Глава 2
Солнечный луч пробился сквозь задернутые шторы, пробежал по нацистскому стягу, натянутому на стене, задержался у портретов Адольфа Гитлера, рейхсфюрера СС Гиммлера, обергруппенфюрера Кальтенбруннера и пропал. Облако закрыло солнце. Хозяин кабинета не любил избыточное освещение. Ему хватало настольной лампы и изогнутого светильника над картой восточной части Германии.
В просторном кабинете царила какая-то вязкая тишина. Посторонние звуки не долетали сюда ни с улицы, ни из коридора. Ковровая дорожка, массивная дубовая мебель.
Мужчина в черном мундире сидел за тяжелым канцелярским столом. На плечах витые светлые погоны, в петлицах дубовые листья. Шинель и фуражка с эмблемой в виде «мертвой головы» висели на вешалке у окна. Мужчину окутывало облако дыма. Он затушил окурок в хрустальной пепельнице, мрачно уставился на далекую входную дверь. Настроение у него было неважное.
Этот человек органично вписывался в интерьер, весь жилистый, сухопарый, с породистым скуластым лицом. Редкие волосы зачесаны на затылок, прикрывают досадную плешь.
Мужчину звали Хайнц фон Райхенбах. Этот штандартенфюрер СС возглавлял управление полиции безопасности и СД. В зоне его ответственности находились город Майнсдорф, в котором на улице Карлштрассе располагалось управление, окрестные населенные пункты и Мозерский укрепрайон. Военными фон Райхенбах не командовал, но, согласно особому распоряжению рейхсфюрера Гиммлера, ему подчинялись части усиления ваффен-СС, а также следственные и карательные структуры.
Штандартенфюрер впал в оцепенение, закрыл глаза. Состояние его было подавленным, оптимизма и веры в лучшее уже не хватало. Он был прагматиком, понимал, куда катится этот мир и чем в обозримом будущем закончится война. Дело было только в сроках, это тоже имело значение. Остановить русские орды у ворот Германии, пусть даже временно – задача вполне выполнимая.
Породистое лицо свела судорога. Фон Райхенбах вышел из оцепенения и угрюмо уставился на семейное фото в рамке, с которым никогда не расставался. Снимок был сделан в фамильном особняке в Потсдаме четыре года назад. Белокурая Габриэлла еще не обзавелась морщинками, искренне улыбалась, была молода и хороша собой. Дочурка Изольда еще не превратилась в дерзкого подростка. Это была девочка в платье-колокольчике, лучились глаза, плелись по плечам волнистые волосы, которые Габриэлла расчесывала ей десять раз на дню.
Это был кусочек забытой жизни, хрупкая иллюзия того, что все еще вернется. Семья по-прежнему жила в Потсдаме, но содержать особняк было все труднее, а в поместье временно разместился офицерский госпиталь, на что фон Райхенбах дал свое снисходительное согласие.
Он сделал раздраженное лицо, надавил кнопку звонка.
Практически мгновенно отворилась дверь, в проеме возник адъютант Крюгер.
– Да, господин штандартенфюрер.
– Позовите Охмана.
– Слушаюсь! – Дверь бесшумно закрылась.
Штандартенфюрер встал из-за стола, прошелся по ковровой дорожке, разминая ноги, приблизился к карте, висящей на стене, и угрюмо на нее воззрился. К нему возвращались сложные чувства. Он устал с ними бороться.
Пала Варшава, советские войска уже между Вислой и Одером. Согласно неутешительным сводкам, они не останавливаются, хотя темп наступления немного снизился. Им нужно одолеть шесть оборонительных рубежей, прежде чем они подойдут к Германии. Солдаты фюрера обороняются стойко, но не выдерживают напора танковых армад, постоянно выравнивают линию фронта, проще говоря, отступают.
Но даже у Советского Союза резервы не бесконечны. Русские непременно выдохнутся, завязнут, встанут. Так они стояли несколько месяцев под Варшавой и равнодушно смотрели, как немецкая карательная машина расправляется с восставшими жителями польской столицы.
Фон Райхенбах верил в мощь и неодолимость последней, шестой линии обороны – Мозерских укреплений, аналога которым еще не было. Взгляд его скользил по карте с севера на юг, повторяя извилистую линию фортификационных сооружений. На севере она начиналась у городка Мозер, тянулась на юг и юго-восток почти на сорок километров, обрывалась у города Вальзе.
