Я стучу в дверь квартиры 10А, но так тихо, что звук теряется за взволнованным стуком моего сердца. Так что я решаю постучать еще раз, погромче. Из-за двери раздаются шаги и недовольное:

– Я слышала в первый раз, черт побери!

Наконец дверь приоткрывается. Из узкой щелки на меня глядят сощуренные глаза Греты Манвилл.

– Снова вы, – говорит она.

Я показываю ей бутылку вина.

– Я принесла вам кое-что.

Дверь открывается чуть шире – я вижу, что Грета одета в черные брюки и серый свитер. На ногах у нее розовые тапочки. Она нетерпеливо постукивает левой ногой, глядя на бутылку.

– В качестве извинения, – говорю я. – За то, что побеспокоила вас вчера. И сейчас. И, возможно, в будущем.

Грета берет бутылку и разглядывает этикетку. Должно быть, вино соответствует ее стандартам, потому что она не морщится. Нужно поблагодарить Хлою, что не подарила мне напоследок вино «по выгодной цене». Грета отходит от двери, оставляя ее открытой. Я колеблюсь на пороге и вхожу, только услышав ее голос.

– Можете зайти, можете убираться. Мне все равно.

Я решаю войти, и Грета кивает. Она поворачивается и молча идет по коридору. Я иду следом, украдкой рассматривая квартиру, планировка которой заметно отличается от моей. Комнат здесь больше, но они меньше по размеру. Оглянувшись, я вижу несколько дверей, ведущих, надо полагать, в кабинет, спальню и, возможно, в библиотеку.

Хотя всю эту квартиру можно назвать библиотекой. Книги здесь повсюду. На полках в комнате напротив входной двери. На приставных столиках. В опасно кренящихся стопках на полу. Даже на кухонной стойке лежит книга – раскрытая корешком кверху Маргарет Этвуд в бумажной обложке.

– Напомните, как вас зовут? – спрашивает Грета, доставая штопор из ящика кухонного островка с мраморной столешницей. – Вы, временные жильцы, вечно приходите и уходите, всех не упомнишь.

– Джулс, – говорю я.

– Точно. Джулс. Моя книга – ваша любимая и так далее.

Грета с усилием вытаскивает пробку из бутылки. Потом достает один-единственный бокал, наполняет его до половины и протягивает мне.

– Ваше здоровье, – говорит она.

– А вы не будете?

– Увы, мне нельзя. Врач запретил.

– Простите, – говорю я. – Я не знала.

– Вы и не могли знать. Хватит извиняться, просто пейте.

Я делаю вежливый глоток, осторожно, чтобы не начать пить слишком быстро. Такой риск существует, учитывая, как я нервничаю из-за предстоящего разговора, как боюсь, что буду задавать слишком много вопросов, и Грета разозлится еще сильней. Я делаю еще один глоточек, чтобы успокоить нервы.

– Скажите, Джулс, – говорит Грета, – зачем вы пришли на самом деле?

Я поднимаю взгляд.

– Вы уверены, что у меня есть тайный мотив?

– Ну не обязательно. Но скорее всего. Люди редко приходят с подарками, если не хотят чего-то взамен. Например, чтобы я подписала им копию их любимой книги.

– Я не принесла с собой книгу.

– Упустили замечательную возможность, не так ли?

– Однако вы правы. Я пришла не просто так. – Я делаю еще глоток, чтобы собраться с духом. – Я хотела спросить вас об Ингрид Галлагер.

– О ком? – спрашивает Грета.

– Временный жилец. В квартире прямо над вами. Она съехала прошлой ночью. Прямо посреди ночи. Никто не знает, куда она подевалась. А в инстаграме она упомянула, что знакома с вами, и я подумала: вдруг вы знаете, где она.

Грета наклоняет голову, в ее голубых глазах читается любопытство.

– Милая, я не поняла ни единого слова из того, что вы сказали.

– Вы не знакомы с Ингрид?

– Вы про ту девушку с ужасным цветом волос?

– Да.

– Я видела ее дважды, – говорит Грета. – Это едва ли тянет на знакомство. Лесли представила нас друг другу, когда я проходила через лобби. Под «представила» я подразумеваю «накинулась на меня». Кажется, миссис Эвелин пыталась впечатлить девушку, чтобы та согласилась остаться.

– Когда это было?

– Недели две назад, кажется.

По-видимому, это случилось во время собеседования Ингрид. Дата совпадает с тем, что она рассказывала мне.

