Время в тюрьме тянется медленно. Разумеется, для заключенных. Когда я работала в подобном месте, в сутках было недостаточно минут для того, чтобы все успеть. Теперь же я стараюсь не смотреть на часы, потому что, видя, как ползут секунды, я, возможно, стану биться в отчаянии о стены. Мне остается лишь сидеть и вспоминать. Мне делается страшно от всех этих мыслей. И еще я боюсь, что кто-то из заключенных может напасть на меня из-за того, что я когда-то была «по другую сторону».

Каждый день, когда отпирают наши камеры, мы должны спуститься вниз по лестнице в столовую. Я изо всех сил вцепляюсь в перила, с бешено колотящимся сердцем и мокрыми от пота ладонями. Однажды я допустила ошибку, посмотрев вниз, и в результате споткнулась на ступеньке. Одна из женщин подхватила меня, и на секунду показалась, что она собирается столкнуть меня с лестницы.

– Убери руки! – закричала я.

Тотчас подбежала одна из надзирательниц.

– Я просто хотела помочь, – запротестовала женщина.

– С какой стати ей помогать? – прошипела другая. – Эта падла была начальницей тюрьмы.

– Черт возьми. Ты шутишь, что ли?

Надзирательница тем временем помогла мне подняться.

– С вами все в порядке? – спросила она более доброжелательным тоном, чем я ожидала. – У вас лицо совсем белое.

Неудивительно. Когда приходит время подниматься назад в наши камеры, путь наверх по лестнице пугает меня еще сильнее.

Мне очень не хватает ароматерапии – единственного моего спасения. Я многое отдала бы сейчас за пузырек с лавандовым маслом. Я скучаю по своему общению с клиентками, по работе, помогающей отвлекаться от проблем в жизни, по тому теплому чувству, которое возникает, когда помогаешь другим.

На этой неделе я дежурю на кухне, и моя обязанность – чистить картошку. Руки у меня красные от воды, покрытые многочисленными мелкими порезами от овощечистки. По санитарным правилам, мне следовало бы в таком случае обратиться в медпункт, но медсестра в последнюю неделю была на больничном из-за стресса, и ей до сих пор так и не нашли замену. Разумеется, подобное положение дел абсолютно недопустимо. Будь я начальницей тюрьмы, сделала бы все возможное, чтобы решить эту проблему. Но я здесь вовсе не начальница.

На самом деле мне вполне нравится чистить картошку. Эта размеренная механическая работа действует успокаивающе. К тому же она помогает мне отвлечься от мыслей о предстоящем суде. Он должен состояться через месяц, а от моего адвоката вот уже несколько дней нет никаких известий. Я знаю, что она сердится на меня за отказ вызвать Патрика в качестве свидетеля.

Но я просто не могу пройти через этот позор. Я не смогу видеть его лицо, полное жалости. Это выше моих сил. Я задумываюсь о том, знает ли Патрик, что я в тюрьме. Подозреваю, что знает, – слухи здесь распространяются очень быстро. Как бы то ни было, он не пришел меня навестить – и это еще одна причина, по которой я не хочу просить его стать моим свидетелем.

Ой! Я опускаю взгляд на свою картошку, внезапно вернувшись к реальности. Я снова порезалась. На этот раз гораздо сильнее, чем раньше. Однако физическая боль даже приносит некоторое облегчение.

– Результаты вашей работы впечатляют, – сказал мне губернатор в том далеком 2009 году, после того как моя тюрьма получила награду за лучший блок матери и ребенка. – Вы хорошо поработали.

– Это не только моя заслуга, – поспешила уточнить я. – Но и Патрика тоже.

Мы работали вместе на тот момент почти год. Губернатор кивнул.

– Именно поэтому мы бы хотели, чтобы вы сделали то же самое в тюрьме «Лонгуэйт». Вместе, как одна команда.

Опять переезд? Но мне нравилось жить здесь. Эта тюрьма находилась неподалеку от Лондона, и я могла по выходным посещать музеи и картинные галереи.

– Это очень поможет вам в вашей карьере, – добавил мой шеф.

Соблазнительно. Но…

– Я в общем-то согласна, – медленно произнесла я. – Но не уверена, что Патрик будет в восторге от этого предложения.

– Будет. – Губернатор многозначительно на меня посмотрел. – Все зависит от вас.

– Мы с ним просто коллеги, – резко парировала я.

– И у вас хорошо получается работать вместе.

