8

Едва они двинулись в зал собраний на первом этаже «Авраама Линкольна», Иан Дункан, следующий за Элом Миллером, заметил бредущее сзади марсианское существо. Папулу. Он тут же резко остановился.

– Это ты притащил ее сюда?

– Ты не понимаешь, – сказал Эл. – Мы же должны обязательно добиться успеха.

– Но не таким путем, – возразил Иан, немного поразмыслив.

Он все понял.

Папула обработает собравшихся в зале так же безотказно, как прохожих на распродаже. Она окажет экстрасенсорное воздействие, принуждая их к благоприятному решению. Что ж, это вполне соответствовало этике продавца драндулетов, понял Иан. Для Эла это было совершенно естественной нормой поведения. Если они не добьются успеха с помощью мастерства, то обеспечат благоприятный результат с помощью папулы.

– Ты чего, сам себе враг? – прошептал Эл. – Мы просто используем маленькую хитрость, характерную для торговой рекламы. К таким штукам прибегают вот уже целое столетие – это древний, вполне уважаемый метод привлечения общественного мнения на свою сторону. Я что хочу сказать… Давай глянем правде в лицо: мы уже очень давно не играли на кувшинах.

Он притронулся к пульту управления у себя на поясе, и папула поспешила вперед, догоняя их. Эл снова коснулся пульта.

И в сознание Иана вторглась убедительная мысль: «А почему бы и нет? Все так поступают».

– Убери от меня эту тварь, – с трудом выдавил он.

Эл пожал плечами. И мысль, вторгшаяся в сознание Иана извне, постепенно угасла. Но какой-то след остался. Иан больше не был уверен в правильности своего отношения к помощи папулы.

– Это ничто по сравнению с тем, что выделывает техника, которую использует Николь, – сказал Эл, заметив выражение на лице Иана. – Одна-единственная папула против всепланетного инструмента по промыванию мозгов, в который Николь превратила телевидение… Вот где, Иан, настоящая опасность. Папула – очень примитивное средство. К тому же ты сознаешь, что подвергаешься воздействию с ее стороны. А вот когда слушаешь Николь!.. Давление там настолько тонко и настолько всеобъемлюще…

– Мне ничего не известно об этом, – сказал Иан. – Я знаю одно: если мы не добьемся успеха, если не получим возможность сыграть в Белом доме, жизнь для меня потеряет всякую ценность. Вот эту мысль никто в мою голову не запихивал. Я именно так думаю. Это моя собственная мысль, черт побери!

Он открыл дверь, и Эл прошел в зал, неся за ручку свой кувшин. Иан последовал за ним, и мгновением позже они оба уже были на сцене, глядя на частично заполненный зал.

– Ты когда-нибудь ее видел? – спросил Эл.

– Я ее вижу все время.

– Я имею в виду, в действительности. Вживую. Так сказать, во плоти.

– Конечно нет, – сказал Иан.

В этом-то и заключался смысл его страстного желания попасть в Белый дом. Чтобы увидеть ее саму, а не телевизионное изображение, увидеть не фантазию, а подлинную женщину.

– Я видел ее однажды, – сказал Эл. – Я только-только развернул «Пристанище драндулетов номер три» на главной авеню Шривпорта, Луизиана. Было раннее утро, около восьми. Я увидел колонну машин. Естественно, первой моей мыслью было, что это национальная полиция, и я принялся сворачиваться. Но я ошибся. Это был правительственный кортеж Николь, которая направлялась на торжественную церемонию по случаю введения в строй нового жилого комплекса, в то время крупнейшего в стране.

– Да, – вспомнил Иан. – «Пол Баньян».

Футбольная команда «Авраама Линкольна» ежегодно встречалась с командой этого жилого комплекса и всякий раз проигрывала. В «Поле Баньяне» было более десяти тысяч жильцов, и все они принадлежали к административному классу; это был фешенебельный жилой комплекс для мужчин и женщин, которые должны были стать гехтами. И квартплата в нем была невообразимо высока.

