Пистолет черным пятном выделяется на фоне ярко-голубого одеяла на моей постели. Рядом лежит магазин с патронами, который я нашла в той же самой обувной коробке. Шесть пуль, готовых к использованию.

Мне едва хватило духу, чтобы донести коробку до лифта. Во время восхождения на двенадцатый этаж меня не отпускал ужас, и, доставая пистолет с магазином из коробки, я держала их на расстоянии вытянутой руки, осторожно сжимая двумя пальцами.

Я никогда раньше не дотрагивалась до огнестрельного оружия.

У отца когда-то было охотничье ружье, которое он хранил в специальном шкафчике и почти никогда не использовал. В детстве я видела его всего раз или два, и то мельком.

Но этот пистолет будто бы заполняет собой всю спальню. Благодаря гуглу и пугающему количеству сайтов, посвященных оружию, я выяснила, что ко мне в руки попал девятимиллиметровый Глок G43.

Зик рассказал мне, что Ингрид попросила его достать для нее оружие. И как можно быстрее. Она дала ему две тысячи долларов наличкой. Зик передал их своему безымянному знакомому и получил взамен Глок.

– На все про все ушел от силы час, – сказал он. – Ингрид ушла с пистолетом. Больше со мной не связывалась.

Чего я не понимаю, так это зачем Ингрид, у которой практически на лбу написано: «Я боюсь оружия», вдруг понадобился пистолет.

И зачем она оставила его мне.

И почему она до сих пор не ответила ни на одно из полудюжины моих сообщений в духе: ГДЕ ТЫ?

Но я знаю, что мне нужно избавиться от пистолета. Временным жильцам наверняка запрещено хранить в квартире огнестрельное оружие, хоть Лесли и не упоминала ничего подобного. Вопрос в том, как от него избавиться? Нельзя же просто кинуть его в мусоропровод. Озеро в Центральном парке тоже кажется сомнительной идеей. А Зик наотрез отказался возвращать пушку своему поставщику.

– Ну уж нет, – сказал он. – Это так не работает.

Но, как бы пистолет меня ни нервировал, возможно, стоит приберечь его, пока я не смогу связаться с Ингрид. Не просто же так она его оставила.

Вырисовывается пугающая картина. Похоже, Ингрид сбежала вовсе не от жуткого прошлого Бартоломью. Пистолет – это оружие. Им можно защитить себя. Но не от здания и не от привидений. Нельзя застрелить призрака. Или некое абстрактное проклятье.

Но можно застрелить человека, который пытается тебе навредить.

Я вспоминаю, что Ингрид рассказывала про свои путешествия. Бостон и Нью-Йорк, Сиэтл и Виргиния.

Может быть, она разъезжала по стране не просто так.

Может быть, она бежала от кого-то.

А теперь преследователь нашел ее, и ей пришлось бежать снова.

Мне на ум приходят те неловкие минуты, что я провела у двери Ингрид прошлой ночью. Задним числом я пытаюсь сообразить, не пыталась ли она сказать мне что-то своей напряженной улыбкой, сжатой в кармане рукой, движением век.

Что у нее проблемы.

Что ей придется уйти из Бартоломью.

Что она не может больше ничего сказать, чтобы не навредить нам обеим.

Теперь Ингрид пропала, и я не могу избавиться от чувства вины. Будь я настойчивей, возможно, Ингрид смогла бы мне довериться.

Я могла бы помочь ей.

Может быть, я все еще могу помочь ей.

Я кладу пистолет и патроны обратно в коробку так же аккуратно, как доставала их оттуда. Закрываю коробку, несу ее вниз, на кухню, и прячу в шкафчике под раковиной. Лучше уж здесь, чем в спальне, а то я точно не смогу уснуть.

Я смотрю на часы. Почти одиннадцать. Прошло около десяти часов с момента, как я узнала, что Ингрид съехала. Примерно столько же выждали мои родители, прежде чем заявить о пропаже Джейн. Слишком долго. Один из полицейских сказал, что это было ошибкой.

