Очнулся Вильям на снегу.

Предвечернее солнце освещало остывающую каменную дорогу, на которой он лежал. Он смотрел в небо и, глядя на белые хлопья, летящие в воздухе, думал, что для Дейла снег – большая редкость. Хлопья падали, покрывая его лицо, волосы, плащ. А потом он сделал вдох, закашлялся и понял, что это такое.

Пепел.

Задыхаясь, он резко сел, осмотрелся и понял, что вокруг него обгорелые остатки Дейла. Здания – те, от которых хоть что-то уцелело, – превратились в почерневшие, обугленные каменные каркасы, а дерево выгорело полностью. И повсюду, сколько хватало глаз, поднимались холмики пепла. Вилл встал на колени, дотянулся до ближайшего холмика, а когда смахнул верхний слой, рука наткнулась на еще не остывшую кость. Труп. Все эти холмики были трупами. Шатаясь, Вилл поднялся на ноги, повернулся к большой лестнице и поднял голову. Погребальный костер его матери прогорел дотла, а над ним нависал все еще дымящийся остов Большого Дома.

И надо всем этим царила мертвая тишина. Ни звука, кроме еле уловимого шелеста пыли да биения его сердца, а потом раздались шаги – это Вилл стал спускаться по разрушенным улицам вниз, к подножию холма, где Дейл уступал место озерам, полям и пустоши. Он дошел до границы города и упал как подкошенный. Дурнота накатывала волнами.

По земле проходила граница, тонкая линия, у которой резко оканчивался покрытый пеплом сгоревший мир и начинался другой, зеленый. Четкая, ясная, невозможная граница.

Ветер. Он не просто оттолкнул от него жителей Дейла. Он устроил для них западню, ограничив распространение пожара Дейлом, сохранив только его, Вилла и не потревожив пустошь вокруг. Дрожа всем телом, он обхватил себя руками. Заставив себя снова подняться, он побрел к ближайшему озеру, к обломкам гроба, все еще валявшимся в траве. Среди искореженных кусков металла и дерева он нашел свой медальон, поднял его и отнес на берег. Там ноги снова отказались его слушаться. Чувствуя себя совершенно опустошенным, он поднял руку с медальоном над водой и разжал пальцы.

Когда вода успокоилась, в ней появилось отражение, но Вилл не взглянул ему в глаза. Он заставил себя смотреть на Дейл, на заходящее солнце над руинами Большого Дома.

Ему нельзя здесь оставаться. Ветер – сейчас нежный и ласковый – коснулся его щеки, успокаивая. Вначале он напрягся, но тут же с глухой тоской осознал, что теперь незачем сдерживаться. Или его сила, или люди – нечего и надеяться соединить то и другое. А теперь людей не стало, и он дал себе волю, позволил ветру крепнуть или слабеть вместе с его дыханием, пролетать сквозь него, помочь ему подняться на трясущиеся ноги.

Потом он пошел.

И шел долго, пока не перестал быть наследником Дейла, бездушным принцем или Вильямом Хартом. Он шел, становясь просто тенью, странником, призраком. Шел, а очертания его фигуры истончались, тело таяло, и он становился серой струйкой, стелющейся по ветру.