– Тебе бы стоило увидеть ее, – задумчиво произнес Эл, усаживаясь на стул и пристраивая кувшин на коленях. – Почему-то всегда кажется, что в реальной жизни они… она не столь привлекательна, как выглядит на экране телевизора. Я имею в виду, что с нынешней техникой телевизионщики в состоянии целиком и полностью контролировать изображение и изменять его. Оно во многих отношениях синтетическое, черт его побери. Но в жизни, Иан, она оказалась гораздо привлекательнее. Телевидение не может передать все богатство, всю жизненность, всю яркость красок. Нежный цвет ее кожи. Блеск ее волос. – Эл тряхнул головой, толкнув нечаянно папулу, пристроившуюся под сиденьем его стула. – Знаешь, что произошло со мной, когда я увидел ее живую? Я испытал острейший приступ недовольства собой. Жил я тогда очень неплохо – Лука платил мне прилично. И потом, мне нравится общаться с людьми. И этим существом управлять нравится. Это работа, которая требует определенного артистического навыка, так сказать. Но, увидев Николь Тибодо, я стал по-настоящему недовольным и собой, и своей жизнью. – Он в упор посмотрел на Иана. – Мне кажется, нечто подобное и ты сейчас чувствуешь. Даже просто видя ее по телевидению, ты испытываешь то же недовольство, что и я.

Иан кивнул. Он уже явно занервничал – до выступления оставалось всего несколько минут. Час решающего испытания наступал.

– И только поэтому, – продолжал Эл, – я согласился достать кувшин и предпринять еще одну попытку. – Заметив, как судорожно вцепился в свой кувшин Иан, он спросил: – Ну что, используем помощь папулы или нет? Тебе решать! – Он шутливо поднял бровь, но лицо его выражало понимание чувств соратника.

– Давай, – сказал Иан.

– Вот и ладно! – Эл засунул руку под пиджак. Неторопливо коснулся пальцами пульта управления.

И папула выбралась из-под стула вперед, ее антенны смешно задергались, глаза то сходились, то расходились, то начинали косить, то смотрели прямо.

Публика тут же клюнула на нее. Все подались вперед, чтобы получше рассмотреть экзотическое создание, некоторые восхищенно хихикали.

– Смотрите! – взволнованно крикнул какой-то мужчина. – Это же папула!

Рядом поднялась женщина, чтобы полюбоваться, и Иан отметил про себя: все очень любят папулу.

«Мы победим независимо от того, удастся ли нам хорошо сыграть на кувшинах или нет, – подумал он. – И что потом? Не сделает ли нас встреча с Николь более несчастными, чем сейчас? Неужели нас ждет еще большая, абсолютно безнадежная неудовлетворенность? Неужели мы познаем душевную боль и неутоленную тоску, которую никогда и ничем не удовлетворить в этом мире?»

Но отступать было поздно. Двери зала закрылись, со своего места поднялся Дон Тишман и, постучав по столу, потребовал тишины.

– О’кей, люди, – сказал он в микрофон, прикрепленный к лацкану пиджака. – Сейчас, ко всеобщему нашему удовольствию, выступят очередные наши таланты. Как вы можете увидеть в своих программах, первым выступит прекрасный дуэт «Дункан и Миллер» со своими кувшинами. Дуэт исполнит попурри на мелодии Баха и Генделя, и я не сомневаюсь в том, что вы сопроводите музыку притопыванием. – Он криво усмехнулся Иану и Элу, как бы говоря: «Вас устраивает такое вступление?»

Эл не обратил на него никакого внимания. Пробежавшись пальцами по пульту управления папулой, он обвел глубокомысленным взглядом зал, потом поднял свой кувшин, глянул на Иана и слегка притопнул ногой. Попурри открывалось «Маленькой фугой соль минор», и Эл принялся дуть в кувшин, рождая прелестную тему.

– Па-па-па. Па-па-па-па-па-па-ти-па. Ти-па, ти-па, ти-ти-ти-па… – Раздувающиеся щеки у него сразу покраснели.

