Глава 3

Мы отправились в наше двадцативосьмичасовое путешествие длиной в тысячу триста километров в прекрасном настроении, вместе невпопад подпевая плей-листу, в котором были все, от «Битлз» до Авичи. Мы болтали о том, какой была Франция, когда я была маленькой: мягкие песчаные пляжи, чудесное мороженое, – вспоминали о том, как мама учила меня играть в блек-джек на франки и сантимы.

Уильям какое-то время играл на моем айпаде, согнувшись над экраном, пока я не начала переживать, что он залипнет вот так, и не заставила его оторваться. Вместо этого мы включили аудиокнигу «Мальчик-миллиардер» Дэвида Уолльямса и вскоре так сильно смеялись, что у нас заболели щеки. Потом появилась определенная сюжетная линия, вводящая персонажа, который встречается с моделью, снимающейся топлес. Я даже не уверена, знает ли он значение этого слова. Я знала только, что у меня было похожее чувство, когда в начале этого года он просил меня объяснить, откуда берутся дети. Тогда я побежала и купила книгу, посвященную этому и другим похожим вопросам, чтобы он прочел ее самостоятельно, прежде чем спрашивать у меня. Таким образом мы избежали смущения.

– Почему я должен смущаться? – невинно спросил он, заставляя меня звучать радостно и расслабленно при чтении предложений вроде «некоторые люди называют этот процесс мастурбацией».

К тому времени, как мы оказались на пароме, Уильям был гораздо менее расположенным к разговорам. Он выглядел бледным, когда мы припарковались в подвале парома и направились вверх к окну.

– У нас будет отличный вид, – отметила я радостно, на что он ответил:

– Меня сейчас стошнит.

Его вырвало семь раз в течение шестичасового ночного путешествия, на протяжении которого мы должны были спать, и с парома он сошел похожим на ребенка из «Экзорциста». Мы остановились на первой площадке для стоянки, которую нашли на французской земле, ждали, пока его морская болезнь пройдет, и потягивали воду, глядя на то, как поток британских семей двигался в неправильном направлении по кольцевой.

Остаток пути Уильям проспал, пробуждаясь, только чтобы сходить в туалет. Я оставалась наедине со своими мыслями до самой Дордони, пересеченной лесами и полями. Мы пробирались через сельскую местность, мимолетные гости в дюжине сонных деревень, усеянных горшками с огненно-красной геранью и кремовыми каменными домами с закрытыми окнами.

Невзирая на красоту пейзажа, я не могла перестать думать о маме, преследуемая теми же мыслями, которые сделали меня настолько обеспокоенной, что в начале этого года я впервые в жизни начала принимать антидепрессанты. Я никогда не считала себя человеком, которому понадобится медицинская помощь для улучшения настроения. Я всегда считала себя веселой. Первая, кто надевал глупую шапку на Рождество, или вскакивал и измывался над песней в караоке, или принимал участие в битве водными пистолетиками с Уильямом. Максимум, что мне нужно было, чтобы справиться с тяжелым днем, – «Альмонд Магнум», изредка запиваемое пино гриджо, в то время как результаты тестирования на работе указывали на мою «безграничную энергию и популярность у студентов», и мне даже никогда не приходилось платить за то, чтобы кто-то говорил так.

Но с тех пор, как мама переехала в Уиллоу-Бэнк (я думаю, что с этого момента), во мне постепенно начали происходить перемены. Шесть месяцев назад все вышло из-под контроля. Хотя многие даже не заметили этого во мне. Я хорошо играла ту самую старую Джесс. Но внутри все было иначе.

То, что началось с непонятного уровня тревоги, обрело собственную жизнь, когда мамина детериорация усилилась. Это нельзя было назвать депрессией. Скорее, это была тревога, разрушающая изнутри, неспособность думать о чем-то другом, кроме как о будущем, которое казалось тем мрачнее, чем тяжелее становилось жить моей бедной маме.

Таблетки помогали, хотя мне до сих пор не нравится тот факт, что я сижу на них. Однако они не изменили обстоятельство, которое стало первопричиной всего: моя мама сидела дома и медленно теряла контроль над собой. И никто ничего не мог с этим сделать.

Глава 4

Нас окружали плотные ряды деревьев грецких орехов с пышной листвой, когда навигатор наконец объявил, что мы достигли пункта назначения. Учитывая, что мы были в нескольких километрах от чего бы то ни было, он однозначно нес чушь.

Я порылась в бардачке в поисках карты, которую, я надеялась, не придется использовать, и после нескольких неправильных поворотов меня привело к указателю на Шато-де-Руссиньоль. Когда я с хрустом заехала на песчаную дорогу, волнение внутри заставило меня на мгновение задуматься, была ли я на самом деле рада мысли о том, что находилась на отдыхе. Что ж, предположила я, вполне возможно, пусть даже это означает, что Адам будет рядом.

Было время, когда я ненавидела его, но эта эмоция не свойственна мне от природы. И я быстро выдохлась.

Поэтому долгое время я попадала под определение цивилизованного человека: улыбалась ради Уильяма, когда Адам приезжал, чтобы забрать его; восклицала «как замечательно!», когда наш сын возвращался, восхваляя гастрономические качества «Хэппи мила» из Макдоналдса, в который его отвели.

