У меня появилась новая сокамерница. Прежняя – женщина, рассказывавшая про своих детей, оставшихся со свекровью, – попросила перевести ее в другую камеру, когда узнала, что сидит с «убийцей», хотя я еще даже не была осуждена. Вот тебе и принцип – «невиновен, пока вина не доказана»!

Новая сокамерница охотно рассказала мне, что сидит за мошенничество, хотя ничего подобного не совершала. «Они» обвинили ее в том, что она растратила несколько тысяч со счетов компании, и доказать свою невиновность оказалось весьма затруднительно. Она проводит многие часы в тюремной библиотеке, изучая юридические справочники. «Я не могу позволить себе нанять адвоката, – говорит она. – Так что придется защищать себя самой».

Это не может не вызывать у меня уважение. В то же время меня удивляет и то, что мой адвокат все еще со мной. Ведь она предупреждала, что будет представлять мои интересы только в том случае, если я не стану ничего от нее скрывать. Возможно, мне следовало быть с ней откровенной с самого начала, однако даже тогда – я почти уверена – никто бы мне не поверил.

Сейчас у нас обед. Обедаем мы не в камерах, а за большим столом в общей комнате. Это ничем не примечательное помещение с автоматами по продаже напитков в углу. Обстановка тут могла бы показаться необычной человеку, привыкшему видеть тюремные столовые. Здесь все совсем не так. Однако, если я буду осуждена, меня отправят в тюрьму строгого режима, где нет подобных привилегий.

Мой сырный рулет весьма вкусен. Это очень странно, что можно продолжать наслаждаться подобными вещами даже в такой ситуации. Я почти доедаю свой обед, когда появляется один из надзирателей: «Адвокат к Гаудман».

Пенни должна была прийти лишь через полчаса. Мое сердце начинает бешено колотиться.

– Ты съела весь чатни, – говорит одна из девушек, когда я поднимаюсь.

Я пожимаю плечами.

– Простите.

– Что нам с твоего «простите»?

– Заткнись, – это вмешивается моя бывшая сокамерница. – Не связывайся с этой. Она вообще отбитая на всю голову.

«Это ваши фантазии», – хочу я сказать ей, когда иду следом за надзирателем. Но потом передумываю: зачем мне перед ними оправдываться?

Пенни Брукс уже сидит в комнате для встреч за столом, дожидаясь меня. Могло бы показаться, что это обычный рабочий кабинет, если бы на стенах не висели постеры, сообщавшие о «нулевой толерантности к любым проявлениям насилия».

– Как у вас дела?

Несмотря на эту сдержанную вежливость, я чувствую в ее тоне нечто, предвещающее дурные новости. Как будто их и так недостаточно.

– У меня есть большие опасения, что присяжные окажутся настроены против вас, когда новая свидетельница расскажет, что видела вас выходящей из дома Тани с каким-то предметом в руках.

– Это была не цепочка, – напоминаю я.

– Но мы не можем этого доказать. Даже если они найдут вашу валлийскую ложку, этого будет недостаточно. Нам нужен свидетель, который мог бы охарактеризовать вас с положительной стороны. Как насчет Патрика М…

– Нет! – Я резко подскакиваю со своего места.

Мой адвокат вздрагивает. Впервые с момента нашего знакомства я вижу на ее лице страх.

– Простите, – быстро произношу я, усаживаясь обратно. – Но этого человека я ни за что не хотела бы вовлекать.

Я познакомилась с Патриком Майлсом в декабре 2008 года.

– Вас могут перевести на работу в другую женскую тюрьму, – сказал мне один из помощников губернатора. Он сделал паузу, словно собирался что-то добавить, но передумал. – Как вы знаете, их у нас не очень много. В том месте нужен именно такой начальник, как вы, чтобы навести порядок. Там были, так скажем, некоторые проблемы с управлением, о которых в конце концов стало известно общественности. Если вам удастся справиться с этой работой, Вики, вас ждет серьезное карьерное продвижение.

Сердце у меня забилось от радостного волнения. Разве не этого я всегда хотела? Возможно, когда-нибудь я смогу стать помощником губернатора или даже самим губернатором? Вот тогда-то отец и все соседи увидели бы, чего я стою.

– А какие там проблемы? – спросила я.

– Те же, что и всегда. Переполненность камер. Бунты. Голодовки. Расистские конфликты. Поджоги. Ну и так далее. – Он посмотрел мне прямо в глаза: – Вы готовы взяться за это, Вики? Я знаю, что вы не боитесь трудностей.

– Там есть блок матери и ребенка?

– Нет.

– Хорошо. – Я вздохнула с некоторым облегчением.

– Но он там должен быть. И отчасти именно поэтому мы выбрали вашу кандидатуру для этого назначения, Вики. Этот блок там нужно создать.

Я похолодела. Перед моими глазами слишком ясно всплыла та картина – тело Сэм Тэйлор, лежащее на полу камеры.

