Глава 1
Ассимиляция
Небо с редкими кучевыми облаками выглядит не слишком глубоким. Оно имеет насыщенный четкий цвет, какой бывает весной. Тут нынче солнечно и тихо. Вокруг много берез, но ветви их не покрыты листвой – они голы и черны. Дымка набухающих почек тоже еще не заметна – рано пока листьям распускаться. Вон и снег лежит под деревьями, съежившийся, присевший, испещренный язвинами протаек и припорошенный лесным мусором. Особенно убедительно смотрятся грязновато-белые участки под елями – нарядными и пушистыми, как всегда.
Я стою на склоне пригорка и с наслаждением любуюсь красотой нашей русской природы: просторной луговиной, из которой торчат клочья вытаявшей прошлогодней травы, темной кромкой леса в отдалении, разбитой мокрой грунтовкой. Мне почему-то очень хорошо и ни о чем думать решительно не хочется.
А надо.
Надо сообразить, куда я попал.
Выходил из подъезда, увидел, как обращенное ко мне лицо прохожего исказилось каким-то сильным чувством. Даже рот стал приоткрываться, видимо, чтобы выпустить крик… и – вместо унылого городского двора вокруг меня раскинулось великолепие загородного простора. Первое, что приходит на ум – на меня что-то свалилось и зашибло. Если бы очнулся в больнице, значит не насмерть. А то, что очутился я в окружении невообразимой красоты, верный признак попадания.
В рай? Возможно, хотя я в него и не верю. Да и как-то безлюдно тут. Ни ангелов тебе, ни гурий. Зато воздух здешний – чистый нектар. Так бы и пил без передышки.
После нескольких энергичных вдохов голова закружилась, и я полез в карман за сигаретами. Пусто. Точно, я же как раз за ними и шел в ларек. Да уж – реакции живого тела никуда не девались. Так что, выходит, скоро и есть захочу. А потом и спать потянет.
Так помаленьку разум приводил меня к пониманию необходимости осознать себя и сообразить, что делать дальше. Если бы не дорога, я, наверное, принялся бы выворачивать карманы в поисках там вещей, необходимых Робинзону, чтобы искать пропитание, охотясь или рыбача, строить хижину и осваивать технологию изготовления ручного рубила. А так – понятно, что необходимо выбираться к людям. Потому что дорога не столько натоптана, сколько накатана. Не тропа это, а езженый путь.
Спросите, не боязно ли мне? Нет, не боязно. Я ведь наверняка уже погиб там, где жил раньше. Поэтому ко всему, что происходит сейчас, отношусь как к некому довеску к уже прожитой жизни. И потрачу я его, этот довесок, на получение одного сплошного удовольствия. Поскольку же от страха или адреналина никакой радости не ощущаю, то испытывать сильных эмоций не желаю категорически. Я ведь уже далеко не юноша. И верю в то, что даже если все живущие здесь люди намерены меня обидеть, то это вовсе не причина прятаться и дрожать от ужаса. Безразличие к возможным опасностям не раз позволяло мне сохранить разум в ясности и не наделать глупостей. А сейчас, после, как я полагаю, удара по голове и недавней гибели, чувствую в себе просто бескрайний разлив равнодушия, некую отстраненность от возникших передо мною проблем.
Спускаюсь со склона к дороге и поворачиваю налево. Разбитые колеи, мешанина грязи на дне узких, заполненных водой канавок, осевшая на дно податливая на вид размокшая глина, покрытая прозрачной отстоявшейся водой – и ни одного следа автомобильных шин. Тут ездят на телегах с узкими колесами. Вот и навоз, и отпечатки кованых копыт. Не в близкие годы я угодил – явно в прошлое.
Лезть в грязь и месить ее подошвами ботинок нет никакого смысла, поэтому иду вдоль обочины, наступая на прошлогоднюю траву. Дальний лес тянется справа за дорогой и полем. Слева покатый склон, на котором уже можно углядеть пробивающуюся зеленую траву. Мне тепло в дубленке, и, чтобы не вспотеть, я расстегнул ее. Так не жарко. Можно отдаться течению мысли. Заботы прошлой жизни, словно на прощание, неспешной чередой проходят перед внутренним взором.
