Программирование мозга

Чтобы двигать познание вперёд, теория должна поначалу быть контринтуитивной.

Дэниел Деннет

Антропологи уверены, что численность стабильных сообществ наших предков во всех уголках планеты колебалась в районе 80–100 особей (критическое количество – двести, дальше племя уже распадалось).

Это почти универсальное число – хоть для небольшой деревни в Южной Америке, хоть для кочевого племени в Азии или Африке.

Все члены этой группы, даже если они не были близкими родственниками, знали друг друга. Они понимали, кто и какое место занимает в общей иерархии племени, кто кому кем приходится и т. д.

И конечно, им совместными усилиями приходилось решать множество проблем выживания, которые нам даже сложно сейчас представить. Да и управление группой требовало коалиций между сильными игроками.

Однако же, если численность группы по тем или иным причинам увеличивалась, это почти всегда приводило к напряжённому внутреннему противостоянию внутри племени.

Дальше следовали раскол и активная вражда новообразованных групп друг с другом. Последняя часто сопровождалась кровавой резнёй, большими человеческими жертвами, воровством ценностей и женщин.

Отсутствие законов и сколь-либо явных экономических порядков, кроме бессмысленных в своём большинстве предрассудков и ритуалов, приводило к тому, что лидер племени являлся скорее декоративной фигурой.

И это понятно: если действует право сильного, то никакая символическая власть не может быть реальной. Так что всё держалось просто на нашей физиологии, точнее – на физиологии нашего мозга.

Всё это в очередной раз доказывает, что наш мозг естественным образом ограничен по количеству «людей», живущих в нашей голове. То есть племена удерживаются не властью вожака, а ограничениями, свойственными нашему мозгу.

До двухсот штук: таково предельное количество сложных интеллектуальных конструкций – «образов других людей» в нашей голове. И даже если мы создаём их с помощью языка и нарративов, физиологическую вместимость нашей дефолт-системы мозга это изменить не может.

Когда других людей в нашей стае (группе, племени) определённое количество – условно говоря, до двухсот штук (а лучше – сто), мы всю эту конструкцию взаимоотношений ещё как-то держим в голове. Больше – нет, не можем. Приходится разъезжаться по разным квартирам, а дальше и вовсе война между этими квартирами начинается.

Вроде бы механика понятна – мозг может держать столько сложных интеллектуальных объектов, сколько может. Если их больше – он в панике, и начинается потасовка. Но что если взглянуть на это дело не с нейрофизиологической, а с эволюционной точки зрения?

Известно, что в нас сидит «инстинкт внутривидовой агрессии». Это вроде бы многое объясняет. Но ведь нам представителями своего вида необходимо ещё и соседствовать – вместе добывать пищу, защищаться, вступать в сексуальные связи, воспитывать детей. Как это возможно, если мы при виде соплеменника начинаем напрягаться и «плохое думать»?

Ответ на этот вопрос находим у того же Конрада Лоренца: это возможно благодаря механизму «переориентации внутривидовой агрессии». В частности, Лоренц описывает его на примере «танца журавлей».

Действо это, конечно, красивое, но есть в нём некоторая странность…

Частенько журавли вытворяют нечто подобное: две птицы сходятся, высоко и угрожающе вытягивают голову, смотрят друг другу глаза в глаза, топорщат клювы, разворачивают мощные крылья. В общем, всё серьёзно, и трудно отделаться от ощущения – «сейчас подерутся!»

Но вдруг птицы разворачиваются в противоположную сторону – буквально на 180 градусов, по сути подставляя своему партнёру по спаррингу беззащитный затылок (это у журавлей самое уязвимое место). Теперь агрессия демонстрируется во внешний контур. Затем снова разворот – и журавли опять почти что нападают друг на друга.

Так повторяется несколько раз, пока, наконец, птицы не вымещают накопившуюся в них агрессию на кого-нибудь по соседству. Например, на какого-нибудь зазевавшегося неподалёку журавля.

Или же, если подходящей кандидатуры не обнаруживается, они могут схватить какую-нибудь палочку, камешек и начинают его агрессивно клевать, подбрасывать в воздух и всячески на него яриться.

Что всё это было, спрашивается? Вот как раз тот самый механизм «переориентации агрессии».

Сближаясь, птицы переживали стресс, вызванный пробудившейся в них внутривидовой агрессией, но дальше они стали переориентировать её вовне: направлять в отношении какого-то другого – условного и даже воображаемого – врага.

