Спустя шесть месяцев

– Лапша или рис? – спрашивает Хлоя, поднимая две одинаковые картонные коробки с китайской едой.

Я пожимаю плечами.

– Мне без разницы. Бери, что хочешь.

Мы сидим в ее квартире, которая на время стала моей квартирой. Когда меня выписали из больницы, Хлоя отдала ключи мне, а сама переехала к Полу.

– Но что насчет арендной платы? – спросила я.

– Не волнуйся, уже внесена, – ответила она. – Отдашь сколько сможешь и когда сможешь. После всего, через что ты прошла, я не позволю тебе спать на диване.

Но сейчас мы с ней сидим на том самом на диване, открывая коробочки с едой. На обед, а не на ужин. Рядом с нами сидит Ингрид, только что вернувшаяся с работы в магазине Sephora. Она одета в черное, но ее ногти накрашены ярко-фиолетовым. Дешевая черная краска давно смылась – теперь ее волосы сравнительно скромного пшеничного цвета с парой розовых прядок, обрамляющих лицо.

– А мне рис, пожалуйста, – говорит она. – На самом деле, вкус лапши мне нравится больше, но текстура у нее какая-то противная. Червей напоминает.

Хлоя стискивает зубы, передавая ей коробку. Если бы за терпение давали Нобелевскую премию, Хлою бы давно номинировали. Она была настоящей святой с того самого момента, как меня выписали из больницы. Ни единой жалобы.

Она терпела репортеров, целую неделю подстерегавших меня возле дома.

Терпит мои ночные кошмары, которые порой меня так ужасают, что я звоню ей среди ночи.

Руфуса, который лает на нее каждый раз, стоит ей войти в квартиру.

И даже Ингрид, которая проводит здесь почти все свободное время, хотя живет вместе с Бобби в Куинс. Хлоя знает, что мы с Ингрид навсегда связаны тем, что мы пережили. Ингрид может положиться на меня. А я – на нее. Ну а Хлоя присматривает за нами обеими.

Они познакомились, пока я томилась в плену в Бартоломью. Когда я убежала из приюта для бездомных и не вернулась, Ингрид пошла в полицию, заявив, что меня похитили сектанты. Ей не поверили.

Полиция предприняла активные действия только после того, как к ним обратилась Хлоя, вернувшись из Вермонта и прочитав мои сообщения. Один из копов познакомил ее с Ингрид. Хлоя пошла в Бартоломью и узнала от Лесли Эвелин, что я якобы съехала посреди ночи; после этого полицейским выдали ордер на обыск. Они как раз направлялись к зданию, когда я подожгла квартиру 12А.

Пожар причинил не так много ущерба, как я рассчитывала. 12А сгорела дотла, но мусорный бак помешал возгоранию в подвале. Тем не менее, я беспокоюсь, что против меня могут подать иск. Детектив, работающий над делом, в этом сомневается. Я была в состоянии шока, боялась за свою жизнь и не отдавала себе отчета в собственных действиях.

С первыми двумя пунктами я согласна. Однако я прекрасно понимала, что делаю.

– Даже если на вас действительно подадут в суд, – сказал мне детектив, – любой судья в городе вас немедленно оправдает. Учитывая, что там творилось, я и сам не прочь поджечь это здание.

По-видимому, таково общепринятое мнение. То, что происходило в Бартоломью, поражает своей незаметностью и эффективностью.

Пациенты, нуждающиеся в пересадке органа, чаще всего узнавали про Бартоломью от одного из бывших жильцов. Они приобретали квартиру через подставную фирму, переплачивая вплоть до миллиона долларов.

Потом они ждали. Иногда месяцами. Порой годами. Ждали временного жильца, который окажется подходящим донором. После операции пациент проводил в Бартоломью еще пару недель, восстанавливая силы. А от тела временного жильца меж тем незаметно избавлялись посредством грузового лифта и крематория в Нью-Джерси, крышуемого мафией.

Записи, обнаруженные в кабинете Лесли Эвелин, свидетельствуют, что за сорок лет более чем двум сотням жильцов пересадили органы от ста двадцати шести невольных доноров. Некоторые убежали из дома, некоторые жили на улице. Некоторых искали, а у некоторых не нашлось ни единого близкого человека.

Но теперь все знают их имена. Полиция опубликовала в интернете полный список. Тридцать девять семей наконец узнали, что случилось с их пропавшими родными. Это печальный, но все же необходимый конец, и я не виню себя за периодические мысли о том, что мне хотелось бы видеть в списке имя Джейн.

Плохие новости лучше, чем неизвестность.

Почти всех виновных постигло правосудие – благодаря Чарли. Он последовал моему совету и сделал правильный выбор, рассказав полиции все, что знал о том, как работал Бартоломью, кто был в этом замешан, кто там жил и кто умер.