Жена на пенсии, дети… дочь замужем, а сын, кажется, тоже скоро будет окольцован. Внуки – дети как дети. Обойдутся и без моего заработка. На работе, конечно, могут начудить, но поплюхаются чуток, да и справятся. Есть у нас в коллективе и без меня светлые головушки, а опыт – дело наживное. К тому же объяснял я много и доходчиво, поэтому уверен – и гигрометр до ума доведут, и эту штуку с шариком на конце доделают. А правый винт шпингалета, что дома на двери в ванную, я только что затянул…
– Барин, садись, подвезу! – Вот, задумался и не обратил внимания на то, что меня догнала телега. Ведь и скрипело сзади, и фыркало, а пока не услыхал человеческого голоса, так и переставлял ноги, ни на что не обращая внимания. Это мегаполис превращает нас в слепоглухонемых до той поры, пока не почуешь воздействие, оказанное непосредственно на тебя.
– Спасибо, голубчик. Я гуляю. Мне доктор велел.
– А-а. Тогда ладно. А то ведь тут еще версты три, – мужик тряхнул вожжами, пронзительно чмокнул и покатил дальше.
Пальто на нем длинное из грубой тканой материи, напоминающей мешковину, но плотнее. Думаю, это армяк, потому что на груди имеет место глубокий запах к плечу, где отворот закреплен деревянной пуговкой-палочкой, и талию перетягивает мягкий, вроде шарфа, кушак. Шапка напоминает покроем цилиндр, которые носили в эпоху фраков. Только материя на головном уборе – та же мешковина, отчего форма головного убора против прототипа менее четкая – и поля, и торчащая из них труба имеют разнородные беспорядочные деформации. Штаны из той же домоткани, однако материя тоньше, фактурой приближается к брезенту, который использовали для курток сварщиков. Все это выкрашено в один цвет, хотя каждый предмет одежды выцвел в свою меру. Общая тональность – сдержанная, ближе к коричневому.
Борода опрятная, стриженая, но без фасону – просто укорочена, чтобы не мешалась. Ни в лошади, ни в телеге глаз не подметил решительно ничего, стоящего особого упоминания, – не шибко я разбираюсь в гужевой тематике.
Проводил взглядом возницу и понял, что упустил шанс проехать рядом с человеком, способным рассказать мне много полезного о том, где я и что тут вокруг творится. Ну а что делать, если при прощании я не смогу дать ему даже пятак на водку.
Откуда такая аналогия? Так человек этот словно вылез из мультика про то, как один мужик двух генералов прокормил. Лапти на нем смотрятся гармонично и естественно. Нога обмотана портянкой и поверх перевита шнурочком. Таким персонажам за услугу категорически предписывается выдавать пятак, которого у меня нет. А пятирублевая монета Российской Федерации вряд ли заинтересует здесь кого-нибудь, кроме собирателя диковинок.
Так вот. Внутренний голос дал мне понять – именно этот мужик диковинками не интересуется. А еще этот же самый голос намекает на то, что на дворе девятнадцатый век. Почему именно девятнадцатый? Знаете, когда всю жизнь имеешь дело с техникой и преимущественно про нее читаешь книжки и роешь сетевые ресурсы, начинаешь каждую историческую эпоху оценивать по совокупности вещей, ее наполнявших. По разным деталям, с виду неброским. Вот скажем, железная шина на тележном колесе. Не на городской коляске и не на карете вельможи, а на крестьянской телеге. Для меня это явный признак того, что черная металлургия выросла из коротких штанишек, которые носила несколько тысячелетий. Железо доступно даже человеку, одетому в одежду, пошитую из сотканной его супругой материи, и обутому в лапти.