Большинство сооружений – подземные. Десятки километров тоннелей, прорубленных в грунте, сотни развилок. Наверху мощные доты, бронированные купола, железобетонные блокгаузы. Минные поля, колючая проволока, лес стальных противотанковых надолбов – «зубы дракона». Множество озер, на которых выстроены дамбы, запруды, плотины. Взрывники постарались. В нужный момент плотины взлетят на воздух, и вода затопит наступающего противника.
Мозерский укрепрайон получил название «Лагерь дождевого червя» благодаря извилистым тоннелям. Структура подземелий имела форму елочки. От главной галереи расходились многочисленные ветки. Они вели к машинным залам, складам боеприпасов, соединялись с другими укреплениями. По всей системе проходила узкоколейка, по которой курсировали аккумуляторные электровозы. Для них имелись стационарные пункты зарядки. Были даже станции, где составы могли разъехаться.
Под землей находились склады, дизельные электростанции, казармы, госпитали, узлы связи и запасные командные пункты. Там тянулись системы отопления и вентиляции.
Оборонительный рубеж на востоке Германии начали строить еще в тридцатые годы и продолжали это делать до сегодняшнего дня. В отличие от прочих объектов, на нем практически не применялся труд военнопленных. Работали специалисты высокого уровня из строительной армии Тодта: гидротехники, инженеры-проходчики, бетонщики, электрики, железнодорожники. Каждый отвечал за свой участок работ и не имел понятия об истинных масштабах лагеря. В строительстве применялись все технические новинки и опыт зодчих средневековых замков.
Оборонительный рубеж был напичкан ловушками и сюрпризами. Толщина стен долговременных огневых точек доходила до трех с половиной метров, что исключало их разрушение даже гаубичной артиллерией. Все доты соединялись между собой под землей, имели аварийные выходы, лифты для подъема боеприпасов. «Лагерь дождевого червя» был полностью автономен и по замыслу создателей мог функционировать самостоятельно не менее года.
Фюрер дважды приезжал в укрепрайон и был впечатлен тем, что увидел. Противник может месяцами биться лбом об эту твердыню, терять танковые и пехотные армии. Сюда прибывали резервы. Только за последнюю неделю подошли четыре пехотных полка, два дивизиона «Фердинандов», подразделения фольксштурма и даже несколько отрядов юношей из гитлерюгенда.
Город Майнсдорф находился в средней части стратегического оборонительного рубежа. Укрепления располагались на востоке, в нескольких километрах от него. Подкрепления через город не шли, для этого использовалась объездная Линденштрассе. Над ней висел чад, подвозились орудия, боеприпасы, шли колонны грузовиков с пехотой.
Город Майнсдорф жил мирной жизнью, но по улицам курсировали патрули, работала не покладая рук полевая жандармерия. Раньше дезертиров в немецкой армии практически не было, а сейчас их стало неприлично много. Город – немаленький. До войны здесь проживали двести тысяч населения. Немцы, поляки. Последние, как правило, обслуживали первых. Помпезная готическая архитектура, собственная опера, четыре католических храма, городская библиотека, театры, музеи.
Советская авиация Майнсдорф не бомбила, за исключением нескольких военных объектов за пределами городской черты. Здесь все оставалось целым. Организации и предприятия пока работали. Не закрывались также магазины, рестораны, кафе, многочисленные пивные заведения. Пропаганда Геббельса приносила плоды. Большинство населения свято верило, что в Германию русские армии не войдут никогда.
– Разрешите, штандартенфюрер?
Фон Райхенбах оторвался от созерцания карты, кивнул.
– Входите, Георг.
В кабинет вошел мужчина в мундире штурмбаннфюрера СС. В одной петлице – молнии, в другой – четыре куба. Невысокий, плотный, круглое лицо с умными глазами. Похвастаться военной выправкой Георг Охман не мог, но его должность того и не требовала.
– Хайль Гитлер! – Штурмбаннфюрер вскинул руку.
– Хайль Гитлер, присаживайтесь, – проворчал фон Райхенбах, небрежно махнув рукой.
Все эти церемониалы стали сильно раздражать его. Он исподлобья смотрел на подчиненного. Военную разведку представители СС традиционно не любили. И было за что. Сплошь предатели, бездари, гуманисты. За всю войну абвер не провел ни одной толковой операции, сплошные провалы и неудачи.
Именно офицеры военной разведки составляли костяк заговорщиков, покушавшихся на фюрера в июле сорок четвертого. Большинство казнили. Туда им и дорога.
