существование

Адам и Саймон исчезли, на их существование указывали лишь веревки, тянувшиеся к краю.

Пока я ждал их, высоко на этой скале без запахов, у меня возникло странное чувство. Мне казалось, и это прозвучит безумно, будто все под моим контролем. Я обладал властью не только над будущим Семьи, но и надо всем, над чем захочу.

Это, я прекрасно понимал, было необычное чувство для лабрадоров. Да, в Пакте лабрадоров говорится о власти, о контроле, но в то же время Пакт устанавливает границы. Никогда не рисковать тайной миссии. Никогда не прибегать к насилию. Никогда не предавать доверие хозяина.

Если предашь Пакт, предашь породу.

Так говорилось, так передавалось от поколения к поколению, от матери к щенкам. Один шаг в сторону, и все лабрадорье дело будет поставлено под угрозу.

Предашь Пакт – предашь себя.

Конечно, это был серьезный аргумент. Сбейся с пути – и потеряешь шанс получить свою Вечную Награду. Не воссоединишься со своими братьями и сестрами, не будешь бегать свободным и диким в безлюдной вселенной. Но где доказательство? Весь замысел начинал казаться слабо продуманным, даже самонадеянным. Возможно, Фальстаф был прав. В смысле, кто я такой, чтобы утверждать, будто философии и системы верований, которые объединяли другие породы, были неправильными, а наши – правильными? Почему мы автоматически списываем со счетов мировоззрение ротвейлеров как примитивное и варварское, или мировоззрение пуделей, которые слишком озабочены внешностью? Влияние Восстания спрингеров было очевидно вредным, но, в то же время, имели ли мы право судить поступки других?

Пока моя шерсть дыбилась на холодном ветру, я вспомнил, что сказал мне Фальстаф. «Есть многое на свете, что не может объяснить твой Пакт». И я вынужден был с ним согласиться, определенно было то, что никак нельзя было понять.

Но Пакт все еще имел некоторую ценность.

Семьи, по крайней мере, человеческие Семьи, нужно было защищать. Существовало слишком много опасностей – внешних и внутренних – чтобы они могли выжить самостоятельно. И их стоило защищать. Ведь несмотря на их ложь, противоречия, предательства, несправедливости, существовало позитивное, мощное глубинное течение под всеми поверхностными ритуалами, заметное каждому псу. Но что если единственным способом спасти Семью было нарушить Пакт? Что тогда?

Генри со мной не было. И Фальстафа тоже. Никаких ответов. Я был один. Я должен был думать самостоятельно.

Голос вдали прервал ход моих мыслей. Альпинист, на которого указал прежде Саймон, теперь шел с другим человеком в нашем направлении. Оба мужчины были еще слишком малы и далеки, чтобы я мог отчетливо их учуять, хотя ветер доносил их голоса.

– В этом-то все и дело, верно? Если просто лежать и позволять этим ублюдкам ходить по тебе, ничего не добьешься, – объявил мужчина, которого мы видели ранее.

– Да, я согласен. Время от времени нужно принимать непопулярные решения, брать инициативу на себя, – поддакнул ему другой.

Я понятия не имел, о чем они говорят, но их слова отозвались в моей голове. Все дело… ничего не добьешься… непопулярные решения… инициативу на себя.

Они все еще были далеко.

Достаточно далеко.

Я взглянул на веревки, которые двигались легкими рывками, но оставались туго натянутыми.

Время у меня было.

Я еще мог защитить Семью.