Я все еще не могу оторвать взгляда от фотографии. Отрицать невозможно. Это я собственной персоной. В том же голубом свитере, что на мне сейчас. Я гневно размахиваю пальцем, что-то говоря стоящему передо мной человеку.

Дэвиду.

Позади нас проезжает красный лондонский автобус, и на заднем плане отчетливо видна набережная.

– Судя по фото, вы тут явно спорите, – говорит инспектор Вайн. Его голос звучит ровно. Уверенно. Просто удивительно, насколько подходит ему его фамилия. Вайн. «Лоза». Он крепко цепляется за все, что ему попадается. У нас с моим бывшим мужем был замечательный дикий виноград, оплетавший весь балкон в нашем доме в Кингстоне. Однажды на выходных мы потратили уйму времени, закрепляя для винограда опоры на стене. Дэвид забрался на лестницу, а я стояла внизу и держала ее. Помню, тогда я подумала о том, как хорошо – работать с кем-то вместе. Интересно, сохранился ли еще виноград на тех опорах?

А я в своей жизни все так и не могу найти, за что бы можно было держаться.

– Вы видите эту газету «Ивнинг Стандарт» в углу? – продолжает инспектор. – Если увеличить картинку, то на первой странице видна дата. 30 ноября 2017 года. А вы сказали, что не видели своего бывшего мужа с 2013-го.

– Может быть, – произношу я неуверенно, – я просто забыла. Мои лекарства… они плохо влияют на память.

– Ах, да. – Его глаза делаются холодными. – Мы ведь с вами уже это обсуждали, тогда, в больнице. Все это вам очень удобно.

– Вы перегибаете палку, – из-за паники горло сдавливает спазм. – Мне нужно поговорить с моим адвокатом.

Инспектор вздыхает. От него распространяется запах мятных конфет.

– Ни один адвокат не сможет отрицать очевидность этой фотографии. – Затем его голос смягчается: – Я должен кое-что сказать вам, Вики. Я вам очень сочувствую. Действительно, очень. Даже не представляю, как я справлялся бы со всем этим на вашем месте. Не имея возможности доверять своему разуму. Не зная, когда меня свалит очередной приступ…

– Иногда я чувствую запах жженой резины, – внезапно говорю я. – Незадолго до того, как это произойдет.

Глаза инспектора загораются с интересом.

– Вот как?

– И сейчас у меня как раз это ощущение.

Я солгала, но видно, что мне удалось напугать его.

– Стресс может провоцировать приступ. – Я тяжело опускаюсь на диван.

Полицейские встревоженно переглядываются.

– Хорошо, – быстро произносит инспектор. – Позвоните своему адвокату.

Единственная, кого я знаю из адвокатов, – это женщина, занимавшаяся моим разводом. Ее зовут Лили Макдоналд. Она мне очень понравилась. Профессиональная и в то же время понимающая. Берется ли она также за уголовные дела? Это слово – «уголовные» – кажется абсурдным и в то же время слишком знакомым. Как ни странно, ее номер все еще записан в моем телефоне. Включается автоответчик. В конце концов, сегодня воскресенье. Запинаясь, я оставляю голосовое сообщение, упомянув про срочность своего дела.

– И что теперь? – спрашиваю я у полицейских. – Вы собираетесь предъявить мне обвинение?

В то же мгновение я понимаю, что зря это сказала. Глаза инспектора сужаются.

– А в чем, по-вашему, мы должны предъявить вам обвинение?

– Понятия не имею, – говорю я.

– Вы в этом уверены?

Он пытается сбить меня с толку. Я должна каким-то образом взять над ним верх. Ведь никаких доказательств против меня нет, говорю я себе. Фотография демонстрирует лишь то, что я виделась с Дэвидом за месяц до его исчезновения. Однако это вовсе не означает, что я виновна в его убийстве.

– Можно еще раз взглянуть? – говорю я.

На обратной стороне снимка обнаруживается серебристо-черная наклейка с именем. Хелен Эванс.

– Кто она? – спрашиваю я.

– Фотограф. Она была тогда с мистером Гаудманом.

– Хитро, – с досадой произношу я и замечаю, что сержанта уже нет в комнате.

– Куда вы? – спрашивает Вайн, когда я пытаюсь проскользнуть мимо него.

– За своим ежедневником.

– Вот он, – говорит сержант Браун, возвращаясь из гостиной. Она постукивает пальцем по толстой черной книге.

Когда-то психолог посоветовал мне вести дневник. «Это полезно для душевного здоровья, – сказал он, – потому что помогает высвободить эмоции, не причинив никому физического вреда».

К счастью, тот, что принесла сержант, – не мой личный дневник, а книжка для записи назначенных сеансов с клиентами.

– Что вы себе позволяете? Это мои личные вещи!

– Да ладно вам, Вики. Если вам нечего скрывать, то вы, разумеется, будете не против, если я посмотрю.

– Хорошо, – киваю я после секундного колебания. Он прав. Лучше демонстрировать готовность идти навстречу.

Инспектор переворачивает страницы.

– Согласно вашему ежедневнику, к вам приходила клиентка в восемь утра в тот день, когда была сделана фотография.

– Вот! – торжествующе восклицаю я. – Значит, я не могла быть тогда в Лондоне.