Адмирала Канариса, шефа разведки, отстранили от должности, а потом и арестовали. Долго тянули с этим правильным решением. Доказать его причастность к мятежу не удалось, но это ничего не значило. Как проглядели предателя под носом?
Вильгельм Канарис принимал участие в спасении евреев, тайно сотрудничал с британцами, откровенно не любил фюрера и методы СС. Осенью сорок первого он даже возмущался массовыми расправами с советскими военнопленными, считал, что это беззаконие и его надо отменить.
Лучше поздно, чем никогда. Абвер был расформирован. Его структуры вошли в шестое управление РСХА, возглавляемое Вальтером Шелленбергом, усилили внешнюю разведку. Работники остались старые, сменилось только руководство.
Георг Охман был вроде ничего. Член СС и НСДАП. Он имел неплохую характеристику, не самую худшую расовую линию. У него были счеты к большевикам, под бомбежками которых в Кенигсберге погибли его родственники.
– Неприятные новости, герр Райхенбах, – сдержанно проговорил Охман, тиская в руках папку в кожаном переплете. – Я как раз собирался вам сообщить. Мы потеряли двух агентов – Вальтера и Плотника. Они работали при штабе дивизии, входящей в состав армии Катукова, и имели хороший потенциал. Провал по месту внедрения исключен. Эти люди были сама осторожность и осмотрительность, имели тщательно проработанные легенды. С их помощью мы собирались остановить Катукова под Выстрецом. План был разработан и уже претворялся в жизнь.
– Умеете вы поднять настроение, Георг, – заявил штандартенфюрер. – Понятно, почему не сообщили сразу, тянули, ждали, пока сам вызову.
– Никак нет, герр штандартенфюрер! Сообщение мы получили вчера, требовалось время для проверки.
– Ладно. Подробности есть?
– Наших людей схватили. Все произошло внезапно, они не успели принять меры. Вальтера заманили в штаб, он оказал сопротивление, но был схвачен. Плотника взяли на складе. Он пытался бежать, но его догнали. Оба попали к русским живыми, что прискорбно. Донесение о провале отправил радист группы. Это был его почерк. Других радиограмм не было. Можно предположить, что радист погиб. Он мог сбежать и где-то спрятаться, но это не имеет значения. Для нас будет лучше, если он окажется мертвым.
– Последствия этой неудачи?
– Неприятные, штандартенфюрер, – не стал юлить Охман. – Будем задействовать других агентов. На это потребуется время, которого нам катастрофически не хватает. Эти события подтверждают наши подозрения. Сигнал за линию фронта поступил из Майнсдорфа. Наши специалисты все изучили и практически уверены в том, что…
– Продолжайте, Георг, что же вы колеблетесь? – Райхенбах сверлил подчиненного ястребиным взором. – Впрочем, все уже понятно по вашему продолжительному молчанию.
– Да, вы были правы, штандартенфюрер, – выдавил из себя Охман. – Доступ к секретной информации о наших агентах за линией фронта могли получить только люди из моего отдела. Мы уделяем повышенное внимание мерам безопасности, но, похоже, что-то пошло не так. Возможно, одного из них кто-то использует втемную.
– Не говорите глупостей! – Райхенбах поморщился. – Каким это образом их можно использовать втемную? Один из ваших людей работает на русских. Уж признайте, дружище, этот нелицеприятный факт. Он обводит вас вокруг пальца, смеется в лицо, а вы позволяете себя обманывать.
– Вы так смотрите на меня, штандартенфюрер, словно я тоже могу быть причастен к этому. – Охман нашел в себе силы усмехнуться.
– Нет, дружище, так далеко моя фантазия не простирается. – В глазах штандартенфюрера заиграл ехидный огонек. – Впрочем, если бы я лично не знал вашего покойного отца и не был уверен в том, что вы именно тот, кем представляетесь… Ну, хорошо, не буду вгонять вас в краску. Прошу прощения за резкость. Я понимаю, что вы не можете нести ответственность за людей, которых вам дали в подчинение месяц назад. Если шпион работает в вашем отделе, то он умен, опытен и изворотлив. Скорее всего, это немец, поскольку русского человека в таком качестве я плохо представляю. Хотя могу ошибаться. Есть соображения, Георг?