Папула прогулялась вдоль сцены, затем, изобразив серию неуклюжих, бессмысленных движений, соскочила в пространство между сценой и первым рядом. И взялась за работу.

Эл подмигнул Иану.

– Вас хочет видеть мистер Страйкрок, доктор. Мистер Чарлз Страйкрок.

Аманда Коннерс заглянула в кабинет доктора Сьюпеба, ощущая в своей душе всю тяжесть последних дней, но прекрасно понимая важность своей работы. Сьюпеб был уверен в ней. Подобно медиуму, Аманда была посредником между Богом и людьми – в данном случае между психоаналитиком и простыми людьми. Да к тому же еще и больными.

– Хорошо. – Сьюпеб поднялся навстречу новому пациенту и спросил себя: «Неужели это он? А я здесь исключительно для того, чтобы оказать помощь… вернее, не оказать помощь этому конкретному человеку?»

Этот вопрос он задавал себе всякий раз, когда в кабинет входил новый пациент. Он даже почувствовал усталость от постоянных размышлений на эту тему.

В кабинет медленно вошел высокий, несколько лысоватый мужчина в очках, явно чем-то озабоченный. Протянув руку Сьюпебу, он произнес:

– Разрешите поблагодарить вас, доктор, за то, что вы так быстро приняли меня.

Они пожали друг другу руки.

– У вас, наверное, ужасная загрузка в эти дни.

Чик Страйкрок сел к столу напротив хозяина кабинета.

– Есть немного, – проворчал Сьюпеб.

Так оно и было. Но, как предупредил его Пэмброук, он не имел права отказывать ни одному новому пациенту. Ему позволили работать только при этом условии.

– Такое впечатление, – сказал он Чику Страйкроку, – будто вы испытываете чувства, похожие на мои. Будто вы ощущаете себя загнанным в угол. Полагаю, что у нас у обоих проблемы в жизни, но ведь и проблемам должен быть какой-то предел.

– Честно говоря, – отозвался Чик, – я почти готов все бросить – работу… подружку… – он осекся, губы его скривились, – и даже присоединиться к этим чертовым «Сыновьям Иова». – Он вперил в доктора Сьюпеба взгляд, полный муки.

– Хорошо, – сказал Сьюпеб, сочувственно кивая. – Но в чем причина? Вас что-то заставляет так поступить? Или это ваш собственный выбор?

– Я вынужден так поступить – меня приперли к стенке. – Чик Страйкрок стиснул ладони, плотно переплетя длинные тонкие пальцы. – Моя дальнейшая жизнь в обществе, моя карьера вот-вот отправятся псу под хвост…

На видеофоне замигала сигнальная лампочка. Срочный вызов, на который доктор, по мнению Аманды, обязательно должен ответить.

– Прошу прощения, мистер Страйкрок. Одну секунду!.. – Доктор Сьюпеб поднял трубку.

На экране возникло искаженное миниатюрное изображение Ричарда Конгросяна. Рот у музыканта был распахнут, как будто он тонул.

– Вы все еще во «Франклине Эймзе»? – спросил у него Сьюпеб, отключив громкую связь.

– Да. – Голос Конгросяна не был слышен пациенту.

Тот сидел сгорбившись, вертел в пальцах спичку и явно злился на то, что его перебили.

– Я только что услышал по телевизору, что вы все еще работаете. Доктор, со мной случилось нечто совершенно ужасное. Я становлюсь невидимым. Никто не в состоянии меня увидеть. Ощущается только исходящий от меня запах. Я превращаюсь в сплошную мерзкую вонь.

«Господи Иисусе!» – подумал доктор Сьюпеб.

– Вы меня видите? – робко спросил Конгросян. – На своем экране?

– Разумеется, вижу.

– Удивительно! – Конгросян явно почувствовал некоторое облегчение. – Выходит, по крайней мере передающая телекамера меня различает. Может быть, не все еще потеряно. А как вы думаете, доктор? Вы уже встречались с подобными случаями? Сталкивалась ли наука психопатология с аналогичным феноменом? Имеется ли у него название?

