутреннего удовлетворения вылететь на гражданку.
Такого ни одна протекция не стерпит.
Хорошо, Бог упас – идея вовремя пришла.
Протолкнулся, понял – дважды верно угадал.
Под любовно разбитой камерой наблюдения разворачивалась сцена из исторического романа. Дрались четверо. Двое на двое. Шпаги блестят; царапины алеют; рожи сосредоточенно-возвышенные…
Мальчишки. Курсанты. Дебилы конченые.
Это они до первых выпущенных кишок такие. Как дерьмом завоняет да кровищей захлестнет – вся романтика мигом сгинет.
Вот только доводить до такого излишне.
Сделал шаг вперед.
…Давно ли я сам таким был? Три года назад? Пять лет? Семь? В драке время – понятие относительное. Курс у ребят, судя по нашивкам, последний. Братья по alma mater, выходит: чтобы это понять, на нашивки смотреть не нужно. Кто, кроме флотских, фехтовать учится? Никто.
Зато для пространственного ориентирования полезно.
…Это плохо, это очень плохо, что курс последний. Но шаг вперед, пространственное, чтоб его, ориентирование, ударить мальчишку с рыжими лохмами под коленку, так, чтоб в падении развернуло.
Дальше – принять шпагу на ладонь. Это очень сложно – принять заточенную шпагу на ладонь, если это тяжелый, историчный, как говорится, клинок. Давно не практиковался.
Получилось!
А теперь вывернуть рыжему запястье – так можно сломать, но это много лучше дымящейся требухи на снегу и уж точно приятней стрельбы.
Перехватил рукоять правой, не глядя двинул по кумполу гардой – отдохни, молодежь.
Не обращать внимания на кровь из располосованной ладони. Главное – не обращать внимания.
Я боюсь крови.
…И все же интересно, как они умудрились раздолбать камеру? Ствол? Было бы громко, а глушитель им никто не продаст, вернее, сами не купят – приличные ребята, в Вышку кого попало не берут.
Игольник? Денег не хватит. Камень? Не пробьет. Мы в свое время…
Я боюсь крови. А они не такие, они не знают цену крови, им пара царапин, что друг другу поставили, – как волчатам запах добычи.
Добыча – вот, со шпагой чужой стоит.
Обратили наконец внимание. Ну, за исключением пребывающего временно в нетях владельца дрына.
– Цыц, чижики! Давно на гауптвахте не сиживали? – рычу. – Прекратить побоище. В унтеры, на Камчатку, белых медведей объезжать…
– Свинья! – тоненько всхлипнул паренек со сломанным носом, из которого текла кровь. – Бей свинью!
«Свинья» – это военная полиция. «Свинья» – это, значит, я. Проклятье, все-таки что-то они услышали.
Может, не станут? Это ведь уже не драка, это прямое сопротивление при аресте.
Нет. Стали. Втроем. Против всего мира. Три мушкетера и Д’Артаньян в отключке. А я, выходит, мир и заодно – гвардеец. Не хочу быть гвардейцем, они плохо кончали.
…Мы в свое время поступали проще. Использовали дрын. Ну и что, что камеры на высоте крепят? Втроем-вчетвером легко можно достать, если на плечи друг дружке сесть.
Правда, мы не дрались, а пили компанией во дворах, водился за нами грешок.
Выходит, они друг другу сначала помогли и это не случайная драка? Это намеренная, дурацкая…
Ярость встала комком в горле.
Д’Артаньян, значит. Три мушкетера. Дуэлянты фиговы. Я не просто мешаю развлечься. Я отнял честь. И дрались они вовсе не до первой крови.
Когда, интересно, была последняя дуэль в русской армии? Не те привычные, что любил маэстро Зимин – между равными противниками, по строгим правилам, максимум – до потери сознания, под страховкой стационарных излучателей силовых полей и контролем медиков. Настоящая, без скидок и фанаберий?
Наверное, чуть не во времена Малой Смуты, в дни малиновых пиджаков, «стрелок» и демократии.
Значит, будем играть жестко.