– Да, герр штандартенфюрер. – Охман раскрыл папку. – Мы не были уверены, что шпион внедрен в нашу структуру, но все же соответствующую работу провели. К делу привлекались сотрудники уголовной полиции и гестапо. Использовать своих людей я, сами понимаете, не мог. История с провалом Вальтера и Плотника подтвердила это подозрение. В донесениях с той стороны фронта периодически мелькало упоминание некой фигуры с позывным «Колдун», русского резидента на нашей территории. Где он обосновался, ясности не было. Кто он такой – тем более. Но то, что данная фигура существует и успешно работает против нас – непреложный факт. Она засекречена, о ней знают только несколько лиц из советского руководства. Есть все основания полагать, что мы столкнулись с упомянутым Колдуном, и работает он не где-нибудь, а в Майнсдорфе.
– Фактически у вас за стенкой, – проворчал Райхенбах. – Вы каждый день имеете честь его лицезреть.
Он добился своего.
Охман смутился, но продолжал говорить:
– Служба пеленгации несколько раз засекала работу чужой радиостанции в пределах Майнсдорфа. Но сеансы были краткие, радист постоянно менял место. Выявить его нахождение не удалось. Теперь к делу, господин штандартенфюрер. С помощью привлеченных специалистов была проведена тщательная работа, выявлялись люди, имевшие возможность получить сведения о наших агентах. Человек, работавший непосредственно с Вальтером и Плотником, вне подозрений. Это майор Кольб, сотрудник надежный и проверенный. Подозревать его глупо.
– Согласен, – бросил Райхенбах. – Человек не будет проваливать агентов, которых сам же и создал.
– Под подозрением трое. – Охман раскрыл кожаную папку, извлек несколько подшитых дел с оттиском орла, вцепившегося в свастику. – Сначала было семеро, сузили до троих. Желаете ознакомиться, штандартенфюрер? Или у вас есть более важные дела?
Райхенбах предпочел не заметить иронии в голосе штурмбаннфюрера. Он сел за стол, разложил перед собой бумаги, погрузился в изучение. Охман висел над душой, давал пояснения.
Фон Райхенбах определенно видел этих людей. По зданию в центре Майнсдорфа снует прорва народа. Половину из них давно пора отправить на фронт! Он со скепсисом перекладывал папки, всматривался в лица. Все трое – в звании капитана, никогда не были членами СС, не состояли в НСДАП. Хотя, безусловно, сочувствовали идеологии фюрера, как же без этого.
Рудольф Кромберг, ростом выше среднего, телосложение плотное, хорошо развит физически. Тридцать шесть лет, начинал службу в разведке еще в Веймарской республике, упраздненной в тридцать третьем году. Сияющих высот в карьере не достиг. Служба в Испании в конце тридцатых, затем дружественная Италия, Польша, преподаватель-инструктор в школе подготовки диверсантов. На Восточном фронте не воевал, последние два года провел в Кракове, занимался сбором разведданных о сухопутных войсках противника. Имеет поощрения от руководства, парочку незначительных взысканий.
С супругой расстался перед войной. Она с дочерью переехала к своим родителям в Мюнхен. Связь с родными Кромберг почти не поддерживал, то есть хорошим семьянином не являлся.
В Майнсдорфе он тоже занимался сбором разведданных о наступающих частях Красной армии, проводил допросы немногочисленных пленных, занимался анализом добытых сведений. Нареканий от начальства нет, с работой справляется.
В личном плане любит выпить, что, впрочем, не мешает службе. Неоднократно замечен в компании женщин сомнительного поведения. Проживает в служебной квартире на Анхенштрассе.
С другой фотографии смотрел мужчина лет тридцати пяти. Прическа короткая, лицо правильное, симметричное, но начисто лишенное эмоций. Мартин Коффман, в разведке с сорокового года, до этого служил в полиции города Бремен. С сорокового по сорок первый – служба в Северной Африке в соединениях Роммеля. Потом переведен в Берлин, через полгода – Западная Белоруссия, подготовка радистов для заброски в советский тыл. Работа с советскими военнопленными, обработка разведданных военного характера и другой информации на основании трофейных документов.
Летом сорок четвертого в составе своей команды пробивался на запад из советского окружения. Со слов очевидцев тех событий, проявил мужество и стойкость.
Семьи на данный момент нет. В тридцать девятом году, проживая в городе Бремене, сочетался браком с некой Генриеттой Шиндлер, но не прошло и года, как супруга умерла при родах. Спасти ребенка тоже не удалось.
