6. «Jure dicere»
…Развод земли и неба проходил как все разводы – в слезах и с грохотом. Мелкий дождь оплакивал несбывшееся, дальний рокот двигателей провожал устремившуюся ввысь «башню».
Цепкий глаз заметил бы лишь одну странность – Небо оставалось здесь, на земле. Плоть, лишенная плоти, улетала куда-то… надеюсь, подальше отсюда.
Мы стояли вчетвером на веранде дома есаула: Халилов с супругой, Рейнмарк и я.
Могильщики.
Слово само запало в голову, вынырнуло из давно читанной книжки – не задушить, не выкинуть.
– Проклятье, до сих пор не верю, что один из наших согласился, – ругнулся есаул. – Как его, Апельсинов?
– Надо поставить кенотаф, – заметил я.
– За оградой, – откликнулась Мариетта Иоанновна тихо. – Самоубийц хоронят за оградой.
– Его место – внутри, – возразил Отто Рейнмарк. – Он умер давно.
– Иногда покойные очень хорошо изображают живых, – вздохнула госпожа Халилова.
Я промолчал. Показалось – не об Апельсинове речь. Обо мне. Не том, что здесь торчит, на дождь глядя – том, который сошел с парохода меньше недели назад.
– А я удивлен, – восхитился есаул: – вы, Отто, не только не последовали примеру большинства своих, но и попросили подданство.
Разведчик пожал плечами:
– Я слишком стар, чтобы отвыкать от своей шкуры. А, как вы выразились, мои… Шестьдесят процентов ушло. Они слишком хотели комфорта. Мы отвыкли ковыряться в грязи и работать руками, вот в чем беда! Думаю, на Земле получится не лучше – наши любимые мертвецы напоследок проорали о себе на всех частотах и дали координаты для связи.
– Попробуем организовать контрпропаганду, – усмехнулся я. – Всё-таки не каждый, посмотрев на то, как выглядят тела, решится.
– Скоро на Землю? – невпопад спросил Халилов.
– Через два часа придёт срочный борт из Владимира. Долечу – сорвут погоны. Впрочем, плевать. Мне достаточно сознавать – бессмертны люди, а не эти… постчеловеки.
* * *
…Столица встретила меня привычной суетой аэромобов над крышами небоскрёбов, запахами блинов и чая с чабрецом из буфета военного космодрома, где мне дали посадку.
А еще – невероятной свободой движений. Курьерский корабль по размерам лишь чуть больше истребителя, а кокпит так вообще почти такой же, только со встроенными тренажерами и анабиоз-системой. Три месяца внутри – истинная пытка.
Впрочем, насладиться разминкой не дали. Даже переодеться – и то не вышло. Хмурые коллеги втолкнули в аэромоб прямо в заскорузлом от пота лётном комбинезоне, и через двадцать минут под нами показались зелёные деревья дворцового парка.
У самого парадного меня встретил встревоженный Старик.
– Ну и навёл ты шороху, Сергей Афанасьевич! Неужели нельзя работать тихо, спокойно, изящно?.. Напоминаю, дражайший мой дуболом, не в бронетанковых службу несёшь.
На язык просилось многое – и беспрецедентная ситуация, и цейтнот… Промолчал.
Сказал только:
– Владимир Конрадович, всё совсем плохо?
– Даст Бог, сладится, – вздохнул бессменный руководитель Имперской Безопасности. – Обязательно нужно было давать дуракам обо что лоб разбить?
Вспомнилась контора Апельсинова. Такие всегда найдут, обо что расшибиться. А Шталь продолжал:
– В бывшем Евросоюзе целые секты… уходят. У нас тихо отчего-то, но надолго ли? Её Величество рвёт и мечет. Что-то ей в отчете ой как не приглянулось. А Государыня не самый приятный, знаешь ли, человек в такие моменты.
Мы остановились у памятных дверей, перед которыми застыли суровые барышни в мундирах лейб-гвардии – охрану молодой Императрице набирали исключительно из отличниц военных училищ: не стоит множить искушения той, что и так владела чуть не половиной мира.
Именно тут проходил «разбор полётов» после Марсианского Провала. Только я тогда выходил с боку припёка, а сейчас… Сейчас главный фигурант.
– Заходи. Если не вернёшься – с меня конный бюст на родине героя.
– А вы? – удивился я.
– Тебя требуют. Велели не соваться. А я и рад: не меня песочить будут, – фальшь пёрла из всякого слова, каждой вымученной хохмы, неловкого обращения на ты вместо обычного шутливого вежества…
Да, Шталь не бросал своих сотрудников. И очень беспокоился, когда не мог за них вступиться.
…Внутри всё так же, как мне некогда запомнилось – камин и полки с бумажными книгами, горделивое портреты на стенах и широкое окно в сад.