Даже если бы я захотела тратить свои силы и время на возмущение Адамом, я бы не нашла этого чувства в себе из-за всего произошедшего. Сейчас я к нему равнодушна. Я живу дальше, убеждая себя в том, что он во Франции из-за работы, а не потому, что никогда не хотел обременять себя чем-то настолько приземленным, как моногамия и отцовство. Мой сын проснулся и сел, потирая глаза, когда мы уже могли разглядеть первые очертания Шато-де-Руссиньоль. Я видела его только на фотографиях, на каждом этапе ремонта, начиная с момента, когда все это было лишь старой развалиной.

Случилось это еще до того, как Уильям начал говорить, – Адам, время от времени отвечая на мои сообщения по имейлу, прикреплял фотографии замка. Все думали, что он сошел с ума, когда купил его.

Говорят, что за зарослями неподстриженных кустов и запущенных садов находилось величественное строение. Но в нем не было электричества, под полом бегали мыши, а канализационная система не менялась со времен средневековья. Однако, при всех своих недостатках, Адам всегда был достаточно упрямым, чтобы суметь вдохнуть в него жизнь.

Поскольку его письма – без просьб и вопросов с моей стороны – приходили мне на электронную почту каждый месяц на протяжении трех лет, я, хоть и не желая того, имела полное представление о его новой жизни: о долгих часах физического труда, об одержимом подходе к планированию, о смехотворно амбициозном видении этого места. Я без конца переживала о финансовых рисках, которые он взял на себя, и о том, как это скажется на его способности участвовать в затратах на воспитание Уильяма, без чего мы бы не дожили до сегодняшнего дня.

Я читала сообщения с имейлов со смесью заинтригованности, ревности, злости и отчаяния. Правда, оглядываясь назад, я думаю, что основной его мотивацией было в большей степени детское желание доказать, что он действительно что-то собой представляет.

Когда шато было почти завершено, а у нашего сына намечался третий день рождения, было очевидно, что Адаму таки удалось привести его в порядок.

Я запретила себе злиться, по крайней мере, из-за успеха, над достижением которого он тяжело трудился. Хотя, признаюсь, я никогда не могла по-настоящему поверить в то, как быстро он начал спать с другими женщинами после нашего разрыва, пока я привыкала к жизни с болящими сосками, отсутствием сна и с мыслью о том, что день был удачным, если я успевала почистить зубы до трех часов дня.

– Мы на месте? – спросил Уильям, сияя. – Вау, оно чудесное, не правда ли?

– Однозначно. Твой отец проделал огромную работу.

Шато было обезоруживающе красивым, больше походило на французский особняк, чем на замок в моем представлении, однако со всем величавым и неоклассическим гламуром, о котором можно только мечтать.

В нем было три этажа и серебристо-серая крыша с наклоном в сторону стен бисквитных оттенков с огромными окнами, обрамленными вычурными ставнями цвета морских ракушек. Две древние каменные ступени с филигранными коваными железными перилами вели к огромному арочному дверному проему. Высокий, увитый плющом балкон выходил на подъездную дорогу, покрытую гравием и окруженную с обеих сторон кипарисами. Вдоль здания снаружи выстроились горшки с яркими цветами.

Мы тряслись на ухабах в тишине, запах чабреца и колокольчиков витал в воздухе. Щебет соловьев и мягкий шелест бриза были единственными различимыми звуками.

– Не могу дождаться встречи с папой, – произнес Уильям. – Он выйдет нас встречать?

– Он постарается. Он сказал нам направляться в приемную по прибытии.

Адам клялся, что выбежит и обнимет Уильяма, как только мы приедем, но я умолчала об этом. Я не готова рисковать, учитывая, что мы говорим об Адаме и что он не ответил на сообщение, которое я отправила ему час назад, когда мы остановились, чтобы заправиться. Я заглушила двигатель и открыла дверь.

– Пойдем, попробуем найти его, – предложила я, выходя из машины. – Он не узнает тебя. Ты вырос почти на пять сантиметров с вашей последней встречи.

С Рождества мы видели Адама во плоти только один раз, когда он был в Лондоне у своей новой девушки Эльзы. Как и многие девушки, с которыми Адам встречался после меня, Эльза была младше его на несколько лет и полностью теряла дар речи в его присутствии, беспомощная перед сверкающим взглядом этих карих глаз.

Мне сложно припомнить, чтобы я чувствовала к нему нечто подобное, но логика подсказывала мне, что так должно было быть. Ведь мы были вместе больше трех лет, какое-то время были даже влюблены друг в друга и сумели сделать ребенка, пусть и случайно.

Это произошло до того, как я осознала, что, когда Адам говорил, что никогда не хотел быть отцом, он действительно имел это в виду.

Он первый признал, что не создан быть таким отцом, который был у меня. Мой папа далек от идеала, но его любовь до сих пор проявлялась в каждом часе, который он проводил со мной – играя в куклы или, когда я выросла, обучая меня водить машину. Такие занятия не были интересны Адаму даже после того, как отцовство стало неизбежной реальностью.

Из-за всего этого мне и пришлось разорвать наши отношения. Это было одним из самых сложных решений, которые я когда-либо принимала в своей жизни. Но у меня не было выбора.