Нырнул под выпад, пробил перебитому носу с ноги по сокровенному, мысленно пожелав тому не очень сильно покалечиться. Ушел в перекат, с колена рубанул под ноги одного и тут же отшвырнул бесполезную шпагу, взяв в захват шею последнего.
Скоро все было кончено.
– …Вы фехтуете как бес, – в который раз восхищенно сообщил полицейский на прощание.
Не заметив собственной игры слов – для него я оставался находчивым дипработником с флотским прошлым.
– Я фехтую отвратительно, – признался. – Не умею – и все. Чуть не вылетел из-за этого. Каждый из них поодиночке дал бы мне фору в пять касаний.
– Но как?..
– Они умеют фехтовать. Я умею драться грязно, – усмехнулся в ответ.
На душе было погано. Очень погано после того, как выслушал сбивчивые объяснения повязанных молодчиков.
…В «Шабле Жигмонта» было, как обычно, полутемно. Простая деревянная мебель, стойка бара – ничего лишнего.
И, как обычно, улыбчивая девица на входе попотчевала меня рюмочкой «с дороги» под маленький бутербродик с икрой.
Такой же набор полагался при выходе – «на ход ноги», и совершенно бесплатно.
Впрочем, «Шаблюку» любили не только за это. Взять хотя бы фирменное блюдо – мачанку. Представьте себе, пара отличных колбасок, а на гарнир к ним – этакая несуразица вроде бефстроганова с блинами.
Мясо на гарнир к мясу – очень по-литвински, очень основательно и стоит доступно. Добавь сюда бесплатные сто грамм с закуской – и вовсе прекрасно получится.
Увы, сегодня я здесь по делу.
…Обвел глазами зал, не зная, кого ожидать. Не каждый день вызывают в столицу и назначают встречу в любимой пивнушке.
После общения с курсантами не удивился бы, увидев тут даже мадемуазель Протекцию. Смешно! В конце концов, нас не связывало ничего, кроме трех коротких личных встреч, подаренного игольника (уже второго, поскольку первый умудрился раздолбать на Тритоне) и моих глупых, не имеющих никакой надежды на воплощение чувств.
Естественно, ее тут не было и быть не могло. Не было здесь и господина Арсеньева, куратора сектора стран Южной Америки в Конторе.
Зато за барной стойкой сидела до ужаса знакомая грузная фигура в неопределенно-буром сюртуке. Недовольное бурчание громыхало под низкими сводами, различить смысл не удавалось – легкое искрение искажающего поля намекало: шпионаж не пройдет.
Вокруг рыбкой-прилипалой металась Анечка, известная своим долготерпением длинноногая особа. Слухи про нее ходили самые разные. Не прислушивался. Если правда – у каждого свои грехи, если ложь – тем более не мое дело.
Кивнув девушке, сделавшей в ответ страшное лицо, уселся на табурет.
Стоически выдержав грохнувшую в ушах статику поля, включившего меня в участники беседы, услышал:
– Нет, Анечка, сердце мое, я не буду есть кашку, чтоб тот гиппократ, что ее прописал, сам ее и кушал, пока из ушей к чертовой бабушке не полезет, – таким образом великий человек выражал свои мысли в разговорах со всеми, от дворника до Ее Величества. – Нет, ты представляешь, – обратился он ко мне: – тут подают лосиные губы в сметане. Мальчик мой, я понятия не имел, что их вообще можно есть. Интересно же! А мне – режим, желудок… Даже родная секретарша продает ни за грош.
Я молча – иначе бы не вышло – подал знак буфетчику налить пива.
Кружка, как и думал, была наготове – и, конечно, с моим любимым ирландским, которого в «Шабле» в жизни не водилось, а уж тем более по нынешним временам.
Отхлебнул, хмыкнул:
– Здравствуйте, любезный крестный. И какую пакость вы на этот раз мне приготовили?
– Обнаглел, – констатировал боярин Владимир Конрадович Шталь, всесильный глава Имперской Безопасности. – Заматерел. Забурел. Весь в меня. Горжусь… крестничек. Как поживают ананасы с повстанцами?