К моему удивлению – и радости – Патрик согласился. Конечно же, в этом что-то было на самом деле – я не могла не признать этого, оставаясь честной сама с собой. Никогда еще мне не доводилось встречать такого мужчину, как он. Патрик был умным, добрым и привлекательным. Он был не похож на других. Не только потому, что вырос в нищете в Уганде (мне даже думать не хотелось о том, что сказал бы мой отец о его этническом происхождении). Тут крылось нечто большее: он был просто самим собой. Хорошим и честным человеком, не боявшимся бороться за то, во что он верил.

Зачастую Патрик предлагал именно ту стратегию работы с заключенными, которую обдумывала и я сама. Однажды, после нападения одной женщины из крыла С на надзирателя он предложил провести для нее курс управления гневом, вместо того чтобы отправлять ее в карцер.

– Вы согласны? – спросил он меня.

– Абсолютно. Пребывание в одиночестве не поможет ей изменить свое поведение. Мы должны помочь ей научиться неагрессивному взаимодействию с людьми.

Однако, каким бы восхитительным ни был Патрик, он, казалось, не обращал на меня внимания как на женщину. В тех редких случаях, когда мы уходили с работы одновременно, он никогда не предлагал мне поужинать вместе или сходить в бар.

Вместо этого мы просто расходились по своим комнатам. «Мне уже тридцать шесть», – напоминала я себе. Как получилось, что все эти годы пролетели так быстро?

– Тебе нужно больше куда-нибудь ходить, детка, – сказал отец, когда я приехала повидать его во время своего отпуска. – Разве у вас не бывает вечеринок и чего-нибудь в этом роде там, где ты работаешь?

– Бывает. Барные викторины. Дартс. Вечеринки для одиноких сотрудников.

Я могла бы еще добавить, что мне, с моей высокой должностью, следовало проявлять большую осторожность. Для меня было проблематично миловаться с кем-то на вечеринке, а потом на следующий день работать с этим человеком. Возможно, именно поэтому Патрик и не решался сделать первый шаг…

В ту ночь мне позвонили. Одна из матерей, живших в блоке, пропала вместе с ребенком. «В прессе поднимется черт знает что, если до них это дойдет», – сказал мой начальник, словно это было единственное, из-за чего следовало переживать в такой ситуации.

К тому времени, когда я вернулась в тюрьму из дома отца, мать с ребенком уже нашлись.

– Это моя вина.

Я никогда прежде не видела Патрика плачущим.

– У нас было назначена консультация, но мне пришлось ее отменить из-за собрания по этим чертовым финансовым вопросам.

И я никогда раньше не слышала, чтобы он сквернословил.

– Вам не за что себя винить.

– Мне следовало проявить больше настойчивости, когда они отказались перенести собрание.

Мы сидели у Патрика в комнате. В отличие от моего жилища, где доминировали спокойные бежевые тона, в его интерьере преобладали более яркие краски – красно-синее покрывало на кровати, такие же подушки и желтый коврик на полу. В углу стояло удобное глубокое кресло, в котором я и расположилась.

– Но ведь все обошлось в конце концов.

Патрик потер глаза.

– Да, слава Богу, мать с ребенком сейчас в порядке. Но, по сути, это ничего не меняет, не так ли? Любому родителю невыносимо жить после того, как его лишили ребенка. Я это прекрасно знаю.

Я не ослышалась?

– Вы же говорили, что у вас не было семьи.

– Я солгал. Так было проще. – Он отвернулся. – Простите. У меня были жена и сын в Уганде. Ему было два месяца, когда их убили.

– Как…

– Я не хочу больше говорить об этом. Да, знаю, я чертов психолог, но это не значит, что у меня всегда получается то, чему я учу других. Когда моя жена и ребенок погибли, меня не было рядом и я не смог их защитить. Теперь у меня новая жизнь, и я делаю вид, будто их никогда не существовало, чтобы избегать вопросов. Это все, что вам нужно знать. И все, что нужно забыть.

Я пыталась подобрать правильные слова, но они не приходили в голову. Патрик поднялся.

– Простите. Это был очень длинный день.

Вернувшись к себе в комнату, я просидела всю ночь, шокированная его рассказом. Как это возможно – пережить такую трагедию? В то же время я чувствовала себя польщенной. Ведь Патрик доверился мне.