– Да, имеется.

Сьюпеб задумался. Ощущение мнимой деградации собственной личности… Все признаки явного психоза, наблюдается навязчивое состояние распада личности.

– Я загляну во «Франклин Эймз» после полудня, – сказал он Конгросяну.

– Нет, нет! – запротестовал Конгросян, глаза его полезли из орбит. – Я запрещаю вам. Мне бы не следовало даже разговаривать с вами по видеофону – это слишком опасно. Я напишу вам письмо. До свидания!

– Подождите! – крикнул Сьюпеб.

Изображение с экрана не исчезло. По крайней мере какое-то время у доктора еще было. Но Конгросяна хватит ненадолго. Слишком уж тяжело ему справляться со своими заскоками.

– У меня сейчас пациент в кабинете, – сказал Сьюпеб. – Поэтому я мало чем могу помочь вам в данный момент. Что, если…

– Вы ненавидите меня! – взорвался Конгросян. – Как и все прочие. Боже ты мой, я просто должен стать невидимым. Это единственный способ обезопасить собственную жизнь!

– Я думаю, в возможности становиться невидимым есть даже некоторые преимущества, – сказал Сьюпеб. – Особенно если вам захочется удовлетворить свое любопытство. К примеру, понаблюдать за преступником…

– За каким еще преступником? – Конгросян угодил в заготовленную ему ловушку.

– Это мы обсудим при личной встрече, – сказал Сьюпеб. – Я думаю, мы должны вести себя как гехты и держать все в тайне. Вы со мною согласны?

– Э-э… я как-то не задумывался над этим.

– Ну так задумайтесь.

– Вы завидуете мне? Вы, доктор?

– Еще как! – сказал Сьюпеб. – Как психоаналитик, я и сам в высшей степени любопытен.

– Интересно… – Конгросян казался теперь куда более спокойным. – Мне только что пришло в голову, что я мог бы в любой момент уйти из этой проклятой клиники и отправиться куда захочется. Фактически я теперь могу бродить где угодно. Вот только запах!.. Нет, доктор, вы позабыли о запахе. Он меня с головой выдаст. Я очень ценю ваши попытки помочь мне, но вы не принимаете во внимание все факты. – На лице Конгросяна появилась легкая улыбка, но ему удалось отправить ее в небытие. – Мне кажется, я должен явиться к генеральному прокурору Баку Эпштейну. Или вернуться в Советский Союз. Может быть, в Институте имени Павлова смогут мне помочь. Да, я должен еще раз пройти там курс лечения, однажды я уже предпринимал подобную попытку. Вот только как они смогут лечить больного, не видя его? Это же ужас, Сьюпеб! Черт возьми!

«А может быть, и вправду, – подумал доктор Сьюпеб, – самый лучший выход сейчас – то, о чем думает мистер Страйкрок. Присоединиться к Бертольду Гольцу и его “Сыновьям Иова”…»

– Вы знаете, доктор, – продолжал Конгросян, – порой мне кажется, что основой моих душевных проблем является подсознательная влюбленность в Николь. Что вы на это скажете? Эта мысль только что пришла мне в голову. Я лишь сейчас это понял, но с какой ясностью! А в результате в моем подсознании родилось табу на возможное кровосмешение, поскольку Николь – это олицетворение матери. Может такое быть?

Доктор Сьюпеб тяжело вздохнул.

Чик Страйкрок продолжал бороться со спичкой, чувствуя себя все более и более неуютно. Это было написано у него на лице. Телефонный разговор следовало прекратить. Немедленно.

Но Сьюпеб не мог придумать, как это сделать.

«Неужели здесь меня и поджидает неудача? – подумал он. – Неужели именно об этом говорил Пэмброук, этот важный чин из НП? И я оставляю мистера Чарлза Страйкрока без помощи из-за несвоевременного видеофонного разговора. И я ничего не могу с этим поделать».