Итак. Россия. Средняя полоса. Девятнадцатый век. Судя по обращению «барин», возможно, крепостное право еще не отменено. Я неважно знаю историю. Даже дату этого события помню весьма приблизительно. Она у меня ассоциируется с продажей Аляски – ну не судите старого технаря. Тысяча восемьсот шестьдесят с чем-то.
* * *
Так, спокойно рассуждая, подошел я к городу. Стоит он на берегу реки, и купол церкви однозначно указывает на то, где расположена центральная его часть. Храм возведен из камня, вид имеет опрятный, ухоженный. Вокруг угадываются двухэтажные кирпичные строения, а все остальное вокруг деревянное. Многие трубы дымят потихоньку, но ни запаха, ни копоти не чувствуется.
Дорога, по которой я иду, вливается в улицу. Сначала справа появляется забор, за которым ничего нет – ровное место, истоптанное в кашу. Изгородь – две жерди на столбах. Человека этим не остановишь, разве что корова или лошадь затруднятся преодолеть подобное препятствие. А вот дальше вдоль пути моего следования начинается тын. То есть те же столбы и те же жерди, но к ним прикреплены вертикальные палки. То, что находится по другую сторону, вызывает мысль об огородах, о козах и свиньях, для которых это препятствие и сооружено.
Дальше заборы утратили прозрачность – сплошные доски. Я бы сказал – горбыль. Но сейчас это, наверное, называется тесом. За ними угадываются сараи и дома. Сараев больше. Навстречу стали попадаться люди. Женщины сплошь в длинных платьях, что мне не очень понравилось. Как-то уж очень архаично смотрится. На ногах ботиночки или сапожки. А может быть, боты – я застал еще этот вид обуви в детстве. Но наверняка не скажешь, что сейчас носят – подолы все скрывают, только изредка носок покажется на глаза. А вот верхняя часть комплекта – на любой вкус. От коротких, до пояса, мило отороченных мехом курточек, до суконных приталенных пальтишек, при виде которых на память приходит слово «свитка». И ничего, что было бы до пят. Не зима уже – морозы миновали, но до лета пока далеко.
Мужчины же носят длинные плащи, как с рукавами, так и с обширной пелериной, из-под краев которой при надобности высовывают руки. Впрочем, это я о господах благородного вида. А еще встречаются уже знакомые мне армяки, но не из домоткани – явно из материала мануфактурной выделки, и даже пошитые с некоторым шиком.
Тот факт, что со мною раскланиваются, поначалу вызвал легкое недоумение, но я сообразил, что подобный обычай примечал и в свое время в русской глубинке… давненько. Так вот тут как раз и есть глубинка, и именно давненько. А кивнуть в ответ – это у меня давно получается на автомате. Походите-ка с мое по заводу, где работают тысячи человек, которых всех ни в жизнь не упомнишь! Невольно станешь кивать на любой приветливый или узнающий взгляд. Иначе окажешься гордецом и невежей.
Между тем, по мере продвижения к центру, дорога перестала чавкать под ногами. Влажная она, да, но плотная. Как будто что-то в нее подсыпали, на манер каменноугольного шлака. И тропинки, идущие вдоль заборов, хорошо утоптаны. Вывески портного и сапожника над крылечками выходящих на улицу домов, поперечные переулки, в конце которых слева видна недалекая река – улица не вела меня к центру, а огибала его вдоль берега. Купол колокольни маячил справа, а слева до моих ноздрей донесся запах съестного.
Он шел из распахнутой двери двухэтажного дома. Вывеска «Трактиръ» не оставляла сомнений в том, что нюх меня не обманул. Хм. На первых порах не будет ничего зазорного в том, чтобы устроиться посудомоем за еду и койку, – эта мысль показалась мне простой и естественной. Я ведь тут никого и ничего не знаю, так что не стоит привередничать.
Вошел. Просторная комната со столами, накрытыми скатертями. Кроме входной двери, есть еще две, ведущие вправо.