Тех, кому удалось сбежать во время пожара, медленно, но верно находили, в том числе Марианну Дункан, второго швейцара и Бернарда. Все они признались в своих преступлениях и получили соответствующие приговоры. Вчера начался десятилетний срок Марианны Дункан. Она все еще ждет новую печень.

Последствия коснулись всех бывших жильцов и работников Бартоломью, включая лауреата Нобелевской премии, федеральную судью, а также супругу дипломата. Марджори Милтон наняла лучшего адвоката в Манхэттене, который, как выяснилось позже, однажды тоже воспользовался услугами Бартоломью. Оба они в итоге признали свою вину. Бульварная пресса чуть не сошла с ума от счастья.

Еще более неожиданным оказалось участие мистера Леонарда, известного также как сенатор Хорас Леонард из штата Индиана. Во время эвакуации из горящего здания его просто бросили на произвол судьбы. Когда его нашла полиция, он ползком пытался выбраться из палаты по соседству с той, в которой лежала я. Скорее всего, он так и умер бы там, если бы не бьющееся в его груди сердце Дилана.

Приговор мистеру Леонарду вынесут только через месяц, но даже его собственные адвокаты понимают, что он проведет остаток жизни за решеткой. Благодаря сердцу Дилана, эта жизнь может оказаться весьма долгой.

Если, конечно, мистер Леонард не покончит с собой, как сделал доктор Вагнер, которого Лесли выпустила из горящей палаты. Втроем с Жаннетт они сбежали через черный ход и разделились, после чего доктор Вагнер провел два дня в отеле, прежде чем пустить себе пулю в висок.

Жаннетт поступила иначе – она вернулась домой и сидела рядом со своим мужем, пока за ней не пришла полиция.

Лесли Эвелин поймали в аэропорту за пару минут до того, как она села в самолет, направлявшийся в Бразилию. Как единственный организатор, оставшийся в живых, она получила множество обвинений, начиная от торговли людьми и заканчивая уклонением от уплаты налогов.

Когда Лесли получила несколько пожизненных сроков, я прислала ей список правил, которым она должна следовать в тюрьме. Первым пунктом значилось: Каждую ночь проводить в камере.

Я не стала подписывать письмо. Лесли и так поймет, от кого оно.

Из всех, кого я повстречала в Бартоломью, только один человек избежал смерти или тюремного заключения.

Грета Манвилл.

К тому моменту, как полиция начала обыскивать Бартоломью, она успела исчезнуть без следа. Из ее квартиры и хранилища в подвале почти ничего не исчезло. Лишь опустела коробка с надписью «Нужное».

Видимо, содержимое коробки и впрямь пригодилось, поскольку Грету так и не нашли. Ее больше никто не видел, и этот факт не дает мне покоя. Я всем сердцем желаю, чтобы ее настигло правосудие, но при этом прекрасно понимаю, что не смогла бы спастись без ее помощи.

К тому же, внутри нее живет часть меня. Я не солгала, когда сказала, что желаю ей долгой жизни. Иначе все это было напрасно.

Ну а я все еще пытаюсь привыкнуть к роли звездной жертвы – дикое, нелепое словосочетание. Но именно так называли меня в СМИ первые несколько недель, когда я не могла отбиться от журналистов. Все только и говорили о тихой неприметной девушке без семьи и без работы, которая в одиночку разрушила преступную группировку. Хлоя взяла отпуск, чтобы помочь мне разобраться с бесконечными просьбами об интервью. Я дала всего несколько. Только по телефону. Не лично. И уж точно не под видеозапись.

Я рассказала только то, что произошло на самом деле, ничего не приукрашивая. Правда и так фантастичнее всякой выдумки. В конце каждого интервью я рассказывала про Джейн и просила всех, кто знает о ней хоть что-нибудь, связаться со мной, пусть даже анонимно.

Пока что мне никто не ответил.

Мне остается лишь надеяться на лучшее и готовиться к худшему.

Но со мной связывались по другим поводам. Бывший босс позвонил и предложил мне старое место, если я захочу вернуться. Я ответила вежливым отказом. Когда меня выписали из больницы, пришел Эндрю с цветами. Он не стал задерживаться или заводить долгий разговор. Сказал лишь, что ему жаль. Я поверила.

Кроме того, Хлоя начала сбор средств на GoFundMe, чтобы оплатить мое лечение. Мне не хотелось полагаться на благотворительность, но другого выбора не было. Когда твое единственное имущество – фотография в разбитой рамке, остается рассчитывать лишь на помощь случайных людей.

И люди оказались по-настоящему добры ко мне. Одежды прислали столько, что мы с Бобби начали раздавать ее в приюте для бездомных. То же самое с обувью, телефонами и ноутбуками. Все, что я потеряла, мне возместили многократно.