– Николь, – говорил тем временем Конгросян, – последняя настоящая женщина в нашем обществе. Я знаком с нею, доктор. Будучи прославленным пианистом, я встречался с нею очень много раз. Я знаю, о чем говорю. Неужели вы думаете иначе? И…

Доктор Сьюпеб прервал связь.

– Вы повесили трубку, – сказал Чик Страйкрок, тут же переставший воевать со своей спичкой. – А правильно ли вы поступили? – Он пожал плечами. – Хотя, конечно, это не мое дело. – Он отшвырнул спичку в сторону.

– У этого человека, – сказал Сьюпеб, – настолько сильные галлюцинации, что они затмили действительность. Он воспринимает Николь Тибодо как реально существующую женщину. В то время как она – наиболее искусственный информационный объект в нашей жизни.

Чик Страйкрок потрясенно заморгал:

– Ч-ч-что вы хотите с-сказать? – Он приподнялся со стула, а затем безвольно откинулся на спинку. – А-а, вы закидываете удочку. Пытаетесь оценить мое состояние за тот малый промежуток времени, что у нас есть. Но ведь передо мной стоит вполне конкретная проблема. Она не иллюзорна, как у этого вашего пациента, кем бы он ни был. Я живу с женой своего брата и пользуюсь этим для того, чтобы его шантажировать. Я вынуждаю его устроить меня на работу в «Карп унд Зоннен». По крайней мере, такова внешняя сторона проблемы. Но в глубине есть и еще кое-что. Я боюсь Джули, жену моего брата, вернее, бывшую жену, независимо от того, что она собой представляет. И я знаю почему. Дело тут в Николь. Я, наверное, похож на того, с кем вы разговаривали. Только я не влюблен в нее, в Николь, я ужасно боюсь ее. Поэтому, наверное, я боюсь и Джули. И, как мне кажется, боюсь всех женщин вообще. В этом есть какой-то смысл, доктор?

– Образ плохой матери, – сказал Сьюпеб. – В вашем случае он почти космического масштаба, потому так вас и подавляет.

– Именно из-за таких слабовольных, как я, Николь и властвует у нас, – сказал Чик. – Такие, как я, и есть причина существования в нашей стране матриархального общества. Я похож на шестилетнего ребенка.

– В этом вы не уникальны. И сами все понимаете. По сути, это общенациональный невроз. Психологический дефект сознания нашей эпохи.

– А вот если бы я присоединился к Бертольду Гольцу и «Сыновьям Иова», – нарочито медленно сказал Чик Страйкрок, – я мог бы стать настоящим мужчиной?

– Есть и другой способ вырваться из-под власти матери, из-под власти Николь. Эмиграция. На Марс. Купите один из дешевых планетолетов, из этих так называемых драндулетов Чокнутого Луки, как только одна из его странствующих распродаж окажется поблизости от вас, и вот вам выход.

– Боже ты мой, – запинаясь, со странным выражением лица сказал Страйкрок. – Я ведь серьезно никогда не думал об этом. Такой выход всегда казался мне проявлением безрассудства. Верхом неблагоразумия. Актом отчаяния, вызванного душевной травмой.

– Уж лучше так, чем присоединиться к Гольцу.

– А как же Джули?

Сьюпеб пожал плечами:

– Возьмите ее с собою. А почему бы и нет? Она действительно хороша в постели?

– Прошу вас…

– Извините, ради бога!

– Интересно, – сказал Чик Страйкрок, – а что собой представляет этот Чокнутый Лука?

– Самый настоящий мерзавец, насколько я слышал.

– А пожалуй, эмиграция – и в самом деле наилучший для меня выход. Именно то, что мне сейчас нужно.

– На сегодня все, – сказал доктор Сьюпеб. – Надеюсь, я помог вам, по крайней мере хоть чуть-чуть. В следующий раз…

– Вы действительно помогли мне. Вы подсказали очень хорошую идею. Или, скорее, прояснили то, что уже давно копошилось в моей голове. Возможно, я действительно эмигрирую на Марс… Не ждать же, черт возьми, пока Мори Фрауэнциммер уволит меня? Уж лучше уйти самому и отправиться на поиски «Пристанища драндулетов Чокнутого Луки». Если Джули полетит со мной – прекрасно. Если нет – тоже прекрасно. А в постели, доктор, она и в самом деле хороша, но нет в ней ничего такого, чтобы ее нельзя было заменить другой. Так что… – Чик Страйкрок поднялся со стула. – Наверное, мы с вами больше не увидимся, доктор.