Из-за конторки, пристроенной слева у окна, навстречу мне повернулся молодой чисто выбритый мужчина в белом переднике поверх заправленных в сапоги шаровар. Атласная косоворотка застегнута под самым горлом, а на сгибе руки висит полотенце. Это половой. В точности такой, каким его представляют во всех фильмах. Классика.
– Здравствуйте! Желаете отобедать?
– Здравствуйте. Желаю, но не могу себе этого позволить в связи со стесненностью в средствах, – вводить в заблуждение вероятного коллегу нет ни малейшего смысла.
– В дороге поиздержались? – и улыбается какой-то выжидательной улыбкой.
Ха! Это же из «Ревизора». Ну да. Девятнадцатый век на дворе.
И что прикажете отвечать? Хотя губы мои растягиваются в непроизвольной улыбке – все как у нас. Только крылатые фразы заимствованы не из фильмов, а из того, что в наше время давно уже включено в школьную программу.
Видимо, сообразив, что я все прекрасно понял, половой отодвигает стул рядом с ближайшим к конторке столом и забирает у меня шубу:
– Присаживайтесь. Сейчас я вам щей принесу. Ох, и хороши они у нас нынче!
Мне остается только благодарно кивнуть и… сделав шаг к конторке, где лежит газета, я невольно кошу на нее глазом. Тысяча восемьсот семьдесят шестой год. Март месяц. Не думаю, что это меня удивило. Тем более что кроме щей расторопный малый принес и горку нарезанного правильными ломтями хлеба, и стеклянный графинчик с бесцветной жидкостью, и даже рюмочку поставил.
– Отведайте, – только и сказал. И снова повернулся к конторке.
Выпить водки было бы замечательно. Вот вы думаете, что если я такой спокойный, то ни капельки не мандражирую? Как бы не так! На самом деле я испытываю сильнейший стресс. Только потрясать окружающих фейерверком истерики это не по-нашенски. Не мужское дело нервами звенеть или брызгать слюной. Переживания следует запрягать в тележку трудолюбия и пахать на них борозду, ведущую вперед.
Так вот. С одной стороны, не отведать предложенного нельзя – это было бы неучтиво. С другой – мозги мне нынче нужны свежие. В общем, налил полрюмочки и откушал.
Водка как водка. Градусов сорок будет. Хоть тресни меня, не помню, в каких датах Дмитрий Иванович Менделеев рекомендовал такую крепость любимого мною напитка, но здесь и сейчас все правильно. И щи правильные, и хлебушко, и размер порции в самый раз.
– Благодарствуйте, добрый господин, – это я уже доел и обращаюсь к половому. – А ведь затруднения мои я намереваюсь разрешить с вашей помощью. – Вижу изумление в глазах юноши и, сообразив, что перемудрил с витиеватостью, спешу рассеять возникшую напряженность. – Я ищу себе места за еду и ночлег. Могу мыть посуду, колоть дрова и выполнять иную работу.
– Признаться, сударь, принять работника на таких условиях никто не откажется, – в глазах полового плещется веселье. – Но, боюсь, предоставить вам приют надолго мне не удастся. Через пару месяцев мое заведение исчерпает возможности содержать его, и мне придется продать дом, чтобы расплатиться с кредиторами. Вы же видите, сколько здесь посетителей!
Действительно, на весь зал нас только двое, хотя время обеденное.
– То есть вы тоже находитесь в стесненных обстоятельствах, но готовы принять меня, не слишком нуждаясь в моих услугах? – позиция собеседника озадачивает. С обычаями моего времени она абсолютно не коррелирует и особенно непримиримо расходится с представлениями о нравах содержателей трактиров и кабаков. Вот сложилось о них представление как о людях жестких и алчных, и все тут. Где-то я об этом читал.
– Один рот ничего не изменит в существующем положении дел, – половой, оказавшийся хозяином заведения, опять улыбается, на этот раз печально. – Ваше присутствие нисколько меня не стеснит, а предложенная помощь может оказаться кстати. Платить работникам я решительно не в состоянии, а иногда сил одного меня просто не хватает на все, особенно если зайдет посетитель.
