В финале мая хочется говорить о хорошем, поэтому сегодня я сверну с Малой Бронной и загляну на пруды. Там, возле кромки воды, еще можно найти соль земли. Хрупкая, как венецианское стекло, но стальная. Маленькая девочка в белом платье не идет, а парит над землей. В такие моменты у меня нет желания дерзить и язвить. Буду крутить фуэте теплых слов. Я трепетал перед балетом, я был проклят и счастлив одновременно, когда порхал над Плисецкой, которая по-королевски прогуливалась по тем еще Патриаршим. Счастлив, потому что был рядом, проклят, потому что – невидим. Сейчас девочка у пруда тоже мечтает о балете, она репетирует 25 часов в день и в свой перерыв приходит на Патрики, крошит хлеб белому лебедю и думает, что скоро сама станет им на сцене театра. Но сколько существует в мире балет – столько крутит дьявол фуэте вокруг всех этих маленьких хрупких девочек. Прима – заколдованное слово. К нему не придешь на одних пуантах – талант, как разменная монета в мире искусства, и даже крови стертых ног недостаточно, чтобы исполнить главную партию. На Малой Бронной я вижу много «балерин», которые показывают идеальную растяжку и делают шпагат в постели, а потом сразу едут отдыхать на острова. Когда-то и они были девочками возле кромки воды, но мир сломал их под себя. В природе из колючего тела кактуса под вечер раскрывается нежный цветок, а утром он увядает. Но все, кто видел его цветение, уже никогда не забудут. Это короткая, но очень красивая история. В балете ощущение колючей проволоки, натянутой между человеком и танцем, проволоки, состоящей из лжи, подлости, предательства, подставы, врезается в душу. Кто-то сдается сразу, кто-то идет до конца. Плисецкая тоже выгрызала себе партии, она танцевала так страстно, что многие покупали билеты «на Плисецкую», из-за этого ее вызывали в ЦК КПСС и требовали обзвонить своих поклонников перед началом балета – попросить их не аплодировать ей. Через эти шесть букв, написанных CAPS LOCK, проходили почти все балерины. Политики и иностранцы пристальным взглядом рассматривали их талант, ездили в Большой, как на работу. Сейчас ничего не меняется, хочешь быть на сцене – отдай тело не только балету, но и тому, кто тебя выберет. По-другому это не работает. И знаете, я, Патрик, видел глаза Плисецкой на закате ее жизни, в них было столько печали и боли, что к черту весь этот балет, раз он так ломает судьбы. Но сейчас маленькая девочка уходит с Патриарших так грациозно и красиво, что кажется, до Малой Бронной она не дойдет, что под ее ногами откроется новый путь. И она не только исполнит партию лебедя, но и попадет под перо писателя, который словами начертит ей судьбу.
Пока синоптики обещают после жары торнадо и шквалистый ветер в Москве (уж не Воланд ли со своей свитой собирается снова заглянуть на Патрики?), надо воспользоваться моментом и пролететь над столицей. Хорошо быть духом, можно видеть, слышать, чувствовать сразу несколько миров. На набережной Тараса Шевченко, как на Патриках, ярмарка тел. Товар не оригинален, скорее, вторичен, и от этого потока продажных людей становится тошно. Но вот неспешно перемещаются по набережной двое мужчин, их никто не видит, потому что это тоже духи, которые летают, витают над миром и заводят разговоры. И я в них сразу узнал Тараса Шевченко и Михаила Булгакова. Рядом с ними тормозит черная машина, из нее выходят братки, а за ними – стойкие оловянные солдатики – охранники в черных костюмах, по всей видимости, от «известного» дизайнера, потому что выглядят настолько безвкусно, что баба Галя лучше сошьет. Телохранители с пистолетами выстраиваются в ряд. Стоят так гордо, словно охраняют египетского фараона. Шевченко – поэт и писатель, дух набережной, немеет, глядя на них. Братки курят кальян с девками. Охрана стоит на стреме. «Знаешь… – задумчиво произносит Тарас. – Я не могу понять одного: у нас военные действия начинаются здесь, на набережной? К чему весь этот пафос? Кому они нужны?! Если уж им и бояться смерти, то от вилки, которую воткнет ему проститутка прямо в глаз. Сколько прекрасных шпионок выходит из падших женщин!» – Тарас, как всегда, переходит на лирический тон. Писатель, на то он и писатель. Булгаков печально кивает в ответ головой: «На Патриках такая мода совсем недавно прошла. Раньше чинно шли два живота, а за ними семенили 14 мальчиков. Все они, как китайские болванчики, дружно делали вид, что следят за каждым прохожим и готовы броситься в любое окно кафе, как на амбразуру, только чтобы загородить своего шефа от меткого взгляда врага». Я же, Патрик, мечусь между ними и никак не могу понять, почему время так меняет людей, так кромсает их души на части, почему то, что раньше творилось в темных комнатах, вышло на такой яркий свет? Ну, были всегда проститутки, и развлекались с ними все, кому не лень, и поэты, к слову, тоже. Но двери в этот мир были закрыты, а не распахнуты настежь, как сейчас. Эскорт стал образом жизни, символом современного мышления. Трах и бах, что в кино, что в жизни. В какой момент мы официально перешли на рыночные отношения и возвели все это в моду? А может, наоборот, все стало четко и понятно? За ресторан, квартиру, машину, отдых отвечает мужчина, а женщина – за попу, талию и губы. Докурили, допили, доиграли братки и вместе с девицами направились в сторону черной машины. Тарас, Михаил и я, Патрик, смотрим им вслед и думаем: а не запустить ли снова Воланда вместе с этим вихрем в Москву? Бог, наверное, слишком милостив ко всем нам, вместе взятым. Нужен хлыст, который разгонит весь этот пафос к чертовой матери. После бури, говорят, воздух всегда чистый. Хотя бы на время. Хотя бы на лето.