– А второй раз?

– Два дня назад. Она пришла ко мне, – Грета указывает на открытую бутылку на стойке, – но без вина. Очко в вашу пользу.

– И какой у нее был тайный мотив?

– Вот, вы начинаете понимать, – Грета одобрительно кивает. – Она спросила меня про Бартоломью, потому что я написала об этом здании книгу. Хотела знать о некоторых событиях из его прошлого.

Я наклоняюсь вперед, опираясь локтями о столешницу.

– Каких событиях?

– Якобы темных и зловещих. Я ответила, что все это давно в прошлом, а если она интересуется сплетнями, то пусть зайдет в интернет. Сама я им не пользуюсь, но наслышана, что там этого добра хватает.

– И это все? – спрашиваю я.

– Разговор занял не больше двух минут.

– И с тех пор вы с ней не говорили?

– Нет.

– Вы уверены?

Грета моментально мрачнеет. Озарившее ее глаза любопытство было подобно лучу света между грозовых облаков – мимолетному и обманчивому.

– Я стара, дорогуша, – говорит она, – но еще не выжила из ума.

Я пристыженно бормочу, утыкаясь в стакан вина:

– Я не это имела в виду. Я просто пытаюсь ее найти.

– Она пропала?

– Возможно. – Я сержусь на себя за то, что ответила так расплывчато, и добавляю: – Я весь день пытаюсь с ней связаться. Она не отвечает. И меня беспокоит, что она так неожиданно съехала.

– Почему? – спрашивает Грета. – Она имеет право уходить и приходить в любое время. Как и вы. Вы временные жильцы. Не заключенные.

– Просто… Вы не слышали ночью ничего подозрительного? Из квартиры над вами?

– Что вы имеете в виду?

Крик. Вот что я имею в виду. Но не говорю, в надежде, что Грета упомянет его сама. Тогда я буду знать, что мне не послышалось. Ингрид действительно кричала.

– Любой необычный шум, – говорю я.

– Я ничего не слышала, – отвечает Грета. – А вот вы, похоже, слышали.

– Мне так казалось.

– А теперь?

– Теперь я думаю, что ошиблась.

Но я знаю, что это невозможно. Да, иногда людям могут мерещиться странные звуки, особенно в незнакомом месте. Шаги на лестнице. Стук в окно. Мне и правда послышалось что-то, когда я проснулась – тот ползучий, беззвучный шум. Но мне не мог почудиться чей-то крик.

– Прошлой ночью я почти не спала, – говорит Грета. – Бессонница. Чем старше я становлюсь, тем меньше сна мне требуется. И благословение, и проклятие, как по мне. Так что, если бы наверху раздался какой-то шум, я бы его услышала. А что касается вашей подруги…

Она резко замолкает, и ее ладонь ударяется о столешницу с громким стуком.

Я опускаю бокал.

– Миссис Манвилл?

Грета закрывает глаза, и ее бледное лицо совсем сереет. Она наклоняется всем телом. Сначала медленно, потом быстрее, наваливаясь на кухонный островок под опасным, неустойчивым углом. Я бросаюсь к ней и подхватываю, оглядываясь в поисках стула. Замечаю один возле двери в столовую и осторожно сажаю Грету на него.

Движение приводит ее в сознание. Она резко поднимает голову, глаза вновь загораются. Узловатой от старости рукой с темными венами под полупрозрачной кожей она цепко хватает меня за запястье.

– Боже мой, – говорит она, словно слегка оглушенная, – как же неловко.

Я стою рядом с ней, не зная, что делать. Меня сотрясает мелкая дрожь.

– С вами все в порядке? Я могу сбегать за доктором Ником.

– Все не так плохо, – говорит Грета. – Ничего особенного. Просто один из моих приступов.

– Приступов?

– Я называю их «внезапный сон». Потому что больше всего они похожи на сон. Я неожиданно отключаюсь. А потом резко возвращаюсь к жизни, как будто ничего и не было. Никогда не старейте, Джулс. Старость – это ужасно. И никто не предупреждает об этом заранее.

Я понимаю, что пришло время отойти в сторону. Если Грета говорит колкости, значит, с ней все в порядке. Все еще охваченная дрожью, я возвращаюсь к своему бокалу вина. На этот раз я делаю большой глоток.

– Если хотите, можете задать мне один вопрос насчет той книги, – говорит Грета. – Вы его заслужили.