Государыня – вовсе не похожая на официальные портреты, скорее на юную барышню, которой впору бегать на танцы и читать любовные романы – сидела в кресле. Длинные тёмные волосы струились вниз.
Когда-то, впервые увидев её, влюбился. Окончательно. Бесповоротно. Ни слова не сказав даже духовному отцу.
Лишнее.
И разговоры, и мечта.
Сейчас в глазах промелькнет знакомое выражение: жестокое разочарование; «стена, кирпичи, приговор – расстрел».
Она не грешила подобным. Но так даже больнее.
– Господин штаб-ротмистр, – она поднялась.
Стало неудобно. И стыдно.
Не ей передо мной – мне навытяжку стоять. Ни капли укора в глазах – только сочувствие и интерес.
– Ваше Величество, – склонил голову. – Прошу простить, прямо с корабля.
– Варвары, – констатировала она. – Сказала «срочно», но не настолько же! Присаживайтесь, прошу. Не смотрите так на чехлы, они не кусаются. Ну, чистые, так не век им такими быть.
Послушался. Не стоять же, раз садиться велят? Радуйся, дурак – предел мечтаний достигнут!
– Сначала о неприятном, – сказала она тихо, усаживаясь напротив. – Я читала отчёты. У меня есть несколько вопросов. Во-первых, подробной стенограммы беседы с… Трифоновым, назовём его так, никто, оказывается, не вёл. Казаки, что поделаешь. Только общий пересказ в вашем рапорте. У меня создалось впечатление, что вы о чем-то спросили – и именно эти ответы обусловили окончательное решение. О каких именно из перечисленных вами фактов шла речь? Второе. Почему вы посчитали, что ваш выбор – в интересах Империи, а не лишил её будущего?
В голосе звякнула сталь. Далеко-далеко, но она не дала забыть, кто восседает передо мной.
– Ваше Величество, – из себя выдавил. – Разрешите излагать прямо и без экивоков?
Дождался кивка.
– Вы совершенно правы. Одно следует из другого. Я спросил: «Верите ли вы во что-либо? Бога, концепцию, идею?». Потом уточнил: «И вы уверены, что живы?». На основании ответов сделал вывод: их «будущее» – путь в никуда; но опасен он лишь для тех, кто уже убил себя в душе своей, простите за неуместную красивость. Остальные будут спасены нашей инфокампанией – и это вместе с полученной технологией послужит пользе государства Российского.
– Хмм. И каковы же были… ответы? – она подвинулась на краешек кресла.
– «Понятие не имеет практического смысла» и молчание. Не стану уточнять, что в той ситуации запрет навряд ли что-то изменил.
– Но уточнили, – заметила она.
Огромные глаза, чей цвет я никак не мог уловить, заглянули мне в душу.
– Скажите, – спросила она, – а почему вы считаете себя вправе принимать такие решения? Я не оспариваю, и в целом согласна с вашей логикой, но мне интересно.
Я вздохнул. Улыбнулся. По-настоящему.
– Ваше Величество, мы оба знаем – из злых дел не построишь жилой дом. Только темницу. Древо познается по плоду. Но дерево, чьи плоды ядовиты, всё-таки сгодится на щит. Оттого вы дали мне власть и обязанность нарушать закон Божий и людской. Предавать. Покупать предателей. Убивать. Совершать диверсии. Иметь дело со злом, знать зло и быть той скованной из него броней, без которой невозможно ваше добро – иначе на него покусятся куда более дурные, нежели я, люди. Полагаю, это подразумевает и право решать, jure dicere. – Право на решение, данное искренне верующему в Господа нашего? – улыбнулась она в ответ вдруг очень по-детски.
Слишком понимающе. По своему обыкновению отвечая сокровенным мыслям, а не дежурной вариации на тему истины, срывающейся с уст, когда, может, и хочешь сказать правду, да не умеешь. Ненавижу, когда меня читают. Но злиться на неё – не в моих силах.
– Не осознай я вдруг себя таковым – духу не хватило бы, – признался смущённо. – И никакое знание зла тут ни при чём. Почти.
И не соврал. Ни себе, ни ей.
– Вы всё сделали верно, Сергей Афанасьевич. Иногда, – задумчиво произнесла она, – мы вынуждены удерживать позицию или делать шаг назад, просто чтобы идти вперёд.
Праотец Ной молчаливо согласился с иконостаса в красном углу. Ему беззвучно вторили портреты со стен – Кутузов и Жуков, Деникин и Первый Государь Второй Империи…
Иногда самое важное – не перешагнуть черту. Не расшибить лоб о предел возможного.
Истина заключалась именно в этом.
Интерлюдия
1. Письма с границы между светом и тенью, продолжение
Мы проговорили еще вечность. Вечность – это не так много, если приглядеться. На языке часов и минут это примерно столько же, сколько осталось на таймере обратного отсчета; переходя на наречие, описывающее суть вещей: в миллиард раз меньше времени до назначенного часа.