– Ананасы колосятся, повстанцы повстают. Те и другие временами дохнут от скуки. Ничего нового в старушке Авениде. Давайте не будем ходить вокруг да около. Какая гадость на этот раз?
– Ну вот как всегда. – Владимир Конрадович вздохнул, потеребив золотой значок в форме высокой шапки. – Все продали. Секретарша требует режима, любимый сотрудник выпендривается… Отчего? И почему, кстати, «крестный»?
– Весь в вас, – ехидно вставил я. – И оттого, что перед вами не тот мальчишка-флотский, которого вы подставили под многоходовочку на Марсе.
– Грехи наши тяжкие. Давай выпьем. За преступление!
– Давайте, – не стал отказываться. Пикировка бодрила. – А почему за преступление?
– Посмотрите вокруг, яхонтовый мой, – заворковал вдруг Шталь; я напрягся, этот тон означал: будет подлянка. – Все это заведение – последствие страшного преступления, на которое решился Первый Государь, вы не находите?
– Право же, не уверен, что вас понимаю, – ответил осторожно.
– Литвиния, некогда известная как Великое Княжество Литовское. Государь, собирая русские земли, не велел проводить ни военных, ни идеологических операций по присоединению территории этноса, лишенного нашими, русскими, молитвами даже самоназвания. До сих пор пугающего детей именем Муравьева-Виленского. Дескать, если треть населения ждет русских танков, треть европейских, а оставшаяся треть мечтает, чтобы первые две трети куда-нибудь провалились и можно было спокойно жить и трудиться – надо поддержать психически нормальных. А дальше история сама расставит все по местам. Так?
– Э-э, кажется, в учебниках написано несколько иначе, – протянул. – Но в принципе так.
– Мне рассказывал покойный государь, ему виднее, не находите? И вот, вместо готового ударить в спину вассала мы получили верного союзника. Де-факто – унию. Но что важнее – нормальные христианские отношения. И отличный кабачок национальной кухни, да. Ценой одного преступления против интересов державы. Улавливаете?
– Мне все ясно, – обреченно констатировал я. – Вы хотите, чтобы я спер Литвинию. К ужину устроит?
– Цыц! Поумерь пыл, вьюнош. Я что, не могу просто поворчать о старых временах, будто нормальный старик?
– Кто же вам запретит, Владимир Конрадович? – хмыкнул в ответ.
– Многие пытаются. Но ладно, Сергей Афанасьевич, это действительно присказка. Сказка в том, что дни Первого Государя давно прошли. Сейчас на престоле третий правитель. Бери выше – правительница. Знаешь, в чем беда третьих государей как таковых?
– Полагаю, в том, что им чертовски сложно удержать престол?
– Сам догадался или стычка сегодняшняя голову прояснила? Мне уже доложили, в четвертый раз за неделю этакое свинство. Ты, кстати, что, совсем не умеешь тихо работать?
– То есть это теперь… нормально?
– Хуже. Закономерно. Видишь ли, любезный мой олух, посадить на трон любого дурака можно. Он его даже удержит. Лишь бы бюджета хватило. И наследник выдюжит – не сам, так люди верные вытянут. Третий государь – всегда кризис. Проверка. И государства, и правителя.
– Как так?
– Закон природы, если угодно. Рюрик, Олег, кризис. Михаил Федорович, Алексей Михайлович, кризис. И не только для монархий верно. Республика, Директория, понятно. Ленин, Сталин, тем более.
– Предположим… – В горле запершило, но от желания приложиться к кружке удержался.
…Рыжий мальчишка в проулке хмурился. Казалось: не он в кандалах – мы. Суровый полицейский урядник рычал в усы. Я слушал молча.
– Они на государыню поклеп возводили! Вы – офицеры, вы – поймете…
– Какой такой поклеп? – навострил уши урядник.
Свобода слова свободой слова, но порицание действий и личности царствующей особы – штука тонкая. Уж больно часто переходит в подсудные побуждение к восстанию и агитацию супротив державы.