– Тогда как вы объясните присутствие на фотографии женщины, похожей на вас один в один?

– Я не могу это объяснить.

– Не можете или не хотите?

Мне хочется закричать.

– Не могу.

Инспектор барабанит пальцами по странице, словно отбивая азбуку Морзе.

– Даже если к вам и приходила эта клиентка, у вас все равно было достаточно времени, чтобы покинуть Корнуолл и добраться до той части Лондона.

– Но, за исключением визитов к врачам, я едва ли выбираюсь теперь в город, – говорю я, предпочтя умолчать о том, что как раз собиралась наведаться к Тане, когда полицейские явились ко мне домой.

– В город? – переспрашивает женщина-сержант. – Значит, вам он хорошо знаком?

– Вы же знаете, что да, – бросаю я.

– Мы должны это знать?

Разумеется, должны. В моих медицинских документах, несомненно, имелись сведения о моей прошлой жизни. Все взаимосвязано. Но почему они до сих пор не задавали мне самых трудных вопросов?

– Все ваши факты ничего не доказывают, – говорю я.

Детектив-инспектор Вайн окидывает взглядом комнату.

– Это мы решим, когда закончим с нашим осмотром. Как там ваш запах жженой резины, кстати?

Я почти забыла об этом.

– Все прошло, – неубедительно отвечаю я.

– Вот и прекрасно.

Инспектор разворачивается и направляется в мой кабинет. Я покорно следую за ним, понимая, что мне не удалось вызвать в нем сочувствия своей болезнью.

Они начинают осмотр с моего письменного стола – одной из тех немногих вещей, что принадлежат лично мне, а не хозяйке квартиры. После Дэвида я стала избегать какой-либо материальной собственности. Кроме того, когда ты постоянно переезжаешь, то намного проще, если у тебя ничего нет. Я купила письменный стол на прошлой неделе в местном антикварном магазине, в ложной надежде, что в этом месте мне удастся задержаться подольше.

Я слышу, как женщина-полицейский орудует в моей спальне. Гремит выдвижными ящиками. Открывает и закрывает дверцы шкафа.

Я снова звоню Лили Макдоналд. Однако на телефоне адвоката вновь срабатывает автоответчик. Я оставляю еще одно сообщение.

За окном небо становится розовым. Уже почти вечер. Мне безумно хочется выбраться из дома. Идти по берегу моря. Слышать мягкое шуршание волн о гальку. Вдыхать соленый воздух. Забыть обо всем, что происходит в моей жизни. Делать вид, будто я такая же, как все другие люди, проходящие мимо.

Инспектор берет мою папку с надписью «Счета». Мое сердце подпрыгивает и застревает где-то в горле. Он просматривает квитанции. В любой момент – говорю я себе – он может это увидеть. В любой момент.

С одной стороны, я хочу, чтобы он это сделал.

Но с другой – нет, потому что, черт возьми, какая-то часть меня все еще любит Дэвида, несмотря ни на что. Как будто что-то в моей голове не подчиняется логике.

Инспектор кладет папку обратно. Либо он не заметил документ, спрятанный среди других бумаг, либо не осознал его важность.

– Я могу осмотреть вашу кухню? – спрашивает он.

– Там ничего не изменилось за последние десять минут.

Инспектор игнорирует мой сарказм и разводит руками, словно извиняясь. Однако я знаю, что он вовсе не извиняется.

Я пожимаю плечами:

– Да ради бога. И я тоже пойду с вами. Мне как раз нужно принять мое лекарство.

– В самом деле?

– Да.

Я следую за полицейским на кухню и достаю баночку, которую, по совету врача, храню на верхней полке, поскольку это препарат, продающийся лишь по специальному рецепту.

Инспектор пристально за мной наблюдает.

– А вы никогда не забываете принять свое лекарство? – спрашивает он.

– Нет. – Я предпочитаю умолчать о том, что временами я сознательно отказываюсь от таблеток по уже упомянутым мною причинам. Иногда мне кажется, что я все равно обречена – и не важно, принимаю я лекарство или нет.

Я указываю на закрепленную на стене табличку «НЕ ЗАБЫТЬ», обрамленную по краю веселым узором из цветочков. Там отмечается дата каждого приема лекарства. Я делаю очередную отметку.

– Пожалуйста, – говорю я. – Можете удостовериться, что здесь отмечен тот день, когда пропал Дэвид.

Это действительно так. Мы оба видим эту отметку. Так же, как и то, что отмечены дни до и после.

– Вам, наверное, приходится нелегко, – произносит инспектор смягчившимся голосом.

– Да, это правда.

На этот раз его сочувствие кажется искренним, и мои глаза затуманиваются. Я отворачиваюсь.

– Я бы предложила вам чашку чая, – говорю я, – но у меня нет чайника, как видите.

Инспектор поднимает бровь.

– Кипяток, – поясняю я, – им можно ошпариться. Некоторые используют микроволновку для приготовления горячих напитков, но и в этом случае есть опасность обжечься.

Мне определенно удалось найти верный подход. Этому я научилась еще в своей прошлой жизни. Нужно знать, за какие струны дергать, чтобы вызвать сочувствие. Это позволяет пробить в броне первую трещину. Затем можно двигаться дальше.

Но вдруг он тоже обнаружил трещину в моей броне?

Остается только ждать – там будет видно.