Оставалось только кивнуть и представиться. Мой новый хозяин назвался Макаром Андреевичем. Через десять минут я получил штаны и косоворотку, переоделся на втором этаже в отведенной мне комнате и приступил к работе: вымыл тарелку, из которой только что поел. Через полчаса накормил теми же щами пятерых простого вида мужчин – работников с пристани, что буквально в двух шагах вниз по переулку. В аккурат на пятачок получили мы от них выручки. А вообще-то было скучновато. Действительно – не идет сюда народ.
Чуть погодя появилась пара совсем молодых людей – парень в гимназической шинели и девушка в строгом платье с фартуком, поверх которого накинуто пальто форменного вида. На мою попытку усадить их за стол они рассмеялись и умчались наверх. Понятно, живут они здесь.
Вернувшийся Макар Андреич рассеял мои сомнения:
– Брат с сестрой вернулись с занятий. Их гимназии по соседству и уроки завершаются одновременно.
* * *
Сидеть просто так в пустом зале было скучно, а впечатлений на сегодня мне уже достаточно. Пустая же кухня с котлом горячих щей на плите навевала тоску. Макар, найдя, на кого оставить эту тоскливую картину, колол дрова на заднем дворе, а я, обнаружив бочку селедки и ларь с картошкой, отыскал горчичный порошок и растительное масло с уксусом. Привычно освободив нарезанные ломтики от шкурки и костей, замариновал жирную мясистую рыбку в горчичном соусе. Вечером случается, что несколько посетителей могут по чистой случайности оказать честь нашему убогому заведению, как сказал хозяин. Как раз рыбка пропитается и дойдет до кондиции.
Потом посмотрел на корзинку яиц – и смешал майонез. Кто застал период перед развалом СССР и помнит волну непредсказуемых дефицитов, может помнить и этот немудреный рецепт, главное правило которого – мешать всегда в одну сторону. Прямо скажу, занятые руки отлично прогоняют из головы дурные мысли, в чем я в настоящий момент остро нуждаюсь. Отварить свеклы, отыскать головку сыра и соорудить селедку под шубой вообще получилось на автомате, только с крошением сыра поступил не по классике – не сумел отыскать терку. Я его ножом напластал на доске, а потом досек до кондиции, благо он оказался достаточно твердым и не слишком прилипал к лезвию. Потом сверху спустились переодевшиеся в русские костюмы гимназисты с гитарами и принялись за исполнение песен, направляя голоса в по-прежнему распахнутую на улицу дверь. Такая вот немудреная попытка зазвать посетителей. Ну не кричать же призывы с крыльца, как у балагана на ярмарке!
А все равно никто сюда не заглядывает, вот и весь сказ. И что ты будешь делать? А ведь ходят мимо вероятные клиенты! Что обидно, голоса у молодых людей прекрасные, звучат чисто, и играют ребята великолепно, а вот как-то никого это за душу не берет.
Чу! Слова знакомые, а в мотиве – явно не то! «Утро туманное» звучит абсолютно не так, как я привык реветь его за столом, когда с большим удовольствием драл глотку во хмелю да в хорошей компании старых друзей. Пошел разбираться.
Как все запущено! Мне показали ноты, в которых я ни петь, ни читать, и наизусть знакомый текст, принадлежащий перу, как выяснилось, Тургенева. Фамилия же композитора мне вообще незнакома. Напел я старую добрую песню, которая считается романсом, так как знал с самой что ни на есть юности. Мой вариант ребятам понравился значительно сильнее исходного. Да и нет там ничего сложного, это не загогулистая «АББА», из мотивов которой кроме припева шлягера про деньги мне отродясь ничего не давалось.
Аккомпанемент они подобрали на слух и немного порепетировали – душевно получилось.