Они обменялись крепким рукопожатием.

– Пошлите мне открытку, когда прибудете на Марс, – сказал доктор Сьюпеб.

Страйкрок кивнул:

– Обязательно… Вы думаете, что будете работать по этому же адресу?

– Не знаю, – сказал доктор Сьюпеб.

«Может статься, – подумал он, – что вы – мой последний пациент. И чем больше я об этом размышляю, тем больше убеждаюсь, что вы – именно тот, кого я все это время ждал. Но точный ответ даст только время».

Они вместе прошли к двери кабинета.

– Как бы то ни было, – сказал Чик Страйкрок, – а я не столь плох, как тот парень, с которым вы говорили по видеофону. Кто это был? Мне кажется, я уже видел его. Да, точно, по телевизору. Он, по-моему, музыкант. Знаете, доктор, когда вы разговаривали, я почувствовал к нему какую-то близость. Как будто мы вместе боремся, оба попали в беду и пытаемся выбраться из нее.

– Хм, – сказал доктор, открывая дверь.

– Ага, вы не собираетесь сообщать мне, кто он. Вам запретили, я понимаю. Что ж, желаю ему удачи, кто бы он ни был.

– Удача ему потребуется, – сказал Сьюпеб. – Кто бы он ни был.

– Какие чувства тебя посетили, Нат, – язвительно спросила Молли Дондольдо, – когда ты общался с таким великим человеком? Думаю, тут все согласятся – Бертольд Гольц является величайшим человеком нашей эпохи.

Нат Флайджер пожал плечами. Такси-автомат оставило Дженнер и теперь поднималось на плато, в глубь материка, туда, где росли настоящие тропические леса, как будто оставшиеся здесь со времен юрского периода.

«Самое настоящее болото динозавров, – подумал Нат. – Людям здесь жить заказано».

– Мне сдается, Гольц еще кое-кого обратил в свою веру, – сказал Джим Планк, усмехаясь и подмигнув в сторону Молли.

С небес начал падать дождь, удивительно светлый и легкий. Включились дворники на лобовом стекле, заскакали туда-сюда, издавая действующий на нервы скрип. Такси свернуло с шоссе, которое по крайней мере было гладким, и оказалось на проселочной дороге из бурого камня, принялось подпрыгивать на каждом ухабе, сильно раскачиваясь на рессорах. Внутри машины что-то лязгнуло, но, кажется, такси все-таки приспособилось к новым условиям обитания. У Ната сложилось ощущение, что система управления работает в режиме, далеком от штатного, и такси может в любой момент остановиться и навсегда замереть.

– Знаете, что я ожидаю здесь увидеть? – спросила Молли, вглядываясь в густые заросли, тянувшиеся по обе стороны узкой, все еще поднимавшейся в гору дороги. – Я ожидаю увидеть за следующим поворотом «Пристанище драндулетов Чокнутого Луки». Драндулеты стоят там и поджидают нас.

– Именно нас? – спросил Джим Планк. – Почему нас?

– Потому, – сказала Молли. – Мы смахиваем на выброшенных на берег потерпевших кораблекрушение.

Вместо «Пристанища» за следующим поворотом показалось какое-то здание. Нат разглядывал его, пытаясь понять, что это такое. Старое, обветшалое, на вид давно заброшенное…

«Это же бензоколонка, — понял он вдруг. – Оставшаяся еще с тех времен, когда были распространены автомобили с двигателями внутреннего сгорания».

Он был просто ошеломлен.

– Антиквариат! – воскликнула Молли. – Пережиток прошлого! Как здесь все странно. Может, нам стоит остановиться и осмотреть ее. Ведь это же исторический памятник, наподобие древнего форта или ветряной мельницы. Пожалуйста, Нат!.. Да останови ты это проклятое такси.