Паренек с перебитым носом вмешался:
– А что, скажете, Ее Величество справляется? Поймите правильно, не хочу сказать ничего дурного…
– Но говорите, – по-плохому мягко поторопил я.
– В мире – бардак. Вот, скажем, Кирилл Прокофьевич, он, – произнес парнишка с придыханием, – справился бы лучше. В такие дни на троне нужен… – он произнес слово. Показалось, слух подводит.
Переспросил. Одурел.
…В «Шабле» тихо и темно. Только мы там и сидели. Я не видел оцепления, когда заходил. Скорей всего, его и не было. Просто чуял народ православный – не то время и не то место, лучше стороной обойти.
– Они считают его святым, – с ненавистью произнес я, уставившись в тарелку с остывшей мачанкой. – В прямом смысле. Троюродного брата Ее Величества. Не имеющего никаких прав на престол. Дурость какая, право слово!
– Отчего же? – мягко спросил Владимир Конрадович. – Разве вы, голубчик, не слышали – «в своем отечестве пророка нет»? По профессии хирург, по призванию теолог, пару лет провел трудником на Соловках… Очень интеллигентный, тихий юноша. Отчего бы и не оказаться ему святым? Но вы не о том думаете.
– О чем же мне следует думать?
– О возможной смуте и том, что последует за ней, – грустно покивал Шталь седатой головой. Он был похож на неуклюжего мишку – вот только нет-нет, да проскальзывало что-то неуловимо хитрое, масляное в кошачьих глазах старого беса. – Люди волнуются. Боярская Дума, то бишь Кронин-подлец с прихлебателями предложили компромисс… Терпеть не могу компромиссы, но Ее Величество согласилась на него. Чтобы унять раскол в обществе. Она не замужем, а статус соправителя уймет горячие головы. Да-с.
…В сердце что-то разорвалось. Ничего перед собой не видя, нащупал кружку, отхлебнул… Чуть полегчало.
Совсем чуть.
В конце концов, я разве мог на что-то претендовать? Видевший ее в общей сложности пару часов с гаком?
…И правда, на что? Вспомнилось. Давно это было. Недавно – душа зажить не успела. Не заживет. Никогда. Теперь точно.
Марс. Святосилуанск. Погоня. Ощущение, что мир вокруг рушится. Я, тогда еще банальный флотский офицер, случайно угодивший промеж жерновов большой политики, уходил от погони. И повстречал в обычном вагоне маглева девушку, что умела смеяться дождю.
Повстречал, чтобы влюбиться с ходу и навсегда за какие-то жалкие минуты. Счастливые минуты, потому что за ними не чувствовалось предопределенности и безнадеги.
Двумя неделями позже, когда пришло время разбора полетов и подсчета трупов, выяснил – той девушкой была наследница инкогнито.
И потом, когда после столкновения с постчеловеками на Тритоне вместо ожидаемого строгача с понижением получил лично от государыни понимание и… нет, не индульгенцию, лучше – одобрение действий и добрую беседу, чувство только окрепло.
Совершенно лишнее чувство, что убивало меня сейчас.
– Это, – сообщил я вполне спокойным голосом, – действительно представляется разумным решением.
– Знаешь, дражайший олух, в твоей Авениде скоро станет по-настоящему интересно, – невпопад сообщил Старик. – И как ты так умудряешься вечно оказываться в центре событий? Инструкции – по обычным каналам. А сейчас пойду. Видишь, Анечка уже подпрыгивает, ей не терпится скормить меня людоедам из промышленного комитета. Гуляй, пока молодой, все оплачено.
Он тяжело поднялся – какой-то посеревший и вдруг постаревший.
– Подождите, – сказал я. – Что это было?
– Мог старик просто поделиться тревогами? – со вздохом оглянулся он, будто колеблясь.
– Нет. Уж простите. Вы – не могли.
– Верно. Помнишь, с чего начался разговор? Тост за преступление?
– Да?..
– Скажи… те. Вы готовы пойти на преступление? Против державы. Ради интересов Короны.