Через несколько месяцев Коффман навсегда покинул Бремен, сменил сферу деятельности. Замечаний по службе нет, выпивает в меру, проживает в арендованной квартире на Бихтерштрассе. Хозяйка – молодая вдова Эрика Зауэр, с которой он поддерживает интимные отношения и практически это не скрывает. Подобные вольности офицерским кодексом чести не поощряются. Но кого это сейчас волнует?
Отто Беккер – тоже гауптман, кавалер Железного креста, отличился на Восточном фронте. Тридцать четыре года, уроженец Штутгарта, где год назад скончалась его мать, Эльза Беккер.
Убежденный холостяк, никогда не был женат, считает, что семья – это развлечение для мирного времени.
В военной разведке с тридцать восьмого года. Служба в Чехословакии, в Силезии. В сорок втором и сорок третьем годах трудился в разведывательном отделе группы армий «Юг», вел работу среди крымских татар и представителей горных кавказских народов. Впоследствии занимался техническим обеспечением контрразведывательной деятельности.
Получил ранение на Северном Кавказе, от которого остался шрам на левой скуле. Подвержен приступам мигрени, с которыми стоически справляется. После ранения переведен на Западный фронт. Имеет поощрение от командования за участие в Арденнской операции, где немецкие войска нанесли поражение союзникам, сковали их основные силы и задержали наступление на шесть недель. Четыре недели назад переведен в Майнсдорф, усилил местную группу разведки и контрразведки.
Претензий по службе нет, вольностей не допускает. Много работает, практически не имеет времени для отдыха.
Проживает в многоквартирном доме на улице Нойхаузер, что в трех шагах от центральной Карлштрассе. Эта квартира пустовала, вселение происходило с согласия регистрационно-хозяйственной службы.
В Майнсдорфе также проживает его сестра, одинокая женщина, но видятся они редко. У нее свое жилье.
Беккер – человек замкнутый, в подозрительных связях не замечен, может после работы пропустить пару кружек пива.
С фотографии смотрел мрачноватый субъект с тонким аристократическим лицом и въедливыми глазами.
Фон Райхенбах задержал взгляд на последнем снимке, закрыл папку, исподлобья глянул на Охмана и заявил:
– Присаживайтесь, Георг, не маячьте над душой, это неприятно. Словно тень отца Гамлета давит. – Штандартенфюрер дождался, пока Охман присядет, и спросил: – Вы уверены, что наш Колдун – один из этой троицы?
– Не уверен, штандартенфюрер, – не стал юлить Охман. – Но все остальные в нашей группе – точно нет. У этих, по крайней мере, есть возможность. Другие офицеры контролируются, у троих – семьи, остальные проживают в общежитии и всегда на виду. У них отсутствует даже теоретическая возможность получить сведения о нашей агентуре.
– Фигуранты контактируют с майором Кольбом?
– Напрямую по службе – нет. Но могут общаться где угодно. В столовой, в коридоре во время перекура, на улице. С майором Кольбом мы беседу не проводили. Это могло бы насторожить фигурантов.
– Ваши привлеченные люди долго работали по этой троице. Уверены, что им удалось сохранить секретность? Учтите, если наша фигура что-то заподозрит и насторожится…
– Работало гестапо, штандартенфюрер. Эти парни знают, как блюсти секретность, уверяю вас. Обычная кадровая проверка. Они периодически проводятся.
– Что сами думаете об этих троих?
– Признаюсь честно, не имею оснований их подозревать. Работники добросовестные. Мелкие грешки… но у кого их нет? Близко с ними незнаком, отношения только служебные, о личных делах не говорили. Хотите спросить, кого из них я считаю врагом? Это трудный вопрос, герр штандартенфюрер. Если откровенно, то нахожусь в замешательстве. За все годы моей службы ничего подобного не случалось. Мне не приходилось выявлять вражеского агента в собственных рядах.
– Не забывайте, что все эти биографии могут оказаться искусно сфабрикованной липой. Многие архивы по заграничной работе пребывают в плачевном состоянии. В структурах Германии – неразбериха, особенно в последнее время. Кадровые и учетные службы работают из рук вон плохо, и это даже не их вина. Вы понимаете, что я хочу сказать. Войска отступают второй год, документы теряются. Их могли сфабриковать, заменить одну личность другой. Советская разведка, к сожалению, на этом поднаторела. Она уже не тот беспомощный ребенок, что несколько лет назад. Изучите, насколько такое возможно, прошлое этих людей, сделайте соответствующие запросы, телефонные звонки. Малейшие нестыковки или несоответствия могут дать пищу для размышлений.