Пожалуй, тогда я был действительно счастлив. Неплохой аванс: впереди были долгие годы тупой скуки, за которые я опасно приблизился к тому, чтобы начать напоминать Апельсинова.
Впрочем, я еще не мертв: доказательством этому то, что я не намерен сдаваться живым.
…Вообще, Тритон многое подарил мне. Эти два с половиной часа в обществе столь милой моему сердцу особы, быть рядом с которой, кажется, не суждено вовек. Умения принимать решения, брать на себя ответственность и скользить в тенях, по временам сам становясь тенью.
Со временем наука превратилась в привычку.
За любое обучение приходится платить. Я распрощался со спокойным сном и незапятнанной совестью.
Честная сделка, если подумать.
Интересно, чем платят за свои уроки правители?
До известных событий в Авениде как-то не задумывался над этим.
Государь – или Государыня – это не совсем человек, это воплощенная Империя.
В каком-то роде нечто вроде святого – сама по себе его личность, конечно, важна, но не в той степени, как Тот, Кого он представляет на нашей земле; проводник, посредник, дипломат, если угодно.
А что, если правитель или потенциальный правитель продемонстрирует качества, скорее приличествующие послу Бога, нежели государства?
Подобное не могло присниться мне в страшном сне.
Дипломаты… На дипломатической службе я практически распрощался с благородством и честью, впрочем, это тут ни при чём.
Или наоборот, при чём. Сложная штука – жизнь.
Грязная вышла тогда история, правда?
Честно говоря – мне стыдно и совестно. Пожалуй, это тот самый случай изложить всё целиком от начала и до конца. Таким, как я, подробная исповедь не положена…
…Прошу прощения, если выходит сбивчиво. Сознание плывёт, цепляется за металлические углы рубки. Рожица на изморози, покрывающей панель пульта, лыбится; я нарисовал, выходит? Больше вроде некому. Хотя не очень уверен, прямо сказать.
Грехи наши тяжкие…
А тогда было жарко. Было очень жарко…
2. Выдержка из труда профессора Бернхарда Гнайде, д-ра политологии, магистра социологии, Берлинский университет, «Критика Утопии: Империя, которой нет»
…Мы уже коснулись основных странностей, которые касаются Императора русских, так что нет нужды возвращаться к ним.
Впрочем, с его персоной связан один любопытнейший парадокс. В Империи нет и не может быть человека, менее свободного, нежели её абсолютный правитель, за исключением потенциальных наследников.
Те испытывают высшую степень несвободы.
Вы спросите, как такое возможно? Ответственность монарха огромна, и она вне всякого сомнения создает ограничивающие свободу личности факторы, но что же с наследниками и великими князьями?
Нам следует коснуться имперского права о престолонаследии.
В том объеме, который интересует нас с вами, оно не слишком запутано.
Итак, несмотря на приоритет прямого наследования от родителя к потомку (наследует как меч, так и кудель), потенциальный Государь обязан продемонстрировать достаточно выдающиеся результаты на практике при работе на управляющих должностях в каждой из представленных в Думе сфер жизни, за исключением духовной – Церковь оценивает продемонстрированные в процессе тестирования моральные качества.
Экзаменовка кандидатов – пусть временами сводящаяся к «всего лишь» полугодовым командировкам – единственная область, где совместная власть Боярской Думы, различных ведомств и Церкви превышает полномочия Государя. Тот может порекомендовать, но не настоять.
Отчеты бояр, буде сочтены удовлетворительными, отправляются на утверждение Церкви, и та выносит окончательный вердикт.
Данная система приносит государству сразу две выгоды: во-первых, человек невысокого ума просто не сумеет занять трон.
С другой стороны, требующееся для прохождения экзамена обучение и сами экзамены – через которые обязаны пройти все великие князья и княжны – изнуряющее, отнимающее по восемнадцать часов в сутки на протяжении долгих лет занятие, дает потенциальным наследникам некоторое представление о весе короны и собственных способностях.
Попыток государственного переворота в Империи не бывает. Нынешнего Императора, по слухам, пришлось загонять на престол едва ли не угрозами. Великие князья счастливы своим статусом помощников, обладающих хоть каким-то личным временем.
Единственный маловероятный сценарий, который игнорируется или намеренно не принимается во внимание – попытка достаточно влиятельной группы при полной поддержке всех недружественных друг к другу фракций усадить кандидата на престол против его или её воли…
* * *
Автор понятия не имел, что в личном планшете думного боярина Владимира Конрадовича Шталя хранится копия его труда, как и о том, что данный отрезок в ней выделен красным. Снизу помечено: «Бредятина! Вероятность – фиг да ни фига. Но группу балбесов для раннего обнаружения назначить. Подстелем соломки».
Честно говоря, автор вообще знать не знал о существовании Шталя. Тот бы, кстати, обиделся, если бы про это выяснил.