И это не считая денег. За пять месяцев мне прислали больше шестидесяти тысяч долларов. В конце концов мне пришлось умолять Хлою закрыть сбор. Этих денег мне хватит с лихвой, тем более что с понедельника я выхожу на работу – в некоммерческой организации, которая помогает разыскивать пропавших людей. Они предложили мне работу после того, как я сделала пожертвование в память о Джейн. Я согласилась. Офис у них крошечный. Зарплата и того меньше. Но я справлюсь.

Я протягиваю Руфусу ребрышко барбекю и неожиданно замечаю время на часах. Четверть второго.

– Нам пора, – говорю я Ингрид.

Та смахивает с колен зернышки риса и встает.

– Да, определенно, если мы не хотим опоздать.

– Уверены, что вам стоит там быть? – спрашивает Хлоя.

– Мы должны, – отвечаю я. – Хотим мы того или нет.

– Я буду вас ждать, – говорит Хлоя. – С вином.

По пути к метро несколько прохожих бросают на меня странные взгляды. Наконец-то я начала привлекать внимание, но не так, как хотелось бы. В вагоне я замечаю девушку, читающую «Сердце мечтательницы». Она не первая, кого я вижу с этой книгой в руках за последние месяцы. С тех пор, как стало известно о роли, которую Грета Манвилл сыграла в преступной деятельности Бартоломью, ее книга неожиданно вновь обрела популярность, впервые за десятки лет снова оказавшись в списке бестселлеров.

Девушка замечает меня, узнает и ошарашенно моргает.

– Простите, – говорит она.

– Не извиняйтесь, – говорю я. – Это хорошая книжка.

Ингрид и я доезжаем до места назначения без пяти минут два и видим, что во всем квартале уже не осталось ни одного автомобиля. В Центральном парке уже высится подъемный кран со стальным шаром, словно огромное металлическое чудовище. Вокруг возвели ограждение, чтобы отвадить зевак.

Без толку. На улице собралась настоящая толпа. Журналисты направляют на здание свои камеры. А многие другие просто хотят похвастаться, что присутствовали при сносе печально известного Бартоломью. Завершает картину кучка протестующих с плакатами «СПАСИТЕ БАРТОЛОМЬЮ!».

Несмотря на славу и почтенный возраст, зданию не был присвоен исторический статус. Таково было желание семьи Бартоломью. Статус памятника культуры привлек бы лишнее внимание, которого они стремились избежать.

Со смертью Ника Бартоломью стал самым обычным манхэттенским зданием. Его приобрел конгломерат по торговле недвижимостью и немедленно принял решение о сносе. В отличие от протестующих, новые владельцы прекрасно понимают, что никто в здравом уме не согласится жить в здании, где людей разбирали на органы.

Настали последние минуты Бартоломью, и полгорода собралось, чтобы поглазеть на его кончину.

Мы с Ингрид пробираемся поближе к забору. На нас не обращают внимания, благодаря нехитрой маскировке, которую мы нацепили, выйдя из метро. Вязаные шапки, солнечные очки и поднятые воротники курток.

Через металлическое ограждение я смотрю на Бартоломью, величественный и мрачный, как усыпальница. За последние полгода я вижу его впервые. Мои кости пронзает неприятный холодок, и я поплотнее закутываюсь в куртку.

Северный угол крыши пустует. По моей просьбе Джорджа сняли с насиженного места и передали на попечение Нью-Йоркского исторического общества. Власти города с радостью пошли мне навстречу. Джорджа планируют выставить в качестве памятника жертвам Бартоломью. Надеюсь, так оно и будет. Может быть, я его навещу.

Толпа затихает, когда рабочий забирается в кабину подъемного крана. Звучит предупреждающий сигнал. Он эхом отдается у меня в груди.

Неожиданно для себя я начинаю плакать. Я оплакиваю тех, кого забрал Бартоломью. В первую очередь Дилана, но также Эрику, Меган, Руби и всех остальных.

Я оплакиваю свою семью.

Джейн, которая, возможно, жива, а возможно, нет.

Моих родителей, которых жизнь била вновь и вновь, пока они не сдались.

Но еще я оплакиваю и себя саму. Ту молодую, полную надежд девочку, которая увидела Бартоломью на обложке книги и поверила его обещаниям. Той девочки больше нет – ее место заняла я, более мудрая и закаленная, но все еще не разучившаяся надеяться.

Ингрид замечает слезы, стекающие у меня по щекам, и спрашивает:

– С тобой все хорошо?

– Нет, – говорю я. – Но будет.

Я вытираю слезы, беру Ингрид за руку и смотрю, как приходит в движение металлический шар.