Потом я спел им «Окрасился месяц багрянцем», «Огней так много золотых» и «Мохнатый шмель». Больше из старинных народных песен мне так сразу ничего не вспомнилось, и я до кучи выдал стройотрядовскую «пиратскую» – «Наш фрегат давно уже на рейде». Молодежь схватывала на лету и освоила все с первого раза. Только успели переписать тексты, как Макар отвлек меня от общения с талантливыми юными созданиями – надо было обслужить группу «товарищей» в пронзительно смазанных сапогах, требовавших выпить и закусить как следует. В них вся моя селедка и ушла. И та, и другая.
Началось с простейшего вопроса:
– Голубчик, а вот это, вот то, что вы нам сейчас подали, это что оно такое?
– Селедка под шубой, сударь.
– Почему под шубой? Зачем под шубой? Васькин, вы это слышали? Да отчего же под шубой?
– Под какой шубой?
– Под боярской шубой, милостивый государь.
– Тогда неси еще, да поскорее.
Спросите, как я успевал? Ну да, не мальчик уже, чтобы носиться как угорелый. А вы помните Бэрримора из фильма про собаку Баскервиллей? Да кто же его забудет! Так вот, замените слово «сэр» на слово «сударь» – все становится на свои места. Остается копировать ухватки британского дворецкого и его манеру излагать – и все довольны.
Кажется, затолканные в карман моего передника чаевые несколько превысили размер выручки. Не знаю – я их не считая Макару отдал… Андреичу. Он-то другую компанию обслуживал и крутился как наскипидаренный. Всего-то господин заглянул с дамой, а требования – что тебе граф с графиней. И то им вино не то, и еще что-то по-французски, но насчет погонять «человека» – это они мастера.
Собственно, больше никого и не было, но хозяина они умотали до жалобного взгляда. Не то, что оказавшие нам честь своим посещением купеческие приказчики, завернувшие сюда по пути с пристани. Этим – лишь бы в графине не пересыхало. А уж и огурчики, и капустку квашеную, и кашу… эту… не помню названия, что Макар готовил-старался, все прибрали. Про осетринку и про икорку молчу – ими ребятишки разминались. Подчистую выгребли, что было наготовлено, и тут же попадали лицами… нет, не в салат – тарелки выхватывать я успевал.
Варенька принесла милые такие подушечки-думочки. Вот их-то мы с братом ее Игорьком и протолкнули в пространство между столешницей и щекой почивающих господ. Ворочать этих кабанчиков я просто не решился, да и девать их нам было решительно некуда. Пускай проспятся. А мы закрываемся на сегодня.
Макара я отправил отдыхать – он молодой, ему сон важен. А я по-стариковски высыпаюсь за четыре-пять часов. Гимназистам и подавно пора на боковую – им рано утром нужно вставать и отправляться на занятия.
Пока помыл посуду, пока прибрался – зашевелились гости. Глас естества призывал до ветру то одного, то другого. Выходили они на крепких ногах и больше не возвращались. Наконец, я запер входную дверь уже не в переносом, а в самом что ни на есть прямом смысле, погасил керосиновые лампы и тоже поднялся к себе.
Знаете, поселили меня отнюдь не в каморке под лестницей. Вполне нормального размера комната с кроватью и письменным столом. Мягкая перина, теплое одеяло и чистое белье. Даже ночную рубашку положили и колпак. Горшок под кроватью вызвал невольную слезу умиления. Ну, раз так полагается, буду привыкать к здешним порядкам. Это я не про горшок. Он мне без надобности. Но ночнушку надел и колпак на голову напялил.
Несмотря на несомненный успех в деле устройства меня любимого в неизвестном городе глубокой старины, я испытываю смутное беспокойство, и связано оно с именем девушки. Не подумайте про всякие глупости – эта сестра своих братьев всего-то года на три старше моей внучки. Но чувство, что с Варварой Андреевной из девятнадцатого века я каким-то неведомым образом знаком, меня не покидает. Хотя внешность ее решительно никого и ничего не напоминает. Чудеса!