Таким образом, они как бы сообщают друг другу, с одной стороны, о своей силе и мощи, с другой – о готовности направить эту силу на внешние угрозы, чтобы защитить друг друга.

В финальной стадии роль этой угрозы выполняет некий действительный объект – хоть какая-то третья особь, попавшая под крыло, хоть просто физический предмет.

То есть агрессия инстинктивно накапливается журавлями друг на друга, а выливается затем на кого-то третьего или даже на что-то третье. Если же приглядеться внимательно, то ровно то же самое происходит и в человеческом обществе.

Поругавшись, они любят бить посуду, хлопать дверьми и пинать ни в чём не повинные предметы (удивительно, впрочем, что ровно такими же глупостями, по заверению Франса де Вааля, занимаются и шимпанзе).

«От любви до ненависти – один шаг» – это, как выясняется, вовсе не просто литература, а выражение нашей действительной природы. С другой стороны, загадочна сама эта наша невероятная готовность превращаться в стаю!

Если просто разделить незнакомых друг другу людей на две команды (такие эксперименты социальные психологи ставили многократно), как тут же куча незнакомцев начинает ощущаться человеком как «свои», «наши», а в отношении представителей второй группы (которые теперь «чужие», «не наши») у него, напротив, возникает немотивированная агрессия.

Какая-то чертовщина, честное слово! Вот вы стояли в толпе неизвестных вам людей, потом кто-то непонятный командует: «На первый-второй – рассчитайсь!» Вы рассчитались и оказываетесь в группе или «первых», или «вторых».

Ерунда, правда? Но если теперь вам предложат разделить между всеми некую сумму денег, то «своим» вы дадите в два раза больше, чем «чужим».

Почему?! С какого перепугу?! Это вообще-то просто игра в лаборатории… Чем испытуемый из вашей условной «команды» лучше испытуемого из другой – такой же условной – «команды»? Но нет, эффект принадлежности к стае работает, и вы уже не можете быть беспристрастным.

«Летний лагерь»

Конрад Лоренц проводил свои исследования не только в дикой природе, но и на специальной научной станции под Веной, где поведение диких животных лучше поддавалось контролю.

Вот примерно такую «станцию» под видом «летнего лагеря» развернули в своё время и социальные психологи под руководством профессора Гарвардского университета Музафера Шерифа, но уже для изучения внутривидовой агрессии людей.

Сам Шериф по происхождению – турок, и когда ему было 13 лет, он с лихвой испытал на себе, что такое внутривидовая агрессия Homo sapiens. В 1919 году его родной город подвергся атаке греческих войск. Погибло большое количество гражданских, да и сам Музафер оказался под ударом солдатского штыка, но чудом выжил.

С тех пор его не оставляла идея изучения природы межгрупповой вражды. Так что, одиннадцатилетние мальчишки, прибывающие в его „летний лагерь“, конечно, не вполне понимали, что их ждёт. Все сотрудники лагеря – вожатые, служащие, медицинский персонал – были членами исследовательской команды Музафера Шерифа.

Сначала ребят объединили в одну большую группу – они вместе ставили палатки, играли в игры, завязывали дружеские отношения. Это был этап тестирования. Через неделю группу разделили на два отряда – «Орлы» и «Гремучие змеи» (причём тех, кто подружился, разделили по разным).

Дальше между отрядами стали проводить разного рода соревнования – от спортивных до творческих (перетягивание каната, бейсбол, поиск клада и т. д.), где мог быть только один победитель.

Результат не заставил себя ждать – мирный лагерь превратился в район самых настоящих «боевых действий». Дружеские чувства улетучились мгновенно. Соперники получали обидные клички – «завиралы», «вонючки» и т. д.

После поражения в одном из соревнований «Орлы» сожгли флаг, забытый «Гремучими змеями», а «Гремучие змеи» уже на следующее утро захватили флаг «Орлов». С этого момента потасовки стали в лагере самым обычным явлением.

Дети изготовляли угрожающие плакаты, осуществляли ночные набеги на своих противников, используя в качестве боеприпасов неспелые яблоки.

Перед столовой они устраивали настоящую бойню, и когда одной из сторон приходилось отступать, побеждённые сопровождали врага криками – «Пусть пройдут сначала леди!»

За столами продолжался всё тот же ужас с киданием едой и бесконечными оскорблениями.