– Я понимаю… – Охман замялся, но все же решился и продолжил: – Давайте смотреть правде в глаза, штандартенфюрер. У нас совершенно нет времени. В наших структурах наблюдаются падение дисциплины и нерадивое отношение к обязанностям. Скоро все смешается. До некоторых служб мы уже не можем дозвониться, приходится отправлять посыльных, а это трата времени. Мы можем изолировать всех троих. Тогда Колдун точно прекратит работу, пусть мы и не сразу выясним его личность.
– Мне тоже приходила в голову такая мысль. – Райхенбах сухо улыбнулся. – Но пока повременим. Последите за фигурантами несколько дней. Они погоды не сделают. Нужно выявить шпиона. Поиграем с ним. В случае успеха, если удастся его прижать и заставить работать на нас, мы получим все шансы переломить военную ситуацию между Вислой и Одером. Если сами не будем вести себя как ослы. Понимаете мою мысль. Георг? Это, вообще-то, ваша работа. Нужно объяснять, что судьба войны решается не только на полях сражений?
– Я все понимаю, герр штандартенфюрер.
– Есть что-то на фигурантов, не вошедшее в личные дела?
– Не уверен, штандартенфюрер, что мы успели все собрать. У Коффмана неделю назад разболелась нижняя челюсть, на него было страшно смотреть. Я сам порекомендовал ему обратиться в зубоврачебный кабинет. Сейчас он через день посещает дантиста на улице Ригербан, проходит лечение. Похоже, заражение в десне, а он не следил за своим здоровьем. Жалуется, что потерял несколько зубов. Хорошо, что их отсутствия не видно. Ему еще целую неделю придется навещать ненавистный кабинет.
– Дантиста проверили?
– Этим занимаются люди из уголовной полиции. Надеюсь, им хватит опыта не перевернуть там все вверх дном.
– Хорошо, что еще?
– Кромберг несколько раз посещал бордель на Унгерштрассе, проводил там ночи, уходил перед рассветом. Как я говорил, он не чурается выпивки, хотя и пытается соблюдать норму. Мы закрываем на это глаза, понимаем, как пакостно на душе не только у него. С обязанностями справляется. Несколько раз по делам службы посещал Мозерский укрепрайон. Отто Беккер два дня назад навестил сестру, проживающую на улице Городских Старейшин у церкви Святого Вознесения. С семейными узами там что-то не в порядке, и все же он нанес ей визит. Мы проверили. Там действительно проживает некая Тельма Беккер, особа незамужняя, больная, недавно выписалась из лазарета Святой Терезы, где оказалась по поводу больной печени. Есть подозрение, что она страдает алкоголизмом.
– Продолжайте работу, Георг, – сказал Райхенбах. – За всеми фигурантами установить плотное наблюдение, но так, чтобы не вызвать у них подозрения. Я позвоню в Веймиц, нам выделят людей, а то у наших лица уж больно знакомые. Докладывайте мне обо всех новостях и не забывайте о дефиците времени. Дела на Восточном фронте идут не самым блестящим образом. Идите, Георг.
– Слушаюсь, штандартенфюрер!
– Подождите. – Фон Райхенбах поднял глаза, устремил на собеседника тяжелый взор. – Вы верите в нашу победу?
– В каком смысле, герр штандартенфюрер? Простите, но вы меня обескуражили. Я искренне убежден в том, что успехи Красной армии и наши неудачи – все это временное явление. Германия никогда не будет под большевиками. У нас огромные ресурсы, неиссякаемый потенциал. Вот-вот заговорит оружие возмездия, о наличии которого постоянно напоминает нам фюрер. Поднимется вся страна. Можно даже допустить, что русские войска дойдут до Одера, пусть не сразу, потеряют на пути пару-тройку армий. Но как они преодолеют Мозерский укрепрайон, растянувшийся на сорок километров? Об него сломает зубы любая армия, не только Красная. Отвечаю еще раз на ваш вопрос, штандартенфюрер. Русские в Германию не войдут.
– Вопрос был о другом, Георг. Вы верите в победу нашего оружия?
– Безусловно. – Штурмбаннфюрер невольно вытянулся. – Однако будем реалистами. Это произойдет не в текущем году. Нам следует учесть ошибки, накопить силы.
– Ладно, идите. – Райхенбах пристально смотрел на широкую спину штурмбаннфюрера, пока за ним не закрылась дверь.
А ведь вроде не дурак.