– Я вам очень сочувствую, – сказала я ему на следующий день, когда мы случайно столкнулись на выходе из нашего служебного корпуса и направились на работу. – Мне страшно представить, сколько боли вам пришлось пережить.

Патрик покачал головой:

– Это не мне пришлось пережить много боли, Вики. А моей жене и ребенку.

Что я могла сделать, чтобы помочь ему?

– В субботу у нас будут танцы, – услышала я свой голос. – Может, сходим вместе?

Повисло короткое, ужасное молчание. Вдруг он подумал, что я имею на него какие-то виды?

– Конечно же, просто как друзья, – поспешила добавить я. – Вы сделаете мне большое одолжение, а то я редко вообще куда-то выбираюсь.

Его лицо прояснилось.

– Почему бы и нет? Это очень полезно – делать что-нибудь новое. – На лице Патрика появилось насмешливо-горькое выражение. – Именно такой совет я обычно даю своим пациентам. Так что, возможно, пришло время и самому последовать ему.

Мы великолепно провели время. Патрик оказался прирожденным танцором, с прекрасным чувством ритма, и с ним мои ноги сделались словно воздушными – особенно, когда он учил меня танцевать джайв. Это было настоящее веселье!

– Нет, не правая рука, а нога! – инструктировал меня Патрик. – А теперь поворот. Отлично! – запыхавшись, произнес он, приблизив свое лицо вплотную к моему. – У вас замечательно получается!

Потом Патрик проводил меня до двери моей комнаты и, к моему удивлению, крепко обнял на прощание. В ту ночь я не могла уснуть. «Просто как друзья», – сказала я ему в тот раз. Но почему же все это вызывало во мне такое волнение?

В течение следующих нескольких месяцев мы проводили все больше времени вместе. Каждый раз повторялось одно и то же. Мы наслаждались компанией друг друга. Мы крепко обнимались на прощание. Но на этом все и заканчивалось. Между тем я все сильнее влюблялась в Патрика. Наконец-то я узнала, что это такое. Внутреннее трепетание, когда он был рядом. Глубочайшее разочарование, если наши смены не совпадали. Паника при мысли о том, что он не чувствовал то же самое. Прокручивание в голове наших разговоров в попытках убедить себя в том, что мои чувства взаимны. Иначе зачем бы он стал проводить со мной так много свободного времени?

– Встретимся сегодня вечером? – спросила я у него после нашего собрания на работе. – Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.

– Мне тоже. Как насчет того итальянского ресторанчика?

«Вот оно», – подумала я тогда. Я была так взволнована, что, собираясь на встречу, никак не могла нормально нанести макияж, и несколько раз приходилось начинать все заново.

– Ну, так что? – спросил Патрик, посмотрев на меня своими теплыми глазами с другой стороны стола. – Что именно ты хотела обсудить со мной?

Во рту у меня пересохло.

– Ты первый, – сказала я.

– Хорошо. – Он тяжело вздохнул. – Я подал заявление о переводе.

У меня возникло такое ощущение, будто меня проткнули булавкой и я сдулась, как шарик.

– Почему? – дрожащим голосом произнесла я.

– Если говорить откровенно, то для меня оказалось слишком тяжело работать с мамами и детьми. Я думал, что смогу справиться. Но не смог.

– А куда ты переводишься? – выпалила я.

Патрик назвал мужскую тюрьму на севере Англии.

– Думаю, там будет достаточно трудностей. Это именно то, что мне сейчас нужно. – Протянув руку, он положил ее на мою. – Так о чем ты хотела со мной поговорить?

Быстрее, сказала я себе, придумай что-нибудь.

– Есть одна женщина, недавно поступившая в блок Д. Она ведет себя очень замкнуто, я за нее беспокоюсь.

– Эйлин? Завтра утром я первым делом поговорю с ней. – Патрик поднялся. – Тебе не о чем беспокоиться.

Если бы.

– Я очень удивилась, когда услышала, что Патрик от нас переводится, – сказала мне одна из коллег на его прощальной вечеринке. – Я думала, что у вас с ним… ну, вы понимаете.

– Ничего подобного, – поспешила возразить я. – Мы с ним просто друзья. И ничего больше.

Лишь тогда я заметила, что Патрик стоял как раз за моей спиной.

Когда мы прощались с ним в тот вечер, он ограничился официальным рукопожатием. Никаких объятий.

– Я очень рад, что мне довелось работать с вами, Вики, – сказал он. – Всего вам доброго.