Музафер Шериф специально отбирал в свой «лагерь» ребят, у которых не было никаких культурных или социальных отличий, все они были из благополучных протестантских семей, принадлежали к «приличным» слоям общества.

То есть одно лишь разделение добропорядочных подростков на две группы и конкуренция за виртуальный, но ограниченный ресурс способны превратить их, по словам самого Шерифа, «в сборище злой и разнузданной шпаны».

Может быть, наибольшая глупость подобного рода – бесконечные потасовки в среде футбольных болельщиков. Одним взбрело в голову, что они в стане команды «А», другим – что они в стане команды «Б».

Дальше они являются на стадион, беснуются там, поднимают уровень своей внутривидовой агрессии (из-за общей скученности и ажиотажа) до максимальных пределов. И что дальше?

Надо на кого-то эту агрессию скинуть, переориентировать.

Лучше всего, конечно, на представителей вражеского стана. Но если нет такой возможности из-за полицейского кордона, то покрушим стулья, поломаем ограждения, разнесём ларёк по соседству и вагон метро до кучи.

И вот оно, опьяняющее чувство эндорфинового – то есть нейрофизиологического – восторга!

Механизм понятен – накопили внутривидовую агрессию, потом скинули её и довольны. Интересно в данном случае другое: как может быть, что наш мозг соглашается поменять живых людей (а мозг других животных – других животных) на предметы – камушки, палочки, стулья, ограждения, ларёк и т. д.?

Странная подмена, не равноценная – не находите? Но ничего странного в этом нет, и нам только кажется, что наш мозг запутался. На самом деле всё куда проще!

Да, у каждого из нас есть чувство, что «другие люди» в нашей голове – это люди. Но реальных людей, к счастью, в нашу голову не засунешь. И я не зря уже много раз делал оговорку – «образы других людей», «интеллектуальные объекты».

Да, в нашей голове находятся не люди как таковые, а просто специфические нейрофизиологические комплексы (как программы для открытия файлов на компьютере), которые и позволяют нам думать о других людях.

Если продолжить компьютерную аналогию, то ваша дефолт-система мозга как бы хранит в себе набор программ – их-то как раз двести штук. А люди, с которыми вы имеете дело в реальной жизни, – это как бы файлы, которые этими программами открываются.

Сама же такая «программа» – это нейрофизиологический комплекс, определённая взаимосвязь нервных клеток. Когда вам нужно составить представление о другом человеке из реальной жизни, вы принимаете решение, какой «программой» его открыть.

У каждой подобной программы есть своя специфика и свой уровень сложности. По мере нашего взросления мы учим свой мозг собирать образы других людей. Мы как бы «программируем» свою дефолт-систему, чтобы в ней были разные способы думать о других людях.

Это происходит не сразу. Лишь с годами мы узнаём, допустим, что у людей есть их собственные мотивы, что они не всегда говорят то, что думают, что им бывает больно, что с другими людьми они взаимодействуют как-то иначе, а не так, как с нами, и т. д.

Всё это чрезвычайно сложная для мозга работа, которая, например, аутистам совершенно не под силу – зеркальные нейроны им не помогают, а дефолт-система работает крайне скверно.

Но если наш мозг не страдает от подобной патологии, то к двадцати пяти годам в нём благополучно разрастаются соответствующие связи между клетками, возникают те самые нейрофизиологические комплексы («программы»).

Именно эти программы и отвечают в дальнейшем за создание и развёртку образов других людей, с которыми мы повстречаемся на своём жизненном пути.

Таких комплексов, как вы уже знаете, всего порядка двухсот (то есть репертуар «программ» не слишком богатый). И когда вы сталкиваетесь с новым человеком, впускаете его в себя, начинаете создавать его образ в своём мозгу, вы не действуете наугад, вы подыскиваете для него уже готовую, уже содержащуюся в вашей дефолт-системе форму, программу.

* * *

С очень большой долей условности можно сказать, что там есть нейрофизиологический комплекс, который разворачивает для вас образ любого реального человека, если вы посчитаете его, например, своим другом, другой – если сотрудником, третий – начальником, четвёртый – любовником, пятый – подлецом и врагом.

Но это условно! Не понимайте буквально! Потому что «пятый» из приведённых примеров подобных нейрофизиологических комплексов (ответственный за «подлеца» и «врага») может использоваться вами для того, чтобы развернуть в нём человека, который формально является вашим начальником или сотрудником.