Нат стукнул кулаком по кнопкам на панели управления, и такси-автомат, мучительно застонав – то ли из-за силы трения в тормозах, то ли от недовольства собственными системами, – остановилось перед бензозаправочной станцией.

Джим Планк осторожно приоткрыл дверцу и вышел. При нем была камера японского производства, он включил ее и стал глядеть в видеоискатель на унылые, подернутые туманом картины. От мелкого дождика лицо его заблестело, капли воды стекали со стекол очков; он снял их и засунул в карман куртки.

– Я сниму кое-что! – крикнул он.

– Там кто-то есть, – тихо сказала Молли, обращаясь к Нату. – Лучше не двигаться и помолчать. Он за нами наблюдает.

Выбравшись из такси, Нат пересек дорогу из красных камней и направился к бензоколонке. Внутри домика был виден какой-то человек. Он встал и направился к двери. Дверь распахнулась. Перед Натом стоял сгорбленный тип с огромной деформированной челюстью. Он замахал руками и что-то сказал.

– Что он говорит? – испуганно спросил Джим.

Человек, с виду явно пожилой, продолжал нечленораздельно бормотать: «…прв… пч… прв… пч…» Так, во всяком случае, показалось Нату. Человек вроде бы пытался сказать им что-то, но ему никак не удавалось. Тем не менее он не оставлял своих попыток. И Нат вдруг обнаружил, что издаваемые этим типом звуки напоминают какие-то знакомые слова. Он напрягся, пытаясь разобрать, даже приложил к ушам ладони, а старик с огромной челюстью все говорил и жестикулировал, говорил и жестикулировал…

– Он спрашивает, – сказала Молли, – привезли ли мы почту.

– Тут, по-видимому, принято, чтобы проезжающие по этой дороге машины привозили почту, – сказал Джим и повернулся к аборигену: – Извините, мы не знали об этом. У нас нет для вас почты.

Кивнув, старик успокоился. Он явно понял Джима.

– Мы ищем Ричарда Конгросяна, – сказал Нат. – Мы едем верной дорогой?

Старик искоса посмотрел на него, лицо его сделалось хитрым.

– Овощи есть?

– Овощи? – удивился Нат.

– Я могу есть овощи хорошие. – Старик подмигнул ему и протянул руку, как бы ожидая чего-то.

– Извините, – смущенно сказал Нат и повернулся к Джиму и Молли. – Овощи, – повторил он. – Вы поняли, что он сказал? Именно это он сказал, верно?

– Я не могу есть мясо, – сказал довольно разборчиво старик. – Ждите.

Он порылся в карманах замызганного пальто и достал кусок плотной бумаги, грязный и затертый, протянул Нату. На бумаге было что-то напечатано, хотя разобрать текст было трудно. Нат вынес бумагу на свет, прищурился, пытаясь разобрать буквы.

«Покормите меня, и я скажу вам все, что вы хотите услышать. Благодарю от имени Ассоциации горбатиков».

– Я горбатик, – сказал старик, неожиданно отобрал у Ната бумагу и вернул ее в карман пиджака.

– Давайте-ка мотать отсюда, – тихо сказала Молли.

«Раса, порожденная воздействием радиации, – вспомнил Нат. – Горбатики Северной Калифорнии. Здесь же находится их анклав».

Ему вдруг захотелось узнать, сколько их здесь. Десять? Тысяча? Вот в каком месте решил поселиться Ричард Конгросян!

А впрочем, Конгросян, возможно, и прав. Ведь это тоже люди, несмотря на их уродство. Они получают почту и, вероятно, выполняют какие-то несложные работы. А может, просто живут на пособие, выделяемое окружной администрацией, если не в состоянии работать. Они никого не беспокоят и совершенно безвредны. Нат теперь даже застыдился своей реакции, первоначального инстинктивного отвращения.

– Хотите монету? – спросил он у старика и протянул ему платиновый пятибаксовик.