– И вот еще что, Вики. – От моего шефа, конечно же, не ускользнуло мое замешательство. – В правительстве очень обеспокоены мятежами заключенных. Поэтому выделяется дополнительное финансирование – при условии, что будет поставлен компетентный человек, который сможет правильно этим распорядиться.

– В той тюрьме есть психолог?

– Ну, там обычный штат медицинского персонала. Дежурный врач. Медсестры.

– Мне нужно, чтобы там был психолог. – Я услышала, что мой голос прозвучал холодно и отчетливо. – Специалист по семейной психологии.

– Хорошо, посмотрим, что можно сделать.

– Нет. – Мне самой с трудом верилось, что это все говорила я. – Я соглашусь на это предложение только в том случае, если вы однозначно скажете «да».

Мой шеф был явно раздражен этим напором.

– А что если нам не удастся найти психолога?

– Тогда мне придется задуматься о возможности моей работы в тюрьме.

Конечно, я пошла ва-банк. Но это того стоило.

Блок матери и ребенка был открыт с большими фанфарами в прессе. Один журналист опубликовал обо мне статью в крупном таблоиде, назвав меня настоящей «движущей силой». Он написал, что я «не боялась работать на совесть» – отстранила от службы надзирателя, пользовавшегося мобильным телефоном, следила за тем, чтобы курящих и некурящих заключенных не помещали вместе в камеру, и возобновила регулярные тесты на наркотики, которые до этого проводились нечасто из-за нехватки персонала. Из-за этого всем сотрудникам (в том числе и мне) приходилось перерабатывать, однако таким образом удалось снизить в тюрьме количество нарушений.

Когда по внутренней почте мне однажды прислали карикатуру на меня, я приколола ее на доску объявлений для персонала, сделав вид, будто мне вовсе не обидно, – хотя я была изображена там раза в три толще, чем на самом деле, и с волосами на подбородке.

– Я бы не стала так делать на твоем месте, – сказала мне Джеки.

Когда я переводилась на работу в новую тюрьму, то позвала ее с собой, как и еще одну из старших надзирательниц, Фрэнсис, которой я доверяла.

– Нет смысла что-либо скрывать, – отозвалась я. – Пусть лучше они будут этим обескуражены, чем я стану делать вид, будто ничего не произошло.

К тому же я поступила на эту должность не для того, чтобы быть популярной. Я сделала это, чтобы честно выполнять свою работу. Слишком часто мне доводилось видеть, как сотрудники тюрьмы пренебрегали своими обязанностями или даже злоупотребляли властью. Это был стадный менталитет: хватало нескольких дурных примеров, чтобы все остальные тоже последовали им. Именно поэтому я инициировала служебную проверку в отношении двух надзирателей, избивших заключенного – как они утверждали – в порядке самообороны, тогда как – по показаниям его сокамерника – они потребовали у него отдать сигареты, а он отказался.

Однако самым большим моим достижением в установлении нового порядка в этой тюрьме был прием в штат Патрика Майлса, психолога.

Он выделялся среди остальных кандидатов не только своей квалификацией, но и необыкновенной эмпатией.

– Связь между матерью и ребенком сильнее, чем какая-либо другая, – сказал он мне на собеседовании. – Это бесчеловечно – разрывать ее и ожидать, что все пройдет без особых последствий для обоих.

– А мать может как-то справиться с этим? – спросила я.

– Да, если ей оказывать правильную психологическую поддержку.

Потом, к некоторому моему смущению, психолог бросил взгляд на мою левую руку.

– У меня у самой нет детей, – быстро сказала я, заглянув в его резюме. Семейное положение: не женат. Я глубоко вздохнула: – Одна заключенная, которую я знала, повесилась из-за того, что не смогла пережить расставания со своим малышом.

Психолог кивнул:

– Да, я читал об этом. Это было на вашем прежнем месте работы, верно? Саманта Тэйлор?

Оказывается, он хорошо подготовился.

– Ей совсем не с кем было поговорить? – спросил Патрик.

– Разве что с другими женщинами.

Он покачал головой. У него было доброе лицо с небольшими морщинками возле темно-карих глаз – очевидно, от привычки смеяться или грустить. Потом он с горечью провел рукой по своим коротким, черным, вьющимся волосам.

– Это может навредить еще сильнее. Там, где я работал раньше, мне довелось наблюдать, что женщины, которым предстоит скорое расставание со своим ребенком, проявляют огромную зависть к тем, у кого есть еще впереди несколько месяцев. Так что мы должны быть с этим очень осторожны.

– Вы говорите так, будто уже получили эту работу.

– Прошу меня извинить. – Патрик развел руками. Ногти у него, как я заметила, были аккуратно подстрижены. – Я, как всегда, забываю обо всем, поддавшись энтузиазму.

Как выяснилось впоследствии, он умел заражать энтузиазмом и всех остальных.