А возможно, кто-то был прежде вашим «другом» или «любовником», но что-то изменилось в ваших с ним отношениях, и теперь дефолт-система вашего мозга вынуждена использовать другую «программу» для его «распаковки». Поэтому если раньше, он был «интересным», «глубоким», «добрым», «милым» и т. д., то теперь он «просто сволочь».

Так или иначе, но определённые нейрофизиологические паттерны в нас уже сформированы. Если вам в молодые годы доводилось общаться с интересными, умными и сложными людьми (причём не просто общаться, а быть с ними в тесных и, возможно, даже напряжённых психологических отношениях), то ваш мозг создал «программы» для развёртки очень сложных, глубоких и многоаспектных человеческих образов.

Так что иногда, по молодости, пострадать на предмет неразделённой любви, перипетий дружеских отношений и прочей ерунды – это очень неплохо.

Чем сложнее отношения, тем больше работы для мозга. Чем больше работы для мозга, тем более сложные «программы» (нейрофизиологические комплексы) для реконструкции других людей он создаст.

Если же ваш мозг такой социальной практики не имел, то и жизнь ваша будет другой. «Программы», которые будет использовать его дефолт-система, чтобы развернуть для вас образы новых людей, которых вы только узнаёте, будут весьма примитивными.

К сожалению, они просто не позволят вам увидеть многое из того, что есть в этих ваших новых знакомых. Вы не сможете понять их внутренний объём, сложность их психологической структуры, её противоречивость, всю палитру их мотиваций и смыслов.

У вас сформируется что-то вроде «приобретённого аутизма». Чем меньше репертуар таких «программ», тем однообразнее будут казаться вам другие люди. Вы будете ловко вешать на них те или иные «ярлыки», не заботясь о том, что в действительности они, мягко говоря, несколько сложнее.

Внешние отличия вы, конечно, заметите, но сами по себе эти люди будут казаться вам понятными и неинтересными. Если вы реконструируете внутреннюю реальность другого человека примитивно, упрощённо, то не удивлюсь, если вы скоро начнёте цитировать поэтические строчки – «и скучно, и грустно, и некому руку подать».

Впрочем, и тот поведенческий репертуар, который вы сами будете использовать во взаимодействии с другими людьми, особенным богатством выбора не удивит – постоянно и со всеми одни и те же ходы.

И вот ещё что, раз уж об этом зашла речь…

Помните, мы говорили о том, что люди, с которыми мы перестаём поддерживать всякие отношения, уходят, так сказать, в архив?

До этого они «сидели» в том или ином нейрофизиологическом комплексе (были «открыты» той или иной «программой» вашей дефолт-системы мозга), а затем жизнь вас развела, ничто больше вас не объединяет, и они освобождают своё место для кого-то другого.

Если этот человек потом, вдруг, в вашу жизнь по какой-то причине вернётся, то его «место» (нейрофизиологический комплекс, «программа»), вполне возможно, будет уже кем-то занято.

Если же оно занято, то вы уже не сможете развернуть его образ в своей голове так, как делали это прежде: с тем объёмом сложности и многоаспектности.

Был у вас когда-то друг, с которым вы чувствовали себя на одной волне, знали о нём всё, он знал о вас всё, вы делились сокровенным, поддерживали друг друга, сопереживали… А потом он уехал, или вы уехали, и связь оборвалась.

Но вот он вдруг возникает из небытия, а его место (соответствующий нейрофизиологический комплекс в дефолт-системе вашего мозга) занято другим человеком – тем, с кем вы теперь близки, делитесь сокровенным, который знает о вас всё и т. д.

Вы смотрите на него – этого своего прежнего «друга» (или любовника, например) – и недоумеваете: мол, странное дело, и что это могло меня связывать с ним прежде? Странно, правда?

На самом деле, нет. Просто его место в вашей дефолт-системе кем-то занято, а для него – в прежнем его качестве – у вас места нет. Но нам трудно понять те игры, в которые с нами играет наш мозг. Вы обоснуете себе это как-то иначе – мол, как он изменился, совсем другой стал, постарел и т. д.

Да, возможно, он изменился, но если бы в вашей дефолт-системе мозга его прежнее место («программа») оставалось свободным, то вы бы никакой странности не заметили бы.