«В какой-то момент тревога перерастает в страх, – сказал он. В этот момент вам и следовало позвонить».

Для меня этот момент настал, когда я увидела пистолет. Поэтому я достаю телефон, делаю глубокий вдох, и набираю 911. Мне тут же отвечает диспетчер.

– Я хочу сообщить о пропаже человека, – говорю я.

– Имя пропавшего?

У диспетчера совершенно бесстрастный тон. Одновременно успокаивающий и выводящий из себя. Мне стало бы легче, будь он более взволнован.

– Ингрид Галлагер.

– Когда Ингрид пропала?

– Десять часов назад. – Потом я исправляюсь: – Прошлой ночью.

В голосе диспетчера наконец-то звучит эмоция. Но не та, на которую я рассчитывала, а изумление.

– Вы уверены? – говорит он.

– Да. Она ушла посреди ночи. Я узнала об этом только десять часов назад.

– Сколько лет Ингрид?

Я молчу. Мне нечего сказать.

– Она несовершеннолетняя? – допытывается диспетчер.

– Нет.

– В пожилом возрасте?

– Нет. – Я снова замолкаю. – Ей двадцать с небольшим.

В голосе диспетчера сквозит еще больше сомнения.

– Вы не знаете ее точный возраст?

– Нет. – И поспешно добавляю. – Извините.

– Значит, вы ей не родственница?

– Нет, мы…

Я колеблюсь, пытаясь выбрать подходящее определение. Ингрид сложно назвать подругой. Даже на знакомую она едва тянет.

– Соседи, – говорю я. – Мы соседи, и она не отвечает на мои звонки и сообщения.

– Где вы видели ее в последний раз?

Наконец-то вопрос, на который я могу ответить.

– В Бартоломью.

– Она там живет?

– Да.

– Присутствуют ли в квартире следы борьбы?

– Не уверена. – Жалкий, бесполезный ответ. Я стараюсь исправиться: – Насколько мне известно, нет.

На этот раз паузу в разговоре делает диспетчер. Когда он заговаривает снова, в его голосе звучит не только сомнение и изумление. Я слышу замешательство. И жалость. И каплю раздражения – он явно думает, что я попусту трачу его время.

– Мэм, вы уверены, что она не уехала куда-то на пару дней?

– Мне сказали, она съехала с квартиры, – говорю я.

– Это объясняет, почему ее там нет.

Я ежусь в ответ. В голосе диспетчера больше нет жалости. Как и замешательства. Осталось лишь раздражение.

– Я понимаю, это звучит так, будто она просто съехала, не предупредив, но она оставила мне записку, где просит быть осторожной. И еще она оставила пистолет. Мне кажется, у нее какие-то неприятности.

– Она упоминала, что ей кто-то угрожает?

– Говорила, что ей страшно.

– Когда? – спрашивает диспетчер.

– Вчера. А ночью она пропала.

– Больше она ничего не говорила? Может быть, до этого?

– Нет, но мы познакомились только вчера.

Вот и все. Диспетчер поставил на мне крест. И заслуженно. Я и сама слышу, как нелепо все это звучит.

– Мисс, я понимаю, что вы беспокоитесь о своей соседке, – говорит он, неожиданно мягким голосом, словно обращаясь к ребенку. – Но я ничем не могу вам помочь. Вы почти ничего не знаете. Вы ей не родственница. Простите за прямоту, но вы, похоже, едва с ней знакомы. Я могу лишь попросить вас повесить трубку, чтобы освободить линию для тех, кому действительно требуется помощь.

Я так и делаю. Он прав. Я толком не знаю Ингрид. Но я не та одинокая, охваченная паранойей женщина, какой могла показаться по телефону.

Здесь что-то не так. Но я не смогу выяснить, что именно, пока не найду Ингрид. И этот звонок ясно дал мне понять, что полагаться я могу только на себя.