Горбатик принял монету, кивнул:

– Спэсиба.

– Конгросян живет по этой дороге? – еще раз спросил Нат.

Горбатик махнул рукой вперед.

– Вот и отлично! – сказал Джим Планк. – Поехали дальше. Мы на правильном пути. – Он повернулся к Нату и Молли и повторил настойчиво: – По-е-ха-ли даль-ше.

Они снова расселись в кабине такси. Нат запустил двигатель, и они проползли мимо бензоколонки и старого горбатика, который наблюдал за тем, как они уезжают, с абсолютно безразличным видом. Словно выключенный симулякр.

– Ничего себе! – сказала Молли, переводя дыхание. – Что это было?

– Будет еще и покруче, – отозвался Нат.

– Святый боже! Конгросян, наверное, совсем рехнулся, поселившись здесь. Я бы ни за что не стала жить в этом болоте. И уже жалею, что отправилась с вами. Давайте-ка лучше запишем его в студии, а? По-моему, самое время поворачивать назад.

Такси продолжало ползти дальше, нырнуло под завесь густо перевитых лиан, а затем внезапно выехало к руинам какого-то городка.

Ровные ряды гниющих деревянных домов с едва различимыми номерами на стенах и выбитыми окнами. Однако город вовсе не был заброшен. Тут и там на потрескавшихся тротуарах, заросших сорной травой, Нат видел людей, или, вернее, горбатиков. Они медленно и неуклюже, то и дело спотыкаясь, брели по каким-то своим делам, если таковые у них имелись. Одному богу известно, чем здесь можно было заниматься. Нет ни видеофонов, ни почты…

«Может, Конгросяну нравится эта тишина, – подумал Нат. – Ведь здесь нет никаких звуков, кроме шуршания дождевых струй. Может быть, нужно только привыкнуть к этому, и…»

Но он тут же понял, что никогда бы не смог привыкнуть. Слишком уж заметны тут признаки упадка. Эти люди могут быть горбатиками, если хотят или если суждено, но им бы стоило заниматься ремонтом своих поселений. Иначе тут будет все ужаснее и ужаснее…

И, подобно Молли, он тоже пожалел о том, что ввязался в это дело.

– Я бы очень долго думал, – сказал он громко, – прежде чем заживо похоронить себя в такой дыре. Но стоит ощутить в себе решимость на подобную жизнь, как легко принимаешь и самый трудный ее аспект.

– И в чем же заключается самый трудный аспект такой жизни? – спросил Джим.

– В господстве прошлого, – ответил Нат. – В таких местах оно господствует над умами людей целиком и полностью. Их общее прошлое – война, непосредственно предшествовавшая этой эпохе, и вызванные ею экологические изменения, коснувшиеся всей жизни. Это своего рода музей, но музей живой. Музей, демонстрирующий, что человечество развивается по спирали…

Он закрыл глаза.

«Интересно, – подумал он, – рождаются ли дети у горбатиков? Генетически это допустимо. Я точно знаю. И боюсь этой допустимости. Это ущербная мутация, и процесс продолжается. Но они выжили. И это хорошо, учитывая здешнюю окружающую среду, для эволюционного процесса. Так и работает эволюция, еще со времени появления первых трилобитов».

Ему стало не по себе от этой мысли.

А потом он вспомнил, что видел уже эти уродливые отклонения. На картинах. В реконструкциях. Они были весьма правдоподобны. Не исключено, что эти реконструкции подкорректировали с помощью аппарата фон Лессингера. Сутулые тела, массивные челюсти, неспособность питаться мясом из-за отсутствия резцов, затруднения с речью…

– Молли, – сказал он, – ты догадываешься, кем на самом деле являются эти горбатики?

Она кивнула.

– Неандертальцами, – сказал Джим Планк. – Никакие они не мутанты, появившиеся в результате воздействия радиации. Это поворот эволюции в обратную сторону.

Такси продолжало ползти через город горбатиков. Оно слепо двигалось к расположенному поблизости дому всемирно известного пианиста Ричарда Конгросяна.