Его образ развернулся бы с помощью этой «программы» так же, как когда-то, а, может, даже и лучше, потому что у вас теперь и опыта больше, и знаний больше. Но так случается редко.

«Люди в нас» сменяют друг друга, занимая уже существующие в нашей дефолт-системе нейрофизиологические комплексы.

Когда-то соответствующие «программы» были здесь созданы, а теперь эти двести мест, как правило, всегда кем-то заняты. Не тем человеком, так этим, не этим – так другим.

И не следует переоценивать наши интеллектуальные способности: двести мест – это не двести мест в первом ряду. Небольшой первый ряд, конечно, имеется, но в основном в нашей дефолт-системе – бельэтаж и галёрка.

Отличие этой «рассадки» – в сложности разворачиваемого нами образа другого человека. То есть в том, насколько системно и глубоко мы можем его понять. В «первом ряду» сложность максимальна, но и мест мало. А на галёрке места всегда есть, только вот по структуре – два притопа, три прихлопа.

По-настоящему сложных программ в нашей дефолт-системе не так уж много – у кого-то три, у кого-то пять, и вряд ли у кого-то больше семи.

Значительная часть «мест» – это, в целом, очень простые «программы». Вы здесь в большей степени руководствуетесь заготовленными нарративами и простыми ярлыками («хороший парень», «страшное чудовище» и т. д.).

Про человека, о котором вы думаете сложно, много и разное, вам трудно рассказать непротиворечивую историю – слишком много фактов, слишком многоаспектны ваши отношения с ним. Вот он-то и сидит у вас в первом ряду.

Про тех же, о ком думаете лишь по необходимости, потому что «много с ними проблем», вы истории складываете быстро и ловко. Именно им отведены места в бельэтаже и на галёрке – вроде и в зале, но не особо и разглядишь.

То есть вопрос не только в том, сколько вообще «программ» (нейрофизиологических коррелятов) создал ваш мозг для постройки сложных интеллектуальных объектов, но ещё и в том, какова сложность этих ваших «программ».

Удаётся ли вам видеть «глубину» в другом, «объём» его внутреннего мира и его «многоаспектность»? Если да, то у вас хороший интеллектуальный потенциал, если нет – то вы существенно интеллектуально ограничены.

Оправдания, фантазии, мечты…

Когда мы инвентаризировали «умственную жвачку», мы разделили все мысли, которые появляются у вас во время «блуждания», на те, что касаются дел, которые нужно внести в график, на бессмысленные мысли, бесконечно обмусоливать которые глупо, а также на важные мысли, которые нуждаются в продумывании, когда у вас появятся дополнительные факты.

Но есть и другой способ взглянуть на то, что творится у нас в голове в состоянии мыслительного автопилота. Как вы уже, возможно, знаете из книги «Красная таблетка», наши мысли:

• во-первых, постоянно крутятся вокруг одних и тех же проблем;

• во-вторых, эти проблемы не являются истинными, а их действительные причины, которые мы не осознаём, как правило, лежат глубже.

Прислушайтесь к другим людям. Они очень мало говорят по делу, иногда травят какие-то байки или сплетничают, но в остальном наша речь – как внешняя, так и внутренняя (то, что мы думаем про себя) – состоит из трёх мыслей-паразитов: оправданий, фантазий и мечтаний.

Что такое «оправдания»? Нам кажется, что человек нам просто что-то рассказывает, а на самом деле он описывает ситуацию так, как ему это удобно и выгодно. То есть он находит оправдание своему поведению, объясняет его так, чтобы его решения выглядели правильными и справедливыми.

Допустим, что ваш друг рассказывает вам об отношениях со своей второй половиной, которые «зашли в тупик». Вы можете думать, что это просто история, а можете быть умнее и отнестись к этому как к тенденциозному подбору фактов.

Например, молодой человек может рассказывать, что его девушка «вечно всем недовольна», «обижается», «устраивает истерики», «не слушает, что ей говорят», «не хочет учиться», «соглашается, а потом делает по-своему», «не помогает» и т. д.

На самом деле не так важно, что именно он говорит, важно к чему он ведёт. А ведёт он, очевидно, к тому, что если он решит со своей девушкой расстаться, или, например, просто изменит ей с какой-нибудь другой красоткой, то это его действие будет – в его же собственных глазах – оправданно.

То есть вместо того, чтобы посмотреть реально на то, что происходит в его отношениях, он лишь последовательно создаёт для себя индульгенцию на случай расставания или измены.