Всего один? У меня есть сотня вопросов. Но формулировка не ускользнула от моего внимания. «Та книга». Не «моя книга». Похоже, ей не очень-то хочется обсуждать «Сердце мечтательницы».

– Почему вы бросили писать?

– В первую очередь потому, что я ленива. Мне не достает мотивации. Деньги у меня есть. Моя семья была состоятельна. Книга сделала меня еще богаче. По сей день она обеспечивает мне вполне комфортное существование.

– И не где-то, а в Бартоломью, – говорю я. – Вы давно здесь живете?

– Вы хотите знать, здесь ли я жила, когда писала «Сердце мечтательницы»?

Именно это я и хочу знать. Я нервно отпиваю еще немного вина.

– Ответ на ваш незаданный и непрошенный вопрос – да, – говорит Грета. – Я жила в Бартоломью.

– В этой же квартире?

Она качает головой.

– Нет.

– Это автобиография?

– Скорее, пустые мечты, – отвечает Грета. – В отличие от Джинни, я жила в квартире родителей. Я выросла здесь, съехала после замужества и вернулась после развода. У меня не осталось никакой цели в жизни, зато было предостаточно горечи и свободного времени. Я решила занять себя описанием того, как бы я хотела прожить свою жизнь. Дописав книгу, я снова съехала.

– Почему? – спрашиваю я, все еще не в силах понять, почему кто-то по доброй воле может захотеть уехать из Бартоломью.

– А почему люди вообще переезжают? Мне хотелось перемен. Я устала жить с родителями. Разве не потому люди ищут свое жилье?

По большей части, да. Но не я. Мне не оставили выбора.

– Вы потому ненавидите книгу – из-за того, в каких обстоятельствах она была написана?

Грета смотрит на меня с возмущением.

– С какой стати вы решили, что я ее ненавижу?

– Мне так показалось.

– Нет, вы именно решили. Это совершенно разные вещи. Что касается книги, не могу сказать, что ненавижу ее – скорее, я в ней разочаровалась.

– Но она принесла вам такой успех. И тронула стольких людей.

– Я была совершенно другим человеком, когда писала ее. Вспомните себя в детстве. Свои вкусы, привычки, свое поведение. С тех пор вы изменились. Стали новой версией себя, как и все мы. Скорее всего, вы ненавидите некоторые аспекты своей бывшей личности.

Я киваю, вспоминая маму и дешевые хлопья на завтрак.

– Когда я писала книгу, я слишком увлеклась фантазиями и забыла о главном предназначении хороших писателей – рассказывать правду, – говорит Грета. – Я лгала, и та книга – моя величайшая ложь.

Я допиваю вино, собираясь с духом, чтобы сделать кое-что немыслимое – оправдать книгу в глазах ее автора.

– Вы забываете, что читатели тоже нуждаются в фантазиях, – говорю я. – Мы с сестрой часто лежали на кровати, читали «Сердце мечтательницы» и представляли себя на месте Джинни. Ваша книга показала нам, что за пределами нашего крохотного, умирающего городка лежит целый мир. Она подарила нам надежду. Теперь я потеряла эту надежду, но я по-прежнему люблю «Сердце мечтательницы» и благодарна вам за то, что вы его написали. Да, Манхэттена, который вы описали, не существует в реальности. И мало у кого жизнь в конце концов складывается счастливо, как у Джинни. Но книга дает нам шанс ненадолго сбежать из реальности – именно для этого нам нужен выдуманный, приукрашенный Нью-Йорк. Он уравновешивает настоящий город – перенаселенный, жестокий, разбивающий людям сердца.

– Но что насчет реальной жизни? – спрашивает Грета.

– Я упомянула свою сестру. Она пропала, когда мне было семнадцать. – Я знаю, что пора замолчать. Но вино развязало мне язык. – Мои родители погибли, когда мне было девятнадцать. С меня довольно «реальной жизни».

Грета прижимает ладонь к щеке, и около десяти секунд пристально на меня смотрит. Я замираю от смущения, понимая, что наговорила слишком много.

– Вы, похоже, нежная душа, – говорит она.

Я никогда не думала, что я нежная. Скорее, хрупкая. Ранимая.

– Не знаю. Наверное.

– Вам следует быть осторожней, – говорит она. – Здесь нежным душам приходится нелегко. Это место их пережевывает и выплевывает.

– Нью-Йорк или Бартоломью?

Грета по-прежнему смотрит на меня в упор.

– И то, и другое, – говорит она.