Причем вот что тут интересно. Наличие таких объяснений, с одной стороны, удерживает его в этих отношениях – мол, выговорился другу, легче стало и можно отложить решение. С другой стороны, если всё-таки до решения дело дойдёт, то у него есть хорошее, заранее приготовленное «оправдание».

Так что, если вам описывают ситуацию (или вы сами это делаете), важно понимать: к чему ведёт рассказ, какое своё решение – прошлое или будущее – человек пытается таким образом оправдать.

Что такое «фантазии»? Прислушайтесь к тому, что люди говорят о своём будущем. Сколь бы милым и замечательным ни казался вам повод, как правило, эти мысли (высказывания) документируют то, чего человек на самом деле боится.

Так устроена наша психика, что, когда мы заглядываем в будущее, она окружает его возможными опасностями. Точнее – нашими проекциями, то есть страхами, которые мы проецируем из нашего прошлого в наше воображаемое будущее.

В этом есть определённый эволюционный смысл: мы должны быть готовы к тому, с чем столкнёмся. Кроме того, необходимо адекватно оценивать риск: если какое-то будущее выглядит слишком опасным, то, может быть, изменить стратегию?..

Короче говоря, если вы знаете, о чём и как фантазирует другой человек (или вы сами), вы получаете уникальный доступ в его святая святых – к его страхам, о которых люди обычно не любят распространяться.

Приглядитесь и к собственным фантазиям – возможно, вы увидите, чего вы сами боитесь, даже не вполне осознавая это.

Когда человек говорит, что у него что-то болит, что он испытывает недомогание и ему нужно пройти медицинское обследование, речь идёт о его страхе за здоровье. Когда он говорит, что не знает, куда поехать в отпуск, он рассказывает о том, что прошлый отпуск был не таким уж удачным, и он боится снова попасть впросак.

Если человек говорит, что завтра ему предстоит ответственное выступление – он боится провала. Если его мысли заняты приездом родственников, то он боится, что всё пойдёт наперекосяк. Если он планирует с кем-то встречу и рассказывает об этом, то, вероятно, эта встреча не представляется ему безоблачной.

Обычно мы отмахиваемся: мол, да, конечно, хорошая идея пройти обследование, выступить с докладом, с кем-то повстречаться! Но если вы проявите чуть бóльшую чуткость, то узнаете человека, с которым находитесь в отношениях, куда лучше и сможете понять его.

Вероятно, и он это оценит, и вам будет польза – всегда лучше понимать, чем пребывать в иллюзии понимания.

Что такое «мечты»? Было бы прекрасно мечтать о чём-то замечательном. Но наша психика не большой специалист по таким мечтам. Она или фантазирует на предмет несчастий и проблем, или мечтает о том, что недоступно, а это уже вызывает стресс другого рода – разочарование, раздражительность и депрессию.

Да, мечтаем мы постоянно, только не понимаем, что это наши «мечты».

Мы мечтаем о том, что близкие люди изменятся и станут такими, какими мы хотим их видеть. Это мечта. Мы мечтаем о том, что на работе будет интересно, а денег нам будут платить больше. И так далее, и тому подобное.

Впрочем, как правило, эти мечты выражаются раздражением и недовольством: «Почему он так со мной поступает?! Разве нельзя по-другому?!» или «На работе ужасно! Платят мало!».

Вы думаете, это просто оценочные суждения, просто брюзжание? Нет, это тайные мечты – о других отношениях, о другой работе, о другой жизни и т. д.

Но мы, как правило, не видим истинных интенций, стоящих за нашим раздражением, за нашими требованиями, обращёнными к жизни, – мол, должно быть по-другому и точка, иначе я не знаю, что я сделаю!

Правда лежит у нас перед носом, а люди всё время говорят правду. Только мы не умеем её читать, а они говорят о ней, когда думают, что говорят о чём-то другом.

Так что зачастую простая внимательность может открыть нам массу тайн, если, конечно, мы даём себе труд не просто пассивно слушать то, что нам говорят, а ещё и обращаем внимание на то, что стоит за тем, о чём нам говорят.

Впрочем, это работает только в том случае, если мы подключаем к этой работе свою дефолт-систему мозга – то есть не впадаем в досужие размышления, не прибегаем к рационализации и не «блуждаем» где-то далеко-далеко.